Текст книги "Крысиные гонки (СИ)"

Автор книги: Павел Дартс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 111 (всего у книги 132 страниц)

Хлопнул пистолетный выстрел. Один.

– Ааааа, пад-дла, падла, в наших стрелять!! В заложники брать, гад! – Скот!! На тебе, нна!!

Макса и его жену, бесформенным рыхлым мешком осевшую рядом с лежащим теперь мужем, били кулаками и топтали ногами. Лёнька подхватил с земли бесполезный теперь Максов обрез и норовил врезать Максу стволом же в глаз, как Диего Валентине; но мешал Шалый, который, остервенело рыча, бил Макса ногами в лицо же. Валентине тоже доставалось, но меньше – она, в отличии от Макса, не закрывалась руками, а так, как сразу упала назад, опёршись спиной в стену дома, почти сев, так и сидела – и по её правой щеке из дыры с разорванным веком на месте правого глаза стекала студенистая кровяная масса… Она была явно без сознания или убита наповал; и потому её только несколько раз пнули – в волосатую шубу и в лицо, размазав кровавый сгусток и пустив кровь из носа и выбитого же глаза. Кухонный нож её валялся тут же. А вот Макса били жестоко, с остервенением; хэкая и ухая; страшно матерясь ломкими мальчишескими голосами; плевали в разбитое его лицо и вновь пинали и топтали, вымещая накопившуюся за эти минуты ярость.

Владимир оттащил в сторону Алёну и помог подняться Диего.

Тот тут же стал отряхивать испачканное в снегу пальто; потом заозирался, отыскивая тросточку; нашёл, поднял; скребанув перчаткой по снегу, стал брезгливо оттирать испачканный её острый наконечник.

– Лёшка!.. Ты как? Цела?

– Да… Тут вот… порезано немного, чувствую… – она дотронулась до горла, потом вытянула перед собой, стараясь рассмотреть, кисть руки – кончики пальцев были в крови. В сгущавшихся сумерках уже ничего нельзя было рассмотреть.

– Сильно?.. Пойдём в подъезд. Ты прижми пока – шарфом! Сейчас посмотрим, там фонарик, аптечка… Как себя чувствуешь??

– Да нормально… Да, пойдём…

Владимир, придерживая зачем-то её за рукав, повёл девушку в подъезд. Оглянулся на свалку. Чем-то это напоминало как если бы стая озлобленных псов рвала случайно забежавшую на их территорию кошку.

– Диего?..

– Si, Володя. Я тоже поднимусь сейчас… я по делу, в общем-то.

В его руке зажёгся небольшой фонарик, мазнул по фасаду дома – показалось, что кто-то отпрянул в окнах. Хотя могло показаться. Вряд ли там кто-то ещё жил – это можно было определить по трубам печек, торчащих из окон. В последнее время трубы-то исчезли, торчала труба только из окна кухни Макса, Максима Григорьевича…

– Хорош, хорош, пацаны!.. Хорош! Да закончили, бл. дь, я кому сказал, Шалый, отойди!! – слышался Женькин голос.

Уводящий Алёну в подъезд Владимир уже из дверей оглянулся.

– Да расступились, я сказал!.. Вампир, в сторону!!..

Бах!! – сильно в быстро наступивших сумерках сверкнул сверху вниз огонь, резко стукнул выстрел. Не пистолет, нет, – явно обрез. Прощай, Максим Григорьевич, плохим ты оказался соседом; и террорист-захватчик из тебя тоже неважный!..

* * *

Дома Владимир включил фонарик; зажёг и несколько оставшихся свечей. Осмотрел шею, горло Алёны – да, ничего страшного; скорее даже не порезы, а глубокие царапины. Но всё равно покапал перекисью из аптечки на ватный диск, обработал ранки; потом наложил в несколько раз сложенную марлю из стерильного пакета, прибинтовал… Алёна на мгновение прижалась щекой к его руке, – он взглянул с удивлением.

– Володь, а ты за меня переживал?..

– Ну ещё бы, конечно!! Ещё как переживал! – бормотал он, заканчивая перевязку, – Очень сильно переживал. Это ж всё из-за меня; что я вчера этому… Максу пригрозил, что приедут пацаны, и всё тут разнесут – вот он и перетрусил. Я как-то не подумал, что он может на такое… трус ведь!

– Трус – самый опасный зверь! – назидательно сказал расхаживающий у него за спиной Диего, – Самые страшные и бессмысленно-жестокие вещи творят именно трусы!

– Да. Как бы из-за меня это всё произошло. Прости меня, Лёшка!

– А ты как за меня переживал – просто сильно, или сильно-сильно?..

– Сильно-сильно, конечно… вот тут волосы приподними, я завяжу бинт… не туго?

– Нормально. А ты за меня как за товарища переживал, или как-то по-другому ещё?

– Как-то не… не понял как. А как «по-другому»?..

– Вряд ли Владимир, юная сеньорита, успел оценить и взвесить весь спектр своих переживаний… – опять вставил Диего.

– Да… Я понимаю… – Алёна, которую Владимир уже закончил бинтовать, переключила внимание на Диего, – Вам большое спасибо! Честно-честно!

Диего только молча склонился в изысканном поклоне.

– …хотя я почему-то думала, что меня Володя спасёт! Даже не знаю, почему…

Диего переглянулся с Владимиром; того опять начало морозить, и он стал кутаться в старую куртку.

– Видите ли, сеньорита… – нашёлся Диего, заступаясь за Владимира – Владимир не имел необходимых на тот момент навыков и возможностей. Как я вижу, даже пистолета у respetado Владимира не оказалось… бывает! Вот если бы был у respetado Владимира пистолет… Впрочем… Поскольку я прибыл сюда, разыскивая именно Владимира, – по одному неотложному делу коммерческого свойства, – то можно считать, что в вашем счастливом избавлении от сумасшедших matones Владимир также вполне участвовал… Не было бы Владимира – и я бы не приехал.

– Да?? – Алёна просияла, – Я так и подумала. Мне на днях снилось, что со мной что-то случилось, а Владимир меня спасает! Не так, конечно, случилось, вот как сегодня, но что-то вроде!

Владимир почувствовал себя страшно неудобно. Чччёрт. Нашла, тоже, спасителя… Автомат прое… потерял; свалка эта, с соседями – из-за него…

– Пойду я, посмотрю, что там парни… – стал он подниматься с дивана; но на лестнице уже загалдели, послышался приближающийся топот, в дверь стукнули, открыли – ввалились Псы. Тяжело дышащие, насытившиеся местью, галдящие:

– Блин, все ботинки устряпал!

– Ну нихера ж себе! Как в кино – полчерепа снесло; главно – ухо, подбородок и волосы есть, а всё остальное – на стену, хы!

Женька сразу метнулся к подруге:

– Ну чо, как?? Перевязали?.. Сильно порезали?

Пацаны же продолжали начатое:

– Ага! – Ну так, с такого-то расстояния! – А тётку ту чо не заглушил? До кучи?

– Да нафига?! Она ж и так – дохлая!

– А ты у ей пульсы щупал??

– Иди сам её щупай! Пульсы!

– Да, здорово дядя Диего её… ткнул!

Все переключили внимание на стоящего в сторонке, опираясь на трость, Диего.

– Дядь Диего, как вы так?.. А?.. Не, ну кла-а-ассно!.. – в голосах слышалось огромное уважение.

Франтоватые усики кабальеро дрогнули, раздвигаясь в улыбке:

– Три года занятия фехтованием на рапирах; первый юношеский разряд, амигос! – и, перехватив тросточку как шпагу, встал в позицию.

– Оооо, кла-а-асс!! А нас – научите?? – Ты что, дурной, это нужно в зале столько тренироваться, правда, дядя Диего?? – Но вообще – классно! Никто не ожидал даже!

