Текст книги "Крысиные гонки (СИ)"

Автор книги: Павел Дартс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 99 (всего у книги 132 страниц)

КРОВЬ И СТРИПТИЗ

Когда Гришка с Хотоном добежали до автобуса, «заминированный Вовчик» уже скрылся за бруствером окопа на пригорке, и командовать стрелять в него было поздно.

Вышедший из себя Гришка дал волю эмоциям: навесил плюху Саве «за нечёткий доклад», разбил нос кстати подвернувшемуся Хронову за то, что «– …сволочь, не предупредил, что у них там полно взрывчатки!! Что значит «не знали», а чего он взорвал в деревне?? Когда рассказывал? Почему я, нах, не слышал?? Мне рассказывал?? Да пошёл ты! Н-на, падла!»

Приложил пару раз в грудак и Хотону – но тот всё пятился, прижимался жопой к автобусу; и потом только Макс, от греха находившийся чуть подальше, чтобы не попасть под горячую руку, заметил, что штаны у «комиссара из центра» реально мокрые. Вот он чё жопой и жался – чтоб не заметили.

Макс указал на этот смешной факт пацанам и Гришке, и того как отпустило – ржал над обоссавшимся наравне со всеми, несмотря на то, что повод-то был так себе: в автобусе стонали раненые, а чуть поодаль лежали два двухсотых из местных.

Хотон жалко улыбался и глупо мямлил, что, мол «сел в джипе на бутылку с водой случайно, там пробка соскочила…» – его откровенно лажали все кому не лень, даже хроновские.

Потом Гришка дал команду оттягиваться в деревню… «На пригорке», «у этих еб. нутых верующих» взять мол, нЕчего, кроме проблем – он сейчас это чётко выяснил; и ему свои люди дОроги, и класть их тут он не намерен. Пока, во всяком случае. Пока не подыщется что-нибудь посерьёзнее автоматов – скажем, штук пять пулемётов, пару миномётов и БэТэР. И пусть этим занимается обоссавшийся поганец Хотон, в смысле доставанием оружия, раз хвалился своими «связями в центре»; «…а мы, пока, братва, в деревне оттянемся, наведём там порядок…»

В общем, эта команда, несмотря на общую озлобленность на «общину» протеста не вызвала; повоевали сегодня достаточно, скоро темнеть будет; и вообще – время обедать. По команде Гришки загрузили в автобус покойников, подцепили джип, который теперь, чёрт побери, нуждался в ремонте, и отчалили в деревню. Бесславно, бля, зато живые. И то хлеб.

* * *

– Ты что же… старый ты… – Гришка сдержал просящиеся на язык эпитеты, – БорисАндреич, нах, не предупредил, что церковь укреплена и набита фанатиками?? Мы ж влипли!!

Сидели друг напротив друга в доме старосты; жена его споро накрывала на стол – обедать. Пацанов распустил по местным, по два-три человека на дом, с наказом обедать и подтягиваться к конторе через час – определимся «с целями и задачами» к тому времени. Раненых – в дом, отведённый под лазарет, убитых – по домам.

Несколько раздражал бабский вой за окном, от соседей – один из застреленных был из этих, из соседских; и сейчас его мамаша, получив вместо своего дорогого сынка-добытчика уже почти остывшую его тушку, орала на полдеревни. Гришка временами, морщась, прислушивался – нормально орала, политкорректно, если так сказать – на власть, на Гришку бочку не катила; выла чисто «на кого покинул, кровиночка моя», да ещё добавляла временами «Штоб вы все там, в церкви, попередохли, прокляты-ы-и-ии!!»

Это нормально. Правильный взгляд.

Сидевший чинно у стеночки Мундель тоже удовлетворённо кивал. Последние недели он из шкуры вон вылазил, чтобы втолковать местным правильные расклады: что «на пригорке» совсем не «община, живущая своим трудом», а напротив, подлые злыдни, живущие похищенным с деревенских полей урожаем. Что они там, у церкви, как сыр в масле катаются, когда мы тут с горем пополам мыкаемся. Что были бы действительно верующие – помогали бы людям, а они вон – окопы напротив деревни копают – чтобы в случ-чего никто не подошёл, куска хлеба не попросил!.. Что «батюшка» их – поп незаконный, неправильный; никто его в сан не рукоположил; что собрал он там банду и занимается в основном развратом – недаром и мувские проститутки к нему перебежали; и с ними этот – известный на деревне мерзавец Хорь, убивший и обокравший честного труженика Романа, убивший жестоко его жену Инессу.

