Текст книги "Крысиные гонки (СИ)"

Автор книги: Павел Дартс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 115 (всего у книги 132 страниц)

За ней в дверь просунулась девочка лет пяти. Это не была дочка БорисАндреевича; его дочка как мышка, старалась не показываться на глаза БорисАндреичу, отцу – хотя в деревне шептались, что никакой он ей не отец: и никогда каких-то хоть чуть отцовских чувств к девчонке не проявлял, и не похожа она на него ничуть, да и откровенно боится «папу». Это была Вероника, невесть откуда дней десять назад появившаяся в доме девочка.

Была она умненькая, хорошенькая; неплохо одетая – видно, что в своё, не в чужие обноски – и… одна. Куда и почему делись её родители, Хокинс не знал, а БорисАндреич не распространялся. Вот так вот просто – появилась в доме маленькая девочка, ещё одна, почти ровесница «дочке» БорисАндреича – и всё. Собственно сейчас, в зимней деревне, не особо-то между собой общались, и появление девочки в семье и доме старосты прошло почти незамеченным «общественностью». Пока что.

Маленькая Вероника постоянно была при жене БорисАндреича, играла с его дочкой, и крайне редко появлялась при нём. А вот тут вдруг просунулась. В ручке она держала обсосанный леденцовый петушок на палочке – не то после мены «с пригорком», не то самодельный: в деревне, у кого был сахар, тоже наловчились делать немудрящие сладости. У старосты сахар был…

– Зоя, где Мундель??

– Боря, Сергей Петрович как ушёл с утра, так и не появлялся… По домам, как всегда. – Кротко ответила та.

– Ага. Как придёт, увидишь – сразу чтоб ко мне. И ещё – тут вот Джимми говорит, ко мне чуть не делегация приходила, насчёт проблем с продовольствием… было??

– Боря, так приходили же… Третьего дня. Эти…

– Не перечисляй, не нужны они мне. Почему… это… не дошли??

– Так ты же и прогнал.

– Я??

– Ну да. Вышел в прихожую – и как гаркнешь: «– По всем бытовым вопросам – к Хронову!!» И опять за компьютер. Помнишь, нет?..

– Нет…

Артист поскрёб отросшую щетину. Или, кажется, правда приходили?.. Вроде было что-то – но очень не ко времени.

– А что вообще со жратвой у нас?

– Сейчас борщ будет готов; мясо, правда…

– Да не у нас, а в деревне! Что говорят?

– Так я, Боря, не общаюсь ни с кем, ты же знаешь… С соседкой если только – она говорила, что плохо… что не дают ничего. И ещё что как бы пенсию ей бы надо за убитого-то сына её…

– Две! Пенсии. Нет, три. Или пять. «На трупах тех пусть вырастет шиповник!..» В Оршанск пусть обращается. Давай, иди к борщу…

Жена его тут же исчезла за дверью, а маленькая девочка, крутившаяся возле неё и с любопытством рассматривавшая «дядю» на миг замешкалась, – БорисАндреич вдруг ловко, потянувшись, словил её за плечо, – она замерла. Он аккуратно вынул у неё из руки остатки леденца на палочке, под изумлённым взглядом девочки критически его осмотрел; затем вытер леденец о её же шарфик и сунул его себе в рот… Девочку же подтолкнул к двери:

– Иди, иди…

Хокинс смотрел изумлённо. Он знал что БорисАндреич страшный сладкоежка; и что, как бы сказать помягче, не сентиментален в семье; но чтоб так… Девочка проводила свой леденец потрясённым взглядом; потом на её глаза навернулись слёзы…

Староста прошёлся по узкому проходу между тахтой и диваном, аккуратно перешагивая через тянущиеся компьютерные шнуры и провода; задумчиво погонял леденец с одной щеки на другую, потом вынул его за палочку, и, держа на отлёте, скомандовал:

– Ты это… Хокинс. Вот что. Ты топай к Хронову, скажи, чтобы сюда шёл. Мигом. Чтоб не шёл – летел!