Диего изобразил несколько изящных и быстрых фехтовальных движений, и опять выпрямился, опираясь на трость. Сказал нравоучительно:

– Дорогие мои юные друзья, я одного не понял: зачем вы по требованию этого мерзавца положили оружие на землю? Dejar las armas в этой ситуации было совсем, совсем никудышным выходом! – правильно вам, я слышал, Владимир говорил!.. Это было, амигос, очень по-киношному: сложить оружие и вообще беспрекословно выполнять все требования захватчика. Мы не в кино, друзья, тут такого делать нельзя!..

– Вот! – обрадовался Меньшиков-Шалый, – Я говорил Женьке: ты чо, с ума сошёл, пистолет отдавать?? Мало ли что он бы попросил!

– Я за Алёну сильно испугался!.. – угрюмо буркнул тот.

– Испуга-а-ался он! Все испугались! Но вот пистолет положил только ты! И нам ещё велел!.. Хорошо ещё что вот – дядя Диего! А так бы!..

– Ладно! – прекратил дебаты Женька, и начал распоряжаться – Давайте-ка за дело! Рюкзаки «с этих» сняли??

– Вон лежат…

– Американец – можно было бы тебе его куртку, но… хорошая куртка. Но – была. О! Лёнька, Рэм – смотайтесь в квартиру этого… ключи у него ж возьмите, если заперто. Пошуруйте там… пожрать; вообще что полезного; ну и куртку для Билли, а то эта совсем позорная. Вдвоём, всё только вдвоём теперь, и оружие держите наготове! Рэм, кстати, ты чо сразу не стрелял – ты рядом был же??

– С чего стрелять – с обреза?? – отмазался тот, – Ты видал, там разлёт какой?? Я б их с Лёшкой так двоих и завалил бы!

– Командует ещё!.. – буркнул Меньшиков.

– Шалый! – тут же мстительно распорядился Женька, – Двигай на балкон! Секи оттуда – мы тут здОрово нашумели, чтоб не приехал никто! СпанчБоб – с пацанами вместе сходи вниз, машину проверь. Фибра – с ним. Ночевать тут… чо-то не климатит тут ночевать, как думаешь, Билли?

Владимир кивнул. Да, в городе, хотя на стрельбу и крики вроде бы никто не приехал, было совсем некомфортно. Тем более в доме, где у подъезда два свеженьких трупа. Надо в Нору двигать…

– Жень. Там мой Судзуки внизу – ты видел. Он на велосипедный замок к перилам пристёгнут – этот вот, Макс, и пристегнул. Ты попроси пацанов найти ключи, или чем трос перебить…

– А сам-то ты чо??

– Сам я… что-то совсем нехорошо мне, Жень…

– Температура у него! – вмешалась Алёна, – Высокая. Да он почти бредит! Увозить его надо.

* * *

Уже трясясь в «буханке» на пассажирском сиденье – вёл машину Женька, – укутанный несколькими одеялами и напоенный горячим сладким чаем, найденным в квартире Макса и Валентины, Владимир вспоминал прошедший день.

Такие дни пролетают как мгновение; и только потом, может, через годы, вспоминаешь те события, и удивляешься, как они могли спрессоваться в столь короткий промежуток времени. Коттедж – когда смерть была, казалось, совсем рядом; оставленный там Виталий Леонидович… ночной налёт, Пломбир, Крест, Наташа… да, Наташа… как же с ней-то? Где она сейчас… Что с ней будет, если он…

Мысли путались.

А Алёна-Лёшка явно что-то ко мне неравнодушна… что говорить – и пацаны заметили, и Женька вон, хоть ничего не говорит, но заметно – дуется. Этого ещё не хватало… А вовремя Диего подъехал, очень вовремя… да, сказал – «Славу Регионов» переоборудовали под курсантскую столовку – хорошо что продукты оттуда в основном перевёз в Нору… Что он сказал-то: Андерс приходил – насчёт бензина и дизеля, два наливняка, хотя и без документов… Откуда у них такие объёмы?? Что оставят на сохранение – это ладно, хорошо даже… на стройбазе есть куда загнать, чтоб неприметно, Оберст места знает… надо будет завтра с ними пересечься… температуру вот только сбить – не вовремя…

Оглянулся – пацаны и Алена, теснясь между загнанным в буханку Судзуки и перетащенным туда же добром из квартиры свежеупокоенных – конечно же добром полезным, тёплым или съестным, плазменные телевизоры и пылесосы в Норе явно были без надобности! – продолжали обсуждать произошедшее:

– …всё равно стрелять надо было!

