Текст книги "Крысиные гонки (СИ)"

Автор книги: Павел Дартс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 132 страниц)

– Угу. Скотина.

– Вот пусть и чинит.

– Ясен пень. Я ему уже предъявил. А он: давай, говорит, я новый куплю. Скажи кто сделать может! Нету, говорю, в деревне, Рома, лишних туалетов, никто не продаст; не завезли в этом месяце! Так что не выгибайся, и чини этот!

– Ладно-ладно, Вовчик, не заводись. Понятно, что тот туалет тебе дорог как память детства и как образец древнего зодчества, хы! Эта… Я к тому, что наедьте на него, чтоб виноватым себя чувствовал; чтоб не вздумал на вас волну гнать… А потом сами же и почините. Может быть.

– Да пошёл он!..

– Одежду «на выброс», запомнили? Ножи… ну, это само собой. Фонарики. На голову что-то. Обувь. Перчатки рабочие есть? Хорошо. Перекусить что. Вот. Ну чо?.. До вечера, соседушки-разбойнички?.. И не загоняйтесь так – или мы их сейчас, или они нас завтра-послезавтра…

– До вечера, Вадим.

– До вечера, гражданин атаман.

– Хы, – Вадим встал, ещё раз выглянул в окошко, – Хрен бы я стал вас привлекать к этому делу, моги я один справиться. Может быть и один бы справился, да. Но… Могут быть разные непредвиденные обстоятельства, когда три человека надёжней чем один, причём на порядок. Если б мои прежние сослуживцы… Но большинство себя окромя государевой службы не видело, и дорожки с ними разошлись… – он вздохнул, кивнул прощаясь и вышел.

– Вовчик.

– А?

– Знаешь, у меня чувство, что Вадим как тот генератор хочет этот автомат тоже себе захапать. Подгребает нас чисто в исполнители. Куркуль.

– Хер ему.

– Вот и я так думаю.

– Ты как насчёт… что придётся людей резать?

– Да никак. Знаешь, полтора месяца назад, наверное, комплексовал бы; а после той «поляны»; после особенно, ну, вот когда я тебе тогда, по дороге, сформулировал своё «кредо» насчёт происходящего – так не особо и переживаю. То есть вообще. Вадим-то одно правильно сказал: или мы их сегодня, или они нас завтра. Лучше мы. Зарежем как свиней.

– А ты свинью когда колол?

– Нет… Но это неважно. На месте разберёмся.

Судьба «весёлых дезертиров с автоматом», ухарей из Никоновки была окончательно решена.

* * *

Вадим ждал их за околицей, ближе к лесу.

Ещё раз поругавшись с Ромой, и объяснив ему, что как хочет, но порушенный нужник пусть восстанавливает, а гадить в ведро в сенях – это, знаешь ли, не выход, друзья вышли из дома, и прихватив приготовленный заранее пакет со старой одеждой и обувью, направились к точке рандеву.

Вечерело.

У Вадима джип был не хухры-мухры, не Патрол какой-нибудь, а затюнингованный УАЗик. Ещё в период кражи генератора на вышке сотовой связи Владимир оценил удобство такого транспорта для сельской местности.

– Шмотки на подменку взяли? Садитесь давайте.

УАЗик проехал по направлению к Демидовке, потом свернул на лесной просёлок, ещё раз, – и устремился к Никоновке. Вадим, в грязном, местами рваном камуфляжном костюме, обычной в деревне одежде, дорогой информировал:

– На улицы, само собой, соваться не станем. Вообще встанем подальше, и огородами. В смысле до огородов, там в кустах пересидим, пока совсем смеркаться не станет – и тогда через огороды к дому. Там осмотримся.

– Сторожат они огороды-то?

– Да. Сторожат, наверное. У них же эти, гастеры шалят. Не так чтобы сильно – так, подворовывают чутка. По дворам и сараям в основном, на огородах пока ещё мало чего взять можно. А вот попозже… чуток попозже и нам сторожить придется, хотя мы и далеко. Хотя, я слышал, гастеры эти и сами посадками занимались, у них у самих… но на всех, наверное, не хватит. Опять же где жить. Дааа, этот кочующий табор для никоновских будет большой проблемой, чувствую я. Если Администрация как-то этот вопрос не решит; в чём я лично что-то очень сомневаюсь. Заметили – участковый уже давно не появляется?.. И Громосеев тоже редко, в последнее-то время…

Так, за разговорами, добрались до места. Переоделись; Вовчик собрал свой довольно громоздкий арбалет, Вадим достал свою короткую помпу, Владимир ограничился ножом. Оглядев его, Вадим хмыкнул, и вручил ему порядочного размера гвоздодёр: «Пригодится!»