Альбертик-Джимми поднялся. В общем-то он привык уже, что он, кроме как гейм-партнёр, ещё и на побегушках, и его это устраивало; но сейчас он как-то засомневался:

– Борис Андреевич, чо, прямо вот так вот: «чтоб Харон шёл»? Сюдой? И чтоб не шёл – летел?..

– Ну да. Что непонятного??

– А… а он пойдёт?

БорисАндреич несколько секунд непонимающе-зло смотрел на подростка, потом сообразил: а ведь для этого сопляка Хронов тут действительно «важная фигура» – командует отрядом, вооружёнными пацанами; ходит «в рейды» и приходит из них «не пустым» – а кто есть он, староста? Поставленная прежней властью административная единица? Распределитель работ и собиратель податей? Любая должность держится на авторитете власти; а авторитет власти – на её силе, на способности принудить подчиняться. Власть должна предоставлять плебсу видимые символы себя – повесить там кого, или четвертовать прилюдно… А если сейчас центральная власть кончилась – то и плевать хотели тут на её прежних ставленников; тем более… тем более, что ведь он сам и посылал всех «решать вопросы с Хроновым»! А у Хронова – стволы и «дружина»; так кто сейчас в деревне авторитетней?? Правда, Витька нутром чует, что БорисАндреич – не просто «административная единица», очень хорошо это чует; и до сих пор хвост не поднимал… чёрт побери, так, может быть, «до сих пор»?? Он, Артист, устранился от местных дел; нырнул в этот ВарКрафт как в наркотик – так может уже и… власть уплыла?? И Мунделя нет… Какие-то дела с амбаром, с погребом, с невыдачей пайка жителям… чёрт-те что делается, а он тут…

– Вааааа!!! – совершенно не в тему заревела малышка, до которой вдруг окончательно дошло, что «дядя» вот так вот просто забрал; вернее, у неё отобрал её лакомство, её петушка, которого они с подружкой, с дочкой Зои Михайловны, облизывали по очереди уже второй день… – Тё-ётя Зо-оя!! Дядя у меня петушка забра-ал!!

Артист непонимающе уставился на неё. Ещё миг – и он отвёл ногу, чтобы пнуть маленькую; но перед этим дверь в соседнюю комнату-кухню распахнулась, и жена метнулась, подхватывая девочку на руки:

– Боря!! Не надо! Она… она маленькая, она больше не будет!! – и, испаряясь за дверью вместе с ней, уже бормоча захлёбывающейся слезами девочке: – Никочка, Никочка! Сколько раз я говорила тебе – не ходи в ту комнату, когда там дяди! Не плачь, я тебе потом ещё петушка дам… когда-нибудь…

Артист проводил её взглядом; сунул остатки леденца в рот, похрустел им; выплюнул палочку; и, ещё помолчав, вдруг шагнул к старенькому комоду, выдвинул ящик, и, порывшись, достал оттуда большую тяжёлую пистолетную кобуру на ремне:

– Пошли, Хокинс. Сходим к Витьке сами. Проветримся заодно малость, заигрались мы чуток кажись…

* * *

А у Витьки было чо-то хорошее настроение.

Витька развалился на диване, закинув ноги в носках на стул, и разглагольствовал перед сидевшей перед ним «дежурной сменой»: двумя парнями из своей дружины. Сам-то он в «казарме», куда согнал всех своих «солдат» и обязал там жить, и ночевать, конечно же, появлялся только чтобы раздать указания и оплеухи, назначить дежурных; ну и иногда чтобы попьянствовать с «личным составом»; предпочитая жить по-прежнему у бабки.

Впрочем, в отряде он установил жёсткую дисциплину, наказывая за любой косяк; и сам ночевал у бабки не всегда – а кочевал по Озерью: то у Кристинки в бывшем доме Вовчика, куда подселили сейчас ещё две семьи. Подселили, конечно же, не просто так, а с обязательством обеспечивать топливом, стирать-гладить и готовить жрать. Или ночевал у кого из «солдат» на дому – как он выражался, «с инспекционными целями».