– Я те говорю – нельзя там стрелять было, опасно! Потому что близко!

– А ты, Лёшка, чо ты не вырывалась?

– Не, ну ты такой простой, Лёнь, как там вырываться?? Эта бабёха толстая как в меня вцепилась! – и нож к горлу, и глаза такие бешеные!.. А за другой рукав – этот, с обрезом. Как тут повырываешься??

– Да уж…

Алёна помолчала и добавила тихо:

– Вообще, честно говоря, я думала что мне всё… Мама мне рассказала, что как-то у цыганки гадала на мою, значит, судьбу. Ну и цыганка сказала – что дочка ваша, грит, умрёт от металла в горло…

– Соврала. Цыганки – они такие!..

– Может, соврала – обиделась, что мало денег дали. Может – правда так нагадала. Но когда мне эта тётка нож около горла держала – я думала всё…

– Цыганок – мочить надо! – Шалый, нагло-авторитетно, – Чтоб не гадали разную фигню!

– Хы! – Хы-гы! Точно – мочить! – заржали одобрительно остальные Уличные Псы, – А то нагадают всякого, а Лёшка переживает!

– Да, дядя Диего – вовремя!..

– Не, ну как с палкой-то своей!.. Как со шпагой в кино!

Диего… Владимир перевёл взгляд на разматывающуюся под колёса в свете фар зимнюю дорогу. Да, Диего как никогда вовремя. А что он вообще знает про Диего? Кто он – Диего? Испанец? Да нет же, просто образ такой себе выбрал. Кажется – историк, даже кандидат наук; что-то упоминал кто-то, Рамона, кажется… как там Рамона и её «девочки»?.. Ничего он не знает, по сути, про Диего. Разве что положиться на него можно… впрочем, в наше время это вполне заменяет долгие годы знакомства и кипы самых лестных характеристик… странный он, Диего. Загадочный. Чем живёт, ради чего живёт…

УПОВАТЬ НЕ ТОЛЬКО НА БОГА

Деревня Озерье. Пункт постоянной дислокации «Пригорок».

Вовчик подбросил в рдеющее алым жерло печки полено, прикрыл дверцу. Взял металлический совок на длинном пруте, который Степан Фёдорович называл по-смешному «шумовка», выгреб из поддувала накопившуюся белую, пушистую золу с редкими включениями тёмных недогоревших угольков, ссыпал её в стоящее рядом ведро. Почти полное уже. Подумал, что надо бы пойти, посыпать золой дорожки во дворе – укатали их так, что того и гляди навернёшься… но не пошёл – это терпит; а у горячей печки было так уютно, тепло, что идти куда-то опять на холод ну никак не хотелось… Автоматически, уже по выработавшейся привычке, проанализировал свои ощущения – а ведь это я ленюсь, по большому-то счёту… Да, и то что сегодня практически весь день на улице, на морозце, да физически в полную силу – это не считается; вынести ведро-то с золой – это не великий труд и небольшие усилия… а неохота! Спина побаливает, плечо опять же… и тепло. Нет, так-то заставить себя, привычным волевым усилием заставить подняться и пойти, сделать что-то полезное, что велит разум – это без проблем, это – привычно!.. нельзя себе давать распускаться, нельзя! Так вот дай себе слабину раз, другой, – а потом и утром вставать не захочешь, вылазить из-под тёплого одеяла в выстывшую за ночь комнатку… этого ждёшь?? Ничего себе!.. Не-е-ет, так нельзя!

