Текст книги "Крысиные гонки (СИ)"

Автор книги: Павел Дартс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 114 (всего у книги 132 страниц)

– Производства!! Дышать парами, спаивать детей!

– Стоп! Мы тут все сейчас не самый здоровый образ жизни ведём, так что упрёк в «дышать парами» не принимается, – не так уж там и паров много; зато в тепле и при деле. Что «еле языком ворочает…» Санька!

– А? – пацан теперь во все глаза смотрел на Вовчика, явно видя в нём своего спасителя. Он даже на всякий случай опять поднял одну ногу.

– Ногу опусти. Скажи: «Сиреневенький».

– Чиво?

– Говорю, чётко повтори слово: «сиреневенький»

– Сиреневенький.

– Вот. Ещё скажи: «Сервировочный столик»

– Сервировочный. Столик. – тщательно и очень стараясь, понимая, что решается его судьба, повторил Санька.

– Вот. Из студенческих тестов «на хватит». Очень показательно! – Вовчик торжествовал.

За столом задвигались. Послышался одобрительный смешок.

Внезапно вмешалась и Катя:

– Сань, а Сань. А такое сможешь чётко произнести: «Сиреневенький глазковыколупыватель с полувыломанными ножками». А?

И пояснила остальным:

– Это у нас с девчонками такой тест в группе был.

Все с интересом уставились на Санька. Тот опасливо покосился на Леониду Ивановну и, понимая, что испытание – решающее, попросил:

– А ещё раз повторите, тёть Катя!

Катя, под оживление присутствующих, повторила.

– Угу. «Сире-не-венький глазко-выколу-пыватель с полу-выломанными ножками!» – пацан чётко проартикулировал фразу, – А что это такое?

Катя лишь махнула рукой. За столом дружно в голос засмеялись.

– Сиревенький… глазковыпукло… нет, я вот точно не смогу! – признался Степан Фёдорович, – Хотя, вы же знаете, – я вообще не пью!

Смех стал всеобщим.

Чувствуя, что инициатива уплывает, Леонида Ивановна попыталась ещё:

– Я уже забыла, когда Евстигнеева видела на своих уроках! Он всё – «на нарядах!» Самогон, видите ли, гонит!!

– Так. И этот вопрос сейчас выясним! – Вовчика несло, – Санёк! А ну-ка ответь: из каких составных частей состоит… ну… патрон.

– Гильза! Пуля. Капсюль. Порох. – мальчишка отрапортовал с такой готовностью и радостью, как будто на игре «Кто хочет стать миллионером» ему попался знакомый вопрос в решающем туре.

– Молодец. Чем револьвер и пистолет отличаются?

– В пистолете патроны в магазине, в рукоятке, значит. А в револьвере – в барабане, в такой круглой штуке… вот, как у батюшки Андрея, в этом… в Ле Фоше!

– Молодец какой! – и это запомнил. А скажи, Санька… скажи… чтобы такое посложнее… что такое фиксед, и что такое фолдер??

– Ого… – послышалось от стола. Этого явно там не знали.

– Эта… фиксед – это который сплошной… ну, нескладной, вон как тот! – мальчишка мотнул головой в сторону тумбочки у стены, где на клеёнке рядом с чайником лежала хозяйственная Мора.

– А фолдер – это складной. Ну, как викс офицерский у Адельки. Вот у меня – тоже фолдер!

Санёк солидно полез в карман, достал и продемонстрировал окружающим небольшой потёртый складной ножик с чёрной пластмассовой белкой на рукоятке.

Все, кроме Вовчика и Леониды Ивановны, понимающе и одобрительно покивали.

– Что вы мне тут цирк устраиваете, Хорь??! – взвилась педагог, – Ножи какие-то! Патроны! Вы…

– Стоп-стоп!! Я ещё не закончил! – Вовчик был суров. Нужно «добить» эту заразу, чтобы у неё и мыслей не было в дальнейшем наезжать на Вовчика и на его пацанов из общины. Ясно же, что эта истерика с «детским самогоноварением» ей нужна чисто для подрыва его, Вовчикова, авторитета!

– Санёк! А теперь скажи – куда впадает река Волга?

– А? Чего?

– Волга куда впадает?..

Санька испуганно замолчал.

– Ну? Куда впадает река Волга??

– Не зна-аю!.. – пацан опять заревел.

Вовчик же торжествовал:

– Вот! Леонида Ивановна, а скажите мне – вы ведь по учительскому профилю географ! – почему ваши ученики не знают таких простых вещей?? В то время как мои уроки, как вы видите, усваиваются на отлично?!

Педагог впала в ступор:

– Как?.. Что это такое?.. Евстигнеев! Как это ты не знаешь, куда впадает великая река Волга?? Мы же проходили…

– Не зна-аю!.. – продолжал реветь Санька.

– Это потому что он постоянно самогон варит!! – нашлась Леонида Ивановна.

– Варит! – подтвердил Вовчик, добивая – Да, варит! И, между прочим, лучший в этом деле! А самогон, между прочим, наш главный «экспортный товар» на деревню! За счёт самогона мы повышаем нашу обороноспособность!..

– Да! – поддержал Геннадий Максимович, – Патроны-то только за самогон меняем!

– …таким образом Санька своим трудом крепит нашу оборону! И, между прочим, как видите, отлично усваивает материал, который я даю, на редких, в общем-то занятиях…

– Материал!! Он даёт!! Вы, Хорь, всякую глупость и гадость детям рассказываете, паразитируете на дешёвом авторитете; отбиваете у детей всё желание к получению действительно нужных, серьёзных знаний по…

– Ну-ко, отрок, выйди из комнаты! – строго обратился к мальчишке Отец Андрей, – Спустись по лестнице, и там постой, около двери. Позовём. И не реви! Ты же будущий воин, защитник общины!..

Шмыгающий носом, всхлипывающий мальчишка удалился.

Тут же заговорили все разом:

– Нельзя так!

– Вы что себе позволяете, Леонида Ивановна?? Прямо какая-то инквизиция над мальчиком!

– Срываете, понимаешь, производство!

– Нельзя так, нельзя…

– Устроили тут судилище!!

Леонида Ивановна начала багроветь, но пока молчала. Но Отец Андрей на правах старшего прервал «излияния» и постарался с возможно большей деликатностью подвести черту:

– Уважаемая Леонида Ивановна! Мы все, вся община и… кхм, присоединившиеся, высоко ценим вас как педагога и как человека, душой болеющего за благо общины! Но всё больше убеждаемся, что понимание «блага общины» у нас разное. Вы видите какие-то чисто формальные признаки: посещение уроков, кхм, успеваемость… Мы же отдаём отчёт себе, что мы, как общность, как община, сейчас вы-жи-ва-ем! И дети наши, отроки и отроковицы, тоже выживают, и всё для этого делают! И мешать им – не надо, ибо через участие в общем деле воспитание во сто крат лучше и важнее, нежели через уроки и постижение написанных истин! Пьяный Александр Евстигнеев, отрок двенадцати лет?? Нет. Полагаю, все убедились. Делом он занят? – да. Плохо это – самогон гнать, да меняться с деревенскими? И не хорошо, и не плохо, – нормально. А, коли нам на пользу – то скорее хорошо… Учится Евстигнеев?? Учится. Вот… я вот даже и не знал, что вот он уже знает, эти, как его… фолдер, да. Почему он про Волгу не знает? Может быть, это ваша вина, как преподавателя и географа, что не смогли донести, заинтересовать в своём предмете?.. Слышал я, что кричите вы на ребятишек на занятиях, и даже, кхм, рукоприкладствуете!.. Не возражайте. Я вам слова не давал ещё!..

Все очень внимательно слушали, поглядывая то на Отца Андрея, опиравшегося на стол кулаками и обширным пузцом; то на продолжавшую багроветь Леониду Ивановну. Вовчик так вообще смотрел на священника со всё возрастающим уважением – всё же да, вождь! Этот, как его – пастырь! МогЁт, ага…

– …почему дети про ножики и пистолеты лучше усваивают? Да, может быть, обстановка способствует; и что мальчик… хотя нет, девочки вот постоянно у меня револьвер просят; подержать, тоже интересно им… А может – не интересна им ваша география и правописание?? Я знаю, что нужно! – но это ваша, как педагога, задача, сделать так, чтобы…

* * *

Фффух! Ушли…

Когда за последним посетителем закрылась дверь, Вовчик обессилено шмякнулся на заправленную кровать, смял подушку, откинулся назад, стукнув затылком в стенку. Ну и… совещание! Педсовет, млять! Но хоть умыли эту курицу, теперь, может, притухнет на недельку. Ишь – наезжать!..