Сам он кроме ружья и видимого на пузе под курткой патронташа, забросил за плечи тощенький рюкзак, в котором что-то негромко булькнуло.

– Так. Проверьтесь – «бикалки» на часах, мобильники?.. А то бывает, знаете ли. Ну, двинулись. За мной. Тихо…

* * *

И вот теперь сидели в сарае. Ждали. Пьянка в доме шла своим чередом; периодически компании по два-три человека выходили во двор, курили, сплёвывая, смеялись; пару раз подошли довольно-таки близко, Вовчик и Владимир даже напряглись, но Вадим был спокоен:

– Ша. Ша, пацаны, нечего им тут делать.

И правда, – парни, переговариваясь постояли поодаль, около сарая-свинарника, из которого так по-деревенски забористо пахло свежим навозом и раздавалось уютное хрюканье. Судя по журчанию, справили малую нужду в яму, куда из огороженного загончика стекал жидкий свиной навоз.

Тогда до них донеслись обрывки разговора:

– … нафиг надо! Подкатывал уже, и Николаича подсылал. Щас мы разбежались тут охранять, ага.

– … бу-бу-бу (неразборчиво)

– Да похер нам на обчественную собственность! Сейчас другое время. К нам никто не сунется, а если сунется – мы с Димкой им бошки поотстреливаем! А свои огороды пусть сами охраняют!

– …

– …да не будем! Мы вообще к осени в Оршанск подадимся, фули тут делать? Свиней пасти, гастеров гонять?.. Будем там ДЕЛА ДЕЛАТЬ.

– … этим козам?

– Само собой! Как Гришка будет готов – нам отсемафорите. Съездим. Грохнем козлов, хуле. А из баб заберём кого понравятся. И сколько захотим. (Вовчик толкнул локтём Владимира, тот не ответил, внимательно слушал) – Только, хы, мы с Димкой сами, первые выбирать будем! Раз вы нас подтягиваете, для поддержки ваших штанов, хы! А на Громосеева – насрать… Ну чо, пошли, что ли? Как думаешь, Олька сёдня…

Голоса удалились в сторону дома.

– Вовремя мы, – шепнул Вовчик. Владимир только согласно кивнул, но в темноте этого не было видно.

Ждать пришлось ещё долго. Гулянка не унималась. В раскрытые двери, занавешенные только лёгкой тканью от мух, доносились пьяные голоса, бренчание гитары («Гитару, блин, не взял из дома… – подумал Владимир, – А в деревне-то самый тот инструмент, покруче айфона»), негромко играла какая-то попса, явно с чего-то на батарейках, потому что света не было. Один раз там, в доме, даже грохнул выстрел, – но никакого продолжения не воспоследовало, только что в соседних дворах лениво залаяли собаки. Старый пёс во дворе не отреагировал вообще никак. Гулянка шла своим чередом. Наверное это было в порядке вещей.

Отсидев и отлежав бока на брикетах топлива, друзья и Вадим, наконец, подсвечивая себе фонариком с запасливо поставленным Вовчиком красным светофильтром, спустись вниз. Выглянули из дверей. Пахло свежестью. Сонно и размеренно хрюкало в соседнем свинарнике, время от времени слышалось хлопанье крыльев и приглушенное кудахтанье из курятника. Хотя уже была ночь, и на затянутым облаками небе не подсвечивали даже звёзды, от длительного сидения в темноте зрение немного адаптировалось, и кое-что рассмотреть можно было. Ориентиром служила приоткрытая слегка освещённая изнутри дверь дома. Подобравшись к неплотно прикрытой двери сарая, не выходя, огляделись.

Пса во дворе не было, видимо убрался в пролом в стене ветхой сарайки-курятника, служившей ему будкой. А в доме вроде как и не собирались расходиться.

– Это хорошо ты придумал, с красным светофильтром… – заметил шёпотом Вадим.

– Ну да, – откликнулся польщённый похвалой Вовчик, – Ночью, на спецоперации самое то.

– Спецоперации… Пацаны.

– Ещё хорошо кусочек сахара сосать. Обостряется ночное зрение.

– Теоретики, бля.

