Текст книги "Крысиные гонки (СИ)"

Автор книги: Павел Дартс

ПЛАНЫ. ЦЕПНАЯ РЕАКЦИЯ

– …Эээ, мы вот так пойдём! – Борис Андреевич двинул фигуру на шахматной доске.

Костька Морожин шмыгнул носом, и принялся вновь соображать над складывающейся на доске ситуацией; а откинувшийся на стареньком диванчике староста вновь начал философствовать. Артисту позарез нужна была аудитория, нужно было излагать свои взгляды на жизнь, на людей, поучать и потрясать умы, – тут, в глухой нищей деревне это было проблематично, кроме того нельзя было раскрывать своё прошлое, – «по легенде» он ведь не более чем бухгалтер одной из небольших мувских организаций.

Алкаш и маргинал Морожин был неважная замена огромному (как сейчас казалось) и роскошному залу Мувского Драматического, но он был рядом, он был послушен, покорно выслушивал длинные и зачастую малопонятные для него сентенции старшего товарища, довольствуясь платой за своё внимание в виде сигарет и домашней наливки.

– … понимаешь, Костя, вот насчёт детей ты вопрос поднимал…

– Я не поднимал! – не поднимая головы от доски возразил Морожин, но Артист его возражение игнорировал.

– У большинства людей это как в БИОСе прошито: давай-давай, учись, получай специальность, работай-работай, а главное – заводи семью и нарожай детишек! Это как какое-то коллективное помешательство! Люди живут как вагоны, катящиеся строго по железнодорожному пути. Как будто всё предопределено. Нарожай детей, заботься о них, «поднимай» их, потом сдохни…

– Ну а как же иначе?.. – буркнул Морожин. Определённые возражения, поддакивания или напротив, оппонирование были в «правилах игры»; он знал, что если старосту подзуживать, тот вскоре начнёт болтать вообще бесперерыва, смотришь начнёт и цитатами сыпать, стихами, – где он их столько только выучил! – и главное, под настроение можно будет стрельнуть сигарету-другую. Курево в деревне давно уже стало больной темой, городские сигареты давно кончились, курили бычки, сушёные листья, траву… Борис Андреевич был в этом смысле находкой, ещё с Мувска он привёз запас сигарет, откуда-то захомяченных, и, хотя сам не курил, не соглашался поменять свой запас на что-нибудь дельное, нужное в деревне, например на самогонку или картошку, а использовал только как поощрение, наподобии кусочка сахара для танцующих на задних лапках в цирке собачек.

– Ежели дитёнков не заводить, то вся жизнь на земле остановится. Вымрем! Вот так я похожу. – он двинул фигуру.

– Вот! Вот, Костя, вот! Люди, дураки эдакие, привыкли мыслить глобальными категориями! Хорошо-плохо, вселенское зло или мировое добро… Как ты сейчас: «вымрем»! Кто вымрет-то, Костя? Ты, что ли?

– Человечество вымрет. – и сделал очередной ход.

– «Человечество!» Костя, какое тебе дело до человечества?? До всего этого скопища ублюдков и идиотов, которых принято называть «человечество»; этих семи с лишнем миллиардов насекомых, постоянно уничтожающих друг друга, и, несмотря на это плодящихся как мухи-дрозофилы! Какое тебе дело, что будет с «человечеством» через годы и десятилетия после твоей смерти? В чём твой интерес, в чём твоя выгода?? Вот так я пойду. Конец твой ладье, да. Думай, Костя, думай.

– Думаю… Ну как в чём выгода. Оставить след на земле. У меня вот сын есть. Хоть и не живёт со мной, а с матерью. У тя вот дочь…

– Сын… Дочь… «След на земле»… Какая херня, Костя! Какой, к дьяволу, «след»?

– Эта… набор генов. Мой. Вот.

