Текст книги "Крысиные гонки (СИ)"

Автор книги: Павел Дартс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 74 (всего у книги 132 страниц)

– Вот. Смотри. Это военные часы. Американские. Значит он тоже военный. Только скрывает.

Лежащий что-то сообразил и, не поднимая голову, торопливо заговорил:

– Это хорошие часы, я их по интернету купил. С ними нырять можно. Забирайте, конечно. Меня отпустите только!

На него не обращали внимания. Подошли к другому, бородач снял и с его руки часы, подал Гамалю. Тот прочитал вслух на ярких, весёленькой расцветки массивных часах с парашютом и летучей мышью на циферблате: «– Спец Наз Гэ Рэ У. Вэ Де Ве».

– Это мне подарили!! – торопливо забормотал лежащий, – Друг подарил, на день рождения. Это… это обычные часы, они в у нас в любом магазине продаются!

– Этот, наверное, тоже военный! – не слушая, что там лопочет по-своему русский, сообщил Гамалю бородач, – ГэРэУ – это у русских разведка, я знаю. Его тоже нужно держать отдельно, а лучше убить!

Троих потащили к выходу.

* * *

Пить не дали. Есть тоже не дали; впрочем, от произошедшего есть всем как-то расхотелось. Зато отпустили по номерам; и подвывающие и белые от ужаса бывшие отдыхающие быстренько рассосались по своим обиталищам.

Телевизор не включали…

В остальном всё было как раньше – приветливо дул прохладой кондиционер над дверью, в кране появилась вода, можно было наконец умыться и постираться. Принять душ. Вот только зрелище убитого на их глазах парня не выходило из головы и отбивало желание заниматься хоть какими-то бытовыми делами. И сознание что все они теперь – заложники.

Сидели на кроватях, тупо глядя, кто в пол, кто друг на друга.

– Ну, что будем делать, девочки?

Никто не ответил. Когда уже прошло минут пять, разлепила губы Маринка:

– Что, выбор, что ли, есть?..

– Выбор всегда есть…

– Ага, как у того пацана, что застрелили в голову?

Помолчали; Рамона думала о доме, о дочке и маме. Сто процентов, что о доме же думали и остальные. Потом сорвалась Лиза, закричала, забилась на постели:

– Я не хочу, не хочу, нехочу это!! Заберите меня отсюда, пусть кто-нибудь заберёт меня!! Я домой хочу, что мы тут все делаем??!!

Её не успокаивали; только когда её рыдания превратились уже в протяжный вой, Рамона сходила и принесла из ванной стакан воды, ни слова не говоря вылила ей на голову. Завывания Лизы понемногу прекратились, остались только сдавленные всхлипывания.

Скрипнула незапертая дверь в номер. Все, вздрогнув, обернулись на вход. Появились Женька и Валек.

– Вы чо не в своём номере? Сказали же из номеров не выходить. А где Аганазар?

Женька только презрительно передёрнул плечами, а Валька сразу начал рассказывать, как будто с середины:

– … всех убили! Ну, этих – парня, что Гамаль указал, и тех двоих. За наш амфитеатр отвели – помните, там недострой? Вот – отвели туда – мы проследили, – там колодец старый. Каналья или, скорей связь. Положили лицом вниз. Потом по одному поднимали, подтаскивали к колодцу, на колени ставили – и горло резали. Первого этот, бородатый зарезал – столкнул в колодец, потом двоих – Гамаль. Бородатый ему свой нож дал – показывает «режь», типа – а тот трусит, трясётся. Потом что-то поговорили – и Гамаль того… зарезал. Одного, потом другого. Сам. За волосы держит – и горло перерезает, прикинь. Над колодцем. Меня чуть не вырвало. Один типа тихо, а второй вырывался, ага. Вот он их и зарезал… И столкнули их в этот колодец, мусором присыпали.

Валека всерьёз потряхивало.

– Ты выпей чего, что ли?

– Валокордин есть, или что там сердечники?..

– Какие нах «сердечники»; у тя что, с сердцем непорядок?