Слушавшие его коренные жители Озерья, хорошо знавшие по прошлому и бабку Вовчика, и его самого, да и батюшку Андрея, молчали в тряпочку, не рискуя подать голос; а остальным эти подачи были как бальзам на сердце: вот они, вот – враги, зримые – с любого конца деревни видно; не где-то там вдалеке виновники нынешнего бедствования, ни в Оршанске или в Мувске, Москве или Вашингтоне – тут, на пригорке, вблизи!.. Сволочи. А тут и подтверждение – поехала законная власть разобраться – познакомиться, – и вот тебе: двоих убили, многих ранили, бомбами стреляли – готовились, стало быть!.. Мерзавцы. Это… «гнусные церковные крысы, убивающие наших ребят за дешёвую самогонку и одобрение преступного мувского ботоксного фюрера!» Такая подача ему нравилась, и он уже прикидывал, как завтра в очередном обходе по домам он будет громить этих подлых церковников. Жечь глаголом, так сказать. Почему «мувский фюрер» генерал Родионов вдруг стал «ботоксный» он, правда, сам не знал, но как-то это определение ему нравилось, делало фразу значительной…

В общем, Мундель слушал бабские завывания за окном с удовлетворением.

Тут же сидел, смирно сложив руки на коленях, как школьник на приёме у завуча, Витька. Размышлял, предложат обедать, или пробросят…

– Гриша! Ты давай меня не сволочи! – Борис Андреевич был собран и холоден; совсем не тот добрейший-ласковый «дедушка», за какого из-за бороды и привычки приплетать в речь цитаты из классиков его принимали порой по глупости слабо его знавшие.

– Я тебе что, говорил, что будет лёгкая прогулка? Откуда я знал, что они так готовятся? А ты – ты должен был предусмотреть! Как командир и военный теперь человек!

Спокойствию и уверенности речи старосты в немалой степени теперь способствовал и Стечкин, лежавший сейчас у него на коленях, прикрытый длинной скатертью стола.

Гришка смолчал, принимая справедливость упрёка. Лишь бросил теперь уже тоскливо:

– Пацанов поранили… наших. Одного – серьёзно, в Никоновку везти надо, а то и в Оршанск… Родаки на уши встанут…

– А что же вы, Гриш, «пригорок» не взяли всё же? Неужто из-за двоих пацанов Витькиных?

Витька скрипнул табуретом, вздохнул.

– Да взяли бы!.. Но там всё заминировано! Буквально всё! Они там чокнутые все, туда только на танке приезжать!

– А ты откуда знаешь?

– Да уж знаю. Теперь.

– Фффух… Ну чо тут думать… Будем думать… Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж

Достоинство, что просит подаянья, Над простотой глумящуюся ложь, Ничтожество в роскошном одеянье, И совершенству ложный приговор… Давайте к столу… Обедать. Витя, присаживайся. Сергей Петрович…

– Нужно сначала тогда тут, в деревне, порядок навести! – подсаживаясь к столу, где уже аппетитно пускала пар большая кастрюля с борщом, сообщил журналист-политтехнолог.

– Это как это? – берясь за ложку, осведомился Гришка.

– Много тут, в деревне, этих… приспешников. – поведал Мундель, наблюдая как Борис Андреевич разливает борщ, – Которые как бы тут живут, а душой своей чёрной, поганой – там, на пригорке! Вместе с подлыми приспешниками преступного ботоксного мувского фюрера! Убивающие наших ребят за дешёвую самогонку и подлое благословение проклятого антинародного попа-расстриги! Котор…

– Ты запарил уже со своими заклинаниями. Нормально скажи, о чём ты? – брюзгливо сказал Гришка, – Кстати о самогонке. Есть?..

– Найдём… – староста приподнялся чтобы встать, при этом с колен с грохотом на пол упал пистолет. Все вздрогнули, Хронов чуть не подавился сухарём, закашлялся.

Борис Андреевич быстро пал на колени на пол, зашарил под столом, достал Стечкина, поднимаясь, ни на кого не глядя, стал заталкивать его к себе сзади за пояс. Гришка понимающе-презрительно ухмыльнулся, опять берясь за ложку:

– Ты так себе яйца когда-нибудь отстрелишь, Андреич… чеснок есть?

В двери стукнули; дверь приоткрылась, продвинулся в комнату Хотон.

