Текст книги "Крысиные гонки (СИ)"

Автор книги: Павел Дартс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 128 (всего у книги 132 страниц)

ЯВЛЕНИЕ АНТИХРИСТА. БЕЗ ШАНСОВ…

– Дождались, шыр тиле, диванан!! – гремел на расширенном Совете Вадим Темиргареев, – Идиоты, исусики!! Конец теперь всем, хоть понимаете??

Никто не возражал.

Всё было предельно наглядно: с колокольни было видно, как в деревню въезжали вооружённые люди: два (два!) БМП, хаммер; большая оранжевая цистерна-наливняк, очевидно что с горючим; два Урала с кунгами, очевидно что с личным составом.

Расположились на площади перед казармой.

Люди в камуфляже наполнили центр деревни; вооружённые, экипированные – это хорошо было видно в мощный монокуляр с эНПэ. Можно было даже рассмотреть самого Гришку, стоявшего в компании таких же «камуфлированных» и, судя по всему, «актива» – старосты, Мунделя и Попрыгайлы; и, жестикулируя, что-то обсуждавших.

Что они могли обсуждать, догадаться было несложно – периодически говорившие делали жесты в сторону пригорка. Ну понятно что – сейчас прямо, с ходу, раздавить общину, или сначала осмотреться. Там же крутился, судя по всему, Хронов; были видны и его «солдаты», выполнявшие некие хозяйственные функции.

Вовчик объявил тревогу.

«Все, способные носить оружие» заняли окопы. Собственно, нездоровое оживление в деревне было видно и отсюда, с окопов; как и прибывшие машины. И ничего хорошего эта суета не предрекала. Что прибыли в Озерье «никоновские», что прибыли они чинить суд и расправу; что суд и расправа те будут скорыми, неправыми и жестокими, – понимали все. Все… И все с надеждой поглядывали на Вовчика – что он опять что-нибудь придумает, спасёт…

Чтобы не видеть этих взглядов; ну и – для общей оценки обстановки, Вовчик объявил «расширенный Совет» – уже не у себя, не в «малом Штабе», а в «большом» – он же арсенал, он же кладовая для самых значимых запасов общины.

– Ах, Новый год, Новый год! Ах, Рождество, Рождество!! Празднички, шайтан бы вас подрал, организовывали; хороводы, едрёна вошь, водили!!.. – продолжал разоряться Вадим; и только Отец Андрей его временами окорачивал:

– Вадим, не поминай, пожалуйста, нечистого!.. Вадим!.. Давай-давай, спусти пар… Да не ругайся ты так; эдак мы когда к конструктиву-то перейдём??

– «К конструктиву!!» Вон он ваш, «конструктив» – в бинокль видно!! А встретили бы их на подъезде, на лесной дороге – другой бы и разговор был!!

– Два БМП и Хаммер?.. С пулемётами? – у них есть пулемёты, видно! – ну, встретили бы на дороге, что бы это радикально изменило?? – вклинился Геннадий Максимович, – У нас ни РПГ, ни пулемётов, ни-че-го!

– Так давай тогда штаны снимем и в положении полной готовности будем их ожидать!! – заорал Темиргареев.

Аделька, присутствовавшая тут же, фыркнула, Катька потупилась.

– …на дороге, на подступах, можно было хоть что-то сделать!! – продолжал орать Вадим, – А сейчас что??

У Вовчика засигналила рация – связь с НП на колокольне; обязал докладывать каждые пять минут об обстановке, вне зависимости от того, изменилась оная или нет. При изменении обстановки – докладывать вне времени, сразу.

Схватил рацию, поднёс к уху – все сразу уставились на него.

– …без изменений. Кучкуются возле нашей общаги.

– Понял. Продолжайте наблюдение.

Отключился, обвёл всех взглядом:

– Без изменений пока.

– Вот! – опять включился Вадим, – «Пока!» Сейчас развернут свою технику – и на нас! Всё!! Приплыли!!!