Нервно, на грани истерики, отгавкивающуюся педагогиню, рвущуюся вон, дважды возвращали от дверей, стараясь донести, что она не права. Нефига-то она, кажется, так и не поняла – встречал таких Вовчик, с ними – как на разных языках… На доводы – ноль полный, только одно «понимание, что на неё наезжают!» Батюшка это, кажись, тоже уже понял, и «сломал» её, однако, недвусмысленным предупреждением, что «выведу из Совета» и «направлю на общие работы, с педагогической-то деятельности, раз не справляетесь!»

А на раздражённое блеяние про «меня сюда общественность направила!..» вообще рявкнул эпически:

– Тут вам не там; тут нет «общественности», тут община и паства, а я есмь – пастырь!! Вы мне тут православие с импотенцией не путайте!! Да, будут отроки гнать самогон! Да, будем вооружаться, и детей учить воевать! Апостол Пётр рыбак был, а меч, одакож, имел! А у нас ситуация и посложнее будет!..

В общем, обломали педагогиню.

Но, чтоб не ронять авторитет – насколько это было ещё возможно, – вызвали опять назад Санька, и строго ему внушили – что пробовать самогон – раз так лучше получается! – можно, да, но только, как и говорил – «на язычок», с ложечки; и рот потом – полоскать водой! Понял??

Повеселевший Санька заверил, что понял; и убыл на прежнее место деятельности, заверив, что сейчас же воды наберёт, и рот полоскать – будет! И глотать – ни-ни! А вообще – в этот «выгон» пусть не обижаются – сбили с режима, разве ж Серёжка и Анька режим выдержат??.. они ж маленькие ещё…

Разошлись…

Фффу…

В дверь негромко стукнули.

– Да-да, входите…

Взгляд Вовчика зацепился за патрон, забытый Вадимом, который так и остался лежать на столе, – Вадим, что ли, вспомнил? Сам не пойдёт, конечно, Зульку, небось, прислал…

Но это была не Зульфия, это была Катя.

Вовчик сразу подобрался, сел; хотел даже к Кате – ничего себе, не так-то часто Катька сама к нему «в штаб», да одна, без повода; не то что «не так-то часто» – а вообще никогда!.. – но Катерина остановила его жестом:

– Сиди, сиди, Хорь, я на минуту!

Сама села напротив его за стол, положила руки на стол. Вовчик залюбовался: красивая какая! И шрам вовсе не портил её, это всё выдумала она…

– Я тут подумала… Ты, Хорь, прав был; и Вадим тоже – не будет нам житья от Хроновских и Гришкиных убийц!

А, вон оно что…

Он только кивнул выжидательно.

– Пока их всех не изведём – жизни у нас тут не будет. А вернее – правильно Вадим говорит, – следующий раз приедут они на танке, или там на бронированной машине – и всех нас…

Она стиснула кулаки на столе. Вовчик, хотя и внимал сказанному, всё не мог отвлечься и любовался Катькой – в душевном волнении она только красивее становилась!

– …то есть или мы их, или они нас! Пусть это и не по христиански… Но! – как Вадим предлагал – не получится. Мало нас. Растревожить, разозлить этот улей сможем; а чтобы всех сразу – нет… Правильно тут сказали – мы же и виноваты будем; тут не только Гришкина территориальная банда, но и другие поучаствовать захотят – мы же, получается, первыми напали, да в праздник!..

– Ну!.. – Вовчик вздохнул, отвлекаясь от созерцания, – Это говорили уже. Ты-то что предлагаешь?

– Отравить их. – просто сообщила Катерина, – Добавить чего-нибудь в самогон – точно ведь перепьются на Новый Год-то. Вот. И пусть сдохнут. Все.

Вот так вот. Праведница Катька!..

Видимо, в лице его что-то дрогнуло; потому что Катька, как бы соглашаясь, кивнула, и добавила:

– Да, такая вот я. И – этот грех могу на себя взять. Перед богом и перед людьми. Сама.

Вовчик вздохнул. Тоже – придумала… Сам он о таком тоже думал, надо признаться. По здравому размышлению – «идею» забраковал. И вот сейчас Катька…

– Чем травить предлагаешь?