– Дурак ты, Костя. «Набор генов»! Вон, я поссать сходил в сортир, вот и вылил туда литр «набора генов», – почувствовал облегчение. Кончил в бабу – тоже. Прямая и простая выгода. И что дальше с моей мочой или моей спермой будет – мне глубоко до лампочки! А что тебе за радость, что где-то в Мувске или в Оршанске бегает твой «набор генов», причём даже и не твой полностью, а всего лишь половинный набор, с твоей женой 50-на-50?? Какая тебе с этого польза? Ты сдохнешь – он и не почешется. Ты ему не-ин-те-ре-сен! Дети… они ж неблагодарные все! Вот и твой:

 
– … больней, чем быть укушенным змеёй
иметь неблагодарного ребёнка
неблагодарность сорная трава
иметь таких бы не хотелось нам потомков
но если сын иль дочь не уважают вас
они как без корней деревья
они не выполнят по жизни ваш наказ …
 

– Нууу… Если все так рассуждать будут… Вот так я пойду, да.

– Опять двадцать пять! Я же про это только что говорил, Костя! Нахера мыслить цивилизационными категориями?? Ты что, бог? Ты что, властитель какой, повелевающий миллионами? Да даже и в этом бы случае – ты что, бессмертный? Нет. Стало быть и какой тебе толк с того, что тут, на Земле, будет, когда ты уже обратишься в прах? Властители, они, в первую очередь о себе думали, а о том чтобы «след в истории оставить», или там свой «набор генов» распространить – в девятую очередь; ты мне поверь, я знаю. Да и сейчас так. Они толк в жизни-то знают! Так что будет тут ходить один, или сотня твоих «носителей половинного набора генов», или будет сплошь выжженная радиацией пустыня – тебе-то какая разница? Тебя-то не будет уже! Или ты в вечную жизнь веришь, там, на небесах, в бессмертие души?..

– Я не знаю… Насчёт бессмертия души – это к батюшке, к Отцу Андрею, тут я не копенгаген. Только всегда так жили. И… Знаешь, шах тебе, Андреич!

– Иии… Ага. Нет, насчёт бессмертия души с этим попом дискутировать бессмысленно, он как запрограммированный раз и навсегда автомат. Живущий догмами бронзового века. Да, Морожин, действительно, шах моему… молодец. Вот так я выйду. Ты, я смотрю, растешь над собой. Пару месяцев назад не знал как конь ходит, хе-хе. А сейчас ишь – «шах».

– Может, Андреич, и не плохо, что как ты говоришь, «вагон по рельсам»? Есть в этом что-то? В том чтобы учитывать, эта, «заветы предков»? И детишки там в обязоне. Иначе в чём смысл? Жизни, в смысле?

– Ха, «в чём смысл жизни»! А ты у собак спрашивал, в чём они видят смысл жизни? Или у кур. Или у лягушек? Живут – и всё! И при этом, заметь, не мучаются рефлексиями, когда надо кого-то схарчить…

– Потому как жЫвотные. Вот так я пойду. Снова шах, Андреич.

– … и при этом, что немаловажно, «смысла жизни» не ищут, и оттого не бывает у них ни депрессий, ни самоубийств. У природы надо учиться, Костя, у природы!

– Ага, у лягушек и собак. Ты скажешь тоже. Шах тебе, Андреич. Шах и мат.

– А хотя бы. Хотя бы и у собак и лягушек. Всё что естественно, то небезобразно. И что может быть естественней пса, кроющего любую течную суку, и у той же суки кость отбирающего, когда она не течная? Даааа… А ведь и правда, мат моему королю, дааа… Вот падла! То есть ты молодец, Морожин… Растешь над собой, гад! Хы. На, держи сигарету. Дааа… С тобой расслабляться нельзя теперь, поднатаскал Я тебя. Ну, это, видать, случайность. Ну чо, расставляй по-новой.

Морожин смахнул доски фигуры и вновь занялся расстановкой их, спрятав презентованную сигарету за ухо, под нечёсаные длинные вихры.

– А в чём тогда смысл жизни по твоему, Андреич? – спросил, чтобы не терять нить, Морожин, и двинул пешку стандартно, е2-е4.

– Смысл жизни, Костя, в том чтобы просто жить. Наслаждаться всем тем, что жизнь может дать. И если есть возможность что-то себе вырвать сверх «положенного», то не тушеваться, а взять. Даже если и за чей-то счёт. Наслаждаться, понимаешь, Костя? Не «думать о грядущих поколениях», а брать здесь и сейчас! И по-максимуму!

– Эдак мы после себя выжженную пустыню оставим, если каждый будет «брать всё для себя и по-максимуму».

