Текст книги "Крысиные гонки (СИ)"

Автор книги: Павел Дартс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 132 страниц)

Часть вторая. ЖИЗНЬ НА ПРИРОДЕ

ВТОРАЯ ЖИЗНЬ ЛАВЕРА. ВОЗДАЯНИЕ

– Оружие у тебя какое-нибудь есть?.. – раздумывая, спросил незнакомец.

Они стояли теперь напротив друг друга, и Вовчик в неярком свете звёзд едва различал его лицо. Глаз не было видно, вместо глаз и вместо щёк – какие-то чёрные провалы. Как череп. Видимо, собеседник был очень худ. Но при этом очень силён – Вовчик и сейчас, спустя несколько минут, еле ворочал шеей, – напавший сзади незнакомец чуть не сломал её; а потом чуть не зарезал Вовчика, – тот с содроганием посматривал на длинный, длиной чуть не в предплечье, холодно поблескивающий в свете звёзд клинок, закреплённый в полутораметровой толстой палке, что он держал сейчас горизонтально на коленях – не то копьё, не то японская нагината… ах да, скорее чукотская «пальма»…

Вовчик мотнул головой, чтобы отогнать дурацкие, неуместные в этой ситуации, мысли. А мозг, как загипнотизированный, всё отталкивался от попыток думать о том «как сейчас там, на поляне» и «что же делать», и, с каким-то болезненным любопытством вникал в детали облика ночного незнакомца.

Он был худ, даже очень худ. Видно было, что щёки его ввалились, кожа на лице обтянула скулы. Одет он был в толстый, местами, как было видно даже ночью, рваный свитер; просторные брюки, ботинки с высоким берцем. От незнакомца пахло. Можно сказать, даже воняло – несло той смесью запаха пота, прогорклого жира и лесной земли, какой отличается запах любого дикого животного, живущего не в зоопарке, а в дикой природе.

Кроме клинка на древке никакого другого оружия или снаряжения у незнакомца не было.

Напав сзади, и сразу чуть было не сломав Вовчику шею, и чуть не зарезав; он на паническое Вовчиково «– Не надо!! Не убивайте меня, я вам ничего не сделал!!!» вдруг отпустил его, и даже помог встать. Ощупывая Вовчика своими глазами-глазницами, выражения которых Вовчик не видел, он хрипло спросил его:

– Ты кто?.. Ты что тут делаешь? Кто там стрелял?..

Несмотря на хриплый голос, несмотря на то, что в руках незнакомца, по-прежнему в опасной близости от Вовчиковой шеи тускло поблёскивало длинное лезвие, вопросы прозвучали вполне доброжелательно, – для той обстановки, в какой они сейчас находились.

Мгновенно поняв, что незнакомец, так неожиданно чуть не прикончивший его, «не из тех»; – иначе чего бы ему спрашивать «кто там стрелял», – да и никто бы не смог догнать Вовчика, драпавшего по ночному лесу как попавший под обстрел заяц; Вовчик почувствовал просто громадное облегчение. Такое облегчение, что несколько секунд он просто не мог ничего сказать, а только как рыба глотал открытым ртом ночной лесной воздух. Наверное, что-то подобное мог почувствовать приговорённый к гильотинированию, когда его, туго спелёнанного верёвками, уже положили под гильотину; и он, чувствуя шеей влажную от крови прежних жертв прижимную доску с выемкой для шеи; уже слышит, как сработала защёлка и тяжёлый косой нож устройства падает вниз, на его обнажённую шею… и вдруг застревает на полпути!

– Ну! Говори! Ты кто? – вновь толкнул его незнакомец; и тут Вовчика как прорвало; слова полились потоком, мешая друг другу, образуя кашу из описания произошедшего, бывшего, опасений будущего; он говорил-говорил, перескакивая с пятого на десятое, торопясь; переполнявшие его эмоции мешали излагать внятно; но, видимо, незнакомец что-то понимал, потому что он не переспрашивал, а только понимающе кивал, кивал…

Хлынувшие потоком слова внезапно закончились, и Вовчик поймал себя на том, что как-то беспомощно и уже совсем не информативно повторяет совсем уж бессвязно:

– Вот!.. Надо… Они ж их! Одну – уже! Да!.. Я ж сам видел!.. А там Вовка! Девчонки! Они ж!.. Надо как-то!.. А?..

