Текст книги "Крысиные гонки (СИ)"

Автор книги: Павел Дартс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 132 страниц)

В ГОСТЯХ У СТАРИКА

Владимир, когда направлялся к Вадимову дому, был в несколько напряжённом состоянии – судя по всему назревал неприятный разговор с Гузелью; во всяком случае он был готов к такому разговору. Последние дни она его явно избегала, уклоняясь от общения под всяческими предлогами; бычился что-то и Вадим, отмалчивалась и прятала при встрече глаза Алла; и даже Зулька, до этого неизменно приветливо-доброжелательная, что-то стала разговаривать сквозь зубы. Его это бесило, потому что он не чувствовал за собой никакой вины, и хотя прекрасно понимал «откуда ветер дует», считал вредным для отношений, да и просто-напросто резко неприятным с чего-то оправдываться в том, в чём не считал себя виновным.

Он был готов к разговору, но разговора так и не получилось: Вадима не было дома; Зулька сообщила, что он ушёл к Петру Ивановичу, «покалякать за жизнь»; что было, в общем-то и удобно – со стариком тоже нужно было переговорить о переезде «на пригорок», «в церковь»; он тоже явно не вписывался в «общество», которое мало-помалу стал формировать в Озерье Витька при молчаливом содействии БорисАндреича. Плясать под дудку бывшего анархиста он не желал также, постоянно оппонируя ему на общих собраниях. К тому же у него также было ружьё, что было немаловажно в нынешних условиях.

Напрашиваться на разговор с избегавшей его Гулькой не было желания, и Владимир отправился к старику.

Вот ведь что за чертовщина творится… – думал он по пути, – Ведь уже расписываться собирались; вернее, венчаться, что один чёрт. Как она вообще себе совместную жизнь представляет, если при каждом поводе начнёт играть в молчанку? Это ж не жизнь будет, а сплошные недоразумения: как можно решить конфликтную ситуацию, если не озвучена суть конфликта? Почему я должен делать некие шаги навстречу, если вины за собой не чувствую, а она от встреч уклоняется?? Оно как бы и не западло прогнуться-то, но ведь это получается задел на будущее: раз эдак вот уступишь, пойдёшь навстречу, второй – и это станет нормой. Нормой – быть без вины виноватым и постоянно оправдываться. Нет, оно понятно, что для многих семей, по наблюдениям, такой тип взаимоотношений как бы и в норме: мужчина постоянно оправдывается, он всегда и во всём по умолчанию виноват, а женщина доминирует посредством «допуска к телу», но его такой тип взаимоотношений категорически не устраивал….

И папа, кстати, говорил: «– Жену люби, цени, уступай во всём – и ДЕРЖИ В СТРОГОСТИ». Такой вот несколько противоречивый «наказ», но Владимир понимал его так: любовь любовью, но взаимоотношения предполагают некие границы, рамки, чётко устанавливаемые, мужчиной в первую очередь; нормы, нарушение которых чревато. И такое вот «отмалчивание» и «избегание» на его взгляд явно выходило за приемлемые им рамки…

«На первый раз всё же придётся вызвать на разговор, нравится ей это или нет, хочет или нет, высказать всё что я на этот счёт думаю; не оправдываться ни в коем случае, просто озвучить свою позицию… а там, дальше – по результатам как говорится! – решил он для себя, – Не дура же она в конце концов!»

Мужчины сидели за столом и мирно беседовали. Хозяйка, племянница Петра Ивановича, возилась по хозяйству, её муж маячил в огороде, двое детей-подростков, истинно городских, во дворе пытались «объездить» большого добродушного пса, домашнего сторожа.

Поздоровавшись, Владимир был приглашён к столу. Хозяйка было захлопотала, собираясь собрать на стол, но дед отослал её, смекнув что разговор предстоит не застольный. Вадим тоже испытующе поглядывал на будущего предполагаемого родственника, ожидая о чём и как тот заведёт разговор, а сам пока болтал в своём стиле. Владимир, собираясь с мыслями и выстраивая в уме убедительные доводы, слышал:

– …ерунда это всё. Вся это гопота, все эти полудурки и уголовщина только и существуют, что при попустительстве и прямой поддержке власти. Цацкаются с ними, в глаза просительно заглядывают – не соблаговолит ли урка с двумя-тремя судимостями «перевоспитаться». Маратории всякие на смертную казнь, «человеческие условия содержания» и всякую прочую чушь придумали. А надо по-простому: на первый раз попался, – получи на полную катушку! На второй раз, если не внял – к стенке! Или «на органы», только у этих подонков поди и органы все гнилые, если только на собачьи консервы перерабатывать! И безо всяких! А то напридумывали тут ещё гуманитариев; вон у меня который живёт, ведь это гнильё гнильём, пробы ставить негде!

– Ну-ну, как у тебя с квартирантом-то? – поддержал тему хозяин дома.

– Сейчас вообще с ним не разговариваю. Гнусь подколодная! Пробовал я с ним беседовать поначалу – там такое открылось!.. Сссучий потрох, жил – как сыр в масле катался, даже медальку какую-то от ихнего подлого адвокатского сообщества имел; и между тем постоянно на Власть тявкал! Всё ему не так и всё не эдак, притесняют и угнетают, «оккупационная администрация» – нет, ты заметь, Иваныч! «Поработили народ и продались Вашингтону», вот так вот! Удушают, понимаешь, свободу! – хотя при Сталине ему бы за такие речи… в Сибирь, без вариантов, в лагеря, – или к стенке, что скорее всего. «Поработили его»… Ну ладно, ну ладно, – говорю, – Ну, сволочи у руля государством, я сам от них не в восторге, – так ты что предлагаешь-то?? «-Эта власть, – говорит – преступная, и она безусловно должна пасть! Быть свергнута любой ценой и бла-бла-бла!» Хорошо-хорошо, – говорю, – Пусть. Свергнута, расстреляна и всё такое. А дальше что? Какой у тебя, спрашиваю, идеал власти-то? Кто должен придти на смену?? Да и что говорить – вот же!.. Переворот, путч, назови как хочешь; и, хотя Новая Администрация не озвучила как с прежней властью поступила, – но что сейчас у руля новые люди видно невооружённым глазом. И чо??.. лучше стало? Нет, – говорит, это всё те же люди. Только по другому называют себя. Ну, или поменялась верхушка, а суть та же осталась. Это, говорит, «не считается»! Так что тебе, говорю, считается?? Чтоб «до основанья, а затем..?» Как сто лет назад, всю страну в крови купать? А хоть бы и так, говорит. А вообще, говорит, «в этой стране при любой власти, кроме оккупационной, никогда порядка не было и никогда порядка не будет!» Заметь, Иваныч, – Вадим в разговоре демонстративно обращался только к хозяину дома, как бы не замечая сидевшего молча Владимира, – «в этой стране» и «только при оккупационной администрации»! Эта, грит, власть «оккупационная», но, видать, по его – недостаточно оккупационная! Вот если б «совсем оккупационная» – вот это б было дело, я так его понял! Сссука, поговорили ещё, – я сдерживаюсь, сдерживаюсь, Иваныч! – вылазит что это мурло спит и видит когда страну оккупируют! – «в интересах и во спасение страждущего народа», а как же!! – и он при оккупационной администрации пристроится… Кем-нибудь! И будет помогать «наводить порядок», который, по его словам выходит, только при оккупации и возможен, – представляешь??

Старик осуждающе покачал головой, Владимир молча слушал.