Вадим повозился в темноте, опять что-то негромко булькнуло в рюкзаке; шёпотом чертыхнулся наткнувшись на какую-то железку.

– И что, есть у тебя сахар? Ну, давай, что ли.

В это время Владимир, подсвечивая едва различимым красным же светом своего фонарика – не через фирменный, как у Вовчика, а через самодельный, из красного двойного скотча, светофильтр, обследовал стоящий около дверей агрегат, накрытый заботливо брезентом.

– Что это, Вадим? – заинтересованно спросил в углу Вовчик.

– Где?

– Вот, – мазнул красным свет.

– Это… это весы. Старые очень, рычажные.

– Господа, я мотоцикл нашёл! – послышался шёпот Владимира, – тут вот, под брезентом. Судзуки.

– Господа в Париже! – тут же откликнулся Вадим.

– «Товарищи» – слишком по-старорежимному. Не «подельниками» же вас звать. Вадим! Если всё получится – заберём мотоцикл?!. – у Владимира прямо загорелось, когда он увидел прекрасный агрегат. Снял с подножки, качнул – в баке плеснуло, – бензин был. Это же, наконец-то, автономность в перемещении, то, чего последнее время так нехватало, из-за чего и поездка к Виталию Леонидовичу всё откладывалась.

– Ещё чего. И вообще. Не исключено что и так домой вернёмся, если эта кодла тут на всю ночь задержится. Или если их там больше четырёх останется. И вообще. Посмотрим по обстановке.

– Не, – шепнул Вовчик, – Не станут же они всю ночь гулять, не двужильные же… Вадим!

– А?

– А у них что, с подселением-то? Кто ещё в доме живёт? Ты в курсе?

– В курсе, в курсе. Бабка только, Фёдоровна. Дельная бабка, вишь у одной-то и какое хозяйство. Но она у соседки ночует, не выносит этого гама. Говорят. А подселённую семью парни прогнали как приехали.

– Вот так вот – просто взяли и прогнали?

– А хули ж. У них ведь автомат, чё бы не прогнать. Они сейчас тут власть. Почище Громосеева.

Помолчал и добавил:

– Взяли и выгнали. Влёгкую. Вот так вот сейчас, да.

Снова помолчал, и снова добавил:

– Надо бы мне этого аблаката, что ко мне подселили, тоже выгнать нах. Ибо задолбал. Ну, на эту тему мы подумаем…

– Вадим! Вроде как расходятся!

И верно. Из дверей сарая было видно – в тёмный двор никто не вышел, зато за домом, со стороны улицы, послышались пьяные голоса, гомон и гогот, стукнула дверь, – компания выбралась на деревенский «проспект», с другого, с «парадного», не дворового выхода. И теперь стояли сбоку дома, за низким штакетником-оградкой с калиткой и воротцами; гогоча и болтая по пьяному делу бессвязно и громко, чуть не на всю улицу:

– … не, ты прикинь! … – а полкан мне и говорит: вы, грит, ефрейтор Селиванов, теперь получаете звание сержанта – через одну ступеньку. И смотрит… А я ему вместо «Служу…» и всё такое, грю: «Ой, спасибочки, всегда мечтал иметь три сопли на погоне!»

– А-ха-ха-ха!

– И чо он?

– А чо он сделает?? Мы с Димоном всю роту держали… Белый ещё, но он с Оршанска, туда подался. Чо бы он мне сделал?? На губу посадил? Да я… мы…

– Ну мы пойдём?..

– … аха. Завтра. Не, ближе к обеду. Выспацца же надо…

– Да не закрывай. Кто сюда сунется? Мы ж башку отстрелим!

– Ы-хы-хы.

– В части держали, и тут держать будем. Будьте с нами, пацаны, с нами не пропадёшь!

– Димочка, зайчик, ты такой сладенький, такой красивенький в этой форме! – это уже женский, девичий голос.

– Хи-хи-хи. Ха-ха-ха. А ты его оближи! – другой женский голос.

– Димка! – почему-то старушечий голос, – Перестаньте барагозить! Вы всю улицу перебудите!

– Ща, бабу-у-уль… – совсем пьяный голос, – Чо, жалуюцца?.. Мы ж их… ик! … ахраняем! К ним жи ни один чурка…

– Дим! Димыч! А может наловить чурок, вот как давеча, да подарить соседям, по паре, для сельхозработ!

– Ик!.. Идея!

– Хихихи… – голоса стали удаляться по улице.