Хронова боялись. Особенно после той памятной «децимации».

А сам он тайно боялся Вовчика; и, в чём он не признавался даже себе, Адельки – чьего пацана, Илью, он так жестоко прикончил с разрешения и благословления старосты. Доходили до него слухи, что бесноватая сучка с пригорка поклялась однажды убить его – и не просто убить, а замочить «с выдумкой и фантазией», как ему сформулировали сплетницы. Он-то, конечно, гордо им заявил, что «таких сук он топил по десять за раз в говне, вместе с их угрозами!»; но для себя выводы сделал… Адельку он боялся даже больше Вовчика, да. У неё, как бы, оснований для ненависти больше и было, ага.

Как-то однажды ему приснился кошмарный сон: что та топит, топит его в какой-то вонючей жиже, а он ничего сделать не может, и лишь пучит глаза и разевает в безмолвном крике рот, захлёбываясь; а вонючая жижа лезет в рот, противно щекотя нёбо…

Проснулся весь в поту, с бешено колотящимся сердцем; в кромешной темноте не мог долго понять, где он и зачем, и куда девалась только что топившая его жестокая сука… и почему пахнет дерьмом; и почему дышать трудно…

Потом уже зажёг фонарик – и всё разъяснилось: «душил» его здоровенный хозяйский кот, какого-то хера решивший спать у него на груди и шее; и чья густая шерсть лезла в рот и нос, затрудняя дыхание; а дерьмом несло от стоявшего в комнате не закрытого ночного горшка, вернее ведра, куда ночью, чтобы не тащиться на улицу, справляли нужду.

Со зла изловил и шваркнул утром кота об стену; а хозяевам, у которых в тот раз ночевал, за западло с горшком объявил наряд – два дня поставлять дрова в казарму… И послушались! – а куда они, нахер, денутся!

– Нормуль, пацаны! – разглагольствовал Витька, вертя по обыкновению в руках свой маузер, предмет зависти всей дружины и символ своей власти, – Всё у нас пучком! Вот так вот и надо дела делать! Хавка есть, тепло есть, формяга!..

Он поднял со стула ногу и полюбовался добротным камуфляжем, предоставленным Аркашей Тузом, – кстати, бесследно сгинувшим из деревни после того памятного гешефта. Камки были не все новые, конечно; а кое на каких виднелись вроде как и застиранные следы крови, или там дырочки, на что пацаны между собой бухтели, что «нам, бля, с трупаков камки дают…» Но себе он, конечно, выбрал новьё…

– Вот. В деревне нас уважают. «На пригорке», бля, боятся!..

Под почтительно слушавшим его одним из бойцов скрипнул стул.

– Я те грю – бояцца! – строго заверил Витька, воспринявший скрип чуть ли не как возражение, – Ссат нас мрачно! Они ж понимают, что нам их раздавить – как муху!..

Опять скрипнул стул; второй пацан почтительно откашлялся. Оба они участвовали в том «походе на пригорок», и потом таскали своих (и Гришкиных) раненых бойцов; так что насчёт кто кого боится, у них были свои соображения – но тщательно скрываемые!

– В натуре говорю! – ссат нас мрачно! Это только этот, комиссар из города, Хотон, из каких-то своих соображений не дал их додавить; негуманно типа, общественный резонанс… а то б!.. Я Гришке говорю – чё ты, в натуре?? Хули вы тут менжуетесь как целки, давай я со своими – усилишь меня своим десятком – и я те через полчаса этого Вовчика голову прикачу как футбол, вместе с башкой того попа! Нееет, грит… сам. А потом Хотон этот влез… Знаете, как Гришка меня уважает!.. – вдруг ни с того ни с сего заключил он.