Кто-то всхлипнул. Баба Настя. Но тут же оправилась, утёрла непрошенную слезу платочком. Всем ясно – Баба Настя не за себя переживает, не такой она человек! – за своих; за дочку с внуком, за общину!

– Я думаю… я думаю… – начала Леонида Ивановна.

– Расслабились!! Празднички тут организовали!! – всё никак не мог утихнуть бушующий Вадим.

– Что плохого в праздниках?

– «Ибо, когда будут говорить: «мир и безопасность», тогда внезапно постигнет их пагуба, подобно как мука родами постигает имеющую во чреве, и не избегнут.»

– Вы б, Андрей Викторович, лучше б свой карамультук почистили да перезарядили, а то, неровен час, осечку даст, когда застрелиться будет надо!! – напустился Вадим и на священника.

– «Застрелиться» – это не наш метод, Вадим Рашидович… – поправил его сумрачно-спокойный священник, – Будем биться до конца. Я сам… – он оглядел паству, – Сам первый выйду и буду говорить с… с супостатами. Не допущу злодейства. Только…

– «Только через ваш труп??» – съехидничала Леонида Ивановна.

Священник лишь одарил её суровым взглядом:

– За спины ваши не спрячусь, нет. Выйду – буду говорить с ними…

– Они-то с вами говорить не станут, вот что!.. – заметила кто-то из сидевших тут же женщин.

– Это не вариант… – согласился и Вовчик, – Второй раз тот фокус с «выйти в одиночку на переговоры» не пройдёт… Скорее всего просто сразу застрелят, Андрей Викторович…

– Да пристрелят вас сразу!! – подтвердил и Вадим, – Так вот просто желаете избегнуть последующего?? А нам что делать? – тоже «выйти поговорить»?..

– Не вариант…

– В лес уходить надо! – выдвинул идею один из мужчин. Несколько человек согласно кивнули.

– Вы с ума сошли. Температура – минус двенадцать; ночью – до минус двадцати, и это ещё не самые морозы! – скривился Темиргареев, – Вы головой хоть думайте, а?? Куда уходить, с чем??

– Они тута натешутся, а мы потом вернёмся… как во время войны делали в деревнях? Придут полицаи и фашисты – деревня в лес. Те по хатам и погребам пошарятся, пограбят; ну, спалят хаты, конечно, не без того… Потом оне уйдут – а люди из леса вернутся. Так же вот. А?

– А что?.. – поддержал идею кто-то, – Всё не вычистят… Кой-что из запасов у нас ведь… надёжно схоронено. Не самая большая часть, конечно… но можно что-то и сейчас успеть зарыть…

– Да ну, что ты сейчас зароешь?..

Видя, что дискуссия от безысходности от конструктивных вариантов сворачивает в фантастику, Вовчик поспешил вмешаться:

– Не вариант это, нет, не вариант! Во время Великой Отечественной зондер-команда пришла – ушла. Жители, если успели – спрятались, – потом вернулись. А у нас… Ну, спрячемся мы в лесу… Гришка уедет – здесь Хроновские останутся. Тут же, на пригорке, на запасах, и останутся. Куда мы вернёмся?..

– Не никоновские, так хроновские повесят – какая разница!

– А я думаю… – опять Леонида Ивановна. Но засигналила рация у Вовчика, опять все прервались и с тревогой уставились на него.

– Слушаю, Мачта; я – Трюм!.. – Вовчик старался быть показно-уверенным, и даже шутящим, – Что там?..

Выслушал, бросил в рацию «– Вас понял, – продолжайте наблюдение!», отключился. Обвёл всех, притихших, взглядом:

– Проехали вариант со «спрятаться в лесу». Хаммер с четырьмя бойцами идёт по кругу, вокруг кладбища, явно с целью отрезать нас от леса… Если я не ошибаюсь… – он потыкал пальцем в лежащую на столе развёрнутой «карту», а вернее, набросанный от руки план Озерья, подомовой, с пригорком, церковью, строениями и окрестностями, – если они вот здесь встанут…

– … то хрен мы мимо них в лес пройдём!! – закончил за него Вадим, – Особенно табором, особенно с ребятишками. Даже и ночью. Положат всех из пулемёта! Если в сторону реки, то тоже… по чистому, считай, полю. На машине догонят влёгкую, даже если и проскочить. Там не скрыться.