– Сейчас проводятся и вернутся, – шепнул Вовчик.

– Дааа… – это Вадим.

– Вадим! – это Владимир, шёпотом, – Они вроде как без ствола пошли! Ствол в доме.

– И что?

– В доме, кажется, никого не осталось. Проберёмся сейчас в дом…

– И что?

– Заберём ствол – и резать никого не надо! Без автомата они кто? – никто!

– Типа, слазить, УКРАСТЬ?.. – Владимиру показалось, что в голосе Вадима мелькнула издёвка. Лица не было видно.

– А что, «украсть» – непочётно, почётно с трупа снять?? Непременно зарезать??

После некоторой паузы Вадим в ответ яростно зашептал:

– Вот что! Вот что, пацаны! Будем делать как я сказал! Как задумано – дождёмся пока уснут; они сейчас пьяные, на это максимум полчаса как вернутся – вот тогда и пойдём! Не раньше, ясно! Дело и не в том, что стволы, даже не столько в стволах дело! Надо себя поставить, потенциальную угрозу ликвидировать, ясно?? И… Сколько их пошло, сколько и кто в доме остался – мы не знаем! Ты их видел?? Может они ствол с собой унесли, и даже наверняка!

– Ну так спрячемся в доме – и по возвращении, с эффектом внезапности!.. – поддержал друга невидимый в темноте Вовчик.

– Мин синен яротам! Вот что!! – шёпот Вадима стал совсем яростным, – Вы, кутак баш, йоп вагон ишигин! Вы сюда со мной пришли, и потому не выступай, малай, эркек-бала!

Шёпот Вадима был настолько злобным, что оба друга поневоле замолчали. Наступила тишина, нарушаемая только отдалённым пением соловья, таким красивым, что заслушался бы, не будь ситуация крайне нерасполагающей к восхищению звуками природы; да в курятнике ворочались сонные куры.

– Вот. Идут назад, – наконец, после продолжительного молчания шепнул Вовчик.

И правда, по улице кто-то вернулся, негромко беседуя; но нельзя было понять кто, и даже сколько человек. Хлопнула с улицы дверь. Наступила тишина. Через некоторое время мелькнула около двери, в окне, тень, видимо с керосиновой лампой в руке; скрипнула, закрываясь, дверь во двор, что-то изнутри негромко железно лязгнуло, и наступила тишина окончательно.

Друзья, подавленные вспышкой ярости Вадима, не произносили больше ни слова. Время, казалось, тянулось бесконечно.

Наконец во тьме ворохнулся Вадим, мелькнул светящийся циферблат часов, и послышался его голос:

– Ну, всё. Выходим. ПотИху, за мной.

Чуть скрипнула дверь сарая, и троица просочилась на улицу.

Всё было спокойно. Собака не подавала признаков жизни. Гуськом, один за другим, проследовали к двери дома, опять замерли, напряжённо осматриваясь и прислушиваясь. Никого и ничего. Никоновка крепко спала, очевидно крепко спали и в доме. Вадим отдал ружьё Владимиру, и, взяв у Вовчика фонарик с красным светофильтром, посветил на дверь. Обычная дощатая деревенская дверь, крашеная синей – почти чёрной в свете фонаря – краской, с внутренним замком.

– Эта… – снова послышался голос Вадима, – Пацаны… не обижайтесь. Делайте что скажу, и всё будет якшы.

Друзья промолчали. Обстановка как-то не настраивала на выяснение отношений.

– Давайте-ка… – продолжил он, – Вовчик! Ты со своей дурой… Взведён? Ага, встань за углом, следи за калиткой на улицу. Смотри не шмальни случайно! Володь, посвети мне… – в руках у него, освещённые красным неярким светом, появились некие пластинки и стерженьки с крючочками. «Отмычки» – понял Владимир.

– Хотя ладно, я так… – Вадим взял фонарик в зубы, и склонился над замочной скважиной. Прошло несколько томительно-длинных секунд, и он толкнул несильно в дверь кулаком, выпрямился, вынимая из зубов фонарик:

– Не, не на замок заперто… Крючок, скорей всего. Ну, это ещё проще…

Он потянулся, одной рукой зашарил по верху двери, другой доставая из кармана моток жёсткой проволоки:

– Ну-ко, Володь, посвети…

Через несколько минут запор на входной двери был преодолён; за дверью негромко лязгнуло, и дверь приоткрылась на щелку. Все замерли, в тишине и напряжении лязг показался оглушительным, – но никакой реакции не было… «Надо дома что-то понадёжней крючка на вход поставить…» – подумал Владимир.