Пацаны почтительно покивали. С Хароном вообще было лучше во всём соглашаться – а то мог выйти из себя и засадить из своего маузера. Один раз так-то было уже – мочканул навскидку в Леща – чуть ухо не задело! Так потом сам же смеялся: «Я, говорит, Лещь, с этой машинки на сто метров в банку пива не промахнусь; чо ты, думаешь, я в тебя с пяти метров промахнулся?? На испуг я тебя, на испуг!..»

Точно ли «на испуг» или спсиху, никто выяснять не стал, конечно; как и способность Харона попадать с маузера на сто метров в банку пива, – но что он псих, и стрельнуть может, – это все знали…

– Чо молчите?? – Витьке хотелось общения.

– Дров заготовили??

– Да… Да. Вить, то есть Харон – эта, я спросить хотел, – там вот старый дом на краю, он развалился уже; там забор уже разобрали… Может, оттуда брёвен притащить; напилить тут, наколоть – надолго хватит? Чем таскать так-то?

– Это какой дом?.. А, нет! – Витька сразу вспомнил дом на краю села, где в обрушившемся погребе лежал труп Ромы, – Нет, нельзя! Запрещаю! И следите, чтоб деревенские туда тоже не ходили! Брёвна нам эти потом понадобятся! Мы это… блиндаж будем с них строить. Потом.

Пацаны пожали плечами, кивнули – мол, как скажешь…

– Вот… А ты вот, Селёдка, кем был в… «до того как»? – резко сменил тему разговора Харон.

Да. Теперь так и делили время – на «тогда» и «после того, как». После «чего» не уточняли – у каждого это было своё, и со своей даты; общее у всех было одно – «после того как прежняя жизнь кончилась».

– Я… эта… я на стройрынке в павильоне работал, керамическую плитку продавали. Типа менеджер.

– А, продавала!.. А ты, Толстый?

Второй молодой парень, постарше, вполне, впрочем, оправдывавший своё погоняло толстым пузом несмотря на молодость, и столь же одуловатым лицом, сморгнул, помедлил, и выдавил из себя:

– Я инженером по эксплуатации был. Здания. Вернее, комплекса зданий.

– Ого! – поразился Харон, – Инженером!

– Ну, типа, да. Там за техникой следить; чтоб сигналки работали, свет там, пожарная безопасность… Сторожам графики составлять опять же. Ну и вообще.

– Чо, бля, начальником был ох. енным?? – что-то вдруг завёлся Витька, и даже перехватил поудобнее маузер, – Графики-ведомости??

Его негодование ему самому было понятно: он сам в нескольких местах, было, работал сторожем-охранником; ненавидел «начальство», и вот, вдруг, обнаружил одного из бывшего «сословия работодателей» – но теперь уже в своём подчинении.

– Да не, каким там «начальником»?? – испугался Толстый. Его и так порядочно обижали в дружине, «наказывая» за брюхо и вислые щёки; даже как-то отобрали любимую золотую цепочку, с которой прибыл из Мувска, – Так, – тоже на подхвате. Подай-принеси, просто рядом с директором. Меня, собственно, папа устроил.

– Нихера себе тебя «папа устроил»! Чего меня так «папа не устроил»? – проворчал Витька, – Деловой, што ле, папа?

– Ну… так… бизнесом, типа, занимался. Знакомства были…

– Бизнесом – шминдесом… Жили, небось, в коттедже??

– Угу.

– А тут как?

– Так вышло…

Вообще Витьке ещё Мундель указывал, что «надо бы о своих подчинённых всё знать», узнавать путём «дружеского опроса»; и даже, по примеру сержанта в СА, иметь записную книжку с данными на подчинённых, – но Витьке заниматься такой хернёй было влом, и он вот так-то обычно «делал открытия» насчёт своих «солдат». Обычно совершенно случайно.

– Вы-ышло!.. Ишь, пузо наел!..

– Я говорил уже – это генетическое у меня…

– «Генетическое»!.. Иди, нах, сходи, генетический, на улицу, принеси ещё дров, пусть сохнут. На улицу, я сказал!! – мстительно рявкнул Харон на Толстого. Тот понуро вышел.

– Вот чмо!..