– Ништо, думаете, в людей стрелять будут?!.. – коротко вздохнула кто-то из женщин.

– А вы думали?! Для чего они эту провокацию с «психической атакой» затевали, с этим «посленовогодним походом»?? Вот для этого и затевали – чтоб устроить бойню! Мы теперь для них не люди!

– Постреляли в своих! – а мы теперь для них убийцы! Расстреляли, типа, «мирную демонстрацию!» – согласился Вовчик, – И, типа, пощады и суда нам не дождаться…

– Хронов, паскуда! – выругался Вадим, – Это он со стороны леса в толпу стрелял! Я в него потом… жаль, не попал, – дистанция велика!

– Не ругайся, Вадим! – опять предостерёг священник.

Вовчик только пожал плечами. Ну да, – и лёжку потом нашли, гильзы. Да, скорее всего он, Хронов. Только что это сейчас меняет. Всё равно ведь никто не поверит. Шли на пригорок, «поговорить», как сообщила попавшая к ним «в плен» раненая; их «с пригорка расстреляли». Ну и вот. Ну и всё. Мундель-пропагандист подаст это в нужном свете; уже подал, конечно. «Убийцы с пригорка», как же ещё…

– Как там эти – женщина и девочка?

Вовчик имел ввиду раненых Хроновым, или кто там сидел в засаде и стрелял в людей для создания хаоса и озлобления на «убийц с пригорка».

– Клава Берникова и Наташа Ляшенко, дочка Валентины… Жить будут, – отчиталась Алла, ответственная «за лазарет», – Клаве в лёгкое, – мы уже прооперировали, достали пулю. А у Наташеньки ножка прострелена, навылет. Но кость не задета, так что выздоровеет.

Помолчала и добавила:

– Клавка всё зверем смотрит – мы ж для неё звери, «общественный амбар обокрали»… Смотрела. Только-только отходить начала. Стало до неё доходить, что мы вреда никому причинять не хотим… А Наташенька – та сразу ничего, уже с ребятишками общается, они к ней приходят, дежурят, книжки по очереди читают…

– Понятно…

– А я думаю… – опять Леонида Ивановна.

– Да, Леонида Ивановна! – обратился к ней Вовчик, – У вас предложение? По ситуации?

– Да. По ситуации! – обратила на себя внимание бывший педагог, – Вот что я думаю!

Предложение её было простым, незамысловатым; зная её, и Вовчик, и Отец Андрей ничего хорошего от неё не ждали, но всё ж так надо было выслушать. Сводилось оно к простому, сто лет бытующему в «женской педагогике», увы, чудовищно оторванной от жизненных реалий: «Нужно договориться!»

– … Там же тоже люди! Люди с людьми всегда договориться могут – что ж мы-то не можем! Зачем это всё: окопы эти… дурацкие! Ружья эти, автоматы! Разговаривать надо, договариваться, мириться! Нельзя же так!! Вы на себя посмотрите, Отец Андрей! – ведь вы же священник! А как разбойник какой-то ходите, под рясой пистолет прячете! Нельзя же так, недостойно! Договариваться нужно!

И так далее.

Она всё говорила; гладкие, правильные слова как бусины на нитку нанизывались на поставленный голос педагогини; всё ею сказанное было хорошо и правильно; да, хорошо и правильно… но только в каком-нибудь другом, параллельном, леденцово-мультяшном мире, где всегда можно «договориться», где все заботятся о благе друг друга, где нет Витьки Хронова, влёгкую зарезавшего на площади своего товарища на «децимации», и нет Бориса Андреевича, погнавшего жителей на пригорок, на заранее спланированный расстрел; где нет Мунделя и Попрыгайлы, накачивающих ненавистью к общине слабые к анализу ситуации мозги обитателей Озерья.