– О, какие слова! «Выжженную». А тебе не пох? Ведь после тебя тебя-то не будет!

– Дети мои будут. Сын.

– Опять двадцатьпять! Я ведь про это уже говорил – что есть твой сын?? Половинный набор генов, не более! В банке мочи и то набор полный, а в сыне – только половинный!

– Ну и пусть. Зато мой.

– … и будет дальше разбавляться, с каждым последующим поколением.

– И пускай. Моё там всё равно будет.

– Так же как и твоя моча в земле. И твой скелет в яме. Какой-тебе-то-от-этого-смысл?? Тебя-то не будет! Не, ты тупой, Костя, ой, тупо-ой…

* * *

– Вовка… Мне реально страшно!.. Тут не отсидишься, если только, как тот Леший, не свинтить вообще в глушь лесную, в землянку… Может и правда? Пересидеть?.. А то сгущается…

Вовчик уныло смотрел в лицо другу. Они сидели в старой баньке, которая со времени подселения квартирантов стала для них вроде штаба. Обсуждать стратегические вопросы при Инессе, Кристинке и Альбертике было политически неверно. Светил неярко фонарик, уставленный в потолок, давая возможность ориентироваться в помещении и видеть друг друга.

– Кристинка вчера с разбитой мордой пришла, Инесса раскудахталась… – как бы сам себе проговорил Владимир.

– Это девки её воспитывали. Припёрлась к ним и стала всякую ересь нести, в том числе и про Зульку, и про Гульку, и про нас с тобой.

– Про нас-то что?

– Что, возможно, мы её батю грохнули.

– Вот сука. Впрочем можно было ожидать. Яблоко от яблони, как говорится.

– Надька приходила.

– Ну ты молодец, чо. Запала девка?

– Да… это. Да мы не трахались этот раз с ней, так… поговорить. Опять в Оршанск сманивала; деньги, говорит, есть… Говорит, нам всё равно тут жизни не дадут, так или иначе загнобят. Хрон, говорит, поклялся, что нас в яму уложит…

– Кто ещё кого положит.

– Да… у него шансов-то побольше. И дело не в том, что у него пара двустволок и газюк, а у нас автомат, о котором он не знает. Дело в том, что и больше их, и, самое главное, они ВЛАСТЬ. Надька говорит, что они хотят напеть что-то Громосееву про нас, а тот ведь особо разбираться не станет, ему некогда. Приедет с несколькими автоматчиками – и аля-улю!

– Да… В этом отношении мы сглупили. Собственно я сглупил. Ты-то с самого начала затачивался на «индивидуальное выживание», а я-то… непростительно! Политолог хренов! Зря только на лекциях у профессора Лебедева штаны просиживал, в любимчиках ходил… мудак! Ведь ясно же было, что в замкнутых социумах нужно и необходимо занять главенствующее положение в орг-структурах, иначе рано или поздно социум, вернее вставшие во главе его альфа-самцы в лучшем случае или низведут тебя до среднего уровня, или, опасаясь конкуренции, прикончат. Ведь классическая же схема; проф бы мне неуд влепил с полным обоснованием за такое решение этой несложной задачи…

– Ты ж в Оршанск собирался, потому и не стал с Витькой конкурировать.

– Да собирался… Я и сейчас собираюсь. И поеду, да. Но не в этом дело. Ты-то не собираешься в Оршанск! Вот и надо было тебя протолкнуть на место командира Дружины. Любым путём!

– Ты говоришь «альфа-самцы, вставшие во главе», – это кто, Хрон, что ли, альфа-самец?? Засранец этот?

– Это, Вовчик, ещё опасней. Хрон – он однозначно засранец. Урод с комплексами. А когда такой моральный урод пролазит во власть – пиши пропало. Ведь первое что он будет делать – это искать возможность реализовать свои комплексы. Посредством той же власти. Говоришь, Надька сказала, что ОНИ решили на нас напустить Громосеева? Очень возможно, Вовчик, очень возможно. Вполне в духе и Хрона, и этого, БорисАндреича – есть в нём что-то подлое, чувствую я, не зря его Артишок с самого начала возненавидел. Про него ничего Надька не говорила? Нет? Поспрашивай, она же там рядом с Мэгги. А Громосеев, опять же ты прав, особо разбираться не станет, ему некогда… Чё же делать…

– Грохнуть Хрона. Не?