– Ага. Ага! – тут же согласился второй дежурный, Селёдка. Почему Селёдка? Что-то от фамилии, не иначе.

И тут же, воровато глянув на дверь, за которой скрылся напарник, зачастил:

– Харон, а, Харон! Эта, разреши обратиться!.. Тут такое дело: соседка наша, ну, сожительница, Томка, она, бля, залазит в наши запасы! Когда не видим. И отпирается потом – но маманя-то знает!.. Вот сука! И ещё – она Мувская, не с Регионов!

– Ну и чо?.. – Витька зевнул. Стукачество-доносительство, клевета и оговоры в последнее время расцвели в Озерье пышным цветом. Городские в подавляющем большинстве своём жители деревни, в условиях потери привычных развлечений в виде тележвачки, в условиях скученности и тесноты, лишившись привычного уровня жизни, привычного быта, сейчас, зимой, когда кроме как по топливу других тяжёлых работ не было, как с цепи сорвались: все стали конфликтовать со всеми, доносить, сплошь и рядом выдумывая вообще уж дикие небылицы – вплоть до «работы соседей на разведку генерала Родионова». До собирания сплетен и доносов большим охотником был Мундель-Усадчий, он записывал их даже себе в особую книжечку; но этот «пропагандист» сам ничего не решал, только через старосту или Витьку; а староста, в последнее время увлечённый компьютерной заразой, тоже всех гнал к Витьке. Вот и стали напрямую к нему…

– Я тоже Мувский. И чо с того…

– …их бы нахер отселить, а?..

– Куда, нах?..

– Ну… хоть к этим, ну, где старика мы тогда вальнули!

Вот суки, а! Ни дня спокойно! – постоянно достают!.. А чо я должен? В их проблемы вникать?? Бля…

– Тамарка-соседка – это кто? Это Дени что-ли мамаша?

– Ага…

– Ты чо, ох. ел, ща, я семью Дени в дом старикана отправлю??.

– А чо. Там пусть… а то эти, там, живут как короли, бля! И нам свободнее будет!

– Совсем дурак? Он на отшибе – там их Вовчик со своими блядями и прирежет! А ты чо думал?? Или взорвёт. Или их семейка этого старикана потравит! Ага, ща я разбежался – Дени семью переселять!.. Сам переселиться не хочешь??

– Это вообще-то наш дом. Бабки, в смысле.

– А мне пох! Ты чо, в натуре, Селёдка, думаешь сейчас кого-то еб. т «чей дом»?? В смысле «на кого записан»? Совсем дурак? Не собираюсь я вникать, чо вы там не поделили… Эта… как его? – уживайтесь! Вот – уживайтесь! А то – этого отсели, тех пересели… Чтоб поменьше жаловались – меньше домой бегай, понял??

– Понял, Вить, понял… – парень сообразил, что так ничего не выйдет, и решил зайти с другого бока:

– А эти, ну, в доме на краю, старикана семья – чо они, в натуре, как баре! Без подселений?..

– Там и так народу дохера – все эти их родственники!.. – в последнее время, после того, как БорисАндреич стал нагло переправлять все хоз-быт-дела деревни на Витьку, тому поневоле пришлось маленько начать разбираться в быте деревни.

– Так они – нафига? От них же никого в дружине нету! И этот – здоровый лоб, зять ево, старикана того, – ходит, так… в глаза не смотрит! Какую-нибудь херню думает!!

– Ну и чо?? – разговор Витьке стал надоедать. Нет чтоб про баб потрепаться, или там из кино чо вспомнить – какая-то херня! – У нас тут половина кого ходит – и херню думает! На другую половину. А та – на эту. И – друг на друга. Ху-гы. И чо теперь??

– Замочить их. – глубокомысленно посоветовал пацан, – А чо? Чо их оставили-то? Тоже надо было вместе со стариканом – и замочить!

– Всех?

– Всех, ага.

– Ты мудаг, Селёдка! – Витька, всё так же, с ногами на табурете, полулёжа, прицелился дежурному в лоб, и тому явно стало нехорошо – Харон хоть сейчас, вроде, и в норме, не обдолбанный, а вдруг решит попробовать свою меткость…

– Бам! – Витька чуть подбросил маузер, изображая выстрел, – Знаешь, почему мудаг? Потому что не соображаешь! Вот наступит весна. Надо будет всякую херню, которую щас лопаем, сажать: картошку там, горох… морковку. Кто будет сажать? – ты? Я, может?? Хер там – мы территориальная оборона, а я – её командир! И копаться в земле весь световой день будут они – неблагонадёжные! Вот и хорошо, что их много! – будет кому вкалывать! А мы их будем пасти! Понял??

– Ага. Понял! – Селёдка восхитился командирской прозорливостью.

Он не знал, конечно, что некоторое время назад сам он, Витька, на «совете» предлагал «всех, кто не с нами», то есть из чьих семей пацанов в дружине нет, потиху перемочить… БорисАндреич промолчал, Мундель Витьку высмеял, а юрист Попрыгайло тогда ему и растолковал внятно «политику партии»: что в будущем году как в этом не будет – что «все пашут». В следующем сезоне толпу, говорит, поделим: на «чистых» и «нечистых», на кшатриев и париев, а сами заделаемся, типа, браминами!.. Витька этих аллегорий не понял нефига; но сообразил, что чтобы что-то жрать было – нужно чтоб в поле кто-то работал. Вот они, «неблагонадёжные», и будут работать! И больше вопрос о том чтоб «всех лишних перемочить» не поднимал… Вот и сейчас пригодилось: объяснил дураку почему «нельзя» – ишь, как с уважением смотрит!.. А ты думал… Управлять целым населённым пунктом – это тебе не хухры-мухры, тут соображать надо!

Витька почувствовал удовлетворение.

Вообще, бля, на меня всё повесили, нах! Я тут всё решай! А сам, бля, с Кристинкиным братаном в солдатики играется, как ребёнок, бля! А я тут тащи всё…

Как будто подслушав его мысли за дверью послышались негромкие голоса; потом дверь скрипнула, и появился – вот он, собственной персоной: староста БорисАндреич!

Витька непроизвольно убрал ноги с табурета и сделал попытку встать. Потом, правда, передумал; и остался сидеть, только подобрав ноги в вязаных носках; да маузер отложил в сторону. А то как-то очень уж по-школьному получилось бы – типа вошёл учитель, ученики встали… Надо как-то это, рейтинг свой соблюдать, да. При подчиненном в особенности. Хотя на душе и стало нехорошо. Собственно этого визита он давно и ждал, и боялся. Как раз с той ночи, как не глядя дал Аркаше Тузу подчистить общий погреб и амбар. А сам… сам тогда, в эйфории от полученных игрушек: маузера вот и бинокля, да от новой формы, расслабился, закинулся подогнанными так «во-время» Аркашей таблеточками, и… и не усмотрел, не проконтролировал. Ну не мог же Витька, в самом-то деле, знать, что Аркаша аж две фуры пригнал, да со своими грузчиками! Думал – ну, приехал на газельке или на зилке, сколько он там выберет?.. Пусть грузит – херня! Там много, никто и не заметит; а заметят – скажу «не ваше дело!» – и во, маузер в рыло!!

Кто ж знал, что сука-Аркаша такой шустрый окажется…

В общем, этого визита Витька побаивался…

Собственно, если бы не Селёдка, Витька бы и встал. Чёрт его знает… Одно дело в спокойной обстановке думать там всякое: что он «сам по себе», или там что «почти самый главный», и даже «да за. бал этот староста!»; однако ж в присутствии БорисАндреича все эти мысли быстренько, как дым от шмали в воздухе, растворялись, уступая место какому-то животному страху. Перед БорисАндреичем. Не. Перед тем, кто вошёл в облике БорисАндреича – Витька кишками чувствовал, что что-то «в БорисАндреиче» «сидит», и когда «оно» «выглядывает»… Оооо, нафиг-нафиг!