– Парни, сюда идите; Володь – Вовчика сюда…

Три тени, чуть не соприкасаясь головами, сдвинулись у отпертой двери дома. Послышался шёпот Вадима:

– Балалар… Ребята! Последний раз – и входим… Идём внутрь я и Володя вот. Ружьё возьмём с собой, ибо мало ли что. Вовчик! Ты на улице, во дворе то есть. Смотри за калиткой, за соседским домом, за двором… Если что… Дверь мы оставим открытой, просто войдёшь – и отсемафоришь нам. Ну а если… если «цель» одиночная – по обстановке…

– Арбалет.

– Ну; я ж говорю – по обстановке. Бди, эта, внимательно! В оглоблях не спим… Да не трусь, всё будет якшы.

– Я не трушу.

– Херой, бля. А я вот – трушу! – внезапно шёпотом признался Вадим, – Потому што и в Чечне самому людей резать не приходилось. Но, полагаю, не сложнее чем баранов, хотя и опасней…

Парни молчали. Он продолжил:

– Значит так: входим… осматриваемся. Если оружие, и на виду – изымаем. Субъектов… Да, субъектов – ножами. У тя какой, не глянул я…

Владимир молча внёс в красный круг света от фонарика руку с уже зажатым в ней ножом: «вишней» из Вовчиковой коллекции. В войну им наши фашистов резали, нож, как говорится, себя зарекомендовал…

– Ага… Не, сейчас убери, руки свободны должны быть, выронишь, не допусти аллах. Эта… Значит, лучше – в горло… Рот и нос зажать сперва, чтоб не крикнул… – шёпот Вадима стал хриплым, сел голос, – И чтоб это… без комплексов всяких. Если, эта, очко вдруг задрожит – вспомни как нас на поляне убивали… Вспомнил? Вот. Эта, по сути, те же самые – только «в начале пути». И про девок вспомни. И про Гульку… – голос его прервался, он поперхал, и продолжил:

– Значит, внутри, как войдём – только жестами… На меня поглядывай. Эта… в горло если всадил – не выдёргивай сразу, а режь, чтобы не дыхло перехватить, а, главное, сонную артерию – тогда быстро. Прижмёшь… штоп не брыкался. Если сонную – то это быстро, да, видел я… Эта…

Владимир и Вовчик молчали.

– Если в грудак – то цель в сердце. И… эта. Не шпигуй, а всадил – и проверни с наклоном. Видал на старых документалках, как учили штыковому бою, уколу штыком? Не «туда-сюда», а «туда – проворот – сюда»… В лицо, значит, не смотри… Как наш снайпер в Чехии говорил – я, грит, не в человека стреляю, а в пуговицу на его форме.

– Пошли, Вадим. Знаю я.

– Знает он… малай. Каждый суслик в поле агроном. Слушай давай. Я потому сейчас, не раньше говорю, – чтоб в голове непосредственно «перед» уложилось, а то ведь вылетит всё из головы-то… Хорошо б не с мозгами… Зачем мне зять без мозгов-то, хы… Ну, всё – Вовчик… понял. Володь, подсвечивай в пол, – Он снял с плеча ружьё и бесшумно снял его с предохранителя, – Пошли.

* * *

Нырнули за «тюльку», занавешивавшую вход за дверью. Сени. Или как их ещё называют – «холодная комната», не как у Вовчика, заставленная и заваленная всяким хламом, а чистенькая и свободная, – со столиком в углу, закрытым клеёнкой, на столике чашки, блюдца; рядом вёдра с водой… Раковина с рукомойником в углу у двери, круглые деревенские половички на полу. Дверь с висячим замком – видимо кладовка. И проход в другую комнату – опять дверь. Закрыта.

– Свети давай… – сдавленный шёпот Вадима. Он отставил к стене ружьё. Но эта дверь оказалась ещё проще чем входная – Вадим покачал её – она «ходила» почти на полсантиметра, в щелке был виден крючок. Вадим просунул в щель тонкую, гибкую металлическую линейку, прижав дверь, бесшумно вынул крючок из петли, и, поддерживая его линейкой, чтоб не упал и не брякнул, открыл дверь. Она не скрипнула.

Вновь взял ружьё под мышку. Снова ткань в дверном пролёте. Бесшумно проскользнули внутрь, в тусклом кровавом свете фонаря огляделись.