– У меня сейчас везде непорядок. Чо-то сердце, в натуре, жать стало.

– Водки выпей вот. Не, нету водки, на виски. Полегчает.

– Спасибо. Не каждый день, в натуре…

Лиза тихонько завыла. На неё не обращали внимания.

– Да понятно всё. А Аганазар где?

– Он остался посмотреть ещё. Куда и кто. Одному легче. Вроде как бородатый уезжать собрался, надо посмотреть, кто и с чем останется.

– А смысл?

– Надо посмотреть сначала, потом думать. Может и смысл какой появится.

– Поймают Аганазара – нам всем конец! – пролепетала, сморкаясь в наволочку, зарёванная Лиза.

– А не пох. й ли? – спросил Женька, играя желваками.

Все помолчали, переваривая услышанное.

– Аганазара увидят – нас всех убиют! – снова продолжила Лиза.

– Пох.й. – теперь это уже сказала сама Рамона.

В самом деле, это старое русское выражение «– А не пох. й ли??» как-то… как-то показало свет в темноте. Выход.

Действительно – а не пох. й ли? Что ещё с ними нужно сделать, чтобы было не пох. й? Трахнуть их, порвать, заразить чем-нибудь, продать какому-нибудь толстому шейху в гарем? Откуда тут нахер шейхи? Значит не в тот гарем, что показывают в исторических фильмах, где музыка и канарейки, а в какой-нибудь заплёванный бордель. Ублажать этих вот, «тапочников», воинов аллаха, ити их всех. Пока не зарежут.

Парни, переговариваясь, ушли к себе в номер.

– Маринка, слышь, Маринк!

– А?

– Где мой венгер? Ты брала тогда, не вернула?

– А. Да вот он. Зачем тебе? – она порылась в тумбочке и достала небольшой складной ножичек малинового цвета со швейцарским крестом на ручке.

– Затем. Они сегодня придут «собирать ценности», слышала?

– Угу.

– Нас с тобой чо-то пометили в списках, видела.

– Ясен перец. Ага.

– Ага-ага. Вот. Пох. й мне, ясно. Пох.й. – Рамона открыла складешок, попробовала на ногте остриё. Не закрывая сунула под подушку. Потом передумала и сунула его под простыню. Прикрыла скомканным покрывалом.

– А, поняла.

Лиза всё всхлипывала. Маринка покопалась в ящике стола под телевизором, достала нож из нержи, обычный столовый. С зубчиками. Когда-то давно принесённый из ресторана; что они тогда им резали, торт? Точно, день рождения был у неё, Рамоны; торт тогда и резали им. С сомнением осмотрела нож, бросила обратно; вновь покопалась в куче вещей и вещичек, накопившихся за время работы, извлекла канцелярский нож с выдвижным лезвием:

– Во!

Вжикнула лезвием туда-сюда, попробовала пальцем, ойкнула уколовшись, сунула палец в рот, посасывая.

– Нормальный.

– Ага.

– В шею надо, где артерия. Эта, как её. Сонная.

– Да.

Телевизор не включали. Без телевизора было кисло, хотя, казалось бы, уже и отвыкли за это время. Кисло даже со светом и с водой. Хотя с водой нет, с водой было хорошо. Напор был так себе, но не суть. Под чахлой струйкой из душевого крана с грехом пополам все вчетвером по-очереди помылись, вздрагивая от малейшего стука поблизости, постирали в раковине накопившееся бельишко. Никто не мешал. Набрали воды про запас, на всякий случай в пустые бутылки.

– Может и обойдётся?.. – осторожно спросила Наташка, – Может пронесёт?

– Обязательно пронесёт. Если некипячёную воду будешь пить! Будет нести и нести, добежать не успеешь.

Маринка фыркнула.

– Да ладно. Ты ж понимаешь. Может обойдётся? Баб много…

– И времени у них много. Ты это – подмылась? Вот и сиди, проветривай, жди. Принца на белом коне…

– Или коня – без принца.

– Во-во. Это скорее всего.

– Гамаль, сучонок, на коня не тянет – так, жеребёнок.

– Убийца он теперь, поняла?

– Да поняла я, поняла.

– Среди наших убийцы тоже есть. Ты рассказывала.

Она рассказала, конечно, про синюшные вспухшие ноги, торчащие из-под покрывала в вонючем номере. Они тогда здорово перетрусили. Рассказали парням. Те через день сходили – сказали, что нет там ничего. Уже. Диван вонючий с пятнами есть, а покрывала и тела нет.

– Может она сама… Может не наши…

– Может показалось.

– А иди ты. Показалось!

– Сейчас всё говно наружу из всех полезло. И из наших, и из ихних. Почему вот так: как ничего не сдерживает, так обязательно говно из людей лезет. А? Почему не что-нибудь другое?

– Чего? …не сдерживает-то?

– Ну, типа, закон. Закон кончился – и говно полезло. А?

Помолчали, потом Рамона медленно произнесла:

– Мы в девятом классе в поход ходили, в трёхдневный… От группы вчетвером отстали. Я и три пацана. Случайно – я на поляну с черникой набрела, а они меня искали. И заблудились мы. Я ногу подвернула… И они меня полночи по-очереди тащили к лагерю. На себе. А могли бы трахнуть, и, к примеру, в ручье утопить. А? Там ведь, в лесу, закона не было… А они тащили. И мысли не было.

– Ну, это другое…

– То же самое. Вот то же самое…

Вдалеке послышался женский истошный крик. Все вздрогнули.

– Вот оно, началось!.. – с видом, как будто она комментировала фильм ужасов, замогильным голосом сказала Лиза. На неё накинулись одновременно:

– Закрой рот, достала уже, сука, ныть!

– В натуре, завали хлебало. И без тебя тошно!

– Ты у нас страшненькая, тебя трахать не будут, нахер ты нужна!

Лиза с рёвом упала на постель, затряслась в рыданиях, обхватив голову. Рамона подумала – интересно, от чего больше: от того что «началось» и от страха, или что опять ткнули в нос что страшненькая? Арабы ж не бухают, не то, что наши, для них расхожее выражение «Нет некрасивых женщин, есть недостаток водки!» неприменимо. Хотя для них все европейские женщины желанны, это давно понятно. А мы тут вчетвером. Хотя нет, ещё девчонки вдвоём вроде живут в одном номере, это кроме семейных, «парных», и вроде ещё тётки – но те в годах… Интересно, мужики будут своих жён защищать, если к ним придут… это… с ясными намерениями, и с автоматами? А вот хрен знает – дешёвые сейчас мужики пошли. Наши-то парни, хоть их номер и по тому же коридору, за нас точно не впишутся, нафиг им приключения. Мы им никто, так, сотрудницы по работе… – распаляла Рамона себя, – Вот Халик бы вписался, Халик резкий; у них, у азеров, свою женщину не отдают просто так… Хотя… какая там «его женщина», так, переспать время от времени, «для здоровья». Нет, Халик точно вписался бы! – решила она, – И его бы грохнули. Застрелили бы или зарезали как тех троих. Хоть он и резкий. Нет, хорошо, что он уехал…

Пришли когда совсем уже стемнело. Чужая речь послышалась в коридоре, зашоркали сланцы, стукнула дверь к кому-то в номер. Внутри всё поджалось.

В приоткрывшуюся дверь просунулась рожа; радостно их четверых, сидящих на кроватях, оглядела, радостно же что-то прогыгыкала в коридор. Ввалились трое.

Свет в номере верхний не зажигали, светил только торшер в углу. Трое арабов, или египтян, чёрт их разберёт, тоже ведь арабы; все с зелёными повязками на лбу; один с автоматом, двое с большими поварскими ножами за поясами брюк. Встали напротив, осклабляясь, глядели. «-Натащья…» У них все русские – Наташи, это и так ясно. И чо. А Гамаля нет. Где-то в другом месте, видимо, беспредельничает. Главное, с автоматом-то этот, один из приехавших; а эти двое – это ведь ясно, что из местных, из отельских. Зелёные ленточки на башку повязали – и типа тоже стали мусульманами. Или чёрт их там разберет, кем они были и кем стали.

Выжидательно посмотрели друг на друга – девушки на вторгшихся к ним в комнату, мужчины на девушек. Потом один, тот, что с автоматом, произнёс:

– Money!

Это понятно.

– Вон, возле телевизора! – Наташа показала пальцем. Там, на салфетке они сложили свои ценности: немного долларов, стопочка рублей, золотой кулон, три кольца, две цепочки. Пластиковые карточки и бумажка с пин-кодами. Подавитесь.

Тот, с автоматом, не разглядывая, свернул салфетку со всем на ней лежащим, сунул в карман. Подошёл к Наташе, наклонившись близко, посмотрел в лицо – та не отстранилась, только сжала зубы. Тот удовлетворённо хмыкнул, подошёл к Маринке, посмотрел на неё, равнодушно скользнул взглядом по Лизе, шагнул к Рамоне. Всмотрелся. Проехался взглядом по её голым ногам, чуть ли не облизнулся. Наклонился к ней.

Рамоне доставило большое усилие не треснуть ему по морде, а там будь что будет. Поворачиваясь к своим спутникам, показывая на неё пальцем, на её, вернее, татуировку на шее, на пирсинг, что-то, смеясь, заговорил. Те тоже засмеялись.

Потом показал пальцем на девчонок – ты, ты и ты. И на коридор – типа вышли вон отсюда. Ага. Выбрал, сука. Рамона стиснула кулаки. Как почувствовав, тот похлопал рукой по висящему на груди автомату, опять осклабился. Всё ясно. Предельно, чо. И рожа у него такая очень уверенная: этот, в отличие от двоих с ножами, бандитничает тут не первый день. Француженки там, итальянки. Немки.

Лиза вышмыгнула из комнаты в коридор первой. Маринка и Наташка поднялись с постелей, на которых сидели, беспомощно оглядываясь на неё, на Рамону. Та сидела с каменным выражением на лице. Плакать, кричать? Ну уж нет.

Не отпустил он их. Ухватил Наташку за руку возле локтя, что-то заговорил двоим спутникам, указывая на девушек; что говорил – явно читалось: «– Эту хочешь? Или эту? Бери любую, что ты?!» Те заулыбались плотоядно; один быстро-быстро закивал, заговорил что-то. Потом заспорили с третьим.

Потом тот, что с автоматом, снял автомат с шеи, протянул одному, кивнул – иди, мол, посторожи в коридоре. Тот принял автомат как палку, сразу видно что не умеет обращаться. Взял Маринку за плечо, подтолкнул в коридор – иди, мол. Оставшийся ухватил Наташку за плечо и по хозяйски потянул её в помещение перед балконом – там стоял диванчик. Наташка беспомощно оглянулась на Рамону, потом на свою постель. Тот, что постарше стал снимать с себя старый потрёпанный гражданский жилет, в карманах которого торчали автоматные магазины. Жилет был тяжёлый, неудобный; он пыхтел; еле поймал вывалившийся из него магазин, положил со стуком на стол перед телевизором. Гортанно сказал что-то второму – явно «-Куда ты её поволок, там же не удобно, давай здесь…»

Тот ответил из-за стены что-то неразборчиво.

Хлопнула, закрываясь, входная дверь в номер.

Снял жилет; потом включил телевизор. Ей, Рамоне, кивнул – раздевайся мол. Ага, сейчас, разбежалась. Рядом, за стеной, ойкнула Наташка, заплакала, судя по звукам, явно вырываясь. Забубнил что-то гортанный голос.

Телевизор прогрелся и выдал:

«– … связи с изменениями в транспортном сообщении. Произошедшие вчера столкновения с сепаратистами из так называемых «Регионов» ставят под вопрос достигнутые ранее в Мувске догово…»

Араб потыкал в кнопки пальцем; сменилось несколько картинок, нашёл что-то отвечающее его вкусам и настроению, что-то протяжно-пронзительное, исполняемое вперебивку, то женщиной, то мужчиной под арабскую же музыку. Остался доволен, добавил громкости. Громко что-то спросил своего напарника – там, за стенкой, чуть ли не боролись; спросил насмешливо, вроде как «-А не помочь ли тебе?..»

Тот ответил, задышливо, но так же со смешком.

Рамона, и не думая раздеваться, сидя на постели, подтянула колени к груди, правой рукой стиснула под скомканной простынёй открытый ножик. Она была в джинсовых шортах и в майке. Пусть снимает, ага. В шею гаду, сбоку. Ножик маленький, но острый как бритва; они им ничего твёрже яблок и не резали, вот и не затупился. В шею – и потом в соседнюю комнату. Может, удастся и со вторым успеть. А потом застрелят, конечно. И пох.й. Дочку только жалко. И маму. Не узнают, как их беспутная мама и дочь умерла. Ну, давай, сука. Давай, иди.

Араб разделся до трусов, обычных, семейных; из-под них вытарчивал его немалый орган. Подошёл со стороны ног, что-то сказал повелительно – она не поняла и не расслышала; ухватил её за лодыжки, рванул ноги на себя, вытягивая – она шлёпнулась на спину; ожидая, что вот сейчас он навалится на неё и тогда… а ему не понравилось её выражение лица; а может просто был уже опытный – коротко и сильно ударил её ладонью в лицо, в скулу… Голова мотнулась, в голове грохнуло – стукнул неслышно о пол выпавший из руки ножик…

* * *

В коридоре невнятно вскрикнули, но в номере всё заглушал телевизор, где ритмично-заунывно сменяли друг друга мужчина и женщина. Как-то однажды она, Рамона, спросила Джамала, про что поют в их песнях? Да то же что и в ваших, ответил он – про любовь в основном. Про страдания. Про аллаха ещё, и про любовь к аллаху. Вот, двое в телевизоре громко и ритмично пели что-то видимо про любовь и про страдания.

Майку он порвал. Теперь араб возился с ней, стягивая шорты. В голове звенело; машинально она ухватилась рукой за пояс шорт, не давая себя окончательно раздеть, – араб опять влепил пощёчину – откинулась на спину, едва не потеряв сознание. Пришла в себя, когда он уже стащил с неё шорты, содрал трусики, и, лёжа на ней, подогнув ей ноги, сопя, втискивал в неё свой орган. Завозилась, извиваясь, чуть вывернулась; попыталась его укусить – неудачно; она схватил её за руки и что-то каркая, прижал её к матрасу. Но так ему было неудобно, так он ничего сделать не мог, и потому он отпустил её руки, а одной рукой, схватив её за горло и удерживая прижатой к матрасу, другой рукой, правой, вновь ударил её по лицу и зашарил там, внизу, стараясь поймать её за бедро и продолжить… А она, извиваясь под ним, голым скользким от пота телом, одной рукой старалась оторвать его руку от шеи, а другой дотянуться до пола, где валялся упавший ножик… и дотянуться не удавалось, даже до пола не удавалось дотянуться, а ещё нужно было нащупать куда-то упавший ножик; и из-за стенки стонала и что-то кричала Наташка; а араб опять ударил её в лицо и каркнул что-то, и опять зашарил правой, прихватил её бедро; она видела рядом его вытаращенный налитый кровью глаз и полуоткрытый рот, в котором скапливалась слюна и стекала по толстой лиловой губе. Лицо было близко, но укусить его не удавалось, и ей, прижатой, не удавалось передвинуться к краю кровати так, чтобы суметь нашарить на полу ножик, никак не удавалось. И тогда она, задыхаясь, просто стала стараться вцепиться ему в лицо, оттолкнуть, отжать его душащую руку от шеи; и уже чувствовала, что сил не хватит… И его страшное лицо с блестящей от пота тёмной кожей, раззявленный рот с капающей слюной… его голова вдруг сильно и резко дёрнулась вперёд, ударив её лбом между глаз – и она отключилась…

Но это было, она чувствовала, лишь на секунду; тут же придя в себя, даже не чувствуя как гудит голова от удара, она вновь стала сильно, упруго извиваться под тяжёлым телом араба, стараясь освободиться – и это вдруг удалось; и рука его, по-прежнему у неё на горле, уже не сжимала её сильно, не душила; и удалось столкнуть руку с горла, и, вцепившись ему в плечи, сдвинуться из-под него; но всё равно он был сильно тяжёлый, но вдруг почему-то стал тяжёло-мягким, и она, всхлипывая от ненависти и омерзения, стала вылазить из-под него, и он, лежа на ней тяжёлой тушей, не сопротивлялся этому… А потом кто-то вообще стал помогать ей, сталкивая с неё тяжёлую тушу, и она выскользнула из-под него и грохнулась на пол. И тут же под руку попался упавший ножик.

Схватила его, порезавшись. Сразу же вскочила, сжимая в кулаке, готовая бить-бить-бить.

Возле кровати, с другой её стороны, стоял Женька.

Араб большим голым манекеном лежал на кровати, на скомканных простынях, ничком, раскинув руки и ноги. В голове у него, в районе затылка, торчал какой-то стержень. И араб не двигался.

– Ой-ой-ой… – заорал было мужской голос из-за стены, едва не перекрикивая звуки телевизора; и тут же оборвался. Рамона затравленно озиралась, всё сжимая ножик, готовая втыкать, кромсать…

Из-за стены выглянул незнакомый большой мужчина в очках. В руках он держал автомат…

– Ну как?.. А. Молодец.

– Ага.

– Этот тоже готов.

Женька взялся за торчащий из головы лежащего стержень и попытался его выдернуть, раскачивая. Не удалось, только голова лежащего помоталась из стороны в сторону как большой жуткий чупа-чупс на палочке. Из раззявленного рта на подушку стекала слюна, один глаз, вытаращенный, казалось по-прежнему следил за Рамоной.

– Вот ведь, не вытаскивается…

– Брось, что ты ерундой занимаешься! – сказал мужчина в очках. В тонких таких интеллигентных очках с золотистой оправой. Здоровенный такой дядька. Рамона тут же вспомнила, что это тот, что на вопрос о профессии там, в зале ресторана, сказал что он «столяр». Столяр-краснодеревщик, ага. Она глупо хихикнула. Из-за спины дядьки в очках выглянула Наташка, прикрываясь скомканной футболкой.

Тут только она сообразила, что стоит совсем голая, глупо сжимая в кулаке малюсенький ножик. Метнулась в сторону, тут где-то шорты… а, не, они там, под этим… штаны, что ли, всё в шкафу ведь… а, впрочем, плевать-плевать… уй, как голова-то болит! Ого, на лбу шишка какая…

– Нет, я вытащить хочу. Удобная штука.

Женька стал вновь раскачивать железяку, голова араба моталась, и Рамона железку узнала – та самая корявая, ржавая, заострённая на конце арматурина, которой они начинали вскрывать технички с водой. Почти что короткий ломик.

– Не-е-ет, я вытащу! – Женька продолжал её ворочать, но ворочалась только голова мёртвого араба. Тогда Женька упёрся ему в голову ногой в сандалии.

– Это потому что арматурина, она ж рифлёная, – сообщил зачем-то откуда-то тоже взявшийся Валек. На голую Рамону он деликатно старался не смотреть.

– Не сходи с ума, – посоветовал мужчина в очках, – Заняться больше не чем? А вы, девушки, одевайтесь, пожалуйста. Мы сейчас уходим.

– Куда? – глупо спросила Наташка.

– Куда-нибудь. Там определимся. У нас теперь два автомата, боезапас. Ты, парень… как тебя? Валек? Вот помоги им, видишь, они в шоке. Знаешь где их вещи?

– А Аганазар где, Маринка, Лиза? – сообразила спросить наконец Рамона. