Текст книги "Крысиные гонки (СИ)"

Автор книги: Павел Дартс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 62 (всего у книги 132 страниц)

Оглянулся. Катька понимающе покивала. Коммунарки окружили теперь уже троих «хроновских бойцов», подняли ружьё; Аделька выгребала из карманов у парня патроны; Лика угрожающе – демонстративно раскачивала на виду у парней самодельный кистень с шестернёй на тросике. Те имели бледный вид. Вдали, видно было, спешно собирались и драпали с поля другие «колхознички». Почувствовали, что пахнет жареным.

Наташа с удовольствием рассматривала дымящуюся трубу у себя в руках:

– Как бахнуло, девочки!..

– Дура, всю капусту попортила.

– И не всю. Зато как разлетелось! И какой эффект! Хорь, дай ещё патрон!

– Да уж, эффект. Вроде на воздухе, а аж уши заложило. Э, тоже на карачки упал, слышал?? Сел на жопу, кому говорят!

– На, Нат, у этого вроде такие же… – протянули ей отобранные у парня патроны.

– Угу… вот… Распёрло. Не достаётся. Подковырнуть чем… не, здОрово бахнуло, я не ожидала!

Вовчик, быстро оценив обстановку, скомандовал:

– Так. На сегодня работы закончены. Этих – связать. Руки, в смысле. С собой их возьмём, вдруг Хрон надумает чего резко предпринять – прикроемся. Да не трясись ты, не трясись, семечками подавишься! – бросил он бойцу, у которого началась нервная икота, и из раззявленного рта вместе со слюной поползли разжёванные сёмки, – Нафиг ты нужен; переговорим с твоим «начальством» и вернём тебя мамке… Женькой же тебя зовут? Встали, бойцы апокалипсиса, нах! Девчонки, всё-ё! Быстро, грузимся.

И уже Катерине с подругами:

– А не, не надо, пожалуй, им руки вязать. Они осознАли. Пусть в темпе помогут мешки погрузить – они джентльмены или как? Девушки тут надрываются на чёрной работе…

– Мешки с цементом и кирпич ещё, Вовчик. В пристройке на пригорке. Надо перетаскивать, место освобождать. Батюшка сказал.

– Во-во-во! Кирпич и цемент. Потрудятся немного во благо; это им не с дубинками и ружьями по деревне нарезать! Ишь, шурупов навертел в дубинку-то – прям окопный вариант времён первой мировой, хы. Конфискуется. Ну, за дело!

* * *

А в «штаб-квартире дружины» Лещинский, захлёбываясь, рассказывал столпившимся вокруг него соратникам и Витьке:

– … в засаду! Попали. Да!.. Напали. У них стволы!..

– Откуда?.. – недоверчиво спросил Витька.

– Не знаю!.. А у Вовчика – автомат! Тот самый, наверно! Мы, дураки, с чего решили, что Вован так с автоматом и ушёл! Оставил, небось, где; а он теперь достал! По мне… из автомата!..

– Стре-елял?? Чо ты врёшь, Лещь, мы бы слышали! Там один выстрел был.

– Стрелял!.. То есть эта… он мог стрелять, но я уворачивался! Перекатывался, петлял! – Лещинский тут же и изобразил, как он уворачивался и петлял, «уходя из-под огня». Все со вниманием смотрели.

– А выстрел – шарахнули по нам из дробовика! У них короткие такие дробовики, типа обреза!

– По кому «по нам»? По пацанам?

– Да не знаю я…

– Пацанов кого застрелили?? Ранили??.

– Я не знаю… я прям сюда!

– Во, бля, попали!.. – Хронов задумался. Ситуация грозила осложнениями: не выполнено распоряжение БорисАндреича, это раз. Взяты в плен или убиты – это ещё предстоит выяснять, – целых трое бойцов, – это два. И, главное, отобрано ружьё… Ружей мало, бля, а тут не просто потеряли или сломали, а, считай, отдали врагу! Бля, увеличили его огневую мощь! Вот бля!.. Борис Андреевич…

Он неожиданно саданул по лицу своего заместителя.

– Аааа!! За что, Харон?? – Лещинский брякнулся на пол, закрывая лицо руками, – Я же… я же винтовку спас!

– Мудила! Чего попёрлись к ним толпой?? Почему сами не стреляли? Завалить надо было гада, и никто бы слова не сказал!