Видимо – кухня. Большой холодильник у двери, открытый шкафчик со всевозможными баночками и коробочками, стол. На столе нагромождение тарелок с недоеденным, стаканов, чайных чашек. Разит сивухой. Большая печь, оклеенная беленькой кафельной плиткой; Владимир приложил руку – горячая. Чугунки в зеве печи, прикрытом металлической заслонкой. Большая печь, с лежанкой, видимо, задёрнутой занавеской…

А Вадим уже энергично манил его к себе, стоя у прохода в комнату, которая, видимо, служила чем-то вроде гостиной – с диваном, с телевизором в углу на тумбочке, с календарём на стене и россыпью открыточек вокруг него, на стене же. В углу, над телевизором – иконы. То, что в деревне называли «божница» – несколько икон мал-мала-меньше на полочке; в центре одна, видимо, «основная»; всё украшено вышитой тканью и гирляндой, видимо искусственных, пластмассовых, цветов… Диван пуст…

Ещё дверной проём, завешенный цветастыми занавесками, без двери. Из дверного проёма раздаётся сочный храп… Здесь, значит. Рассеянный кроваво-красный луч фонаря мазнул по рамке над дверью: под стеклом какие-то фотопортреты, мальчик детсадовского возраста в мушкетёрской шляпе с пером. У Владимира мелькнула мысль, что очень может быть, что этот мальчик сейчас и храпит там, в комнате; и что этого мальчика, собственно, они сейчас и пришли убивать…

Мысль была не ко времени: дикость происходящего как-то вдруг, внезапно, обрушилась на Владимира: он, успешный студент престижного Университета, сейчас здесь, ночью, в чужом доме, готовится убить своего ровесника. Убить. Зарезать во сне. Своего ровесника, который служил в армии, когда он, Владимир, учился и развлекался за океаном. Чей детский портрет висел над дверью. Или не его портрет, а его отца. Или… да неважно чей!! Он, Владимир, сейчас в чужом доме, и готовится зарезать его обитателей…

Чудовищная дикость происходящего чуть не заставила повернуть его назад, на выход. Как?? Что произошло, что случилось в мире и в жизни, что он, умница, спортсмен и любимец девушек, сейчас крадётся на пару с отставным ментом в чужом деревенском доме, держа руку на тёплой рукояти ножа на поясе?? Что должно было случиться в мире, что он оказался готовым убивать людей, о существовании которых он и не подозревал несколько месяцев назад??

Вадим чёрной неподвижной глыбой на фоне светлых занавесок в комнату стоял и молча, не торопя, ждал его.

Зачем я здесь?? Это была вовсе не трусость, и не попытка «спрыгнуть с темы», как предостерегал Вадим, это было внезапное осознание вопиющей дикости, неправильности происходящего. Чужой дом… неубранная посуда, ещё горячая печка. И гладкая ручка ножа в ладони.

И, когда он был готов чуть ли не повернуть на выход – и наплевать, абсолютно наплевать что подумает и что скажет Вадим! – пришло воспоминание: бьющаяся голая, растянутая негодяями в ярком свете костра Гулька; главарь, с плотоядной улыбочкой расстёгивающий штаны; своё бешенство и бессилие; ощущение ужаса и приближающейся смерти. …И друг Вовчик, с воплем бегущий «в атаку» с какой-то дурацкой корягой наперевес!

Он мотнул головой.

«… я готов на всё. НА ВСЁ, понимаешь, Вовчик! Нету больше никаких моральных запретов, – есть голимая целесообразность…» – вспомнилось им же сформулированная и высказанная мысль. Целесообразность! Выжить. Целесообразно чтобы выжить. И не только самому.

Более не раздумывая, он двинулся к занавешенному дверному проёму, у которого стоял Вадим.

* * *

За занавешенной дверью была большая комната, занимавшая, очевидно, бОльшую часть дома. Вадим вообще выключил фонарик, а Владимир направил и без того неярко-красный луч в пол, и в адовом рассеянном свечении обострившееся зрение позволяло видеть всё до мелочей.

Большая комната была перегорожена вполне городской полировано-зеркальной «стенкой», с изобилием блескучей ерунды за стеклянными дверцами. Кресло у входа, половичок – «дорожка». На кресле – смятая одежда ворохом. Стол, тоже чем-то заваленный. Но в комнате кто-то есть, и явно не один – за полированной «стенкой» слышно чьё-то сопение; а вот сочный, но ещё какой-то «немужицкий», не басовитый храп раздаётся с ещё одного, разложенного дивана у окна.