– А, привет! – поприветствовал его Гришка, – Штаны поменял уже? Обоссанные?

Журналист недоумевающе уставился на вошедшего; Витька же подобострастно загоготал.

Штаны на вошедшем и правда были уже другие; не камуфляж, а просто защитные; но Хотон в эту тему углубляться не стал, лишь буркнул обычное:

– Говорю же – на бутылку с водой случайно сел!

– Мне-то заливать не надо! – глумливо хмыкнул Гришка, – «На бутылку с водой!» Да ладно, понятно что ты тогда чуть не обосрался, когда этот ненормальный стал там кнопкой размахивать и шары закатывать…

– Присаживайся, Хотон! – пригласил к столу вернувшийся из другой комнаты хозяин с бутылкой в руках.

Тот, стремясь уйти от неприятной ему темы, тут же радостно провозгласил:

– Да бросьте вы этот ваш сэм! Вот я принёс – коньяк, Оршанского разлива, «Корсар»! Импортный!

– Ооо, разливай! Молодца!

– Галя – рюмки!

Все оживились.

После второй стопки Гришка вернулся к прежней, прерванной приходом Хотона, теме:

– Так что ты имел ввиду, когда говорил, что начинать надо с деревни? Ааа??..

– Полно тут приспешников… этих… преступнага… мувского ботоксного фюрера… – давясь борщом, забормотал тот.

– Вот падла! Заело тебя на «ботоксном фюрере»? – изумился Гришка, – Он всегда так у вас выражается? Не дебил, нет?..

– Журналист – политтехнолог!.. – сокрушённо покивал головой Борис Андреевич, разливая по третьей, – Так что насчёт дебила – это ты в точку, Гриша. Он у нас такой. Я сам его с трудом понимаю.

– А кто его базар на человечий язык переведёт??

– Я! – откладывая ложку и отдуваясь, заверил Витька, – Он грит, что тут, в деревне, есть эти… сочувствующие. И их надо убить!

– Калёным железом! – радуясь, что больше не вспоминают его мокрые штаны, возгласил Хотон, – Огнём и мечом! Выжечь проклятую скверну со священной земли Регионов!!

– О, бля, ещё один… Хрон, конкретней.

– Эта… Харон я, Гриша… – подобострастно сообщил Витька, – Харон мой позывной. Это, типа, перевозчик через реку мёртвых, у древних римлян.

Борис Андреевич хмыкнул, но ничего не сказал.

– Я и говорю – Хрон! – заржал Гришка, у которого после третьей стало стремительно улучшаться настроение – Перевозчик, бля, через реку. Сами сегодня чуть не отправились… «через реку мёртвых». Не о том речь. Кто?? Кто тут, бля, сочувствует этим «вовчикам»??

– Во-первых – это Илья! – стал загибать пальцы Витька, – Тот, что типа больной. Типа «травмированный». Он на меня выступал, дрался даже!.. ну и – Витька глянул на Хотона, – Неоднократно выступал против Регионов! Ну и сам, с родителями, из Мувска, конечно. Родионовцы, в общем…

– Искоренить! – стукнул кулаком по столу быстро захмелевший Хотон, – Самым жестоким образом! Чтобы никто!..

– У них машина ещё на ходу! – сообщил Витька, – И бензин есть!

– Изъять!

– Эта… санкционируете? А, Гриш?.. – Хронов засуетился радостно. В прошлый приезд отряда Громосеев его чуть не повесил за самовольную расправу, пришлось несколько дней тихариться в лесу. А тут – так удачно…

– Санкциони… – ик! – ирую! – стукнул кулаком по столу Хотон, – Искоренить!

– Да хули, – согласился и Гришка, – Возьми своих оп. здолов, да моих ребят человек несколько – и сделайте.

– Эээ… кхм! – вмешался в разговор Сергей Петрович Мундель-Усадчий, журналист и «политтехнолог», – Есть и ещё гнездо гнили и подлости на многострадальном теле… я про дом бывшего директора лесхоза, Петра Степанова. Сам он неоднократно высказывался отрицательно про разделение на Мувск и Регионы, и… словом, всячески неодобряет… сам явно является скрытым родионовцем… и даже не скрытым! Мешает, эта, проводить политику Великих Регионов!

– Слава Регионам! – рявкнул захмелевший совсем Хотон. Гришка смотрел на него с презрением – совсем не умеет пить приезжий из центра!

– Храбрецам – слава! – ответили все вразнобой. И потянулись за очередной рюмкой, на этот раз уже с самогоном.