– Поганками. Например.

– Есть у тебя? Зима сейчас, Кать; если заранее ты не заготовила поганок, то у меня – веришь? – нету!

– Яд какой-нибудь…

– Какой?

– От крыс. Должен же быть в общине яд от крыс?

– Может и есть – я не спрашивал. Но вряд ли в таких объёмах, чтобы всех их уморить. Вот понос организовать им – это да, это максимум… подорвать им, так сказать, обороноспособность, хы!.. Только сообразят они, что мы их травить пытались; и тогда… тогда кончилось наше «вооружённое противостояние», открытая война начнётся – и, конечно, торговля самогоном закончится!

Помолчал, подумал; добавил:

– Да они же и не пьют все вместе и одновременно! Один возьмёт, сменяет, другой – через родню, конечно, конспиративно! Потому уже из дома потащат в казарму, на Новый Год праздновать. А дома что, не попробуют, думаешь?? Вот и… сорвётся план полюбому. Не будет одновременности. Даже будь у нас и сильный яд…

Катерина выслушала, встала.

– Ты прав, Хорь…

– Кать, Вовчик я ведь… чо ты Хорь да Хорь?

– …это меня бес попутал, с мыслями такими подлыми. Да. Пусть будет что будет!..

Повернулась и вышла.

В дверях посторонилась – снизу поднимались «старики из Совета» – Степан Фёдорович и Геннадий Максимович. Удивлённо посмотрели на выходящую от Вовчика Катерину; разминулись на тесной лестнице, вошли. Как у них, у верующих, принято – хоть и знали, что нет у Вовчика «в штабе» иконы, однако привычно поискали взглядами в углу, перекрестились.

– Вот, Вовчик, мы по какому делу…

Интересно, интересно…

– Посовещались мы тут по дороге… Грех это, конечно; однако необходимый… готовы мы на себя его взять.

– Что за грех-то вы надумали?.. – Вовчик начал уже догадываться.

– Вадим прав был – не будет у нас мира с Гришкиными и Хроновскими головорезами!

– … … …

– Ну. Ну?..

– Надо их отравить!

Вовчик вздохнул. Как сговорились, а! И ведь все так были против смертоубийства! Хотя Вадим, конечно, предлагал несколько иное…

– Чем, поганками?

– А хоть бы и поганками. Это неважно – чем. Добавить в самогон… Грех этот на себя мы возьмём…

Вовчик опять вздохнул. По второму кругу пошло…

– А поганки вы заготовили?..

Провожая понурых стариков до двери, потом, глядя сверху вниз в их сутулые спины спускающихся по лестнице, подумал: а интересно, батюшка Андрей Викторович и бабушка Настя придут?.. Тоже насчёт «поганок в самогон» и с готовностью «взять грех на себя»?..

Охх, странны люди и странны их мысли и мотивы; сколько не изучай – всё одно удивлять не перестают…

ПЕЧАЛЬНОЕ ОТКРЫТИЕ

Артист, как всегда, выигрывал.

Он теперь часто выигрывал, почти всегда. Альбертик был слабым соперником в ВарКрафт; но он был единственным более-менее достойным соперником: два-три парня из Хроновских, кто имел хоть какое-то представление о стратегиях, были ещё хуже. Остальные «в прежнее время» максимум что могли – это резаться по сетке «в танчики». Но «танчики» Артист не любил.

Альбертик играл, в сущности, неплохо: шустро двигал мышкой, непрерывно кликал, реакция у него была хорошая, он успевал сделать за единицу времени – а ВарКрафт ведь игра в реальном времени! – больше «ходов», чем Артист, – и, тем не менее, в четырёх случаях из пяти неизменно поигрывал.

Ему не хватало того, что называется «стратегического мышления»; и что было, как с удовольствием думал о себе Артист, у него, его оппонента. Альбертик пытался выигрывать за счёт реакции и быстрого перемещения войск по полю; но постоянно тормозился из-за то недостатка тех или иных ресурсов, то из-за непрокачанности во-время юнитов; то из-за неграмотного расположения войск на карте, что препятствовало быстрому подтягиванию резервов. Артист с удовольствием использовал все ошибки своего юного соперника; он не торопился, и раз за разом выигрывал за счёт опыта, за счёт во-время подтянутых резервов; за счёт того, что не забывал о ресурсах «в тылу» и во-время апгрейдил свои войска. Раз за разом выигрывая, он реально чувствовал своё именно интеллектуальное превосходство; ощущал себя, чёрт побери, не старостой, «неформальным лидером» в заштатной деревушке, а действительно Лидером, Вождём!