– Я сначала думал, – продолжал Вадим, всё более распаляясь, – что это у него такой загиб в мозгах, что по сути он ненавистником своего народа является, – ведь история-то показывает, что как ни тяжело у нас жилось и сколько бы традиционно у нас не воровали, но при любой оккупации жилось во сто крат хуже! Поскольку «проблемы индейцев шерифа не волнуют» и вообще «хороший индеец это мёртвый индеец», а кто мы есть для любых оккупантов? Те же индейцы. Так вот, думал это у него оттого что его чем-то ЭТА власть обидела, или что он считает что при ЭТОЙ власти недостаточно хорошо устроился, – но потом смотрю – нет! Преуспевал, сука; и дед его, грит, энкавэдэшником был, тоже видать небедствовал, по сути эту власть и устанавливал, – а отчего тогда? А потому, я думаю, что кто-то из его аж предков – может тот же дед, а скорее прадед был жостко обижен властью, – заводик там отобрали, либо фабричку, – он-то потом в новой жизни всё равно удобно пристроился, и детям пристраиваться завещал, – но так же и ненависть затаил, и ненависть дитЯм завещал, – «к этой стране» и «к этому народу». Вот оно и вылазит аж через поколения, несмотря на общую успешность. Вот он и живёт, и ненавидит всех, получается, окружающих – ведь надо же понимать, что случись любая оккупация, окружающим-то сильно похужеет полюбому, а значительная их часть так и вовсе будет переселена на небеса, как индейцы в прошлом; ведь не все смогут пристроиться при новой-то, оккупационной администрации! А она, говорит, нынешняя администрация и есть «оккупационная»! Что ж тогда, говорю, не встраиваешься?? Нет, говорит, эта хоть и оккупационная, но «не та». А какая та, грю, будет? Любезная твоему сердцу американская, чтоб со звёздно-полосатым флагом, от тех янкесов, с которых все беды в мире и идут?? – при этом Вадим бросил неприязнённый взгляд на Владимира, как будто тот и представлял собой ту самую Америку, – Она будет самая та? Да, говорит, американцы тут порядок наведут. Представь, что говорит, гнида! Ну, удружил мне Громосеев, подселил такую сволочь!

– Да… – согласился с ним хозяин дома, – Были уже такие. Которые ждали «новый порядок», и с оккупантами сотрудничали. Потом плохо кончили.

– И этот тем же кончит! – в петле! – заверил Вадим, и, наконец, обратился к Владимиру:

– Ты эта, меня искал, или к Иванычу пришёл? Ну так говори что надо.

Тогда Владимир возможно убедительно изложил свои доводы: что нужно перебираться в церковь, «на пригорок». Всем, кто так или иначе «в оппозиции» к Хронову, и не желает, чтобы Хронов и Хроновские ребята устанавливали в деревне свои порядки: кому где и когда работать, дежурить, где и с кем жить, чем заниматься и вообще…

Старик всё молчал, а Вадим сразу и едко высмеял идею обособиться, перебравшись в церковь; и непонятно чего в его словах было больше: желания непременно настоять на своём просто потому что инициатива исходила не от него, а от Владимира, которому он хотя и отдавал должное за результативное участие в «ночной акции» в Никоновке, и кому, в принципе, собирался отдавать в жёны старшую дочку, но и считал которого заведомо ниже себя «по уровню», – и за возраст, и за жизненный опыт, и за «коммерсантство», и за долгое житьё в Америке; или нежелания куда-то перемещаться вместе со всей семьёй и определённо сложившимся хозяйством и укладом. Вообще по его бы выходило, что Владимиру надо бы не лезть с дурацкими инициативами, а сидеть молча, набираясь опыта при будущем тесте, не пороть чушь, больше слушать опытных людей, в частности, конечно же самого Вадима.

По его выходило что Витька Хронов и не угроза вовсе, а так – мелкий мозгляк со своими сопляками, не наигравшимися в Мувске в войнушку; что пусть он хоть закомандуется, а на его «распоряжения» он, Вадим, клал большой и толстый болт; а Владимиру бы стоило не маяться дурью, а больше заниматься хозяйством, помогать Вовчику и будущему тестю, а не изображать во дворе подготовку к олимпийским играм; что, детство ещё в жопе играет?.. и не блеять про «уеду в Оршанск», а «врастать в действительность на новом месте», «забыв своё поганое коммерсантское прошлое».

Вот так, примерно в таких выражениях Вадим и высмеял подачу Владимира.

Что же касается опасности от чурок, которые, судя по всему бродят в округе; и о ходящих слухах о бандах, чему они сами, увы, не так давно были печальными свидетелями и участниками трагического инцидента, то, опять же, «не наше это ПОКА дело», а как «до дела дойдёт», то народ, люди сами быстро разберутся «ху из ху», и всякие выблядки вроде «вашего дружка Хронова» тут же и кончатся! Как и рыщущие в округе чурки. «Я жизнь понимаю!»