Поняв, что добавить ему больше, собственно, к сказанному нечего, незнакомец прервал его словоизвержение вопросом:

– Сколько их?

– А… – Вовчик мгновенно замолк, прокручивая вновь в голове, как киноленту, произошедшее на поляне, – Да… Где-то пятеро… Нет. Два… и ещё два. И там один, и ещё… в темноте были… Они двигались всё время. Орали… Эта… Человек семь, да. Или восемь. Может быть, даже девять. Много!

– С оружием?

– Да… – упавшим голосом ответил Вовчик. У него как-то, по мере его собственного бессвязного повествования о происшедшем, вдруг зародилась безумная надежда, что незнакомец как-то сейчас… поможет?? Вдруг возьмёт и решит. Вдруг! Или хотя бы точно скажет: надо сейчас делать то-то и то-то. Потому что делать сейчас сам Вовчик решительно не представлял. Он только знал, что там, на поляне, откуда ему повезло убежать, сейчас эти… бандиты? Ну конечно – бандиты! – убивают его друзей! – внезапно он стал считать и Вадима, и его семью, и девчонок, высмеивавших его не так давно; и даже «пассажиров», эту инертную, занятую только собой массу с чемоданами, своими друзьями… Надо же что-то делать!..

Вот ведь. Буквально минуты назад Вовчик прощался с жизнью, ожидая что его сейчас тут и прирежут; потом всплеск ликования, что незнакомец «не из тех», – и тут же, почему-то, как само собой разумеющееся, надежда, что он поможет… хотя чем?! И с чего бы вдруг?.. Хотя… А если??

– Ружья, говоришь… – незнакомец явно раздумывал.

– Я видел… Два или три ружья. Или даже четыре…

– А у тебя есть какое-нибудь оружие? – снова спросил незнакомец.

– Впрочем… – он оглядел Вовчика в неярком свете звёзд, но Вовчику всё равно показалось, что он видит его очень хорошо. Даже если бы был и полный мрак. Как кошка. Или как волк… – Откуда бы у тебя взялось оружие…

Вовчик с мучительным сожалением подумал, что оружия-то действительно… А те – с ружьями! А у него…

Он переступил босыми ногами и шмыгнул носом. Убежал ведь в чём спал: походные штаны и футболка – и всё… Даже ремень снял, на котором висел всегда НАЗ – носимый аварийный запас, – там много всякой всячины, но тоже… какое уж там оружие… Но на поясе хоть газовый баллончик был… И спец-фонарик в рюкзаке – он бы сейчас пригодился… Даже нож потерял, бросил, когда выпрыгнул из палатки… кажется сразу и бросил, как выпрыгнул. Или потом, когда бежал?.. А фонарик, ну, карманный-дубль?? Ах да, тоже в палатке ведь остался…

Он с надеждой посмотрел в тёмное лицо незнакомца – неужели он ничего не придумает? Ведь там – люди! Вовка! Девчонки!

То ли он непроизвольно сказал это вслух, то ли незнакомец уловил его мысль телепатически, но тот вдруг, как будто отвечая ему, сказал глухо:

– Не бойся, не брошу. По-любому туда сейчас пойдём. И не из-за твоих друзей… Лицо вытри – кровь у тебя течёт от уха, ты её размазал.

– Ага, ага… – обрадованный внезапной новостью, что незнакомец не собирается бросить его в лесу; и даже напротив, собирается идти выручать его друзей, – хотя как это будет выглядеть, Вовчик не мог себе представить; он засуетился, зашарил по карманам; достал носовой платок и приложил к саднящему уху. Ох ты, не оторвал ли его немного; сразу-то и не почувствовал… вся щека и шея были в крови, такая ссадина здоровая под мочкой… – А почему вы… Так? Готовы… это… пойти выручать?

Сказал – и сразу испугался, – а вдруг передумает?

Но незнакомец ответил сразу:

– Не «выручать». Это, знаешь ли, твои друзья. А я с этой швалью посчитаться хочу. Пусть даже это и другая шваль. Подонки… Гады! – дальше он с ненавистью в хриплом голосе произнёс несколько явно ругательств на незнакомом языке; а потом добавил, уже спокойнее:

– И ружьё мне нужно. А у них, говоришь, есть.

– Ага. Да. Ага-ага. – как за последнюю соломинку ухватился Вовчик за решение незнакомца мстить за что-то его, личное, этим подонкам, – Да, конечно! Я вас понимаю. Сволочи! Они. Да!

Он сунул перепачканный кровью платок в карман; ещё похлопал по карманам в тщетной надежде, что хоть складник… Нет, нету, на жилетке остался. Он с острым сожалением вспомнил, что и пиротехника, купленная с Вовкой в «Гекторе», отвезена уже в деревню. Как бы сейчас, ночью, пригодились бы эти… стрелялки-трещалки, имитирующие автоматную очередь; славно пугнуть было бы… Вот ведь… Готовишься – запасаешь, а как понадобится, – оно хрен знает где… и толку от него, значит… – А в боковых? Ага, перевязочный пакет, это пригодится. Потом. Зажигалка Крикет. Недаром их по всем карманам же распихал. Распечатанная на принтере карта… А это… О! Как забыл??!

– Эта… Есть оружие. Ну, типа.

* * *

Как же он, оказывается, далеко убежал! Всё шли и шли, и, казалось, конца этому пути не будет; а ведь когда бежал, казалось, пролетел как на крыльях. Теперь, если бы не незнакомец, Вовчик наверняка бы заблудился, не нашёл дороги обратно к поляне. Хотя и проходил через эти места пару раз, когда тренировался на «пеший драп», но всё не то, не то… Ночью лес выглядел совсем не так, как днём; да незнакомец ещё вёл каким-то сложным, одному ему ведомым зигзагом. Он шёл впереди, довольно быстро и бесшумно; Вовчик старался не отставать, но то натыкался вытянутыми вперёд руками на худую спину под толстым свитером, то хрустел попавшей под ногу веткой или сучком, а пару раз вообще чуть не упал. Каждый раз незнакомец оглядывался, как казалось Вовчику смотрел на него неодобрительно чёрными провалами глазниц, но ни разу так ничего и не сказал.

Вовчик тоже молчал; боясь спугнуть даже не удачу, а тот лёгкий намёк на удачу, что он встретил в ночном лесу этого лесовика, как стал его про себя называть Вовчик; и что тот взялся ему помогать… Впрочем, не он его встретил, а тот его нашёл; и не «помогать», как определённо сказал незнакомец, а решать какие-то свои вопросы. Но это всё неважно, главное, что Вовчик сейчас, в ночном враждебном, как оказалось, обитаемом лесу был не один; что они шли к поляне, что появилась тень надежды на помощь Вовке, девчонкам и семье Вадима, что у незнакомца в руках этот длинный блестящий клинок на древке, и, кажется, он умеет им пользоваться; что незнакомец так суров, целеустремлён и молчалив… всё это внушало надежду, да-да, у Вовчика затеплилась надежда…

Пару раз они останавливались и прислушивались. Потом продолжали пробираться дальше. Вовчик вконец ободрав босые ноги о всякие сучья, сто раз пожалел о оставшихся возле палатки ботинках; и дал себе зарок, что теперь будет спать всегда только не разуваясь… и не снимая пояса с НАЗом, не расставаясь с ножом и с фонариком. И со спец-фонариком, оставшимся в рюкзаке. И с пневматичкой «Кроссман», оставшейся в деревне. И с топором или сапёрной лопаткой. Вот что стоило перед выпрыгиванием из палатки прихватить с собой и лопатку!.. Рядом же лежала. А он ещё и нож потерял…

Опять наткнулся на спину впереди идущего незнакомца.

– Тссс!.. – он поднял руку не оборачиваясь. Где-то, как казалось уже не далеко, послышались голоса; какое-то утробное рычание; приглушенные крики, гвалт, – и… и, кажется, голос Вовки! Точно!.. Или нет? Вовчик только хотел поделиться своими наблюдениями с лесовиком, но тот, оглянувшись, поднёс палец к губам, призывая к молчанию, и вновь двинулся вперёд, забирая, как показалось Вовчику, значительно вправо от направления звуков.