Альбертик злился, проигрывая; и это нравилось Артисту, это ещё больше настраивало Артиста на положительные эмоции к мальчишке. Ему нравилось, когда ему проигрывают, и когда по этому поводу злятся…

Так они рубились практически каждый день уже месяц; иногда чуть не по суткам; сразу как удалось достать эти пару ноутов и мощный бесперебойник; при участии кого-то из Хроновских пацанов, сведущих в компьютерном железе, поставить на них ВарКрафт и соединить их в локальную сеть, периодически подзаряжая от генератора стоявшей во дворе автомашины.

Они сидели друг напротив друга, в противоположных углах большой комнаты дома покойной бабки, теперь всецело принадлежавшем ему, Артисту. Он, Артист, на диване, на котором и спал ночью; Альбертик – на тахте, на которой ночью спал живший в доме Артиста «пропагандист и политтехнолог» Мундель. Сейчас его не было – по-обыкновению, видать, занимался своими пропагандистскими делами.

Негромко гудел в углу блок бесперебойного питания. Динамики двух соединённых в сеть ноутбуков рычали, визжали; предсмертно вскрикивали голосами гибнущих юнитов – очередная партия вступала в свою завершающую стадию. И опять, как всегда, Альбертик прозевал проход «бомбардиров» Артиста к своей базе, и, увлечённый атакой, поздно заметил расстрел своего «Дворца Вождей» – он играл за орков. В итоге, при наличии вполне себе прокачанной и боеспособной армии, он остался без тыла и без резервов, – очередное поражение было вполне наглядно и неизбежно; и Альбертик, вполголоса выругавшись, захлопнул крышку ноутбука.

– Партия! – довольно улыбнувшись, и также отключившись, потянулся Артист.

– Партия, партия!.. – раздражённо согласился и мальчишка; и всё же добавил: – Всё равно так нечестно! Вы всё время выигрываете только за счёт того, что сносите мне тылы… что за интерес! Чё бы честно не сражаться??.

– Ээээ, юноша! – как всегда после выигрыша, Артист был благодушен, и настроен объяснять «молодому поколению» всю их недалёкость по сравнению с ним, стратегом:

– Где и когда ты видел-то «войну честно», «войну «по-правилам»?? Война это… ну-ка, Хокинс, что такое война?..

* * *

«Хокинсом», Джимом Хокинсом, Альбертика стали называть после того, как в деревню попала «с пригорка» взятая «на почитать с обменом» невесть как попавшая в глухомань книжка Стивенсона «Остров сокровищ» (собственно, её оставил приезжавший с Владимиром из Оршанска Женька).

Пройдя через несколько рук и изрядно поистрепавшись, она в конце концов попала в руки к Альбертику, и тот, изнывая от безделья в зимней деревне, проглотил её залпом за один день и одну ночь при свете фонарика.

«Остров сокровищ» произвёл на Альбертика сильнейшее впечатление; настолько сильное, что на следующий день он даже попытался поговорить по сюжету с Артистом, с БорисАндреичем, как он его знал.

Перед внутренним взором мальчишки вставали горбатые лазурные волны; надувались попутным ветром белоснежные паруса; в ушах звучали скрипучие крики чаек и хриплые от рома голоса пиратов, искателей сокровищ; гремели выстрелы мушкетов и раздавались хрипы и предсмертные ругательства умирающих. Пальмы и феерично яркие попугаи; белоснежный песок и жаркое южное солнце; кортики и абордажные сабли, «Весёлый Роджер» на мачте и смертельная борьба на забытом в океане богом и людьми клочке тропической природы, – и в эпилоге громадная куча сокровищ, разом решающая все житейские проблемы – навсегда, на всю жизнь!