Вовчик смотрел на её двигающиеся губы и думал: – интересно, сама она верит в то, о чём говорит? Что можно пойти и «договориться», и всем будет хорошо… «Поделиться провиантом, у нас же много, а они голодают, это по-христиански же будет!..»

Всё хорошо и «правильно» сказано; вот только в деревне не настроены не на переговоры, ни на чего-то делить – а просто придут и возьмут всё. ВСЁ возьмут; ибо у них – сила; а сила не нуждается в «переговорах». Договариваются более-менее равные; сильный – просто диктует условия, это же очевидно! Вот есть, было ООН – как до этого была Лига Наций, а до неё ещё какие-то международные организации, призванные «договариваться» и устанавливать единые для всех «правила игры». И тем не менее любое государство имеет армию; Министерство Обороны, то есть «Министерство Войны», если сказать прямо, без дипломатических изысков; любое государство опирается на силу – свою и союзников, военных и политических блоков; на баланс интересов, а не на бумажные или устные «договора»…

А какой баланс интересов сейчас у общины и Озерья? Какой баланс интересов у илотов и хозяев? Кто и о чём будет «договариваться», если с той стороны два БТР и хаммер с пулемётом; три десятка вооружённых до зубов головорезов, давно распробовавших вкус крови; а с этой – два десятка людей, едва умеющих держать в руках ружьё; и из «серьёзного оружия» – вон, только пара АК, три СКС и Вадимова самопальная снайперка на основе Сайги…

И – смотри-ка! – сидят, кивают в так её словам тётки-то!.. Соглашаются, что ли?

Дура она, что ли? Сама-то в это верит, в «договариваться»? Видать, верит – вон, как глаза горят; изо рта летят видные на свету фонаря мелкие-мелки брызги; убеждена… Почему? Потому что в то время, когда армия, полиция, спецслужбы давили всякую гнусь – внутреннюю и внешнюю, в зародыше, – такие вот «педагогини» в тёплых кабинетах разрабатывали педагогические же планы воспитания в духе «разумное-доброе-вечное»; внушали, что «всегда можно договориться, а драться – нехорошо!», что «любой спор можно решить словами!..» Убирали из школьной программы НВП, и вводили беззубые Основы Безопасной Жизнедеятельности; выступали против «жестоких видов спорта»; против пионерлагерей с их военизированной структурой, со строем, со строевой песней, создающей ощущение единства; ибо «каждый человек это отдельная прекрасная индивидуальность, и нельзя его втискивать в прокрустово ложе дурацких военизированных организаций, ограничивающих его свободу!..»

Вовчик увидел, как беззвучно шевелятся губы Вадима, явно ведва сдерживаемых ругательствах; как посуровел лицом Отец Андрей, как надвинула поглубже на лицо платок Катька…

– …нельзя, нельзя так-то! Нужно – делиться! Да, мы не виноваты, что в деревне кто-то обобрал амбар и погреб, лишил Озерье продовольствия! Но у нас-то есть! Много! Мы – можем поделиться! И – таким образом решить вопрос! Я сама могу пойти в деревню парламентёром, переговорщиком, и постараюсь договориться, чтобы нас не трогали! А мы – поделимся! Это ведь лучше, чем стрелять друг в друга, как вы это не поймёте наконец!!

– …Кац, как всегда, предлагает сдаться! – хмыкнул Степан фёдорович.

Та, раскрасневшись от эмоций, повернулась было к нему, чтобы ответить бойко и колко; но её прервала Катерина:

– Леонида Ивановна! Вот вы говорите – «поделиться», и «у нас много!» А ведь мы летом-осенью, когда урожаем с общиной занимались бок-о-бок, не видели вас в поле…

Леонида Ивановна осеклась, подбирая слова.

– Да-да! – поддержал и Отец Андрей, – Вы ведь к урожаю постольку-поскольку. Ребятишками занимались… Да-да, конечно, тоже дело нужное и непростое; только и к остальным запасам общины вы, насколько знаю, имеете самое минимальное отношение – так, Степан Фёдорович?