Речь его была угрюма и эмоциональна, и, как оценил для себя Владимир, изобиловала вопиющими противоречиями, которые будущий родственник то ли не замечал, то ли не желал замечать. Ясно было только одно: переезжать «на пригорок» Вадим совсем не собирался. Логические доводы на него не действовали; он утверждал одно: чем сильнее будет усугубляться ситуация, тем быстрее придёт конец Витьке и его «детскому саду», который он называет дружиной. И не нужно никуда переезжать, не нужно ПОКА ничего предпринимать; а как нужно будет, то он, Вадим, сам даст знать, не ваше телячье дело в раскладах разбираться, тут жизненный опыт нужен!

Отчаявшись добиться чего-то от Вадима, Владимир обратился к Петру Ивановичу, но тот тоже отказался от идеи перебираться в церковь, и жить компактно, «коммуной», хотя и по совсем другим соображениям.

Старик, в отличии от Вадима, вполне был согласен что ситуация усугубляется: вот уже и люди в селе стали пропадать; староста, заделавшись при попустительстве Уполномоченного, реальной и единственной властью в деревне, гнёт какую-то непонятную линию, во-всяком случае поддерживая Витьку; а тот, сопляк и хулиган, совсем распоясался – издаёт «распоряжения» как будто он тут хозяин: то про ночные дежурства, что в общем-то бы и неплохо, но уж очень бездарно организованные; то про недопущение больше к заселению в деревню кого бы то нибыло, хотя бы и близких родственников, так как «кормить нахлебников зимой мы не будем!» – как будто он сам таким «нахлебником» и не является, только что на пару месяцев раньше приехавшим, или как будто ему кормить пришлых… А недавно семья просилась; готовы были в брошенный на окраине полуразрушенный дом заселиться, сами брались отремонтировать – отказал… Что распоряжается по дворам собирать продукты на поддержание его «дружины», и это к «продналогу», озвученному Громосеевым, отношения не имеет, это «сверху», мы, мол, вас, сволочей, охраняем!.. У Викторовны «конфисковал безвозмездно» полведра самогона, «в интересах дружины», и обязал её выдавать им ещё по литру в день, не меньше, а то они её бизнес живо прикроют и аппарат «реквизируют»… Очень быстро у Хронова его анархистская лексика уступила место «революционной», с конфискациями-реквизициями, натуральным налогом и обязаловкой. Ещё немного – и налог на секс-обслуживание девкам введёт, и очень просто, хе-хе…

Старик не согласился с Вадимом, что «всё само собой образуется как только ситуация усугубится»; по его-то жизненному опыту выходило, что дальше всё будет только хуже: не разбежались люди на одной картошке и свекле выживать; обязательно кому-то будет глаза колоть, что сосед живёт хоть чуть-чуть лучше, что помимо картошки ест и сало; зубы чистит не золой, а настоящей зубной пастой; да хоть что тёплая одежда по сезону есть или что туалетной бумагой пользуется… что генератор твой, Вадим, «конфискует», он тебе, Вадим, уже сообщил?..

Вадим на это только сглотнул и ещё больше набычился. Видимо он ожидал от старика поддержки.

– Что они жрать думают зимой, чем отапливаться? Два – три человека только в деревне об этом и думают, полагаю… Мы вот. И ведь от людей не скроешься, не запрёшься – это деревня, не город! Они ж ТРЕБОВАТЬ будут! Это не прежний деревенский голод, когда тихо умирали в соседних дворах!

– Ничего, на картошке перебьются. Картошки много в этом году.

– Они ж не захотят только картошки! Да и кто ИМ картошку будет собирать, тому же Витьке? Он же зАнят, у него «дружина». Вот и готов «продналог»! – поддержал старика Владимир. Может всё-таки удастся склонить Вадима к переезду?