– Самое простое… Вернее, теперь уже не самое простое – этот урод ведь теперь с кучей народу везде ходит, и спит даже. «Дружина»! Толпа городских обалдуев, которым в огородах копаться неохота, и потому они «охраняют»! Нет, с автоматом-то проще – можно их всех посечь из засады, скажем, но это уже перехлёст, скажи, Вовчик?

– Да уж. Пацаны не виноваты.

– Что ж делать, что ж делать… Вот мы попали! Думали тихо-мирно отсидеться на жопе в «домике в деревне», где «никому до нас не будет дела», а оно видишь как!..

– Вовк, а если сейчас влезть в Дружину, и постараться Хронова «подсидеть»? Он ведь дурак, Хрон-то; и в организации дурак, и в отношениях с людьми – можно ведь его будет «от руля отодвинуть»?

– Не-а… нет, Вовчик, раньше надо было. Сейчас если туда влезть – то попасть под его команду. И там уже… ну, как в любой тоталитарной организации, будь то волчья стая, или рейх, попасть «наверх» можно только перешагнув через труп бывшего вожака. Но, поскольку «вожак», будь он трижды дурак, всё же инстинктом власти обладает, иначе бы в вожаки и не пролез, то он, будучи «главным», найдёт первым способ с тобой расправиться. Найдёт, будь уверен!

– Да я и не сомневаюсь, так это я, рассуждаю…

– Да, попали мы с тобой… может правда, вместе в Оршанск?

Вовчик пожевал губами, задумчиво сплюнул в сторону; приоткрыв дверь проконтролировал ситуацию возле баньки.

– Нет, Вовка. Тут моя родина, в этой деревне. Тут бабка жила, тут моя мама родилась, тут я, считай, детство провёл. И тикать отсюда, оставляя всё Хронову – нуевонах! Из Мувска сбежал, из деревни сбегу – дальше куда? Я постараюсь побороться. Сколько получится. А если совсем хана – я лучше в лесную нычку уйду, в землянку, как тот Леший-с-Поляны. Партизанить буду. Хватит мне и Мувска. А ты езжай…

– Старик, ты же понимаешь, что в этой ситуации я не могу одного тебя тут бросить! За кого ты меня принимаешь? Значит, придётся отставить отъезд в Оршанск… на время. Пока не разгребём тут всё хоть как-то. Мне самому-то… стыдно! Учился чему-то, а сейчас тут чисто за ситуацией иду, как тупой…

Помолчали, глядя в тёмную щель двери.

– Давай-ка подумаем… – снова подал голос Владимир, – Вообще задача академическая. Нужно просто на время отрешиться от эмоций и местных, неважных для решения, деталей. Дано: замкнутый социум. Есть сила, «Дружина», настроенная негативно по отношению к нам. Вернее, не Дружина, а её руководитель, и те, кто осуществляет властные полномочия в социуме. ЧТО ДЕЛАТЬ?

– Ннну?

– Если исключить уход из социума, то существуют только два реальных решения: первое – перехватить власть в дружине, о чём мы только что с тобой говорили. Это сложно и опасно. Наверное даже невозможно. Второй: создать Альтернативную Силу.

– Как это?

– А вот так. Есть «Дружина», созданная по формальному распоряжению «сверху». Нужно создать некую общность, которая будет противовесом. Не все ведь в деревне в восторге и от старосты, и от Громосеева, и уж точно, от Витьки.

– Девки его ненавидят. И боятся.

– Вот. А девки – основа коммуны. Нужно встать во главе коммуны.

– Там Катька. Она за нас.

– Это гуд.

– И ещё девки боятся теперь ночевать в конторе. Хоть их вроде как Хроновские и охраняют. Но они и самого Хронова теперь боятся, и хроновских.