Они прошли ещё немного; стал виден ярко пылавший костёр; теперь с направлением всё было ясно; теперь и незнакомец впереди шёл намного медленнее – когда уже совсем неподалёку на фоне невнятного гомона и, кажется, рыданий, плача, громко щёлкнули выстрелы.

Ударили выстрелы, и тут же раненым медведем отчётливо заревел Вадим:

– Зуля, беги!! Зуля, беги отсюдааа!!!

Вовчика как подбросило, он непроизвольно ломанулся вперёд, чуть не сбив с ног остановившегося лесовика; и тот прихватил его за руку, сильно дёрнул вниз, и они оба упали; незнакомец опять подмял Вовчика под себя, и, держа его за горло, душно, отвратительно воняя пропревшим свитером, торопливо зашептал ему в ухо:

– Лежи! Лежи, не вставай! Я что сказал!! Слушай меня! Меня слушай. Даже если… Меня слушай!! Даже если их там сейчас будут убивать, даже если уже убивают – никаких!.. ты понял – никаких дей… ствий без моего приказа! Меня только слушай, понял!..

Бах! Бах! Тах-тах-тах..!! Ба-бах! – неподалёку на поляне часто застучали выстрелы.

Незнакомец ещё сильнее вмял Вовчика в землю, и продолжил:

– Нету у нас шансов, понимаешь, нету! Понял?? Почти! И чтобы ты тот небольшой шанс не обосрал – меня слушай! И делай что скажу! Даже если их сейчас убивать там будут, даже если уже убили или убивают. Делай что скажу – иначе просто вместе с ними убьют и тебя! И меня.

– Они ж… Они ж их сейчас расстреливают!.. ты ж слышишь!! – жалко, давясь слезами и откуда-то взявшимися соплями, пролепетал Вовчик.

– Мы-ниче-го-пока-сделать-не-можем!! Но сделаем – как момент придёт. Меня слушай, понял?? И… не расстреливают они, в лес стреляют – вон туда. Шугнул их оттуда кто-то. Это тоже нам на руку. Понял??

Вовчик согласно закивал головой; кроме того, что, как утверждал незнакомец, стреляли не в Вовку – а он вновь услышал Вовкин голос, что-то говоривший, что-то доказывающий с надрывом; Вовчика поразило неожиданное многословие молчаливого лесовика. Он опять закивал головой – мол, всё понял, понял, давай будем делать всё как ты скажешь; только давай побыстрее, пока их там не убили всех!

Он опять с жутким сожалением пожалел о своей пиротехнике – вот бы чем шугануть бандитов, – ясно уже что это были бандиты, их тени мелькали на фоне пламени костра, – но всё, чёрт побери, в деревне; а и будь в рюкзаке – рюкзак в палатке, а палатка на том краю поляны, её огибать в темноте – нету столько времени, уже нету!.. Оставалось слушаться незнакомца. У него явно был какой-то план, он весь хищно подобрался, вглядываясь сквозь ветки кустарника в недалёкую уже поляну, ярко освещённую костром, и стал похож на зверя на охоте. Какая удача, что они столкнулись в ночном лесу, какая удача! У Вовчика ровным счётом никакого плана не было, оставалось полагаться на незнакомца.

* * *

Лавер – это было он, – намеревался теперь любой ценой заполучить ружьё. Это раз. И – посчитаться с этим поганым отребьем, – это два. Спасать кого-то… ну, это как получится. В конце концов не он их сюда пригнал, на поляну, расположившихся как беспечные туристы: палатка-шалаш, костёр, не хватало ещё шашлыков и песен под гитару! И потому никто не виноват, что они влипли – надо было думать, в какое время и куда они попёрлись.

В конце концов и сам Лавер ведь никого не винил в том, что произошло с ним самим. Да, сглупил. Страшно сглупил, можно сказать, смертельно. Одно неверное решение, которое, казалось бы, малозначимое – пройти тут или прокрасться стороной, сделав приличный крюк; или вообще переждать в подъезде пока угомонится и не разбредётся по домам галдящая на его пути местная молодёжь. Ведь знал же, знал, что сейчас эти малолетки опасны как свора шакалов, способных скопом загрызть самого сильного буйвола, знал! И всё равно… что понесло его тогда мимо них, с гордым и независимым таким видом?..