– Искоренить! – мотнул головой Хотон, – Начисто! Чтоб ни одна…

– Так я пойду?.. – с готовностью подорвался из-за стола Витька, – Чего ждать? До ночи и успеем!

– Иди, Витюша, искореняй! – одобряюще покивал БорисАндреич, – Не надорвись тока, как у тебя бывает.

 
Ты украшать умеешь свой позор.
Но, как в саду незримый червячок
На розах чертит гибельный узор, —
Так и тебя пятнает твой порок.
 

– Ничо меня не пятнает… – буркнул Витька, одеваясь, – Так я, Гриш, скажу пацанам – подсобят??

– Не облажайтесь только! – копаясь вилкой в жареной картошке, засомневался Гришка, – Всё-то у вас тут через жопу! Эх, самому, что ли пойти…

– Не, Гриш, не! Не стоит! – замельтешил староста, – Пусть вон Витя, Харон, делает своё дело! – раз центральная власть одобряет, а твои хлопцы подмогнут!

Про себя он подумал, что каким отпетым мерзавцем и убийцей Гришка не является, всё же он местный, деревенский; и у него что-то там может «сыграть», когда надо будет расправиться с больным, лежачим пацаном, и со стариком. А с бывшим директором давно надо было разобраться – мешает, гад! Авторитетом своим мешает. Правильно Мундель про него вспомнил. Он у местных тут авторитет, его знают – а нам прежних авторитетов не надо, мы сами – авторитеты! А Хронов – тот легко. У этого – не дрогнет. В способностях Витьки на расправу Дьявол не сомневался. Жаль только самому поприсутствовать не удастся…

– Пусть, пусть идёт Витя, сам решает свои, местные вопросы! Ты ведь теперь Уполномоченный – делегируй, так сказать, обязанности! Чего ж всё самому!

Гришка нехотя кивнул. Хронов вышел, стукнув дверью. За ним тенью выскользнул Мундель.

– А мы с тобой тут… – разливая остатки самогона, заговорщицким тоном сообщил староста – Другими делами займёмся! Более, хм, интересными!

– Какими?

– Ты, Гриш, стриптиз когда последний раз видел? Нормальный такой качественный стриптиз; не как в Оршанской сауне, а элитный?? Как в салоне для миллионеров в Палаццо ди Леопольдо в Сент-Тропезе? Как в первостатейном казино в Лас Вегасе? Как в…

– Да чё… – заинтересовался Гришка, – Видал я стриптиз. Разный…

Реально-то Гришка «стриптиз» видел только в одноимённом фильме, да в бане; только не в Оршанской даже, сделанной специально для утех с проститутками, а в обычной придомной бане в Никоновке. С подвыпившей Наташкой. Ничо так, понравилось; особенно последовавшее за ним. Но не признаваться же. До всяких упомянутых «палаццо» это явно не дотягивало, как и Наташка до Деми Мур.

– Ээээ, Гриша-а-а… Такого ты не видел! Но красоту в пороках не сберечь. Ржавея, остроту теряет меч… Га-аля!!

Испуганно-угодливо из соседней комнаты явилась жена.

Борис Андреевич поманил её пальцем ближе, велел вполголоса:

– Метнись сейчас за Мэгги, пусть немедленно сюда. Скажи – «на показ», она поймёт. Это… бельё пусть чёрное, как мне нравится. Платье… эээ… пусть под секретаршу оденется. Очки там, да. И… под медсестру пусть с собой возьмёт. Как в прошлый раз. Поняла?

– Поняла.

– Флэшку с музыкой… ну, она знает. В печку подкинь побольше, дров из сарайки принесёшь – чтоб до утра хватило. Сама, значит, девчонку берёшь – и к соседям. Придёшь утром.

– Андрей Борисович, покойник ведь у них там… Горе. Куда нам?.. Как?..

– Не волнует. Пшла! Бегом!

Жена торопливо направилась за верхней одеждой.

– Пусть Мэгги не тянет, передай! – вслед уже.

Взглянул на совсем сомлевшего за столом Хотона. Повернулся к Гришке, подмигнул:

– Ты, Гриша, сейчас такое увидишь!.. Забудешь про этот косяк с пригорком! А с ними – в другой раз разделаемся, правда же! Подготовимся, людей, технику достанем – и разделаемся. Правда же?

Гришка уверенно кивнул:

– Куда они денутся!

Запищала рация. Гришка взял.