Всё это поразило воображение пацана, ранее пренебрегавшего такими «детскими книжонками»; и он, полный впечатлений, попытался обсудить прочитанное с Артистом, но… увы, мозги, не прокачанные умением внятно и складно выражать свои мысли, а привыкшие только лайкать и перепосчивать картинки и статусы в соц. сетях, рожали только какое-то жалкое блеяние:

– Эт-та, дядь БорисАндреич, клёва же! Эта – остров! Как ево? – тропический! И эти – пираты! А пацан, ну, Хокинс который, ну, проник! То есть – на остров, и раскрыл их, эта, планы! Спрятался! А этот – Сильвер! – ну, мужи-и-ик! На одной ноге – но круто-о-ой! Главный у пиратов. Одного, который возбухнул чо против – костылём в спину шарах! Потом ножом ево, ножом! Реально крут – его вся банда боялась! Только они мудаки – его не послушались; а так-то он самый умный! Там вообще-то возникать против него никто не смел – он сразу!.. Потом который возбухнул – он его из пистолета – шарах! А Джим Хокинс корабль у него угнал, в натуре, и чпокнул того… ну, который был на стреме на корабле! Там, в натуре, всё Хокинс сделал – и в конце они кучу бабла огребли! Эта… золота, луидоров там всяких! Дублонов… это чё?

Артист, слушая невнятные Альбертиковы излияния впечатлений о книжке, поначалу не мог понять: он что, шутит? Неужели, дожив до вполне уже «возраста наступления уголовной ответственности», пацан так и не удосужился прочесть книжку, всегда везде и во все времена считавшуюся классикой подростковой приключенческой литературы?? О чём думали его родители, чем они были заняты, если мальчишка только оказавшись волею судьбы в затруханной деревушке, чисто случайно открывает для себя мир Стивенсона, мир пиратов и приключений?

А, да-да! – он вспомнил самодовольного Рому, теперь покоившегося в заброшенном погребе на краю села, – какое уж тут «развитие» пацану! На тебе комп, интернет – и отъ. бись! И, как водится, и комп, и интернет, конечно же, не были использованы для знакомства с классикой литературы или для саморазвития, а, как если бы обезьяна микроскопом колола орехи – использовался только для серфинга по дебильным «контактам»…

В какой-то миг Артист испытал к пацану даже жалость – но тут же столь глупое чувство сменилось чувством презрения к сопляку, не могущему даже связно изложить свои ощущения от прочитанного – одни «шарах!» да «п. здыкс!» Тьфу!

Но Альбертик, полный впечатлений от прочитанного, делился своими корявыми впечатлениями со всеми, и вскоре в деревне его не называли иначе нежели Хокинс, Джим Хокинс, удачливый юнга с «Испаньолы» – и ему это понравилось!

Собственно, после того, как староста нашёл в нём партнёра по игре в ВарКрафт и почтительного слушателя его, БорисАндреича, излияний, новоиспечённого Хокинса и впрямь можно было считать удачливым: жизнь повернулась к нему своей положительной стороной.

Поначалу, после пропажи отца и трагической гибели от взрыва и ожогов матери, он, неприспособленный ни к чему реальному, попал в тяжёлую и глупую ситуацию: о нём никто не заботился; никто не напоминал о необходимости менять и стирать бельё, держать опрятной одежду; никто не готовил кушать и не озобачивался его здоровьем и самочувствием, и он стал опускаться всё ниже: перестал мыться, стал неопрятным вонючкой, о чём ему иной раз открыто говорили его сверстники с деревни.

Попытки требовать чего-то там от сестры, как в своё время требовал от матери, встретили со стороны Кристинки отпор: нафиг бы он ей сдался, инфантильный братец, умеющий только требовать! Братско-сестринские отношения между ними, и прежде-то не бывшие тёплыми, теперь окончательно прервались; да и сама Кристинка, озабоченная «устройством своей личной жизни» посредством попытки если не женить на себе Хронова, то хотя бы стать ему необходимой, вскоре перебралась к Витьке, совсем забив на своего малолетнего неумеху-братца.

Впрочем, насколько мог судить Альбертик, с «личной жизнью» у Кристинки было не так чтобы здорово, и завидовать ей не стоило: выбрав в качестве «жертвы» Хронова-Харона, она конкретно обломалась: Витька не только не питал к ней каких-либо чувств, кроме как желания трахнуть под настроение или припахать на какие-нибудь домашние хозяйственные дела, но и после пары-тройки оргий со своими «бойцами», сопровождавшихся неумеренным потреблением как гадского Валерьевны самогона, так и «таблеточек» Аркаши Туза, опустил Кристинку до уровня «отрядной шлюхи» – теперь не только он, но и почти любой из его банды мог и потребовать, и рассчитывать получить от неё сексуальные услуги.