– Ви-итя… – Лещинский сидел на полу и всё ещё закрывался руками, опасаясь, что его будут бить, – Мы ж не знали!.. И ты просто сказал: «Иди с ребятами и приведите его! Если девки выступать будут – отбуцкайте их!» Мы ж не ожидали!.. И ты не ожидал, правда же??..

– Поговори ещё, козёл! – Витька занёс ногу чтобы пнуть, но не ударил, – Это ты всё просрал! И пацанов, и ружьё просрал!! Думать надо было, как дело делать, скот-тина! Ууу!!..

Лещинский быстро, на пятках и локтях, отполз в сторону. Парни, расступившись, кто с испугом, кто с сочувствием, внимали происходящему.

В сенях затопали, все оглянулись. Вошёл Борис Андреевич и неизменный его сопровождающий Мундель, с портфелем. Витька обмер. Староста улыбнулся ничего хорошего не обещающей улыбкой:

– Что, Витя, творишь суд и расправу?

Парни из дружины с приходом Бориса Андреевича как-то выдавились по стенам. Прошло то время, когда Борис Андреевич в деревне был просто старостой, ответственным за порядок и отчёты в основном, за распределение прибывших и отсутствие эксцессов, ругался с самогонщицей, организовывал быт коммунаркам и распределял землю под огороды; теперь он всё больше становился нечто бОльшим, и все это чувствовали. От него всё больше и явней исходила некая починяющая людей сила, злая, но противостоять ей было явно себе дороже. И потому, чуть ли не толкая друг друга, парни ломанулись из комнаты и из дома не по команде командира, Хронова-Харона, а просто по бессловному кивку на дверь Бориса Андреевича.

Встал с четверенек и тоже убрался из комнаты Лещинский. Остались втроём.

Как только хлопнула за последним выходящим входная дверь, Витька, не стесняясь Мунделя, брякнулся на колени:

– Хозяин!.. Хозяин, прости!..

Это понравилось. Борис Андреевич походил вокруг живенько поворачивающегося за ним Витьки. «Хозяин» – это хорошо. «Хозяин!» Дьявола ведь «там» и называли так: «Хозяин». Когда нельзя было вслух произносить настоящее его имя. «Хозяин!» А, хорошо! Вот подлец, выкрутился!..

И он уже без злобы и даже с некоторой симпатией посмотрел на, стоявшего на коленях, Витьку.

– Никто ж не ожидал… откуда автомат опять?? И стволы… там же всё этот мент забрал, мы не ожидали… – затарахтел тот.

– Пасть закрой. – посоветовал староста и Витька сразу замолчал, как выключился, – Оскандалились, значит… В очередной раз вся деревня будет знать, что о дружину и о её командира можно ноги вытирать… Сволочь.

Вздохнул и подвигался у стены Мундель, присел на стульчик, положив неизменный свой портфель себе на колени:

– Может и ничего. Конечно, плохо, что в очередной раз показали свою неспособность к организованным решительным действиям; однако это происшествие можно будет подать как жест доброй воли, как нежелание проливать кровь односельчан; а с их стороны – как разбой и нападение на законных предст…

– И ты. Тоже пасть закрой.

Журналист тут же смолк. Староста опять походил.

– Кому «подать», Мундель ты натуральный? Кому это сейчас интересно, все эти «подачи»? Вот если бы Витькины сопляки завалили там этого Вовчика, можно бы и с парой девок – вот тогда можно было бы что-то и озвучивать, «освещать событие в нужном ракурсе» и давать правовые оценки. А сейчас всё просто: нас… вернее, их, просто и незатейливо поимели. Меньше десятка девок и один полуинвалид. И вся деревня об этом сегодня будет знать…

Походил по комнате, вновь остановился около Витьки, продекламировал с чувством:

 
        Позор мечам патрициев блестящим!
        Позор и стыд холмам родных могил!
        Безбожным делом, все сердца разящим,
        Себя в раба ты, воин, превратил!
        Ты уваженье к доблести убил!
        За омерзительное преступленье
        На лбу твоем блеснет клеймо презренья!..
 

Хронов не успел отстраниться, как Артист ловко влепил ему кулаком в лоб. Витька упал и взвизгнул, сжимаясь в комок, но тот больше не предпринимал никаких агрессивных действий; напротив, вполне миролюбиво произнёс:

– «Воин», чёрт побери… С кем приходится работать! Вставай, хамское отродье. Поднимайся, нерадивый слуга Сатаны… хы, шучу.