– Гриш, чо за фигня? Пацаны подтягиваются, а тут этот, Харон типа, со своими; и грит – ты велел ему отобрать пять человек – и с ним?..

– Нормально, Сава, я так велел. Дай ему… Лёху, Птенца, Лягуху, Зяблика…

– Зяблик больной, в бреду, нах… Лягуха раненый же.

– А, да. Тогда сам определись. Не, сами с Максом не ходите, там местные справятся… будем надеяться, нах! Наши – чисто для поддержки и прикрытия, понял?! Вот. Отправь – и дуйте с Максом сюда. А остальных пацанов распусти по домам пока. Сбор в девять, у конторы. Чево? Гы. Мне… нам, в смысле, тут шоу обещают! Давай.

* * *

Похрустывая по морозцу снежком, подсвечивая под ноги фонариками в сгущавшихся вязких зимних сумерках, небольшой отряд продвигался к дому, где находился больной уже несколько месяцев Илья.

Десять человек… Четверо своих – Витька отобрал четверых из шестерых оставшихся целыми-невредимыми, в ком был сто процентов уверен, кто прошёл через памятную «децимацию» и кто хорошо зарекомендовал себя в «проверках на дорогах» – не шугался, крови не боялся. И пятеро Гришкиных, с Никоновского отряда – Витька подозревал, что Сава дал не самых лучших; лучших-то явно разослал спать по домам, а сам с Максом намылился, судя по переговорам по рации, к БорисАндреичу «на шоу» какое-то; дал, небось, самых кишлых и безответных или в чём-то просучившихся перед ним, Савой, или самим Гришкой; но роли это особой не играло – пять рыл с автоматами и ручными гранатами – это что-то! Вперёд они не лезли, – но и не борзели в базарах; всё, как велел Сава – «– Чисто для поддержки штанов местных «героев»»; к тому же у одного из пятёрки с собой была рация, – и Витька чувствовал себя вполне уверенно. Руки чесались посчитаться за целую череду сегодняшних унижений – все эти усмешечки, пинки и тычки от Гришки, насмешки от его пацанов; а потом, после возвращения с переговоров с Хорьком, когда Гришка с Хотоном вообще непонятно почему его отпустили, Гришка вообще вызверился и дал ему в нос так, что кровь снегом пришлось останавливать…

А теперь он сам над ними командир! Хоть, как это… а, в локальной операции; но всё же, – и опять же возможность наконец-то посчитаться окончательно с гадом Ильёй. Как он его перед пацанами-то тогда опустил: раз, да два, да три – отмудохал тогда, надо признаться, Витьку; здоровый чёрт… был; да занимался ещё в каком-то клубе рукопашкой, в Мувске.

Зато теперь – всё, спёкся! Витька прекрасно знал, что после той памятной ночи, когда он вызвал Илью из дома «поговорить как пацаны, один на один», и, после недолгого базара влупил ему из Роминой «Осы» в лицо, Илья больше не встаёт… а одно время вообще думали, что умрёт; и мамаша его всё плакала, как его, Витьку, встречала в деревне, случайно… и батя его старый зубами скрипел… и бабка… вот сейчас все, это, точки над «i» и расставим! – Витька тоже не чужд был литературных клише.

Откуда про Илью знал? Да легко – боец его отряда, Лёнька Семизов (позывной «Тигр»), щупленький пацан, бывший продован с салона сотовых телефонов в Мувске, с семьёй, с родителями и женой даже, жил в том же доме, «на подселении». Жили с Ильи родичами плохо, конфликтовали – оно и неудивительно, в такой тесноте, «на подселении» опять же – не родственники же. Да ещё потом – Колька в отряде, – а Илья в коме; после «поговорить» с ним, с Хароном, с командиром отряда. Колька «в рейдах» на дороге, нет-нет да притаскивал что из пожрать городского, не с огорода – а Ильи родаки только что собрать успели с делянки своей, да спрятать от «реквизиции в общий амбар». Не делился, конечно; и вообще ждали, чтоб Илья подох скорей, место освободил – но тот, сука, наоборот в последнее время пошёл на поправку, в сознании, даже вставать вроде пытался… вот сейчас его и приземлим наглухо! – злорадно думал Витька, ведя свой небольшой до зубов теперь вооружённый отряд.