Вздохнув, приподнялся было – в натруженной за день спине жалобно пискнули позвонки, – нацелился взять ведро, – услышал, как снизу лестницы стукнула дверь, затопали, отряхивая снег. Вовчик тут же и вспомнил: ага, у нас на 18 вечера сегодня же совещание… Тут вот. У него. Планёрка на неделю, обсуждение мероприятий на Новый Год, ага. Совсем забыл было… Взглянул на часы – без четверти. Сейчас начнут соратники подтягиваться. Не спешно с золой, да, подождёт!

Организм, получив «увольнительную», блаженно охнул и расслабился. Ну расслабься, расслабься, не помешает; сегодня весь день напрягался…

Тут же и скрипнула дверь; просунулась бородища Отца Андрея, затем появился он сам. Вошёл, ещё раз постукал валенками, привычно поискал глазами икону в углу, не нашёл; перекрестился так, в пространство; поздоровался, хотя сегодня уже виделись. Первый…

– Морозит сегодня, а!..

– Да, похолодало… Ну так – январь скоро.

– Да, январь…

– Раздевайтесь, Андрей Викторыч, располагайтесь.

– Угу. Нет, верхнее сниму, а в валенках побуду – зябко. Ноги по ночам ломит, крутит в суставах… Нет ничего лучше валенок на этот случай. У тебя, Вовчик, не крутит по ночам суставы, нет?..

– Да нет, не замечал.

– Молодой потому што. У меня в твоём возрасте тоже… не знал, што это такое – «артрит», думал что-то из спиртных напитков, типа «Агдама», хе-хе. Ничооо, вот состаришься…

– Дай бог, Андрей Викторович, ваши бы слова да богу в уши – «состаришься». Тут… могут не дать состариться.

– А? Ты о чём? А, про этих… – сняв верхнюю одежду и оставшись в толстой суконной куртке на молнии и стёганых штанах, Отец Андрей расположился рядом с печкой, на скрипнувшем под его немалым весом табурете, – Ничегооо… Даст Бог, обойдётся. Вот как в этот раз.

– Второй раз так не прошелестим… – Вовчик, видимо от усталости за день, был полон пессимизма. Даже не столько пессимизма, сколько был утомлён постоянной и ежедневной своей демонстрацией уверенности «что всё будет хорошо». Так нужно, да. Но сейчас хотелось расслабиться; хотелось, чтобы его самого убедили, что «всё будет хорошо». Просто так. Да он сам мог привести множество доводов как за то, что «всё обойдётся», так и за то, что эту зиму община не переживёт. Во всяком случае, в своём нынешнем составе.

Отец Андрей покосился, понимающе кивнул:

– Чо, накатило? Ничо-ничо. Пройдёт. Как совсем плохо – пойди, остограммься своей очищенной – тебе-то никто слова не скажет; знают, что не злоупотребишь. Эта… укрепи дух, да. Раз молитвой пренебрегаешь… – это уже осуждающе.

– Да не, обойдусь. Я всё думаю… Гришкина банда съехала, но по весне-то наверняка вернутся. Или раньше. И второй раз мы серьёзный штурм не выдержим…

– Зачем мы им?.. – эти же мысли мучили и Отца Андрея, но он старался не поддаваться негативу. Тем более что поделать с этим ничего было нельзя. Оставалось пока только молиться и надеяться на лучшее.

– Ну, зачем, зачем… Вот мальчишки докладывали, что две большие машины приезжали, что-то вроде как грузили – у погребов и общего амбара. Что это было? – мы не знаем. Может быть, как обещали, собирали прод-налог? Или типа продразвёрстки? Но почему только в деревню, почему к нам не сунулись? Мы ведь с Регионами не воюем, это с Гришкиной бандой у нас стычка была. Загадка… Я поручил тем, кто меняться с деревенскими ходит, разузнать – но пока глухо. Может, следующими на раскулачивание мы будем – а ждут просто силовой поддержки.

– Да. Может и так быть…

– Опять же, насколько я Гришку знаю, не простит он того унижения. Ну, когда я их «поясом шахида» пугнул.

– Да, лихо, лихо, Бог помог прогнать…

– Не простит; обязательно захочет посчитаться; а Громосеева теперь нет…

– Господь не даст и на этот раз.