Степан Фёдорович, занимавший в общине должность ответственного по запасам, степенно кивнул:

– Присоединились вы к общине, Леонида Ивановна, на этапе, когда запасы уже были созданы…

– Так… Так тогда уже в магазинах и на базах ничего за деньги без талонов не отпускали!! – возмутилась та, – Что ж мне делать было?? Я ведь все сбережения в общину отдала. Всё, что было! Как вы можете меня так укорять!! Какое вы право имеете??

– Мы не укоряем… – пояснил и Геннадий Михайлович, – Просто вы так легко склонны распоряжаться тем, к чему руки, по сути, не приложили, что…

– Херню городит! – рявкнул Вадим.

– А ребятишек воспитывать!.. Это что – не труд??! – аж взвизгнула раскрасневшаяся Леонида Ивановна.

– Труд, труд! – покивал Отец Андрей, пристально глядя на неё.

– Так что ж вы!!. Вы, пастырь – как вы можете!! Повожаете таким оскорбительным… нападкам!! Я, можно сказать…

Вовчик поморщился. Чёрт побери. Ну что за херня творится – каждый раз, когда собираемся больше чем Малым Советом, да и там – если присутствует эта Леонида, – обязательно какие-то разборки и неконструктивные ссоры!..

Вмешался:

– Леонида Ивановна! Никто вас не укоряет. Но речь ведь не о том, чтобы «дать или не дать продовольствия» – мы бы поделились, я уверен, люди бы поддержали. Но речь не идёт о том, чтобы «договариваться» – никто с нами договариваться и не думает! Не для того Гришкина банда на БээМПе в деревню вошла, чтобы обсуждать с нами, сколько мы им «можем выделить»…

– Я сама готова идти в деревню договариваться! – выкрикнула Леонида Ивановна.

– С ке-е-ем?..

– С тонущего корабля пытаешься сбежать, крыса??

Наступило всеобщее молчание. Переглянулись – кто это сказал? Вовчик понял – Катерина это сказала. Ого!!

– Это?.. это кто ж?? Это… мне??! Да как вы смеете??? – аж задохнулась от возмущения Леонида Ивановна, – Вы?? Мне?? Сравнивать меня – с бегущей крысой?? Да ты!..

Все молчали, во все глаза глядя то на разгневанную, стоящую перед фонарём на столе, педагогиню; то на сидящую Катерину, ещё больше опустившую платок на лицо, так что тень скрывала все черты.

– Смею… и сейчас объясню почему! – донеслось из-под платка.

– Ну, объясни, объясни!!. – вконец разъярилась Леонида Ивановна.

– Нельзя так, Катя… – начала было баба Настя, но Катерина её прервала:

– У вас, Леонида Ивановна, я обратила внимание на Новый Год, в ушах серёжки были. Золотые, с камушками…

Леонида Ивановна осеклась, глаза её забегали.

– Очень красивые серёжки… я ещё обратила внимание. А ведь мы всё своё золото сдали в общину, на общее дело. Кроме обручальных колец, насколько знаю. На это золото вот, корову выкупили… А у вас!..

– Я тоже – сдала!! – с привизгом тут же парировала Леонида Ивановна, – Сдала я – все свидетели! Кольцо, цепочку с кулончиком! Все видели! Вот – Степан Фёдорович свидетель, ему сдавала; что, не так??

Тот кивнул.

– Это ведь не какая-то «норма по сдаче» была! – пояснила Катерина, – Батюшка Андрей ведь в проповеди тогда объяснил, как дела обстоят. Сдавали не «по стольку-то», а всё, кроме особо дорогого: обручального кольца или крестика нательного. Хотя Отец Андрей насчёт крестиков из золота тоже хорошо сказал… Я знаю, что и обручальные кольца многие сдали, хотя никто не обязывал – потому что надо!

Катерина теперь откинула с лица платок, и теперь говорила, прямо глядя снизу вверх в лицо Леониде Ивановне.