Знал он, кстати, что и Аделька, девка «из балетных», коммунарских, к Илье ходит. У них с ним «типа любовь» – падаль, прошмандень мувская, какая нах «любовь» с этим полутрупом! – нет, нах, таскается по ночам к нему, «ухаживать помогает»… Любовь… тварь! У Витьки была мысля подловить её, да сыграть всем отрядом с ней «в любовь по кругу», да… хмм, несколько соображений останавливали: во-первых с «пригорком» был как бы пока что «мир», вернее – нейтралитет; мы их не трогаем – они в деревню не суются. Подлови её – это нужно было б её кончать потом… и Хорь, Вовчик, падла, и её подружки, могли этого так не оставить, да… и так-то Витька опасался всё время в одном доме ночевать, кочевал по пацанам. В-третьих, вычислить когда она придёт было сложно – не устраивать же засаду на неделю! Ну и, в-четвёртых, Аделька сука была ещё та бешеная, и справиться с ней было бы сложно… Передавали ему, что поклялась она, что разделается с ним, с Витькой, за то ночное «выйти поговорить по-пацански»; и только то, что Илья-то в деревне, останавливало её. А сука – бешеная! – как тогда с ножом-то… реально ведь порезала бы!

Ну а теперь всё! – «Маски сброшены, театр уехал», как выражается Борис Андреич – никакого «вооружённого нейтралитета» после этого «боя на пригорке», как в деревне уже называли сегодняшнее столкновение. Опять же двое убитых пацанов с отряда – теперь все «деревенские» будут сильно против «коммунарских». Хотон – он слышал ещё по дороге с пригорка, говорил, что надо вокруг сделать «зону отчуждения» какую-то, «блокировать», задавить их… всё! Теперь никакого нейтралитета! И Аделька пускай только в деревню сунется! Недолго им, хорьковым тварям, осталось! – ну а Илье и вообще кранты!

– Ша, пацаны, тихо! На подходе! Лёнька – иди собаку загони! – в деревне было ещё несколько собак, не крупных – чтоб кормить было необременительно; в основном из города же и привезённых, теперь живших не в городской неге и холе, а как собакам в деревне и полагалось.

Собакен забрехал, Колька первым направился к калитке. Нормально – ночь же, пацан домой возвращается, не всполошатся. Да и чё они сделают? Против десятерых-то? Одиннадцать даже – Аркаша «Туз» тоже с ними увязался, зябко кутаясь в свой лагерный ещё бушлат и надвинув на самые брови облезлую лагерную же шапку.

– Аркаша, слышь… – пока Колька возился там с собакой, шепнул ему Витька, – Аркаш… ты насчёт формы и пестика передал уже? Ага, утром, ясно. А ещё можешь?.. бинокль надо. Нормальный такой, как у Гришки, а лучше как у Хотона. А?..

– Сделаю, Вить. Сделаю. Бинокль. Ага.

– Да. Бинокль. Нормальный чтоб такой, «по уровню»…

* * *

Музыка не то что «гремела», но была ощутимой, пронзала до хребта, раскачивая колоночки с компа, подсоединённые хитрым образом к аккумулятору.

Музыка пронзала, сотрясая каждую клеточку: старым временем, до-конфликтным, до-военным пробивало от жаркого блюза. Казалось, что оглянись во тьму – и увидишь зал ночного клуба, огоньки сигарет, бутылки с дорогим спиртным на столиках, лица деловых бобров и «поднявшихся» вчерашних бандюганов, пожирающих глазами стриптизёршу, томно извиваясь, обнажавшуюся возле блестящего шеста в свете софитов.

Но какой хер! Не было ночного клуба, не было деловых бобров и их модельных тёлок – был деревенский дом, сдвинутый в сторону стол с объедками, подскрипывающий пол с деревенскими половиками, небрежно сметёнными кучей в сторону же; вместо софитов – горящая на столе свеча и три фонарика, на столе же и полочке шкафа лежащие, дающие фокус на центр… а в центре…

В центре извивалось под страстную музыку красивое молодое женское тело.

Шеста не было – откуда?.. Был старый стул. Но и на, и возле стула Мэгги творила такое… Таращившиеся на неё Гришка, Сава и Макс просто охренели – это было супер, это был высший класс! Какие там Оршанские или даже Мувские стриптизёрши! – Андреич был прав: это был высший, высочайший класс, супер! Каждое движение, каждый жест, поворот головы, волной метнувшиеся волосы, брошенный взгляд; алый язычок, дразнящее трепетавший между влажно блестящих губ, чёткое попадание в ритм, томно изгибающееся тело, затянутое в тесноватую офисную униформу; медленно расстёгивающиеся пуговки на кажущаяся белоснежной в свете фонарей блузке – строгий «секретарский» жакет был уже снят и брошен в сторону – всё пронзало такой похотью, так заводило, что у бойцов сводило челюсти, хотя стриптиз только начался.