Он сплюнул. Пары верхних зубов не было, зато добавилась вмятина в черепе, помятые рёбра, шрам на лице и тяжёлое, судя по последствиям, сотрясение мозга. Даже сейчас, спустя полтора месяца после произошедшего, его время от времени тошнило; болела голова, желудок болезненными спазмами выталкивал наружу своё содержимое. Хорошо ещё что не выбили глаз, и не убили. Могли и убить. Да что там могли – очень даже просто. Собственно, и убивали. Просто недоделали дело, – и так, не проверив, бросили. Как теперь, из рук вон плохо, всё и привыкла делать современная молодёжь…

Но его это и спасло.

Собственно, кроме гонора, когда в нём взыграло «Почему это я должен прятаться от этих засранцев?? Я в своём праве!» его, как он понимал, подвела и ошибочная концепция применения своего Большого Ножа – как именно так, с больной буквы, он привык даже думать о своём сокровище. Любовно, со знанием дела изготовленный Нож с длиной лезвия без малого в тридцать сантиметров и контейнером-рукояткой для НАЗа, с которым он никогда не расставался, казался ему надёжной, даже своего рода сакральной защитой от возможных притязаний двуногих.

Но он ошибся. Реальность самым жестоким образом показала ему, что каждый инструмент, насколько не кажись он универсальным, всё равно имеет свою нишу, свою область применения, вне которой он зачастую мало что стоит.

Так и тогда, в скоротечной схватке около гаражей, отличный и надёжнейший любимый Нож оказался беспомощен против арматурин и половинок кирпичей, которыми его забросали, как ни стыдно, в том числе и две девки… Да и…

Потом, отлёживаясь в темноте и тишине гаража, борясь то с тошнотой, то с головной болью, то с ними обоими вместе, он вспоминал, вспоминал и просчитывал: прав, прав был тот, Олег, сосед по дому, с которым он зарубился тогда после собрания памятного в ЖКХ, когда известие о том, что непременно придётся сдать оружие, – или переселиться в «места не столь отдалённые», стало неприятным сюрпризом; и он твёрдо решил, что всё – надо реализовывать свой план, уходить самому и уводить семью в леса, в свободную жизнь, к заготовленным нычкам и запасам.

Тогда он, разоткровенничавшись, поведал собравшимся нескольким соседям свою концепцию – и она была принята неоднозначно. Кто-то поддержал, согласившись, что в городе скоро станет совсем труба; кто-то задумчиво промолчал, видимо, невысоко оценивая свои шансы на выживание в природе; кто-то заспорил… Да Лавер не собирался спорить – да пошли вы! Дохните здесь, в своём вонючем городе, – он, с его опытом охотника, с продуманным снаряжением выживет сам и спасёт свою семью: жену и сына Мишку. Он сможет, он был уверен в этом. Опыт позволял ему вполне трезво оценивать свои на это шансы.

Но… видимо, опыт опыту рознь. Олег, ну, тот седоватый мужик со второго подъезда, выслушал его концепцию «ухода в леса» без возражений, лишь скептически еле заметно улыбаясь, что само по себе завело Лавера сильнее, чем если бы он спорил; а вот когда Лавер чисто по-мальчишески похвалился своим ножом – исключительно чтобы показать соседу же, Серёге по кличке «Гренадёр», что не одна молодёжь может ходить в наши времена с большим ножом, и ляпнул, что «стоит только такой нож гопоте увидать – их и пятки засверкают!» – Олег принялся спорить.

Он заявил что «так не делается», что «специфика применения ножа в скрытности и неожиданном применении», что «размахивать и угрожать» по меньшей мере глупо, что… что нужно под любым предлогом сблизиться с оппонентом – и вот тогда сразу пускать свой нож в ход; причём «сразу на поражение»!

Такой подход тогда действительно взбесил Лавера, он накричал на соседа, «объясняя» ему что вот так вот – «приблизиться и сразу резать», или там колоть – это тактика мерзавцев; да-да, мерзавцев! Так действуют преступники; те, из-за которых честным людям и приходится уходить из города! Не ожидал он, – с гневом глядя на соседа, до этого казавшегося вполне нормальным, благопристойным гражданином, сказал он, – такой… такого оправдания подлости!!

Тот было заспорил, взялся что-то доказывать, что это и не подлость вроде, а «тактика применения», что было сразу и с гневом отметено Лавером. «Порядочный человек никогда, слышите, НИКОГДА не станет действовать как подонок, как преступник, как убийца! Подкрасться – и ударить ножом, – да-да-да, это тактика убийц, подонков!

– «Если я ношу нож для самообороны – я и применять его буду как оружие самообороны, а не для нападения, не для того чтобы исподтишка зарезать кого-то!» – так озвучил свой подход к делу тогда сам Лавер; и сосед не стал спорить, лишь ухмыльнулся криво и махнул рукой; и Лавер поставил на нём крест как на человеке, с которым стоило бы вообще иметь дело.

Он был стопудово уверен в своих словах, да, он считал себя порядочным человеком и не собирался уподобляться гопоте с их подленькими приёмчиками «сблизиться и сразу применять на поражение»!

Тогда он был уверен в своей правоте, тогда…

Но в том переходе около гаражей всё пошло не так. Подлые гопы не разбежались от вида Ножа, напротив, ему показалось, что его вид, размахивающего клинком, их развеселил, – они как бы уверились в своей правоте, в своей сволочной гопнической «правде»: «Вот он какой, мы с ним по хорошему, мы его и не били даже – а он на нас с ножом!» Ах, что стоило ему, перед тем как идти туда, собрать и зарядить ружьё! – ну хотя бы в ближайшем не запертом подъезде! Всё бы было по другому…

Да что говорить, сейчас, зная что произошло, постоянно мучаясь головокружениями и головными болями, он, удайся ему вернуться в тот проклятый вечер, просто перестрелял бы их на месте, просто перестрелял бы, и не стал вступать в никакие переговоры – вместе с их подлыми девками! Всех. Всех!! Оооо, сколько раз потом он представлял себе, как по другому бы стоило провести «тот вечер»…

Но… Разобранное ружьё было в рюкзаке, а вид обнажённого Ножа вызвал у гопоты только озлобление: «Вот гад, ещё угрожает! Ножом!! Да он…» Противно вспомнить, что в той суматошной драке у гаражей он так никого даже и не задел, даже не поцарапал своим Ножом…

А вот его отделали на совесть!

Когда он очнулся стояла уже глухая поздняя ночь. Он почувствовал, что кто-то лижет ему лицо – это была здоровенная дворовая шелудивая псина; она вылизывала раны у него на голове и лице, а у него не было сил даже прогнать её… Потом он пошевелился – и псина отскочила испуганно. Болело всё, всё, особенно голова. Трещали рёбра, наверняка несколько было сломано или треснуто – не удивился бы, если бы узнал что они прыгали на нём как на батуте; пинали и били его в голову… Конечно, всё это он не помнил.

Тогда его больше всего заботило как добраться до гаража – звать на помощь он и не мог, и уже боялся, – вдруг вернулись бы те подонки, и, обнаружив его неожиданно живым, прикончили бы?..

Путь ползком до гаража был ужасен; но он, собрав всю волю в кулак, всё же добрался – где ползком, где на четвереньках. Рюкзак, конечно же, забрали подонки… Всё самое ценное было в рюкзаке, а самое ценное из ценного – верный ижак-вертикалка, с резным ореховым ложем, который он нипочём не собирался сдавать в ЛРО из-за каких-то дурацких распоряжений Администрации, и из-за которого, собственно, он и форсировал уход «в леса». Всё пропало… Но подонки, сброд, как водится, ничего толком не могли довести до конца – обыскали они его небрежно, забрали бумажник, мобильник, часы, сигареты, даже зажигалку – но то ли не нашли, не то побрезговали копаться слишком тщательно в залитой кровью и порванной куртке, где во внутреннем кармане были ключи от гаража… он дополз.

Три дня он просто лежал на грязно подстилке, которой прежний владелец гаража пользовался при ремонтах своего авто, периодически проваливаясь в небытие. На второй день начала мучить жажда – он дополз до сумки, где, как он знал, была минеральная вода. Как ни удивительно, потом, когда он начал понемногу уже вставать, он обнаружил, что не только смог открыть замок и заползти в гараж, но и запереться изнутри. Как, когда, откуда взял на это силы – этого он не помнил.

Он провёл в гараже полных две недели. В гараже была пища, вода, и, главное, аптечка. Время от времени, обострившимся от одиночества и темноты слухом он улавливал, что поблизости проходят люди; но не делал ни малейшей попытки позвать на помощь – он больше не верил людям. Он не верил больше ни во что – даже вера в его Нож подвела его. Нет, нельзя было подавать о себе знать, – это он не знал, но чувствовал совершенно точно. Он казнил себя за то, что не открыл, чего-то нелепо опасаясь, адрес гаража своим домашним – жене и сыну. Собственно, гараж был лишь временной перевалочной базой, он ни в коем случае не рассчитывал в нём задерживаться, тем более ночевать; потому и не видел особого смысла в том, чтобы о гараже знали домашние. То есть на помощь из дома рассчитывать было бессмысленно.

Когда прошло около недели, он понял, что домой можно не возвращаться – не было смысла. Наверняка его жена и сын сочли, что он погиб; и, как предлагала жена, они перебрались к жёниной троюродной сестре, жившей в отдалённом селе. К несчастью, он толком не знал даже адреса – ранее они не общались. Он в своё время смог их убедить, что в лесу будет и надёжнее, и безопаснее; но сейчас, без него, без его опыта и его лесных нычек, – конечно, у них не оставалось другого выхода… Ах, если бы он решился, прежде чем идти мимо той компании, собрать ружьё! В конце концов, можно было заранее одеть длинный, до пят, плащ… что говорить!

Спустя две недели, когда постоянные головокружения и рвота несколько отступили, а в гараже уже стало трудно дышать из-за вони от испражнений и рвотных масс, он решил ночью, – что ночь, он определил по отсутствию света в щелях гаражной двери, – выбраться наружу.

Свежий воздух влил в него новые силы. Он добрался, хотя и периодически от слабости прислоняясь чтобы отдышаться к стенам гаражей, до того места, где произошло избиение. Он сам не знал, почему его тянуло туда.

Обломок своего Ножа он нашёл сразу, как по наитию – клинок валялся под мусором. Там же, неподалеку, лежала рукоять. Дебилы даже не сообразили, что она развинчивается, и в ней есть НАЗ… Зачем они сломали Нож?.. Бог весть; скорее всего сломали «просто так», ни о чём не думая, как всё, что они делали.

Он подобрал клинок, обломанный по месту крепления к рукояти. Даже сейчас, сломанный, Нож почему-то привлекал его, хотя уже, конечно, не вселял прежней уверенности. В конце концов, он потратил на него большой кусок своей жизни, этот Нож должен был значительно помочь в выживании в природе, и он не мог, просто не мог вот так вот взять – и выкинуть его. Даже сломанный.

Он пригодился потом, этот клинок от Ножа. Он ещё не отлежался окончательно, хотя и мог уже рассчитывать на то, чтобы не упасть в обморок от внезапного приступа головной боли, когда пришлось покинуть и гараж.

Однажды ночью он услышал голоса, и привычно насторожился. Кто мог шариться ночью среди большей частью заброшенных хранилищ мувского автохлама? – конечно только подонки наподобие тех, что напали на него; или даже те же самые. Мысль о том, что, возможно, рядом находятся те, кто недавно его практически искалечили, немного не убили, по сути лишили семьи – он понимал, что в нынешних условиях найти семью будет ой как непросто, если вообще возможно, – взбесила его. Доносящийся с улицы приглушенный железный лязг, сопровождаемый негромкими матюками, подтвердил его догадку – ломают дверь в гараж. Не в «его» – поодаль.

Он возможно неслышней приоткрыл дверцу гаража, и, выждав, прокрался с бьющимся сердцем наружу. В руках он сжимал своё новое оружие: на обрезанную ручку от хоккейной клюшки, среди всякого гаражного хлама найденного в его временном обиталище, он закрепил с помощью полотна от ножовки по металлу, стальной проволоки и пассатижей клинок своего Ножа. Теперь, удлинив таким образом нож на добрых полтора метра, он чувствовал себя несколько уверенней. Конечно, он вооружился и топором, нашёл в гараже и старый, полузаржавленный складник, но Нож… это было совсем другое.