И продолжил:

– Ну что. Сейчас девчонка от них, с пригорка, прибегала. С запиской. Предлагают встретиться, передать «пленных» и обсудить раздел сфер влияния. Договориться об условиях мирного сосуществования. Во избежание в дальнейшем неприятных эксцессов – это уже прямая угроза, улавливаете?

В углу скрипнул стул под Мунделем. Слушал внимательно.

– Встретимся. Обсудим. Поделим. Согласимся. На пока. Потом всё взад отыграем.

– Ружьё пусть вернут! – торопливо проговорил с пола Витька.

– Это вряд ли. На совсем дурака Вовчик не тянет… но попробуем! Так сказать, вернуться к нулевому варианту. Ну что. Заведующим переговорным процессом назначаю тебя, Серёжа. Но принимать конкретно решение буду, конечно, я…

ПЕРЕГОВОРЫ И ПОСЛЕДСТВИЯ

Тем же вечером «пакт о ненападении» на время уборочных работ был «подписан».

Конечно, формально ничего не подписывали; просто обговорили условия. Мундель, как бывалый политтехнолог, пытался затянуть переговоры в трясину беспочвенных терминологических тонкостей, но пришлось отступиться – Вовчик был не склонен препираться и был готов свернуть «переговоры»: «Война так война! Мы готовы».

Поодаль стоящие за спиной у сидящих на земле троих «пленных» девки с какими-то короткими блестящими трубками в руках, с трофейным ружьём, и лица у них были злые и отчаянные. Это были уже не те запуганные столичные танцорки, что появились в начале лета в Озерье, зарёванные и ищущие защиты. Теперь они, кажется, рассчитывали сами защищать себя.

Гулька и Зулька с ружьями же, да ешё Катька с вовчиковым автоматом наизготовку ясно показывали, что война будет не из лёгких – а зиму без провизии не пережить! И потому Борис Андреевич дал отмашку «соглашаться».

Встречались на нейтральной территории, на краю нового кладбища, на полдороге от деревни к церкви, символично – неподалеку от свежих могил. Никому не хотелось, чтобы могил в скором времени добавилось, и потому разговор хотя и переростал иногда в перепалку, в общем, проходил мирно. С одной стороны присутствовали староста, юрист и журналист. С другой – Вовчик, одна из девушек, Лика, и батюшка, Отец Андрей, тоже пытавшийся было, как и Мундель, увести беседу в сторону, но только не в терминологию, а в ветхозаветные откровения. Произошёл даже своего рода поединок между священником и журналистом, интеллектуальный, чуть не перешедший в побоище:

– … нехорошо, нехорошо… Девушки наши, агнцы, хотели только жить мирно, трудясь, вкушая от трудов своих… Зачем гонения на них? Сказано же: кто возвышает себя, тот унижен будет, а кто унижает себя, тот возвысится.

– Вы, святой отец, не лезьте, куда не понимаете! Никто ваших девственниц (журналист демонстативно хрюкнул в сторону, а Вовчик сжал кулаки от злости) не обижал! А они парней… представителей власти, можно сказать…

– … абидели? Сами? – это Лика. Она стояла, зябко кутаясь в просторный пиджак с чужого плеча, хотя ещё было довольно тепло.

– … не вступай на стезю нечестивых, и не ходи по пути злых; оставь его, не ходи по нему, уклонись от него и пройди мимо; потому что они не заснут, если не сделают зла; пропадёт сон у них, если не доведут кого до падения; ибо они едят хлеб беззакония и пьют вино хищения. Путь же беззаконных…

Вовчик метнул обеспокоенный взгляд на священника – вроде как, когда собирались, был трезвый…

– Я притчи Соломоновы тоже знаю! – ухмыльнулся покровительственно журналист, – «Много замыслов в сердце человека, но состоится только определённое господом!» – и вдруг наклонился поднять стоявший у ног свой портфель. Вовчик увидел, что замочек на портфеле-то расстёгнут; а юрист непринуждённо сунул руку в карман. А староста стоял рядом, и вроде как просто наслаждался беседой, по его лицу гуляла улыбка.