– Ну и что, ну и что?? – запротестовала та, – И я всё сдала! А серёжки те – они и не золотые вовсе!

– А показать – можете? – осведомился внимательно слушавший Степан Фёдорович.

– Могу… Вернее… Они у меня в шкатулке. Вернее – в сумке. Сейчас вспомню, куда я их положила! – лицо Леониды Ивановны неприятно исказилось, глаза ещё сильнее забегали. Выражая крайнюю степень волнения, – Да я сейчас принесу – убедитесь!!

– А давайте с вами кто-нибудь сходит, пара человек – вместе поищете? – предложил Вовчик.

– Это ещё зачем??!

– А есть у меня подозрение, что серёжки вдруг случайным образом «потеряются», если вы одна искать станете! – пояснил Вовчик.

– Да как вы смеете – вы, хам!! – взвилась Леонида Ивановна, – Вы сам-то – кто такой?? В общине – с какого края?? Кто вас назначал?.. Всё это – она махнула рукой куда-то в сторону деревни, – из-за вас, кстати! К нам, к общине у Никоновских претензий – минимум! А как вы пришли – с этими прошмандовками! – она указала на Катерину, – Так и началось!.. И вы ещё будете тут указывать!!

Все заговорили, задвигались. Что-то рыкнул Вадим; за него уцепилась, осаживая, Алла.

– Дело не в серёжках! – перекрикивая шум, произнёс Вовчик, – Дело в доверии. Вы собираетесь идти, о чём-то договариваться с Никоновскими. Выдвигаете идеи… спорные весьма! А по истории с серёжками, как видно – доверия вам полного нет. Вот о чём речь.

Опять все загалдели; и лишь спустя время Отец Андрей только под угрозой прекратить Совет сумел восстановить тишину.

– Это не всё ещё… – в наступившей относительной тишине произнесла Катерина, и все окончательно смолкли, – Есть и ещё кое-что… насчёт доверия.

Она достала из кармана куртки сложенную в несколько раз потрёпанную бумажку, зазвернула, разгладила на столе. Просто листок из ученической тетрадки, много раз, видно что, сложенный; намокший, потом разглаженный и высушенный. Все с интересом и тревогой смотрели за её манипуляциями.

– Вот…

– Что это, Катя?

– Это нашёл возле церкви Андрюшка Лукьянцев. Принесло листок к самой стене, там с крыши капало, потому размок вот, видите… Листок был скручен, то есть свёрнут – потому Андрюшка и обратил внимание: подумал, что завёрнуто что-нибудь, и кто-нибудь потерял. Но там ничего завёрнуто не было…

– Ну и что?

В тишине как-то судорожно вздохнула до этого стоявшая у стола Леонида Ивановна, – и села. Но на неё не смотрели, смотрели на Катю и на бумажку на столе. Резкая морщина прорезала её лоб. Она догадалась, что за записка лежала на столе. Чёрт бы их побрал! Дорого что-то встают те серёжки…

– Когда Андрюшка увидел, что там ничего не завёрнуто, то не выбросил, а… хотел использовать. Высушить – и использовать. Вы сами догадываетесь, как…

Все подвигались, усмехаясь. Напряжение немного спало. Нехватку туалетной бумаги все ощущали, и ребятишки тоже. Ясно, конечно же, как Андрюшка думал листок использовать…

– …но потом прочитал написанное. И… и отдал мне. Вовчику – постеснялся: может, думает, ерунда какая; ты, говорит, Катя, посмотри сама.

Вовчик понимающе кивнул. Андрюшка получил взыскание за тут историю с Зулькой и с «диверсантом», и, сильно переживая, старался Вовчику лишний раз на глаза не попадаться. А Катька что! – к Катьке, несмотря на её внешнюю нелюдимость, вся детвора тянется, добрая она.

– Так что, что там, в записке-то?? Кому? – послышалось со всех сторон.