Как большой чёрный паук Вадим прошелестел по комнате, успев заглянуть в лицо и спящему на диване, и бесшумно скользнув в загородку, за стенку. Через секунды он появился оттуда, аккуратно отставил свою помпу в сторону, прислонив к стене – в руках у него уже был автомат с примкнутым магазином…

Опп!.. И Владимир за это время тоже нашёл кое что: ЕЩЁ ОДИН АВТОМАТ, стоявший в углу, за изголовьем дивана, на котором спал храпящий субъект.

Это было не всё. Там же он, опустившись на колени, нашарил более на ощупь нежели увидел разгрузку, тяжёлую от снаряжённых магазинов; и вскрытый цинк. Он сунул в него руку – тяжёленькие бумажные пачки, в которых прощупывались остренькие носики пуль-иголок 5.45. Ещё пара магазинов, пустых, на полу, возле цинка.

Он вздрогнул, когда рука легла ему на плечо – спящий-то продолжал высвистывать носом рулады. Это был Вадим. Неслышно тот опустился рядом с ним на колени же, приблизил губы к самому уху:

– Что? … там?

Владимир ответил ему так же, почти беззвучным шевелением губ:

– Патроны. Много. Почти целый цинк. Магазины.

– Ещё что?.. Пошарь хорошо… может и гранаты бар?..

– Нет, только патроны.

– Ну, хорошо… – он помедлил, – Давай… как договорились. Твой – вот этот. Там…

– Что?

– Бл…, он не один там…

– …?!

– С девкой… вот бля…

– И… что?

– И ничего. Всё по плану, понял??..

– По-нял.

Только сейчас он вспомнил, что на кресле вперемешку с кителем-брюками армейского комка валялись, кажется, и женские колготки… Чёрт дери!

Но он уже ощущал себя идущей на полной скорости к цели самонаводящейся ракетой; всё, свернуть УЖЕ было немыслимо; сбить теперь его с курса могла только другая такая же противоракета. «Выжить. Целесообразность! Действовать на опережение» – только это уже крутилось в мозгу, и он действовал как автомат, как на соревнованиях – на инстинктах и наработанных рефлексах. Но всё же… Всё же хорошо, что ЭТО Вадим взял на себя. Нет обратной дороги. Нету. Мы или они.

– Как отмашку дам, вот так вот, рукой – считай до пяти, вот в таком темпе: раз… два… три… четыре… на пять – работай его! – прошелестел на ухо Вадим, и неслышно поднялся с колен. Отставил в сторону, к стене, автомат; снял неслышно тощенький свой рюкзак. Поставил туда же. Сунул руку под полу и Владимир увидел у него в руке длинный, чуть не с предплечье длиной клинок. «Старый штык» – мелькнула догадка, – «Немецкий или австрийский. Наверное, таким в деревне свиней колют».

Мысль была неприятной, но уже ничего не решала. Положил фонарик на пол, так, что тот светил в полированную дверцу шкафчика «стенки». Выпрямился. Рука как-то привычно извлекла нож, реплику бывалой «вишни». Мелькнула фоном мысль «за Вовчика»: а ведь другу сейчас, пожалуй, похуже чем мне приходится, во дворе – ждать и прислушиваться…

Вадим скрылся за «стенкой».

Владимир наклонился над спящим, одновременно боковым зрением фиксируя чёрный провал прохода «за стенку», где должен был появиться Вадим.

Вот он появился. Лица не разглядеть. Поднял, и опустил руку, давая сигнал – и тут же скрылся.

– И раз. И два. В лицо не смотреть, да. И четыре. И…

Он, уже не боясь разбудить, выдернул из-под головы спящего парня подушку, так что у того мотнулась голова; набросил её ему на лицо, вжал левой в лицо, сильно, и, одновременно вдавливая лежащего в кровать коленом, воткнул клинок под подушку, под челюсть, где просматривалась шея. Сильно и глубоко, как в мясо, и тут же двумя режущими туда-сюда движениями даванул его вниз, чувствуя, как отточенное лезвие легко взрезает живую, обильно брызгающую тёплым плоть.