Трое мужчин ломали дверь в гараж поодаль, за углом. Они были сильно заняты и не смотрели по сторонам. Стальная дверь скрежетала и сопротивлялась, но, в конце концов, не выдержала сосредоточенного напора целеустремлённых мужчин с монтировками, и, хряпнув напоследок вырванной проушиной замка, распахнулась. Они скрылись внутри.

Вот один из них вновь показался в проходе между гаражами, небрежно огляделся, и вытащил из дверей мешок с чем-то тяжёлым. Появился второй, помог ему поднять мешок на плечо, приглушенно посоветовал: «Ты эта, поосторожней, банки там…» – и первый потопал в сторону выхода.

Лавер наблюдал из-за угла, встав на колени и выглянув одним только глазом. Оставшиеся двое шарились внутри, негромко переговариваясь. Судя по всему, они никого не опасались сейчас. Да. Из гаража пора уходить. Он вспомнил, что и прошлой, и позапрошлой ночью где-то поодаль, подальше тоже доносился железный лязг. ОНИ не успокоятся теперь, пока не прошерстят все гаражи, это понятно. Ясно, что это были НЕ ТЕ гопники. В понятии «они» для Лавера теперь вошли все, все мерзавцы, желающие жить не трудясь, стремящиеся завладеть чужой собственностью, а через неё – стало быть отнять и кусок жизни, потраченный честным человеком на то, чтобы эту собственность приобрести. Да, он подумал, что отнимая, воруя чужое – они отнимают куски чьей-то жизни. По сути, это была ненависть травоядного к хищнику; коровы к волку, антилопы к тигру. Хотя нет. Лавер уже не был коровой, хотя и не стал ещё зубром, способным разогнать в одиночку несколько волков – он почувствовал себя кем-то вроде лося, способного поднять на рога серого хищника, сломать ему хребёт ударом копыта.

Второй показался из гаража, тоже с мешком, и с картонной коробкой под мышкой. Обернулся, стоя в воротном проёме, посветил внутрь:

– Иваныч, да брось ты это барахло, не стоит оно того. А?.. Ну как знаешь. Догоняй.

И тоже пошёл в сторону дальнего выхода.

Он был мирным человеком, Лавер. Его ценили на работе, он никому раньше не причинял зла. Конечно, он был охотник; выслеживать и убивать дичь было нормально и привычно для него, – но тут было что-то другое. Мучительная жажда реванша толкнула его на необдуманный шаг – он поднялся с колен, и вышел из-за угла. Подошёл поближе к открытой гаражной двери. Замер, пытаясь собраться с мыслями. «Чего я? Зачем? Что мне тут надо?..» – задавал он себе вопросы – и не находил на них ответов. Но кто-то внутри него, видимо знал – зачем. Из гаражной темноты, мазнув по стенам светом фонарика, показался мужчина, с напряжением, периодически поддерживая коленом, тащивший прижимая к животу какую-то тяжёлую автодеталь…

Дальше всё произошло мгновенно. ОН увидел неподвижно стоящего Лавера, и от неожиданности выронил железку, грохнувшуюся на разбитый асфальт с тяжёлым лязгом, – и почти в тут же секунду Лавер, как пехотинец начала прошлого века, почти из положения «к ноге» сделал «штыковой выпад» своим новым оружием. Он не тренировался раньше, не думал об этом, всё вышло как-то само собой – выпад, клинок легко вошёл в центр груди воришки, – возврат, – и тот осел, затем мягко повалился на бок рядом со своей так неудачно украденной железкой. Не издал ни звука.

Убит! – понял Лавер, – Как же это я?..

Но не испугался, как это случилось бы с ним раньше, а почувствовал странное удовлетворение. Хотя нет, не «странное» – просто удовлетворение. Убил вора. Сегодня он вор – завтра убийца, ничего удивительного…

«Одним подонком стало меньше!» – думал он через полчаса, уже минуя последние тёмные дома микрорайона. Он забрал остатки съестного, взял несколько пустых пластиковых бутылок под воду, старый свитер, и ушёл. Его ждала теперь новая жизнь. Он знал, что не пропадёт. Да, ружьё, ружьё, верный ижак… Но есть ещё и запасы, и капканы, умение ставить петли, мастерить ловушки, – он был уверен, что не пропадёт. Обживётся в лесу – и примется методично искать своих родных. В конце концов район он примерно представлял.