– Привет, Витя! – поприветствовал его староста, – Сидишь? Сиди-сиди!.. – как будто заметил его попытку встать.

– Я вот с Хокинсом решил зайти, тебя проведать… Да, мальчик пусть пойдёт погуляет…

Витька мотнул подбородком, и Селёдка скрылся за дверью. Хокинс тоже не появлялся, были они теперь с БорисАндреичем в комнате одни. Как-то даже проще стало – не надо было что-то из себя изображать… И потому Витька особо не переживал, что голос его дрожал:

– А чо?.. мы ничо. Ага, сидим вот, базарим. Эта… дела планирую.

Борис Андреевич был в той самой куртке – тёплой, полувоенного покроя, что в своё время на дороге сняли с таможенника. Хорошо тогда взяли – шоколад, сгущёнка. И курточка хорошая, тёплая, зимняя – правда, с белесым пятном, где бабка кровь застирывала потом. Только её БорисАндреич так и забрал. Вот так вот по-простому – забрал и всё. Без объяснений. Да пох, в общем-то – у Витьки теперь классный натовский бушлат. Не хуже этой курточки. Вон висит… Витька дорожил им, потому не весил в прихожей – могут, могут, суки, и спереть; свои же; и потом хоть расстреливай всех – концов не найдёшь; были в дружине уже пре-це-ден-ты… А бушлат хороший, почти новый.

Оно и мыслей-то таких не было – так, мельком прошелестело что-то в голове при виде такой знакомой куртке на старосте, – но, чёрт побери, как-то передалось ему, что ли? – он тут же уставился на военный бушлат на стене, потом перевёл взгляд на Витьку, на штаны.

– Витя, а я и не заметил. Ты, я гляжу, приоделся опять? Где взял?..

– Ээээ… – Витька лихорадочно соображал, – Да где… Да там же…

– «На дороге»?

– Ну да… то есть нет! – Витька успел сообразить, что объяснять при каких обстоятельствах он вдруг обзавёлся двумя десятками комплектов формы будет затруднительно, – Так… подогнали!

– А кто «подогнал», Вить? – продолжал допытываться староста, и тут же заметил лежащий на диване рядом с Витькой пистолет, – А это что?

– Маузер!.. – глупо сообщил Витька.

– Я вижу, что не аркебуза! – поморщился на глупость Борис Андреевич и взял пистолет в руки. Повертел, прицелился в окно; продекламировал:

 
– Тише, ораторы!
Ваше
слово,
товарищ маузер.
Довольно жить законом,
данным Адамом к Евой.
Клячу историю загоним.
Левой!
Левой!..
 

– Занятная вещица! – староста колупнул ногтём то место на патроннике, где дырка была заварена, потом грубо зашлифована; поднёс пистолет к носу, зачем-то понюхал:

– Ты его что, подсолнечным маслом смазываешь, что ли?..

– Когда как… Когда и подсолнечным.

Староста бросил пистолет обратно на диван; кивнул:

– Я всегда знал, что ты дурак, Хронов!..

Витька только сглотнул. Сейчас, без посторонних, ему были пох БорисАндреича «определения». Он беспокоился только за амбар и за погреб. Вот принесло его!.. Нет бы потом… потом, когда нибудь!..

Когда «потом» Витька сам себе сказать не мог; собственно, он понимал, что пропажа откроется; но в силу наплевательского отношения к жизни как-то предпочитал думать, что если «потом», то «оно само как-нибудь рассосётся!» Потому и посылал нах все эти «делегации» что «есть нечего!..» Кого это волнует! Но вот старосту, БорисАндреича, не пошлёшь… Может, он не потому и пришёл?.. Может, так…

И потому Витька охотно поддержал разговор – да о чём угодно, лишь бы не о пустом амбаре и погребе!

– А чо дурак-то, Борис Андреич?.. эээ, Хозяин! – он помнил, что БорисАндреичу нравилось, когда его Хозяином называют; прошлый раз, наверно, только из-за этого Витьку и не запорол ножом!..