– Распустили, распустили народ… – старику видно было что хочется поговорить. Постепенно от конкретной ситуации в деревне Пётр Иванович всё больше стал съезжать «к истокам»; к тому «отчего и почему»:

– Вадим… Рашидович! Мой, знаете ли, скромный жизненный опыт заставляет настороженно относиться к вашим тезисам и выводам. О том что «честные люди» сами собой изведут всех бандитов. Что рабочие люди сами собой организуются. Рабочий класс не слишком интеллектуален. Его интересы конкретны и ограничены. Во времена СССР я школьником работал токарём-фрезеровщиком на заводе в Мувске, там работало 7–8 тысяч человек. Работали в две смены, вставать приходилось в 6-20 утра… После распада СССР осталось на уцелевшем патронном заводе работать человек 200 не считая мелких барыг-арендаторов, это ещё плюс штук 50 пролетариев. И что, Вадим? Выдавленный из своих рабочих мест пролетариат начал захватывать банки, телеграф и телевидение? Ничего подобного. Торговля гнилыми китайскими носками на барахолке, в лучшем случае батрачение вчёрную в автомобильных мастерских. И особо сильно никто не сожалеет о пролетарском прошлом, ибо платили – мало. А когда их, бывших пролетариев, начали нагибать всякие там рекетиры, они ведь тоже не «собрались» и не «дали отпор» – каждый, кого коснулось побежал или жаловаться в милицию, или стал просто молча платить… никакой самоорганизации ведь, Вадим!

– Жвачные! – бросил на это насупленный Вадим.

– И сейчас ведь то же самое… В конце-концов всё вернётся на круги своя. Оно и понятно: человеку не нужно сильно много для счастья. Грубо говоря, дай детёнышу Денди и он вполне может играть в неё до старости. Если не требуется содержать себя, ходя на работу. А труд упорный тошен всем, и именно стороннее принуждение и вырабатывает трудовые навыки, в т. ч. упорство, критичность и т. п. Думаю, большинство будет получать удовольствие от деградации, от того что новый мир станет лёгким и простым. А куда стали пропадать соседи и почему вчера в беляше нашёл человеческий ноготь? А неважно, по 3D телевизору новая серия реал-шоу идёт не дай бог пропустить! А вы как думаете, Владимир?..

Владимиру был интересен разговор с пожившим, повидавшим жизнь стариком. Всё это время он сидел, и, слушая, исподволь рассматривал обстановку в комнате. Собственно обстановка как обстановка, ничем не выдающаяся, вполне деревенская; одно лишь резко выделяло убранство комнаты из череды почти таких же у Вовчиковых односельчан: одна стена была завешана почётными грамотами в рамочках, в рамочках же вперебивку с грамотами там красовались фотографии – старые, пожелтевшие, даже на вид ломкие; на них были изображены мужчины, женщины, дети; группами и поодиночке, как правило явно позировавшие фотографу, и даже по беглому взгляду на одежду, на причёски, вообще на лица было видно – в основном фото были очень старые. Наверное большинства этих людей давно уже нет в живых…

Его внимание привлёк портрет мужчины средних лет, в военной гимнастёрке с погонами капитана, с рядом орденов и медалей на груди. Лицом он чем-то неуловимо напоминал старика-хозяина дома. Отец или дядя, подумал Владимир. Всё время пока говорил старик, Владимир неотрывно смотрел на портрет. В глаза капитана-фронтовика. И думал. Это были глаза человека, который видел смерть – много, часто, в самых разных обличьях. Этот человек наверняка и сам убивал – много, часто, умело. Иначе бы он не выжил, и не смог бы сфотографироваться на портрет – в капитанских погонах, с шеренгой боевых наград на груди. Но это были не глаза убийцы – это были глаза усталого, много повидавшего земледельца, крестьянина; который, случись нужда, откладывал топор или лопату и брал винтовку…