Вовчик, тоже улыбнувшись обещающе, только криво, одной половиной лица, переступил влево так, чтобы журналист закрыл его собой от юриста, и левой рукой почесал ухо – сигнал. В правой он за остриё удерживал в рукаве длинный отточенный штырь, почти шпагу – как пырялово, пожалуй, получше любого ножика. Сразу если в горло… негромко звякнула гирька, выпав на цепочке из опущенной руки, из рукава бывшей циркачки Лики; закачалась на уровне колена. В стороне, где стояли девчонки и Катька с автоматом, отчётливо клацнул сдвигаемый предохранитель.

А Отец Андрей вдруг одной рукой отвернул полу просторной куртки, а второй неторопливо почесал своё немалое чрево; и все сразу увидели у него за поясом большой, по виду старинный, револьвер…

– Не скоро совершается суд над худыми делами; от этого и не страшится сердце сынов человеческих делать зло. Но… Кто находится между живыми, тому ещё есть надежда. Так как и псу живому лучше, нежели мёртвому псу.

Мундель подержал портфель и поставил вновь около ног. Задышал тяжело, как будто в портфеле была пудовая гиря. Побледневший юрист вынул руки из карманов. А староста всё по-прежнему безмятежно улыбался.

– Кто роет яму, сам упадёт в неё, и кто ставит сеть, сам будет уловлен ею.

– Если говорим, что не имеем греха, – обманываем самих себя, и истины нет в нас… – вроде как согласился журналист, успокаиваясь, – И кто копает яму, тот упадёт в неё, и кто разрушает ограду, того ужалит змей.

– Давайте-ка к делу… – юрист.

В итоге договорились.

Расходились, оглядываясь друг на друга. Впереди «деревенских» семенили трое бывших «пленных», все усталые, в кирпичной и цементной пыли. Поодаль маячил Хронов с дружиной, «осуществляя силовое прикрытие переговоров» со стороны деревни. Но силы были неравны, особенно если учитывать моральный дух: суровая ожесточённая решимость «коммунаров» отстаивать свои права, «своих людей» произвела впечатление.

Журналист оглядывался чаще всех; в очередной раз споткнулся.

– Что ты всё оборачиваешься?? Что ты под ноги не смотришь??

– У них автомат… а с тех пор, как Хайрем Максим сделал свою машинку – потенциальные проблемы взаимодействия социумов с различными векторами развития имеют несколько решений…

– Что сказать-то хотел?

– Что могут покосить нас тут всех одной длинной очередью…

– Я б на их месте так и сделал! – вклинился юрист, – «Мёртвые не кусаются!» как говорил капитан Флинт!

– Знаток детской классики… Не боись… – успокоил их Борис Андреевич, – Я эту породу знаю. Нет, в спину стрелять не станут. Да и неразумно это – на виду у всей деревни-то, не отмоешься потом…

Подошли к Хронову. Староста взял его за пуговицу, отвёл в сторону. Вполголоса сказал:

– В общем поделили мы территорию и людей… До зимних мух – перемирие; если только опять Громосеев со своей бандой не нагрянет – тогда уж кто будет убедительнее. Но вот что, Витенька… Это для них – перемирие. А для нас…

Он оглянулся, – все старательно даже не смотрели в их сторону. Продолжил:

– Ты задействуй свою подругу. Ну, Кристину. Пусть опять к ним… как, что. Всё они из его дома на пригорок перетащили, нет? Если подгадать, когда они снова за вещами и продуктами придут, да устроить засаду… они же не всей толпой приходят? Шлёп – и нет Вовчика! А без него… Вообще ещё мент этот есть… Но по-любому Вовчика нужно убирать, иначе тебя после сегодняшней антрепризы никто в деревне за власть считать не будет, и меньше всего – твои же бойцы. ПонЯл?

 
Достойно ли терпеть безропотно позор судьбы
Иль нужно оказать сопротивление?
 

Вот и думай, подгадывай момент!

* * *

Коммунарки же отступали на пригорок повеселевшие. Обошлось без кровопролития, и вроде как договорились. Гузель и Зульфия попрощались и ушли в сторону, возвращаться домой. Гузель только на минуту подошла к Вовчику, спросила:

– Как там Вовка, никаких вестей?

Вовчик пожал плечами. Какие могут быть вести, в наше-то время? Вернётся, раз обещал. Потухла вся, отошла. А что ждала-то?..

Ушли с Зулькой. Хроновские, и вообще деревенские, тоже уже скрылись из виду. Вечерело. Поодаль появился Вадим, в какой-то рваной, драной хламиде… Вовчик пригляделся – что-то похожее на костюм Джилли. Может самодельный. Помахал. Девчонки его направились к нему. Ну да, он обещал – страховать. Тоже помахал ему в ответ.