Катя прочла записку. Какие-то слова были размыты, но, в общем, прочесть можно было. В записке кому-то сообщалось, что «родственница ваша в порядке», но что «со здоровьем у неё могут начаться проблемы». И предлагалось «делать, о чём речь была»; иначе «трудно будет её здоровье сберечь».

И всё. Ни подписи, ни адресата.

Текст записки, в общем-то, ни о чём, но чем-то нехорошо-угрожающим тянуло от, в сущности, безобидных строк.

– И что? – высказалась уже оправившаяся Леонида Ивановна, – Что ты, Катерина, всякую ерунду на совет тянешь? Нам обсуждать больше нечего, кроме как бумажки всякие? Туалетные.

Катя внимательно посмотрела на неё, и, проведя по бумажке рукой, сказала:

– Я для вас, Леонида Ивановна, как я только что слышала, «прошмандень»? Я разговаривать с вами не стану, я с людьми разговариваю…

– Катя, Катя!.. – увещевающе забасил Отец Андрей, а Катерина продолжила:

– Дело в том, что я почерк узнала.

– Да-а?.. И чей?

– Старосты. Бориса Андреевича. Я на всю коммуну всё лето паёк получала, под роспись. По ведомости; ведомость он заполнял. У него характерный такой почерк – буква «р» и буква «б» с такими… завитушками. Вот. Его это почерк. Соответственно и записка – от него.

– И что? О чём?

Придвинувшийся Вадим взял листок и внимательно его изучил. Ничего не сказал, положил на стол. Тут же листок пошёл по рукам.

– При чём тут это-то? Записки какие-то, родственники!.. – не удержалась опять Леонида Ивановна. Тут же сама себя одёрнула – ну куда лезешь?? Сиди, делай вид, что не при делах!..

– Странно мне показалось, что записка кому-то – от старосты, и находится у нас, возле церкви…

– Дааа…

– Его это почерк, БорисАндреича! – подтвердил и кто-то из женщин, – Я тоже его почерк знаю. Мне, когда мы в Демидовку за товаром ездили, он список давал – мы и для деревни привозили…

– И что? Катя – договаривай; какие твои мысли?

– Что тут «договаривать»? – раздалось из полумрака комнаты, куда отошёл Вадим, – Ясно что. Борис Андреич с кем-то ведёт переговоры. Иносказательно. Поскольку записка обнаружена у нас – стало быть, с общины. Не развёрнута, говоришь, была? – значит, не успели передать.

– И?..

Всё-таки медленно до людей доходит, отметил внимательно слушавший и молчавший Вовчик. А Катька – молодец. И Андрюшка – так дважды молодец! Надо будет поощрить пацана. Настоящий контрразведчик – бдительный! А я – дурак! Болван. Ведь думал же про это – что не только мы происходящим в деревне интересуемся; но и они – происходящим у нас! Выспрашивают, выведывают. Возможно – агентов своих подсылают, а как же! Явно ведь переписка с кем-то из общины. А я, олух, ушами хлопаю!

– Что «и..?» – продолжил Вадим, – «На базарчик» давно уже никто без разрешения и в одиночку не ходит. Переговоров не ведёт. Никакого общения с деревенскими, кроме как в группе. А тут – явная угроза: что «со здоровьем родственника возможны проблемы». Агентурная передача, что тут думать!

– Я-то тут при чём?? – всё же не выдержала и сорвалась Леонида Ивановна. Все уставились на неё – и все отметили, как она изменилась: теперь это была не вальяжная, полная своей значимости бывшая работник РОНО; это была пожилая испуганная тётка, с растрёпанными волосами, красным лицом и трясущимися губами, – У меня никаких родственников в деревне нету!! И со старостой я последний раз общалась я уж и забыла когда, наверное, ещё летом! Почему эта!.. на меня эти клочки!.. какие-то!..

– А я не на вас, – пояснила Катерина как ни в чём ни бывало, – Я просто к сведению. Что с кем-то староста ведёт в общине переговоры. А вы, между прочим, в числе немногих на базарчик ходили…

– И ваши, и ваши девки ходили!! – с привизгом.