Тело под ним вскинулось, но он только сильнее придавил его и коленом в грудь, и всей тяжестью в подушку. Прижал подушку изо всех сил. Он не резал больше, извлечённый нож валялся тут же, рядом; он чувствовал что сделал достаточно, что… а тело парня, жёстко вдавленное в постель, бессильно и бесполезно теперь напрягалось под ним, и подушка, и край одеяла уже были вся пропитаны жидким и чёрным; и жидкое чёрное брызгало на руки, хорошо что руки были в нитяных перчатках; а парень что-то шарил руками, но не мог уже никуда вцепиться, вдавленный в постель, и дёргался под коленом всё слабее, слабее… чувствуя под собой слабеющие толчки, только тогда он стал способен воспринимать вновь окружающее, в первую очередь звуки.

Из-за загородки уже слышался приглушенный хрип, и вдруг отчётливо «А!.. аааа… Диммм…» женский, вернее, девичий голос. И снова хрип.

Тело, придавленное коленом, ещё пару раз вздрогнуло, – и обмякло. Только тогда Владимир почувствовал, что он весь в жидком, весь; казалось что и лицо, и руки по локоть, и грудь, и колено… И весь мокрый от пота. Схватив висящее на спинке кровати полотенце, он стал оттирать лицо, не снимая перчаток, руки; полотенце стало мокрым, он вывернул его и вновь стал оттирать…

Из-за шкафа-стенки появился Вадим. Взглянул на него чёрными провалами глаз – и вновь скрылся. Полотенце уже не оттирало, а, напротив, пачкало. Он взял со стола какую-то тряпку, кажется майку или футболку, ну да, футболку, пахнущую чужим потом, и стал оттирать ей рукава.

– «Всё уже, уже всё» – сказал он себе. Нестерпимо хотелось пройти в сени, где стояли вёдра с прозрачной чистой водой, и, содрав пропитанные кровью перчатки, опустить в них руки… В прозрачную холодную воду. Но он пересилил себя – было ещё не время.

Вновь появился Вадим, подошёл, взглянул на лежащее на диване неподвижное тело с подушкой на лице, всё заплывшее чёрной лужей по простыне и одеялу. Опустился на колени, поволок из-за дивана цинк, выволок; потянувшись, подтащил свой рюкзак. Расстегнул, достал оттуда пластиковую двухлитровую бутылку. Стал совать на её место в рюкзак пачки с патронами. Владимир также присел рядом, ничего не говоря стал помогать. Потом, вспомнив, вытащил из-под дивана же тяжёленькую разгрузку со снаряжёнными магазинами, набросил её на себя, стал заталкивать в свободные её карманы пустые магазины; как раз полез за очередным, подсвечивая себе фонариком, стараясь не вляпаться в натёкшую уже с дивана тёплую лужу, и всё же вляпался, и упустил момент когда вдруг казалось нестерпимо-яркий белый свет чужого карманного фонарика через занавески двери озарил комнату…

* * *

– Ди-има?.. Дима! Что тут… случи… – раздался так неуместный и неожиданный тут старушечий голос. Белая фигура рослой старухи шагнула через порожек комнаты, колыхнулись светлые занавески. Старуха была в белой ночной рубашке до пят, и с наброшенным на плечи платком. В руке у неё ярко светил фонарик, упёршийся лучом прямо в лицо Владимира.

Недоговорив, она вдруг быстро развернулась (свет фонарика мазнул по комнате) и опрометью бросилась назад, в «гостиную» и за ней в кухню. И мгновенно за ней, тигриным прыжком, схватив попутно стоявший рядом автомат, рванулся Вадим. Хлопнула дверь… Через секунду там глухо стукнул выстрел.

Залаяли окрестные собаки.

Перед глазами Владимира ещё плавали цветные круги, он попытался прижать глаза ладонями, но вспомнил что в перчатках, а перчатки в крови. Чччёрт…

Разбуженные собаки всё лаяли, с привизгом.

Колыхнулись занавески на двери, появился Вадим.

– Как ты? Слепануло? Глаза просто закрой, отсидись.

– Валить надо, валить, Вадим, нашумели!!

– Не. Ничо, думаю… – он прислушался. Собаки всё лаяли, но уже без прежнего остервенения. – Собаки щас заглохнут. А по ночи вряд ли кто попрётся сюда что-то тут «проверять». Мало ли пацаны спьяну шалят. А буде попрётся… – он принялся надевать рюкзак, – Буде кто припрётся – покрошим очередями и уйдём. Да не придёт никто. Подумаешь… выстрел. Может спьяну…