Шли дальше. Переговаривались, обсуждали сегодняшнее происшествие.

– Отец Андрей! Андрей Викторович! А покажите?..

Тот достал из-за пояса большой револьвер, с медной ручкой, с большим барабаном со множеством патронных камор, с шестигранным стволом:

– Вот. Лефоше.

– Ого!.. – Вовчик взвесил его на ладони, – Здоровый какой… и исправный?

– Не был бы исправный, я б его не носил, – священник забрал револьвер обратно, и вновь затолкал его за пояс, – Пожертвование… От одного мувского коллекционера.

– Забавные вещи у вас «на храм» верующие люди жертвуют, батюшка! Наверное больших денег в своё время стоил?

Священник промолчал. Дальше шли молча.

Вовчик вновь попытался заговорить с Катей, позаигрывать, но та лишь молча отдала ему автомат и отвернулась.

Вовчик помрачнел.

Но вечером его ждал сюрприз.

Когда после вечернего чая и краткой планёрки дел на завтра Отец Андрей увёл свою паству, в том числе и Катерину на вечернюю же молитву, и оставшиеся девчонки засобирались мыть посуду, подготавливать продукты к завтраку и спать, Вовчик, освобождённый теперь от всяких мелких бытовых дел, раньше отнимавших немалое время в холостяцком, их с Вовкой, житье, в своей комнатке растянулся на кровати, постарался расслабиться. Прокрутил в уме прошедший день; снова пережил тот мандраж, который предшествовал моменту, когда он схватился за автомат.

Вспомнил как побледнел юрист с рукой в кармане, вновь почти почувствовал в пальцах тёплое остриё заточенного прута. Похвалил себя «за крутость» и за самообладание; пожалел, что Катька, кажись, не оценила; решил «обидеться» на неё, и совсем было решил что «чем меньше женщину мы любим, тем больше время на поспать», но уснуть не получалось. Мешал вновь всколыхнувшийся от дневных воспоминаний адреналин. Дааа, всё могло бы получиться и не так «мягко», схватись парни за оружие. Пришлось бы… Представил себе бьющийся в руках автомат, вспышки выстрелов, дёргающихся под очередью пацанов… Или эти, троица; этих-то не жалко, а потом всё равно и до пацанов бы очередь дошла… опять немного затрясло.

В дверь негромко поскреблись.

Вовчик настороженно прислушался – всё тихо. Во дворе мирно позвякивал цепью дворовой сторож – пёс кого-то из «общинских» – значит чужих поблизости не было. Как был в трусах пошёл открывать, прихватил только нож от тумбочки перед кроватью.

Скинул крючок, отступил в сторону – в полумраке фонарик с тумбочки светит в угол и в дверь, сразу Вовчика-то и не видно!.. Дверь приоткрылась, в щелку проскользнула гибкая фигурка в ночной рубашке. Вовчик дрогнул.

– Вовчик… Хорь! Ты где? Товарищь Сухов, хи…

– Наташка? Ты чего это??

– Чего. Ничего. Проведать.

– Попрощались уже вроде после ужина…

– Всё равно… проведать – она нашарила его в полумраке вытянутыми руками, «как панночка Хому в «Вие», – подумалось ему.

– Ты это… ты…

– Вовчик, Вовчик, да ладно… – она прижалась к нему, обняла за шею, но осторожно, чтобы не сделать ему больно, не надавить на повязку на груди, – Что ты?? За Катьку, что ли? Ты ж видишь как она?! – её рука скользнула ему по плечу, по голому боку, по бедру; она прижалась животом к нему, – Может Катька вообще в монашки уйдёт, хи… Опять же прохладно уже… поодиночке спать! Ты же наш защитник! А тебе же надо, мы же понимаем!

Вовчик почувствовал, что стоит дурак дураком, расставив чуть в стороны руки, сжимая в одной руке нож, и опасаясь поранить им девушку.

Быстрые руки обняли его за талию, погладили спину, кольнув коготками («– Не больно?..»), скользнули по трусам, упругие бёдра прижались к его ногам. В трусах Вовчик почувствовал нарастающее неудобство, попытался отстраниться, но девушка удержала его: – Что ты, что ты?.. Не бойся! Я ж сама пришла.

Тело её грело как печка. Вот чёрт, ситуация…

– Отойди, а? Я психологически неуравновешен.