Почему-то мы в своё время решили что всё это в далёком прошлом… – думал он, – Что мир изменился. Что можно прожить всю жизнь, и ни разу не выстрелить в человека; да и в вообще не брать в руки оружие. А мир всё тот же. Он просто замаскировался, как надевает любую, пусть и весёлую маску для сокрытия лица убийца. А мы думали, это его подлинное лицо: демократия и гуманизм, изобилие разнообразной еды и понятные, «справедливые» правила игры; правоохранители и Суд по Правам Человека… Этому вот, капитану, сказал бы кто в его время, что его потомки будут больше уповать на «законные права» нежели на возможность эти свои права жёстко отстаивать, хотя бы и с оружием в руках. Те же Кристина. Инна. Альбертик. Девчонки из шоу. Впрочем, это не его потомки. Его потомок, родственник, Пётр Иванович, наверняка и помнит, и знает… и потому вон, своё ружьё никому не сдал, и не сдаст наверняка…

– А?.. Вы мне, Пётр Иванович?.. – оторвался от своих размышлений Владимир, – Насчёт людей-то?.. Мы говорили на эту тему с профессором… Что сказать… – он постарался сформулировать мысль, но получилось как-то «наукообразно»:

– Пока не видно социальной группы способную оказать активное систематическое сопротивление будущему Хаосу. Думаю, тут могут сработать законы диалектики. Собственно культура, это именно то что делает нас людьми. Ибо без воспитания в надлежащей культурной среде вырастают только маугли и их судьба печальна.

– Ну-ну? Культура?

– Да. Просто то, что в последнее время сходило в мире за «культуру» ею отнюдь не являлось. Попса… Маркетинг. Реклама бездумного образа жизни и потребления. Отсутствие воспитания как такового; только что привитие неких навыков удобства общежития. Не ударь, не обидь; если обидели тебя – обратись в соответствующие органы, они этим должны заниматься, ты сам не смей… Так не всегда ведь было, и так не должно быть. Это пройдёт. Приходят жестокие времена. Собственно уже пришли – судя по событиям последних месяцев. Сейчас главное – выжить. Любой ценой. И не беда, если цена эта будет высока. Потом… потом, через время, бывшая жестокость нивелируется. С помощью да той же культуры, да. Культура же перекрашивает действительность, первые феодалы садисты-бандиты через 200 лет воспеваются как благородные рыцари… Переделка действительности – выгодный бизнес… Строятся модели поведения и измышливаются понятия, ступень за ступенью удаляющая нас от шимпанзе…

Вадим наконец хлопнул ладонью по столу:

– Это какой-то культурологический диспут, а не разговор по существу!

Владимир замолчал. Действительно, не время… Что на меня нашло? Нашёл тоже аудиторию для теоретических изысканий… Пётр Иванович тоже согласно покивал седой головой:

– Да, да… Надо о текущих делах думать, увы. Заболтал я вас, простите старика. Насчёт «как дальше»?.. Ну что ж, Владимир по своему прав: если назревает конфронтация, то нужно объединяться. И не только духовно. Поскольку, действительно, ситуация располагает. Вот вчера… Пришлось ружьём пригрозить одному сорванцу, что пришёл тут у меня требовать… «налог самоназначенный», никем не принятый, нигде не озвученный. Хроновым то есть назначенный. Это уже грабежами пахнет. Погромами. Ушёл он, да. Но пригрозил, что вернётся, и не один. Дааа…

Старик побарабанил по столу крепкими узловатыми пальцами, с ногтями жёлтыми от табака.

– И что приезжие в округе рыщут тоже не мелочь. Лето они могли на грибах и ягодах, на запасах ещё с города перебиться, да на попрошайничестве и мелком воровстве по огородам. А по осени и ближе к зиме они будут вынуждены что-то предпринимать…

– Радикальное! – подсказал Владимир.

– … да, предпринять что-то радикальное. Например, захватить какое-нибудь обжитое строение и в нём обосноваться. А как вы думаете?? Кто ж в своём уме будет в зимнем лесу жить? Опять же запасы, топливо.