– Вот что… вот что, Вовчик. Нужно девок уводить. И уводить их… в собор. В церковь. И самим уходить, пока есть время. Нужно обособиться. Создать некий «анклав», держаться там всем вместе, компактно. Ведь ты пока смотри что получается: мы тут. Девки – там. Вадим, хоть и сосед – но тоже отдельно. Даже Пётр Иванович, нормальный же мужик! – вон, на отшибе живёт. Нас же, случись что, всех поотдельности передушить можно. Тут, раз такая обстановка назревает, на один набат надеяться глупо – в такой ситуации, как сейчас, нужно всем компактно держаться, «отрядом». Тем более что и гастеры где-то рядом рыщут, не зря ведь их бабы с детишками в деревне нет-нет да и появляются.

– Угу. А где? Кучковаться. А, да! Ну конечно!

– Там, ты же знаешь, большие помещения рядом, каменные.

– Только без стёкол. И без дверей. И крыша худая.

– Это всё делается. Пока не холодно ещё, можно успеть. Зато это, по сути, крепость.

– А отец Андрей? Он против не будет?

– Это в его интересах. У него ведь людей мало, и все в основном «маломощные», как раньше говорили. Попробуем убедить…

– Катька, кстати, с девками к нему собиралась, – вспомнил Вовчик, – По тому же вопросу. Хотя Катька теперь, как мы с Надькой… короче, волком на меня смотрит.

– Вот бабы! Ни себе, ни людям. Ну ладно. Давай-ка завтра же к нему. Нет, давай ты – к батюшке, с Катькой и девками; а я с Вадимом переговорю, и с Петром Ивановичем. Надо кучковаться, Вовчик, нужно сбиваться в кучу – потому как сейчас зима скоро; пойдут накаты за продовольствие; по хатам, каждый поотдельности сидеть просто опасно!

– Тут не соглашусь. Деревенских, пока петух в жопу не клюнет, с места не сдвинешь. А вот девок; и нам чтобы – да, это можно. Нужно!

– Значит решили! С Вадимом переговорю. – Владимир глубоко вздохнул. Он чувствовал облегчение: решение было принято. Судя по разом улучшевшемуся настроению, решение было верным. Оставалось его реализовать.

Повеселел и Вовчик. Переспросил:

– А что у тебя с Гулькой? Что-то мне кажется она дуется на тебя? Не заходит. Вы ж расписываться вот-вот собирались? Что за фигня?

– Да, есть такой момент. Судя по всему кто-то насвистел, что мы с Мэгги… ну ты понял. Да что «кто-то», подумаешь Бином Ньютона: Инесса видела как Мэгги с Надькой приходили, рассказала Кристинке; та, конечно же приврав, наговорила девкам в «коммуне», те передали, добавив от себя, Гульке… ничего сложного в распространении сплетен в деревне нет. Даже тема у нас на занятиях такая была: «Пути распространения слухов в социуме и методы их использования». Ничего, отойдёт… я думаю. Только вот эта манера, когда вместо «поговорить» просто избегать начинает – меня реально бесит! Ещё Вадим тоже, волком смотреть начал… Вот что – давай-ка и мы слух пустим, что вместе с тобой собираемся уезжать в Оршанск, а всё имущество здесь оставим – пусть Хронов расслабится… или, напротив, заспешит. Лучше если как-то ситуация разрешится до приезда Громосеева.

* * *

– Вот посуди, Морожин, – продолжал Артист, двигая фигуру на доске, – Вот для чего дети? Это тот же вопрос, только сбоку. Вот для чего? «Оставить след на земле»? Что за чушь? Вот Александр Македонский: завоевал кучу стран, истребил немало народу; основал государства, просуществовавшие века после его смерти. А «династии», наследника – не имел. Вернее, прикончили его наследника, как это водится у нас. И что? Кто бОльший след на земле оставил – он, бездетный, или какой-нибудь крестьянин, у которого куча чумазых ребятишек?

– Крестьянин. – буркнул Морожин, склонившись над доской и усиленно соображая. Выиграв один раз, он вдруг оказался обуян честолюбивым желанием наказать своего партнёра по шахматам и второй раз. Кажется, он видел, что захваченный своими разглагольствованиями староста допускает в игре ошибку за ошибкой.

– Вот и ещё раз дурак ты, Морожин! – с торжеством сказал тот, – Александра Македонского знает весь мир, знает тысячелетия, а про расплодившееся потомство сраного крестьянина не знает никто! Ну и кто бОльший след на земле оставил??