– Хи-хи. Класс. Сейчас я тебя уравновешу.

Она потянулась к нему – они были почти одного роста, – потянулась губами к губам. Они поцеловались быстро, с каким-то болотным чмоканьем. Стало немного смешно.

– Дверь-то закрыть надо… – только прошептал. Чёрт, чёрт!.. Опять же – сама ж пришла, я ж не…

– Я сейчас закрою. Не беспокойся.

Негромко стукнул опущенный крючок.

Вот чёрт… вообще лучший способ от стресса, это, конечно, алкоголь и секс. А то фиг заснёшь – уговаривал себя Вовчик, и, собственно, уже чувствовал, что уговаривать и не надо. Скорее даже местами наоборот: секс и …

– Иди давай сюда, иди, пойдём!.. в постель. А? – она потянула его к кровати.

– Постой, ты это… что сказала, что это: «мы же понимаем»?

– Ну, мы. Завтра Вера придёт. Нравится тебе Вера? А я?..

– … …ну вы, девки, даёте…

– … даём, даём!.. Не всем только. Таким как ты – даём!..

Фонарик всё неярко и упорно светил в угол и на дверь. Ночь обещала быть нескучной.

ВОВЧИКОВА БОМБА

У знакомых ворот между красивыми, выложенными гладкими валунами, столбами, стояли две машины. Полицейские машины. Небольшой фургон и легковой Опель, сине-белой полицейской расцветки, с гербами местной полиции на передних дверцах и с выключенными мигалками. С наспех наклеенными поверх гербов красными надписями «Суверенная Полиция Региональной Администрации Края». Два автоматчика в бронежилетах и касках сидели на подножке микроавтобуса и курили.

Ворота были приоткрыты, там кто-то двигался.

Вот так вот. Приехал, блин, в гости…

* * *

Владимиру ждать в засаде пришлось недолго: из открывшихся ворот показались люди. Трое в гражданском, и ещё двое так же, как и сидящие у машин, экипированные в военную форму, с автоматами. Гражданские несли пару объёмных сумок. У двоих из них были на рукавах какие-то шевроны… Гражданские пиджак и куртка – и какие-то шевроны… А с ними вышел кто-то в очках, одетый ну уж совсем неподобающим образом: в роскошный, до пят, белый с золотом, халат, подпоясанный золотистым же, с большими кистями, поясом… чёрт, что же это такое??

Автоматчики бросили окурки, вскочили и засуетились. Приняли сумки и попрятали их в машины, сами также начали рассаживаться по машинам. А вышедшие из ворот гражданские стали вполне дружески прощаться с Виталием Леонидовичем, – теперь Владимир уже не сомневался, конечно же, это был он, Виталий Леонидович, старый папин друг, депутат Госдумы; теперь он его узнал… Гражданские с ним пожали друг другу руки, а один даже и обнялся, и, о чём-то оживлённо продолжая разговаривать, также расселись по машинам. О чём они говорили, отсюда нельзя было разобрать, но одно было ясно – никаких враждебных намерений они не выказывали.

Вскоре хлопнули дверцы, и машины, развернувшись, выкатились из тупичка. Владимир, чтобы не маячить, отошёл чуть в сторону, облокотился задом на байк, сделал задумчивое лицо. Документы в порядке, пистолет и запасной снаряжённый магазин он заранее спрятал поодаль в траву, откуда ранее и наблюдал за происходящим.

Машины проехали мимо не останавливаясь; сидевший рядом с водителем мужчина мазнул по нему равнодушным взглядом. Вскоре машины скрылись за поворотом.

Дорога научила Владимира быть осторожным и неторопливым, особенно, когда и спешить никаких поводов не было. Он и не спешил. Ну что… вроде бы как всё складывается удачно. Полицейские, эти, СПРАК как их называли, свалили, не забрав с собой, как он боялся, папиного друга, который, если не считать коробку в рюкзаке с тугими пачками американской валюты, был, пожалуй, единственной зацепкой в этом теперь мире. Впрочем, можно бы ещё податься в «вольные стрелки», к этим, байкерам… много суеты, минимум выхлопа; а зимой что будет… ну что, будем выдвигаться? Эти вроде, бы уехали, и возвращаться не собираются…

Он не успел додумать: калитка рядом с воротами, такая же красивая-кованная, но, как и ворота, забранная теперь изнутри какой-то плотной тканью – явно чтобы не просматривался двор, приоткрылась, и появился вновь он же, Виталий Леонидович. За его плечом маячила, выглядывая, девичья фигурка в джинсЕ. Он отталкивал её локтём, и, кажется, что-то возмущённо ей говорил. Потом, поблёскивая стёклами очков, он сложил руки рупором, и обращаясь именно что в сторону к Владимиру, крикнул:

– Володя!! Ну что ты прячешься?!! Тебя давно уже срисовали! Иди сюда сейчас же!!