Борис Андреевич с удовольствием поглядывал на гостей – ишь, как застоялые кобели при запахе течной суки, чуть языки не вывалили – и вывали ли б, да челюсти свело, хы… Глаза гостей поблескивали в темноте; сквозь «аромат» несвежих носков и пропотевшего белья нет-нет да доносился тонкий щекочущий запах французских изысканных духов и женского тела…

Музыка стонала и плакала, и блузка уже была расстёгнута полностью; но танцовщица отнюдь не спешила снять её, и в ритме изгибаясь то приоткрывала её, обнажая голое тело, поджарый живот, упругие груди, поддерживаемые кружевным чёрным бюстгальтером, то вновь запахивала блузку, поворачиваясь к «гостям» спиной, закрытой распущенной уже гривой волос, и упругой попкой, туго обтянутой юбкой-стретчь… Музыка взвывала и всхлипывала в эротическом надрыве, и стриптизёрша оглаживала свою безумно аппетитную попку, выгибаясь и вскидываясь в сексуальном ритме, заставляя мужчин чуть не стонать: когда?? когда??? Вжикнула молния на юбке…

* * *

– Держи его!.. Ах ты падла, укусить пытается!! – Витька с Дени-Волком тащили Илью из постели, а он слабо и бесполезно пытался сопротивляться.

– Дай ему по башке!.. Не, не прикладом, мудила, прибьёшь; я хочу посмотреть, как он сейчас запоёт!.. Тогда-то, на пригорке возле церкви вон какой борзый был!.. – Хронов без труда скрутил слабые, как у первоклассника, руки Ильи за его спиной вырванным шнуром от торшера.

Комната освещалась стоящей на столе свечой и мечущимся лучом пристёгнутого к груди Дени-Волка плоского фонаря.

– Сюда посвети!.. Ааа, не нравится?? А как на меня прыгал – нравилось?? Борзым себя чувствовал?? Падла! – скрутив руки Илье за спиной, Витька с силой ударил его, лежащего ничком, кулаком в затылок, так, что тот впечатался в пол лицом и замычал от боли и бессилия.

За закрытой дверью слышались приглушенные вопли его мамаши, бабки, плачь сестрёнки и взрёвывания отца. Заперли их подальше, в чулане, навесив предварительно по мордам, и через дверь уже объяснил им Витька, что а). – кончилось их время, и их падлы-сыночка; что после того как «ихние» сегодня двоих пацанов из отряда убили – нет им снисхождения! И б). – если, бля, будут сильно ломиться – Илью пришьём прямо тут, и вас всех, падлы, тоже!.. чтоб не объедали деревню! А девку малую поставим на круг!

Колька, стороживший их у двери чулана, особенно был за это – чтобы тут и кончить их всех! – и Витька был, в принципе, не против – раздражали их вопли, да ещё притихший было собакен начал непрерывно лаять во дворе, перебудив и организовав оркестр из всех деревенских шавок, – но такой санкции – «кончать всех» – ему не давали, а Витька с некоторый пор опасался своевольничать. Не тот случай – Андреич добрый-добрый, а как вспомнишь его глаза… не, нуевонах. А вот Илье – пиндец!

– А, падла, не забыл как на меня при пацанах прыгал, каратист х. ев?? – Витька, взъярив себя, от души попинал протяжно стонущего, одетого только в кальсоны и рубаху, Илью, стараясь попасть носком тяжёлого берца в живот, под рёбра и в лицо. Дени-Волк присоединился, и вскоре вокруг головы утробно мычащего извивающегося на полу Ильи образовалась лужа крови.

Ещё, ещё!! – Витька пинал от души, стремясь выместить на лежачем все унижения сегодняшнего дня; да что сегодняшнего – и прошлого; внезапно вспомнилось, как опустил его Владимир, друг Вовчика, тогда; вырубил его, выкинул на дорогу как шавку… Подожди, падла; сейчас ты, а вскоре и Хорёк, сука, будет так же на полу валяться, давясь выбитыми зубами!! А там и до Вована-американца дело дойдёт!! Тоже – спортсмен, да?? Дзюдоист, да?? Приёмы знаешь, да??? На, на, нна!! – помогли тебе твои приёмы?? И всех, всех!.. Вовчика, хорька поганого, так же!.. Н-на!! И дружка его, американца – н-на! На! На!