– Крестьянин, конечно! – повторил упрямо Морожин, – Македонский твой кто? По сути захватчик и убийца. Чего он такого полезного сделал? Разрушал только…

– Империю он создавал, Морожин! Империю! Огнём и мечом!

– Во-во. «Огнём и мечом». Типа как Гитлер. Тот тоже – «империю»… А хрестьянин тот… он все эти столетия… в смысле и он, и его дети, потомки, выращивал и кормил всех… этих вот, в том числе и завоевателей. Много бы они назавоёвывали, не будь у них чо пожрать? А кто кормил? – хрестьянин. И ево дети. А эти – «завоёвывали»… Так накой они нужны? И за что их почитать? За то что убийцы были «великие»? Да пошли они!.. Твой ход, Андреич. Покурить дай?

– Не дам. Мой ход, говоришь… Ох ты… загнал, значит. Ах ты падла, Морожин…

– Хе-хе.

Наступило молчание. Староста склонился над доской и, судя по всему, в свою очередь стал усиленно соображать, как выбраться из расставленной Морожиным ловушки. Морожин потянулся, с сожалением посмотрел на свой обсмоленный до фильтра окурок в блюдце, и взял с полки за спиной какую-то книгу, принялся листать. Долгое время ничто не нарушало тишину.

В глубине души Артиста, по мере того как он вникал в ситуацию на доске, глухим комом поднималась злость. Этот тупой урод, Морожин, мало того что не как обычно не стал признавать правильность логических построений в речи Артиста, как это всегда бывало, так ещё и хорохорится, какие-то свои «доводы» выдвигает… тупые! Да ещё, кажется, загнал короля в угол, и как не двинь… тут ладья, тут слон. Рокировка тоже не поможет… Сссука! Второй раз выиграет?? Это что же получается?.. В висках знакомо запульсировало, как будто забили маленькие молоточки, начали чуть дрожать нервные пальцы рук, реагируя на выделяющийся адреналин. Ах ты падла! Сын, говоришь, дочь?? След, говоришь, на земле оставить??.. Ты у меня… А если сюда? Нет, падла, тут тоже…

В глубине знакомо ворохнулся Дьявол. Потянулся, взглянул на окружающее глазами пока ещё Артиста.

– «Перед кем ты распинаешься? Перед этим деревенским ничтожеством? Сидит, книжку листает – да он, небось, и читать-то не умеет уже! Разучился. А ты!.. Ты, кто выходил… мог выходить на Большую Сцену как Король Лир, как Калибан или Отелло, понимать и сам испытывать сильные, недоступные мелким человечишкам страсти – сидишь тут, и пытаешься что-то объяснить, доказать этому тупице – и он не соглашается; чуть ли не обзывает тебя?? Он сейчас скажет тебе: «Что, проиграл, Андреич?» – и хихикнет паскудно; и ты, расплатившись с ним сигаретой, будешь знать, что он, именно он, не ты, прав; потому что кто выиграл – тот и прав, чего бы это не касалось, и вообще…»

В висках знакомо стучало всё чаще, следить за мыслями было всё сложнее…

– Во, гляди, Андреич! Вот что у тебя же нашёл! – нарушил молчание Морожин. Он с удовольствием почесался, отставил книгу подальше на вытянутой руке, и щурясь в неярком освещении, с чувством прочёл:

 
               Не дай зиме жестокой извести
               Твой аромат весенний. Влей же счастье
               В какой-нибудь фиал, дай нарасти
               Сокровищу красы до дней ненастья.
               И не считай такой прирост запретным:
               Плательщику ты радость принесешь.
               Сам для себя не умирай бездетным,
               Не раз, а десять раз себя размножь.
               Будь счастлив десять раз своей судьбою,
               Вкушая счастье десяти детей.
               Что, что похитит смерть тогда с тобою,
               Когда ты жив в чертах семьи твоей?!
               Кто так красив, не должен быть упрям.
               Не завещай красы твоей червям.
 

Он захлопнул книжку.

– Вот, Андреич, слыхал! Шекспир, сонеты. Твой же Шекспир, кстати, кого ты всё время, это… цитируешь. Так прям и шпарит:

 
              «– Не раз, а десять раз себя размножь.
               Будь счастлив десять раз своей судьбою,
               Вкушая счастье десяти детей.»
 