– Во-овка!!! – звонко донеслось и девичье из-за плеча Виталия Леонидовича.

Владимир вышел из-за угла ограды, и, подняв приветственно руки, помахал. Это были свои. Свои. Ну наконец-то! Доехал.

– Вовка!!! – опять визгнула девчонка – Наконец-то!!

Это была, конечно же, Наташа; она сделала вновь попытку прорваться к нему, но отец поймал за рукав и постарался вновь спрятать её к себе за спину. У них завязалась перепалка.

Владимир, улыбаясь, препроводил вновь пистолет и магазин в рюкзак, и направился к мотоциклу.

* * *

– Вовчик, не ходи! Вовчик, они какую-то гадость задумали, я знаю! – уговаривала Наташка, а все остальные согласно кивали или смотрели грустно-неодобрительно, – Или пусть с тобой Катька вон с автоматом идёт! Вот куда ты попрёшься на ночь глядя… с ума сошёл??

Действительно, вот чёрт его несёт вечером в его бывший дом, где сейчас единолично хозяйничают Инна, Кристина и Альбертик? Всё, мало-мальски, ценное они уже перевезли-перетащили; ну, конечно, поскольку дом, и обживались в нём не одно десятилетие, и сам Вовчик не один год готовил его под «ДВД», что на выживальщицком слэнге означало «Домик – В – Деревне», или, по-простому, «Гнездо параноика», всё совсем-то перетащить было нереально в короткий срок; много было заначенного-заныканного, что не нашли и Громосеевские бандиты; и теперь Вовчик после трудового дня старался каждый день хоть что-то, но уволочь в место новой дислокации. Но, кажется, его ежевечерние визиты уже три дня подряд ставят его, и правда, в опасное положение… как там, на фронте, он читал – плохая примета считалась с третьей спички прикуривать: на вспышку первой снайпер обращает внимание, на вторую прицеливается, на третью – стреляет; а тут уже и так три раза… А тут… блин, как раз вчера вскрыл нычку с крупой и специями в сарае, часть утащили на пригорок, а часть оставил в баньке; баньку запер на замок… блин, обязательно ведь залезет кто-нибудь ночью, да тот же Альбертик-негодяй, замок сдёрнут, и скажут что не они, что кто-то… не, надо сходить!

– Кать, пойдёшь со мной?

– Пойду.

Сумрачная Катерина тоже стала собираться.

– Вовчик, ты же сам говорил, – в деревню меньше чем вчетвером и без оружия не ходить! Давай мы тоже пойдём, вон с Ликой?.. – встревоженно влезла Вера – ружьё вон ещё возьмём… Сидящая рядом Наташа дёрнула её за рукав.

– Не, девчонки… мы быстро – туда и обратно. Заберём, что в баньке оставил – и домой. Ружьё мы и так возьмём. А вам что, заняться нечем?..

– Чо ты, дура, может ему с Катькой побыть хочется! – зашептала в ухо Вере Наташа, и та осеклась.

– Да уж… тут батюшка всегда найдёт, чем заняться. Сейчас вон окна будем утеплять.

– Ну, тогда мы пошли.

Вовчик уже привычно вскинул автомат на плечо, теперь он носил его практически открыто; Катя взяла дробовик, и они направились под пристальными взглядами девчат к выходу.

По дороге больше молчали. Вернее, молчала в основном Катерина, Вовчик же как мог старался её разговорить; вспоминал смешные случаи из своей студенческой жизни, натужно хохмил, – но всё было без толку, – Катя отделывалась односложными репликами и больше молчала.

«Знает или нет, что девчонки ко мне ночью ходят?..» – мучился мыслями Вовчик, – «Знает небось… а чо молчит??»

Он, хотя и не чувствовал за собой особой вины, чувствовал себя неловко. За что, собственно?.. Ну, ходят, ну, Надька была… сама ж… я ж сколько раз!.. как бы со всех сторон… подъезжал. А она!.. чо вот?? …в натуре ещё в монашки уйдёт?.. а я чо?.. при монастыре пастухом? Авотфигвам!