– Надо было этих чурок ещё в самом начале депортировать! – тут согласился с ним Вадим, – К ним в Чуркестан, на родину, бля. Или в лагеря. Но ни в коем случае не распускать эту толпу! А теперь они нам добавочный геморрой. Но раз Витька «власть», то пусть он ими и занимается! А мы посмотрим…

– Да вот хотя бы… – старик тем временем встал и прошёл в угол, где стоял небольшой импортный телевизор, а на нём транзисторный радиоприёмник на батарейках. Включил радио. – Как пример. Второй день ведь из Оршанска разоряются…

Эти передачи, действительно, шли постоянно; но последние несколько дней их интенсивность заметно выросла. Вперебивку с весёлой, заводной, призванной привлекать аудиторию музычкой шли настойчивые, читаемые очень убедительно дикторами тексты, что только Региональная Администрация, только она может «спасти ситуацию», что только в Региональной Администрации знают что делать, что только её нужно поддерживать, там самые знающие специалисты, самые честные люди… Собственно, слушали они с Вовчиком весь этот бред время от времени чисто для того, чтобы чувствовать откуда ветер дует, да из-за крупинок сторонней информации, иногда вклинивавшейся в официоз.

Вот, в который уже раз, дикторша с очень приятным голосом, чуть не со слезами рассказывала, как недоедают, буквально голодают люди в Мувских «Центрах Спасения», как разворовывается ГосРезерв, какие нечеловеческие условия труда и быта в Трудовых Лагерях на подведомственной Мувску территории, как страдают люди; и как они, люди, поднимают бунты… В частности, как некий боец, облачённый в реконструированный рыцарский доспех, бился мечом с вооружёнными представителями Центральной Администрации, явившимися для реквизиции продовольствия в один из многоквартирных домом Мувска… Погиб, но не допустил «опричников кровавой Администрации» в родной дом… И этот случай не единичный, совсем не единичный! Повсюду «народ восстаёт против тирании» и Региональная Администрация является… В голосе дикторши профессионально чуть ли не звучали слёзы, когда она рассказывала про «героический бой рыцаря с опричниками», и звучала явная гордость за «свою Администрацию», когда речь дошла до неё…

Владимир скривился. Ну совсем людей за дебилов держут… Как уж мог «рыцарь» сопротивляться вооружённым ментам; да и с какой стати? Тьфу!

Оставив включённым радиоприёмник, старик вернулся за стол.

– Нагнетают, да, везде нагнетают… Те на этих, эти на тех… Всё как в преддверии гражданской войны. Прав ты, Володя, насчёт культуры. Всё спишет и всё переиначит. Мне ведь дед рассказывал – там такая же свистопляска была, никто ничего не понимал; красные, белые, зелёные всех мастей, махновцы «которые за народ» и «кровавая ЧеКа»; тот же Чапаев вон, в кино… комдив, сам не представляющий за какую власть бъётся; которому что красные, что большевики… Потом, кто к побеждавшим, к красным, значит, прибился – тот стал и героем, и маршалом, и легендой, как тот же Ворошилов или Будённый. А Котовскому в Кишинёве памятник на площади. Красный командир! А ведь кто был – бандит! А вот Нестору Ивановичу нет памятника, а ведь он был фигурой покрупнее, и за народ много сделал. Но – не учёл вовремя конъюнктуру…

Издалека донёсся ружейный выстрел, но никто не обратил на него внимания.

– … сейчас, друзья мои, пишется история. Всё пройдёт, и вот кто будет задним числом в эти вот, смутные сейчас времена, «назначен героем» одному богу ведомо. Может быть и этот… Витька Хронов.

– Сейчас вопрос не в том, кто через годы «будет назначен героем», сейчас вопрос в том, чтобы именно сейчас выжить! – постарался вернуть старика на землю теперь уже сам Владимир; и снова:

– Пётр Иванович! Вадим! Я опять к тому же вопросу: нужно, необходимо объединяться! И создавать силу, альтернативную Витькиной «дружине». Громосеев, и вообще Местная Администрация, судя по всему, кинули нас на произвол судьбы, вон уже и на убийства никто не приезжает, люди пропадают!.. Историю пишут выжившие! Вешая всех собак на тех, кто умер. Надо объединяться и переселяться в компактное место проживания, чтобы, случись чего, совместно оказать сопротивление. Иначе нас тут поодиночке-то передушат! Тот же Хронов с подпевалами. А Громосееву, или кому там, потом так и «объяснят»: что всё хорошо и правильно, что так и должно быть, что «справились с бунтовщиками и бандитами» и так далее… понимаете? Сами «историю и напишут»! А он согласится, ибо без вариантов. Ну?..