В деревне об этом быстро прознали, и к Альбертику-Хокинсу, как младшему брату «отрядной Хроновской бляди» стали относиться жалеючи-презрительно.

Некоторое время он этим пользовался, кочуя по приятелям-сверстникам, там на халяву позавтракав, там пообедав, здесь переночевав, – но вскоре в деревне заметили, что после его визитов то и дело что-нибудь пропадает: от тёплых перчаток до часов, фонарика или банки консервов – и наглого Хокинса стали гонять с порога. Он совсем тогда опустился, озлобился; и, наверное, так бы и встретил однажды свой безвременный конец, застигнутый кем-нибудь из хозяев за взломом погреба или кладовки и будучи забитым на месте, если бы не вскрывшаяся страстишка БорисАндреича к ВарКрафту.

В общем, он сделался старосте необходимым – и вполне воспользовался преимуществами своего нового положения: подселился к нему, ночуя на матрасике около дивана Артиста, почти на положении домашнего животного; понемногу отмылся, переоделся в чистое, отъелся – всё это в очередной раз легло на плечи безответной жены БорисАндреича.

* * *

– Ну так что, Джимми, что такое война? – снова вопросил Артист: ему нравилось и ощущать себя умным, начитанным; и наблюдать, как кувыркается, неумело подбирая слова, его юный оппонент. Да и отдохнуть от игры надо бы – уже несколько часов непрерывно рубились.

– Ну чо – война! Это… все же знают! Пересеклись, значит – и мОчатся. Херачатся, значит. Как это, как в «Острове сокровищ» – те, значит, засели в крепости; а эти, пираты – их штурмовать! Вот – война.

– Дурак ты, Хокинс! Много добились те пираты, штурмуя блокгауз «в лоб»?..

Джим только сморгнул на такое определение. Что делать – это не папа; пришлось научиться проглатывать «нелестные оценки».

– Потому дурак, что принимаешь внешнее за суть! – продолжал Артист. – «Херачатся» или «мочатся» – это вторично, это лишь метод получения желаемого; а желаемое в войне – это победа, получение преимущества любой ценой, понял, недоросль? Получение победы или преимущества – вот суть войны, а не то, как это выглядит со стороны! А «херачатся» там наотмашь, или «в спину шило сунуть» – не суть важно; важно получить желаемое! Вот суть войны! А уж остальное… это так всё – литература и драматургия!

 
Пусть опрокинет статуи война,
Мятеж развеет каменщиков труд,
Но врезанные в память письмена
Бегущие столетья не сотрут…
 

– Война!.. Что война! – Артиста тянуло пофилософствовать; собственно, мальчишка ему и нужен был и как партёр, и как аудитория:

– Война – это просто кусок жизни!.. А жизнь – вот для чего, думаешь, жизнь?..

– Ну, эта… чтоб жить.

– Чтоб жить… это верно. Но я вот что скажу – жизнь – это морок! Матрица! Но и как в матрице, в этом мОроке, в жизни можно, выполняя кое-какие условия, получать все наслаждения мира!

Вот это вот:

 
Когда б не смутное влеченье
Чего-то жаждущей души,
Я здесь остался б – наслажденье
Вкушать в неведомой тиши…
 

– это вот – понял?? «Когда б не смутное влеченье!..» А к чему влеченье…

Альбертик – Хокинс был совсем не дурак, и в поцессе общения со старостой понял уже, что если тому дать выговориться, пофилософствовать, подкрепляя свои рассуждения непременными стихотворными цитатами ни то из пьес, ни то из просто каких-то стихов, то БорисАндреич становится добрым – и за ужином можно будет лишний раз залезть ложкой в банку со сгущёнкой или там цопнуть кусок сахара, и потому поддержал беседу, вернув её к более близкой ему теме:

– Так что – базу в тылу расхерачить – вот и война?