Так он беседовал уже сам с собой, сам себя убеждал, но чувство неловкости не проходило. В конце концов, он решил оставить «рефлексии» на потом, ну, хотя бы на тот момент, как окажутся с ней наедине в баньке-то… надо, чёрт побери, не шугаться, не стараться её разговорить, а взять да и… обнять! И поцеловать, вот. А там как пойдёт… может взять да и трахнуть! А что!.. – после последних «побед» на сердечном фронте Вовчик обнаружил в себе совершенно неожиданно немалые запасы нахальства и самоуверенности.

Катька ему нравилась давно, ещё с дня отъезда из Мувска, и её отмалчивание или отбрыкивания на, прежде незатейливо-робкие попытки ухаживания, и потом – на незатейливо-определённые уже поползновения, его то злили, то вызывали вдруг, ни с того ни с сего, приливы нежности и жалости, как к потерявшемуся маленькому ребёнку, почти без примеси какого-то эротизма.

То ему хотелось её обнять-скомкать, бросить на кровать, и проделать с ней всё то, что с удовольствием и с огоньком позволяли ему проделывать с собой и Наташа, и Вера, и, даже, один раз Лика; то ему хотелось просто обнять её, несильно-нежно, и просто прижаться щекой – своей уже, надо признаться порядочно заросшей щетиной щекой к её гладкой загорелой щеке, целовать её маленькое ушко, висок, шею, вдыхать запах волос… гладить её по спине, целовать в закрытые глаза, в пухлые полудетские губы, шептать «Ну что ты, что-ты, малыш, я же это, я!.. Я же с тобой! Я – не обижу, не бойся!..» И шрам этот на лице целовать, эту богрово-розовую зажившую полосу на лице с отметинами швов, несильно, чтоб не думала, дурёха, что из-за этого дурацкого шрама вся жизнь на излом! И совсем даже ничего особо страшного, ну шрам… – Вовчик ещё раз украдкой взглянул на Катю, ей в лицо, – та, как заметив, отвернулась. Ружьё навскидку, приклад под локтём, готова стрелять, отражать нападение… эх, Катя, Катя…

Вовчик-то по простоте душевной, и по малому опыту в сердечных делах никак не мог сообразить, что у него к Кате постепенно, через все эти взбрыки и неурядицы, через обиду на неё, на её кажущуюся дурость и грубое наплевательство по отношению к его чувствам, зародилось уже и окрепло то непонятное чувство, смесь гормонов и генов, смесь желания обладать её телом и, в то же время, защитить от всех бед и колючек мира; желание делить вместе радости и невзгоды, и делать это не на показ, – всё то, что предки и литература ёмко называли «любовь»; и что потом так успешно, многоголосо и ярко-физиологично было опошлено в песнях и фильмах наших дней.

Но Вовчика не волновали сейчас культурно-социологические параллели; он, хотя и был всё время очень книжным мальчиком, сейчас здесь, в деревне, рядом с девчонками, которых нужно было защищать и которые щедро теперь расплачивались с ним своей любовью, рядом с прихожанами и их семьями, которых тоже нельзя было оставить без защиты, рядом с Катей; к которой он испытывал щемящее-нежное чувство тут, в груди, под ложечкой; он уже не вспоминал свои наивные Мувские мечты о спасении красоток от зомби, он весь был тут, в реальной жизни, и он чувствовал, наконец, себя настоящим Мужчиной, ЗАЩИТНИКОМ, ответственным и надёжным как автомат Калашникова; собственно это чувство и делает, наверное, мальчика, парня мужчиной…

Но он не думал об этом, не думал о красивых и высоких материях:

– А всё же грубо я тогда сшил, грубо… пластический хирург из меня никакой; да и откуда бы? – на куриных тушках из магазина практиковался… Зато не загноилось, не воспалилось! – в тех-то условиях это ж немалым достижением было!.. И Катька молодец – ведь всю дорогу потом ни стона, ни оха – а ведь никакой заморозки, и потом ведь как, наверное, больно было!.. Её ж аж мотало, когда шли в Озерье, девчонки её под руки вели… молодец какая. Но бзик этот её – что теперь она страшная, и, что он с ней если – то только от жалости, а она, типа, гордая, жалость неприемлет… вот тараканы у девчонки в голове, кто бы мог подумать!..