Вдвоём с Дени-Волком пинали Илью, потом Швец с улицы зашёл, подключился; и втроём отделали его так, что потом, когда потащили на улицу, не за что на нём было взяться, чтобы в крови не умазаться…

А мамаша всё голосила, и отец его хрипло орал и грозился – а Колька всё предлагал замочить их из карабина прямо через дверь, но Витька не разрешил:

– Не, нельзя, Тигр, не спеши. Придёт ещё время. Но и вы теперь с этими… нах, пусть в чулане и живут, а то – в баню выселите!

Вытащили Илью на улицу – под свет фонариков всех пацанов. Видик у него был…

– Чё он?.. – как-то даже ни то испуганно, ни то сочувствующе спросил кто-то из Гришкиных, – За что его так?

– Надо! – отрезал Витька, – Он тут из главных. Был. Из тех, что в вас стрелял с пригорка, что двух моих парней положил!

– А чё он тута, а не…

– А то! Тебя что, вопросы задавать позвали?? Стой – молчи! Сопротивлялся, бля! С ножом на меня кинулся – еле связали!!

Тогда Гришкины хлопцы лежащего Илью тоже попинали…

Нарисовался на улице как из-под земли Аркаша «Туз», в хорошей уже кроличьей шапке и относительно новых ботинках. Обиженно застёгивая свой старенький бушлат – хорошее пальто, что он себе уже присмотрел на вешалке, не дал Колька – ихнее, говорит. Ладно, чё, не последний «шанец» сегодня; зато часы чьи-то подрезал на полочке, и ложки – мельхиоровые, кажись. И шарф – пох что женский, зато тёплый.

– Как с ним? – деловито поинтересовался, – Уже кончили? Горло нужно перерезать, чтоб наверняка. И – от уха до уха, и потом – туда руку суваешь, и язык вытащить! Чтоб из шеи торчал. Называется «колумбийский галстук», мне один кент на пересылке рассказывал. Барно! Я ещё тогда решил, что как-нибудь попробую… сделать?

– Не, нах… – на такое Витька как-то не сподвигнулся. Не то чтобы Илью жалко было, или его родаков – с ними всё одно копец! – но как-то… не, нах. Погодит «колумбийский галстук», потом как нибудь. Ещё как Гришка на это посмотрит – настучат, поди, его пацаны. – Не.

– Ну нет так нет! – легко согласился Аркаша, – Но куда вы его ща? Прибьёте – да оставите, да?

Вот вопрос, что делать с Ильёй, вернее, с его телом – а он уже признаков жизни, забитый, не подавал, – Витька как-то не продумал…

«Законтролить» да бросить здесь, во дворе?.. Оно как бы проще всего – но ведь деревня! Хотя против «общинских» теперь все резко настроены, однако Ильи-то семья как бы не «с пригорка»; как и все, с Мувска приехали; бабка его здешняя, всех знает… Завтра все сбегутся на зрелище; будут, бля, охать и шептаться; возникать, конечно, никто не посмеет, но… нафиг оно надо? Борис Андреич на этот счёт никаких распоряжений не давал, но что-то Витьке подсказывало, что тело надо прибрать…

– Тигр, слышь? Ты говорил – тачка у них на ходу?

– Да. Вон стоит, за домом. Сейчас за ключами смотаюсь, я знаю где.

– Давай. Швец! – найди трос или верёвку. Вяжите его за ноги к машине. Потащим с собой. Потом придумаем что-нибудь. Ссука, заткните собаку! Я ща оглохну от этого гавканья! Да не стрелять, бля!!

Барбос, наконец, угомонился, получив пинков и будучи загнан в будку, и лишь жалобно скулил оттуда. Пока Колька ходил за ключами, заводил, грел, сметал снег и выводил машину, а Швец с парнями вязал Илью за ноги к фаркопу, понемногу стали угомоняться и остальные деревенские гавкалки. Даже, казалось, слышна была откуда-то смутно знакомая завораживающе соблазнительная музыка – чо-то вспомнился Мувск, «то ещё время», школьные дискотеки, сговорчивые одноклассницы, раскачивающиеся в танце обнявшиеся тела, блымающие огни дискотеки… бля, бабу бы! Сегодня всё закончим – надо будет Кристинке заправить по самые помидоры. Нервный день был.