– И про собак ты тоже не в курсе! – видя, что староста не отвечает, продолжая сидеть согнувшись над доской, продолжил Морожин, – Что кобелю всё равно какую сучку крыть. Оно может и всё равно, но своё потомство и кобель защищает. Это что касается собаки, а уж волк… иди, попробуй волчат обидеть!.. Так что – неправ ты. Совсем не прав!

Староста поднял голову от доски и загоревшимся взглядом упёрся в лицо Морожина, а

тот вновь взглянул на доску.

– Чо, Андреич, ситуация? Точно, тут без вариантов, сдавайся. Хы.

Тот продолжал молчать.

– Да проиграл ты, Андреич, чо говорить! Давай сигу. Хы. Вот…

Договорить он не успел. Пружиной распрямившийся староста опрокинул его на диван ударом кулака. Хлопнулась на пол шахматная доска, застучали по половицам, рассыпаясь, фигуры.

Ещё мгновение – и Дьявол уже был на диване, вдавливая Морожина коленом, шаря рукой рядом, по подоконнику. Нащупал нож.

– Ты… ыыыыы… чо??.. Андр… – успел только вякнуть вдавленный в диван Костька, когда нож вспорол ему горло. Плеснуло кровью.

– Ааааххрррр…

Дьявол пластал ножом умело и с удовольствием. С каждым ударом, резом отступало ощущение слабости, безволия, отступало чувство неправильности происходящего. Вот теперь всё было хорошо и правильно! Очень хорошо и правильно! И насчёт детей, и насчёт собак, и в шахматы!.. Получи, падла!!

Тело Морожина дёргалось уже в агонии; руки грудь и лицо, и даже колено старосты теперь были залиты кровью. Ему было хорошо…

Скрипнула дверь из дома.

Щурясь, шаркая ногами, обутыми в домашние вязаные тапочки, медленно вошла старуха. В руке она держала мутный гранёный стаканчик, на дне которого оплывал огарок тощей церковной свечки.

– Што у вас тута?.. Пошто шумитя?

Оторвавшись от агонизирующего тела Морожина – у того было жутко, до шейного столба, вспорото горло, – староста шагнул к старухе:

– Баушка, бля! Я вам сколько раз говорил: не входить в комнату, где я, не постучавшись!

– Ко-остя!! – бабка увидела содрогающееся тело Морожина, чёрное от крови покрывало на диване и расползающуюся по полу тёмную лужу.

– Стучать надо когда входишь! – рявкнул Дьявол, одной рукой вырывая у старухи стаканчик со свечой, а второй рукой хватая её за шиворот…

* * *

– Мундель! Сергей Петрович! – гаркнул староста, пройдя в большую жилую комнату дома.

– Здесь я… – отозвался напряжённый голос из-за большой, облицованной кафелем печи. Там, в закутке, дрожал свет масляного светильника. Журналист, по обыкновению, что-то читал. Или делал вид что читает.

– Сюда иди. Поможешь. Эта… половик вон возьми, и полиэтилен. Завернём.

Ничего не переспрашивая, журналист просунулся из своего закутка, пополз на четвереньках в угол комнаты, где в мятых рулонах стоял мутный полиэтилен, снятый с теплицы. Из тёмного проёма комнаты послышалось детское всхлипывание.

– Галя, девчонка пусть заткнётся!

– Тихо, тихо, Верочка, успокойся, всё хорошо, всё хорошо, мама рядом… – послышался шепот.

Ушли. Мундель тащил с собой рулон полиэтилена.

Прошло полчаса.

Снова скрипнула дверь, вошёл Борис Андреич.

– Галя! Сюда иди.

– Иду, иду…

– Берёшь воду, тряпку. И замываешь там всё. Внятно?

– Сделаю сейчас.

– Морожин сегодня приходил, потом ушёл, ты видела. Внятно?

– Да. Ушёл. Видела.

– Бабка… Да, бабка скончалась. Под утро, дура, полезла в подпол – и навернулась с лестницы. ПонялА?

– Да. Поняла.

– Ну, иди, работай.