– Да, дай-то Бог… – как-то непроизвольно вырвалось и у Вовчика.

– Вот! – услышав такое от него, тут же оживился и Отец Андрей, – Вот! Молись! Молись, Володимир, чтобы укрепил Господь, чтобы защитил от…

Ну да, ну да, опять началась… пропаганда! – подумал Вовчик, – Надо же, вырвалось. Ну, с кем поведёшься, оно понятно. Сколько уж раз со священником вели дебаты на эту тему – и про Бога, и про креститься. Никак не оставлял своих надежд повернуть Вовчика к вере Отец Андрей; хотя сам сейчас, вроде бы, и не мог эти… таинства исполнять. Но на Вовчика регулярно наезжал – во всяком случае, эти душеспасительные беседы Вовчик именно так и воспринимал.

– Опять вы, Андрей Викторович! Ну не начинайте снова, аа??

– Не понимаю я, сын мой, почему ты супротивничаешь! Вот, все наши отроковицы пришли к вере, и – спроси их! – укрепляет их Господь! После молитвы и работа спорится, и ссор не бывает, и надежда в сердцах зажглась!.. Надо и тебе креститься, нехорошо!..

– Ну вот опять!.. – Вовчик был непреклонен, – Опять начинаете. Не «к вере они пришли», а заагитировали вы их, Андрей Викторович! Со мной не надо так! – я ж вам говорил, я в Мувске раньше, ещё на первом курсе, сетевым маркетингом увлёкся. Всерьёз занимался, хоть и недолго. Так вот – все эти фишки: вовлечение, рекрутирование, работа с возражениями, речёвки-кричалки, которые у вас заменены коллективными молитвами, я хорошо знаю. Очень всё похоже, Отец Андрей, очень! – оно и неудивительно – ведь всё «по человеку» работает, и там, и у вас, – а у человеков одни и те же «кнопочки», психологические. Что там, что здесь: аудиальное, визуальное восприятие; у вас ещё обонятельный канал задействован для влияния – ну, когда вы этот, ладан в кадиле… Всё для воздействия на психику – там для подписания контракта, – а у вас для крещения и соблюдения этих… обрядов. Но всё одно – вовлечение. Вы меня поймите, – неинтересно мне это, вижу я это… Как бы сказать…

Вовчик пощёлкал пальцами, подбирая выражения. Очень хотелось понятно и необидно объяснить священнику, который, конечно же и без сомнения, движимый самыми лучшими побуждениями… Объяснить, что для себя он давно вывел: что вера, религия – это элемент самоуспокоения и аутогенной тренировки, которой Вовчик также был не чужд. Что спокойствие после молитвы не Господь посылает, а психика так срабатывает – удаётся психику уговорить, убедить, что не один ты, не одинокая букашка в этом холодном мире; что есть кто-то или что-то, большое, доброе и мудрое; заботящееся о тебе, и не даст тебя в обиду, прикроет крылом своим… или как там Отец Андрей в проповедях формулирует: «десницей своей». Страшно букашке-человечку, одинок он на свете; хочется ощущать себя под могучей защитой; тем более что взамен-то не так много и надо: креститься, молиться, соблюдать эти… заповеди.

Впрочем, насчёт соблюдения заповедей, девчонки как-то удачно совмещают «не прелюбодействуй» с частыми посещениями по ночам его, Вовчика. Даже единогласно отстояли как-то на собрании его право на единоличную отдельную комнатку с печкой – «для уединения и хотя бы минимального командирского комфорта» – за что им, конечно, большое мерси… Как совмещают? – да, наверное, исповедуются регулярно. Вот, Отцу Андрею. Ну а он, надо отдать ему должное, очевидно входит в положение, и грехи эти им отпускает…

– … я ж понимаю всю нужность и полезность вашего дела. Что очень многое тут, в общине, на вере и религии строится. Отдаю должное: очень это полезно, очень! Сплачивает; сглаживает углы характеров, взаимоотношений – потому что не просто «вместе выживающие» тут, а «братья и сёстры». Опять же – единоначалие, без которого в выживании совсем никак: один над всеми командир – Господь Бог, и вы – транслятор его. Ну извините, извините, неправильно выразился – не транслятор, а… посредник. Так точнее. И проповеди, как сеансы коллективного внушения, и индивидуальные молитвы как самовнушение – всё это очень полезно!..