– И наши, да. Наши «девки». Не ваши. Не просто «девки». А «ваши». Да, ходили…

Грамотно! Вовчик восхитился. Грамотно как Катька Леониду колет – как бывалый опер! А я, лох, сижу и ушами хлопаю…

– На таких мелочах в Чечне агенты и сыпались! – добавил из полумрака Вадим.

С Леонидой Ивановной случилась истерика. Она кричала, что все сволочи; что все только зла ей желают – она давно это чувствует!! Что ни про какую записку она ничего не знает и знать не желает; что «эти прошмандовки» специально её погубить хотят – так как она одна «за мирное решение конфликта»; а «эти твари» сильно в деревне насолили, и пощады им не будет, – но почему мы, мы-то почему из-за них должны страдать??! Да пусть никоновские придут на пригорок – не убьют же они всех, не-за-что!! А этих шалав – пусть забирают, мы-то при чём! И Отец Андрей – не должен!.. не должен он! С пистолетом – как бандит!! А она – она хотела чтоб договориться! – а тут с идиотскими подозрениями!! Татарин ещё этот влазит!! А серёжки у неё не золотые нисколько, она может предъявить, если найдёт, конечно; не помнит, куда сунула – потому что не ценные они! И вообще никто не обязывал сдавать непременно всё золото; не было такого обязательства! – кто что мог и хотел, тот то и сдавал! Она знает – не все сдавали; а она сама – сдала: кольцо, и кулончик с цепочкой, да-да! Зачем только с вами, с идиотами связала-ась!!

Смотреть на неё было противно и жалко; и все поневоле отводили глаза, чтобы не видеть это отвратное зрелище – как извивающийся полураздавленный червяк! Не было ей, Леониде, что предъявить с полным основанием; но все, включая пару тёток, что поддерживали её ранее, остро почувствовали, что не то, не то она говорит, что должен бы говорить правдивый человек, которому скрывать нечего! Обидно говорит, и подло.

Отец Андрей встал.

– Значит, вот что, братие и сёстры. Время у нас сейчас очень суровое, и досконально разбираться во всех деталях мы себе позволить не можем – время поджимает. Основное надо решить. Из основного… что ж. Никого мы «отдавать» никоновским не станем, и вообще – окажем посильное сопротивление, как подобает христианам; и, если понадобится, «умрём за други своя». А Господь нам, я уверен, поможет! Что же касается, вот… Леониды Ивановны… то – из Совета она исключается, – моим единовластным решением…

– Изолировать надо! – подсказал Вадим.

– Вплоть до полного прояснения обстановки Леониду Ивановну объявляю под домашним арестом! Из дому не выходить. В разговоры не вступать…

– А если я не подчинюсь?? – выкрикнула та.

– …если не подчинится, будет замечена на дворе и вообще… посадим под замок! В кладовую с корнеплодами, там холодно и замок надёжный. Можем хоть сейчас!

– Я знала! Я всегда знала! – вы меня всё время ненавидели! Сжить со свету старались, с этими вот!.. – но её уже не слушали.

– Сказано: «– Не будет жить в доме моем поступающий коварно; говорящий ложь не останется пред глазами моими»! Идите! – сурово распорядился священник, – Нынче время дорого. Вот – Адель вас проводит. Чтоб прямо в дом – и из дома ни ногой! Володимир! Вы, как военный руководитель, пожалуйста, постам доведите до сведения, что если оная особа будет замечена среди людей или вообще хоть как-то проявит себя без разрешения – сразу сообщать!

– Будет сделано, – буркнул Вовчик. Ну, хоть так. Допрыгалась, педагогша. Жаль сейчас времени нет колоть её по-полной, хотя психологически – самое бы то! Как там, в «Моменте истины» сформулировано? «Качать на горячем», что ли…

Леонида Ивановна трясущимися руками ещё одевалась, когда в дверь заглянула Гузель:

– Там Волошин пришёл. Ну, из новеньких; что с женой и сыном прибыл. Что-то рассказать хочет.