Вадим скривился:

– Меня ни Витька, ни его сопляки не колышут! И пусть попробуют сунуться!..

Прервав его тираду, там же, вдалеке, вновь ударили выстрелы – два дуплетом, потом ещё один. Вадим замолк, прислушался. Было тихо. Скрипнула дверь, в комнату заглянула встревоженная родственница Петра Ивановича, встретилась с ним взглядом, и, увидев что тот невозмутим, успокоенно скрылась опять за дверью.

– Витькины дураки развлекаются… – проворчал хозяин дома.

– … Так вот. Я и говорю. Щас я тебе всё брошу, вернее оставлю весь дом этому уроду недоделанному, что у меня в доме живёт, и убегу «спасаться» да «на пригорок». Так ты себе это представляешь??

– Вадим, Вадим… – начал снова Владимир, – Ты о девчонках, о жене подумай! Ведь, если историю вспомнить, сколько народу в ту же, вот только что упомянутую гражданскую войну погибло только потому, что боялись от своего хозяйства оторваться! А у тебя – ну дом, ну какое там «хозяйство»?? Всё можно перетащить; вот сейчас Вовчик с Катькой у батюшки, оговаривают переезд… Переберёмся все, а? Там пригорок, удобное в стратегическом плане место, стены каменные; помещений хватает; сейчас, пока дожди совсем не начались и до холодов время есть, можно всё восстановить успеть! Отец Андрей один там по сути, мужиков мало… а мы бы обосновались там.

Снова отдалённо стукнул выстрел. Владимир уже встревоженно взглянул в окно. Это вроде как…

Вадим в продолжении всей речи Владимира только темнел лицом, явно собираясь высказаться резко против; а Пётр Иванович, напротив, опять по сути поддержал:

– Ну правильно, в общем-то. В войну так вот, колхозами, и выживали. И с топливом. С обогревом проще, если все вместе будут. И с готовкой пищи. Там и колодец есть. Перебирайтесь. Вадим – и тебе советую.

– А вы, Пётр Иванович?? – вскинулся Владимир.

– Я-то?.. Нет, Володя. Стар я уже для таких изменений обстановки. Привык я здесь. Врос, можно сказать. Я… да и кому я, старик, и на что сдался? Я останусь. Со своими, они ведь тоже не поймут зачем из тёплого родного дома да в чужие стены, в необжитые. Не поймут и не одобрят. А вы – перебирайтесь; правильно это – колхозом-то, способнее так будет.

– Ты, «американец»… – начал Вадим в свою очередь, и Владимир сразу понял, что ничего кроме ругачки не выйдет из этого разговора; впрочем как всегда, когда он пытался о чём-то серьёзном говорить с Вадимом.

Как-то так пошло, что Вадим заранее считал только себя во всём правым, а любые предложения, исходящие от Владимира, хоть бы и дельные, принимал в штыки. По его пониманию будущий зять должен бы только работать на благо, выполнять указания «опытного Вадима», и ни в коем случае не иметь своего мнения, а хуже всего ещё и пытаться настоять на этом своём, априори ошибочном, мнении. В чём бы оно не заключалось. А теперь ещё и эти сплетни насчёт его и Мэгги…

Он не ошибся.

– Ты вроде всё правильно говоришь; только вот бы тебе не умствовать, не теории «нащёт культуры» разводить, и не щеголять заграничным поганым образованием! А слушать, что тебе умные люди говорят! Я вот что говорю! А я говорю: не-хер там, «на пригорке», де-лать! Нехер!..

Вдалеке несколько раз как-то торопливо и неуверенно стукнуло в подвешенное железо. Теперь уже все оглянулись в сторону окна, прислушались. Но продолжения не было. Так, несколько торопливых ударов железом по железу, и всё. И далеко, скорее всего именно «на пригорке»… Можно бы было считать, что балуются кто-то из городских, дуреющих от безделья в деревне подростков, если бы не предшествующие этому выстрелы.