– А?.. А ты как думал? Так оно и бывает. Войска готовятся к битве – а военоначальника раз! И прирезал кто-то ночью в его ставке. Война и коварство – два конца одного посоха. Или там тылы от снабжения оторвались – и встали… танки. Или войскам жрать нечего – падает боевой дух. Или колодцы отравлены на пути наступления армии. Или… а так-то – примитив! Вон, Гриша с этим своим комиссаром Хотоном попёр было буром на пригорок-то, «воевать»; ну точно как в «Острове сокровищ» – и что? Бойцов своих положил – и смылся, как обоссанная сявка! Нет, тут тоньше, хитрее надо!..

Борис Андреевич закатил покрасневшие от почти суточной игры глаза, мечтательно улыбаясь своим мыслям, явно представляя как рано или поздно он «тоньше и хитрее» разделается с ненавистной общиной. Хокинс смотрел на него со смешанным чувством уважения и презрения – как смотрит уличная собака на прохожего с колбасой: у него колбаса, конечно… но сам он, конечно, дурак! В общем-то Альбертик был уверен, что БорисАндреич из себя ничего не представляет, особенно со своими разглагольствованиями – но почему-то его явно побаивался самый реальный такой пацан в деревне – сам Харон; а для Харона, как Кристинка как-то рассказывала, убить человека раз плюнуть. Да и все в деревне это знали. А Харон ему ещё долю с добычи отстёгивает… непонятно!

А староста, как будто подслушав его мысли, свернул на «про недавнее»:

– …вот возьмём твою мамашку! Вот прикинь: была у Витьки с Вовчиком «война». Устроил он на него засаду – бойцов своих расположил, нацелил. А тот раз! – и не стал воевать; «коварством наполненный бокал подать ты можешь лишь однажды…» А, напротив, сделал ход конём: подорвал баньку с твоей маманей! Ну – война? Стволы, бойцы? А он взял – бабах! – и ушёл. И всё. Вот это – грамотно! Но мы тоже ему «подарочек» сделаем – он и не ожидает! Мы сде-е-елаем! Нанесём, в свою очередь, удар!..

Упоминание про его маму взбесило Альбертика-Хокинса. Мама была единственный человек, к кому он в той, прошлой жизни питал хоть какие-то чувства. А тут так всё просто: «возьмём твою мамашку», «подорвал баньку с маманей». Вовчик, конечно, сука и гад; и Альбертик не зря поклялся себе, что как-нибудь обязательно до него доберётся; но и упоминать про его маму так уничижительно тоже не стоило! Сам то!.. …чё из себя представляет?.. И потому он вопреки принятому уже правилу не перечить благодетелю своему БорисАндреичу не сдержался и зло брякнул в ответ:

– Ага – грамотно! Он, Вовчик этот, вообще всё делает «грамотно»! А вы-то! «По тылам», говорите? Значит, и тут – Вовчик воюет грамотнее: у них-то «на пригорке» дофига чо есть кушать, а в деревне – голодняк! Жрать с амбара не выдают уже какой день – значит и тут Вовчик вас обыграл! А вы говорите!..

Сказал – и испугался. Ах ты ж бля… А ну как прогонит!

Староста же лишь недоумённо поднял бровь:

– Как это «не выдают»? Как это «жрать нечего в деревне»? Свезли же всё в амбар и совхозный погреб – там все заготовки, что ты несёшь, Джимми? Что-то ты путаешь.

Хокинс заторопился скороговоркой:

– Чо я путаю, что путаю-то?? Реально с амбара и погреба давно ничо не выдают! У многих запасов нет, многие на подсосе – вот и Димкины родители, и Куликовы, все точно вам говорю! Вы чо не знали, что ли? В деревне все знают! И к вам ходили… вроде.

БорисАндреич насупился – это было что-то новое. Этого он не знал – если пацан не врёт, конечно.

– Жена! Слышь?? Сюда иди.

Через секунды скрипнула дверь, появилась тенью жена БорисАндреича, молчаливая и безответная Зоя Михайловна, «Зойка-забитая», как её называли в деревне, чтобы не перепутать с другой Зойкой, Куликовой-младшей. «Забитая» она звалась в деревне вовсе не потому, что кто-нибудь видел когда-нибудь, чтобы староста поднял на неё руку – нет, он её не обижал, во всяком случае на людях; но была она такая робкая, тихая, постоянно испуганная, постоянно угождавшая своему мужу и повелителю, что иначе как «забитая» её было не назвать…