– Ну так!.. – Отец Андрей опять оживился, – Раз отдаёшь отчёт в полезности, то и?..

– Не, не надо мне, Андрей Викторович! Вы извините за цинизм, но вижу я просто всё это… технологию эту. И если впишусь в неё – то буду знать, что веры-то во мне нет, а одно только сознание целесообразности. А я так не хочу, и не могу. Обман это будет… Всё равно как если бы хирург рассказывал, что не сердце по кровеносной системе кровь прокачивает, а некая божественная сила.

– Ээээх!.. – Отец Андрей укоризненно вздохнул, – Вот ведь. Валишь ты всё в кучу. Сердце, кровь, божественное. А противопоставлять не надо – сердце кровь качает, сердце. А в сердце – Бог!

Вовчик тоже вздохнул. Вот ведь… Ну не мог и не хотел он так-то вот, чисто сознательно, без истинной веры, креститься; считал это каким-то обманом, что ли. Знал, что множество людей не заморачивались такими нюансами: крестились, били поклоны, носили крестики и целовали иконы; тут же с совершенно детской непосредственностью грешили, и опять молились, просто бездумно произнося заученные речевые обороты; клеили бумажные иконки на торпеды автомашин… Он так не мог. Он, как ни странно, до сих пор не крестился потому, что, будучи убеждённым атеистом, тем не менее очень серьёзно относился к вопросу веры. Не хотел, как бы это сказать, профанации. Типа этой самой бумажной иконки на торпеде автомобиля. Не раз уже это Отцу Андрею объяснял – вроде как понимал, а вот поди ж ты – постоянно новые заходы делает.

Вот и сейчас. Отец Андрей опять вздохнул, колыхнув немалым чревом под суконной курткой; поскрёб пятернёй в бороде, и зашёл с другого края:

– Оно бы надо, Володимир. Порядок штоб был. Благочестие. Для общины надо. Опять же… Ты видел – Верочка с перевязанной рукой ходит?

– Ну да. Обожглась, говорит. Ошпарилась. Кипятком. Когда с Катькой, с Катериной, то есть, на кухне дежурили.

Опять Отец Андрей вздохнул. Вот что делать, что делать, Господи вразуми! Ведь не скажешь же ему, остолопу эдакому, что Катерина на исповеди призналась, что, якобы случайно, плеснула подруге на руку кипятком, чтоб та не ходила по ночам к Вовчику-та! Нельзя сказать – нарушение тайны исповеди. И что любит она его, Вовчика; но любови своей волю не даёт. А он во блуде… Эх!..

– Да, ошпарилась… Вот. Я к чему, Володимир: вот ежели бы ты крестился… ежели б ты принял Христа в своё сердце, то и… несчастных случаев таких-то вот не было б!

– Да ладно! – ничего не подозревавший Вовчик отмахнулся, – Это-то тут при чём? Не влияет.

– Влияет, не влияет… Это только Бог знает. Да я – немножко. Тебе говорю – надо бы тебе…

– Ну перестаньте, ну что вы опять, Андрей Викторович! – уже взмолился Вовчик, – Сказал же я!.. Мне эти ваши молитвенные психологические реабилитации не надо – я так справляюсь.

– Придёшь, придёшь ты к Богу, знаю я! – выставив указующий перст, погрозил им священник, – Уверуешь! Не было тебе просто знака! Будет.

– Ну, будет так будет; я ж не возражаю; что сейчас-то говорить! – отмахнулся Вовчик, – Давайте лучше про хозяйство!

За дверью в прихожей затопали, стряхивая остатки снега, послышался негромкий разговор – «актив» подтягивался на совещание.