– Смазываю же!

– Нельзя подсолнечным, дебил! Моторов, что ли, в деревне мало, отработки слить не можешь, кретин? Впрочем, что с тобой говорить… не за этим я здесь. Пошли-ка в амбар сходим. В погреб. Одевайся давай.

Витька обмер. Вот оно… Бляяяя…

Одеваясь, натягивая сапоги; всё пытался сообразить, как отмазываться… За всё это время ведь так и не придумал…

Оделся. Подпоясал бушлат хорошим, милтековским ремнём; повесил через плечо обшарпанную деревянную кобуру с маузером. Заметил, кстати, что и у старосты куртка топорщится, и видна из-под полы кобура Антонова Стечкина… ой, бля, что будет!..

Проходя через комнату, где ютились возле печки «все остальные» – сама бабка, её родственники с дитями, воровато глянул не видит ли БорисАндреич, и сунул в карман прямо из кастрюли несколько холодных вчерашних картофелин. На край – подумалось – в схрон. Где отсиживался осенью, когда так-то вот староста бушевал… Хотя сейчас там всё снегом засыпало…

– Ключи взял? – сразу отрубил зыбкую надежду протянуть время на «забыл ключи» староста, – Я, Вить, тебе при себе велел держать, помнишь?

– А? Ну да, ну да, взял…

Чёрт. Зачем сказал что взял. Надо было сказать, что потерял. Ну и – что кто-то нашёл, и «всё украл»! Хотя сам понимал, что со старостой такая детская отмазка не пройдёт…

Похрустывая снежком, посматривая по сторонам, дошли до «площади», как теперь называли площадку рядом с бывшим правлением, бывшей конторой, бывшей общагой коммунарок – теперь казармой «дружины». Над трубой лениво вился дымок. Дежуривший у входа боец, заметив их, юркнул внутрь – явно с шухерным «Атас, братва, Харон со старостой!..»

У большого трёхдверного туалета на краю «площади» открылась дверь, появился ещё один… боец, бля. Лениво зевающий, и по пути к дверям казармы застёгивающий ремень на штанах. Увидел их, тоже поспешил укрыться в здании.

Но в казарму заходить не стали, направились к амбару и погребу.

Возле дверей Витька долго раскидывал ногами снег, тянул время – двери давно не открывали.

– А что, Вить, у тебя общественное добро никто не охраняет?.. – наблюдая за его манипуляциями, спросил БорисАндреич.

– Охраняют! – заверил Витька, – Щас у них эта, пересменка. То есть… смена охраны.

Охрану он давно снял – нечего было охранять.

– Ага… Ну давай, открывай, что ты возишься?

Наконец замок щёлкнул, открываясь. Витька вытащил его из петель, потянул дверь. Зашли в тамбур, зажгли фонарики. Во входную дверь за их спинами просунулась мордочка Хокинса. В голове у Витьки был форменный сумбур – чо делать?.. Открыли ещё одну дверь. Пахнуло запахом гнилой картошки, кислой капусты, ещё какой-то дряни.

Фонарики осветили обширное помещение: решётчатые дощатые загородки под корнеплоды, смятые вонючие сетки-мешки в углу, множество осклизлых капустных листьев. Кучка вялой свеклы в углу.

И всё.

Прошедший вперёд староста оглянулся:

– А где всё, Витя? Где, чтоб ты сдох, урожай??

Витька, пятясь спиной к выходу, лапая болтающуюся на перевязи кобуру, выпалил:

– Укр-али!! Ах, суки!!! Обокрали, бля! Я щас всю дежурную смену!..

– Я сейчас тебя самого, подонка! – Борис Андреевич рванул пуговицы на куртке, собираясь достать пистолет.

– Украли!! – заорал Витька, кидаясь на улицу; сбив по пути с ног Хокинса, и помчался по протоптанной дорожке. Прочь, прочь; хорошо что картошки взял; в лес, надо будет отсидеться!..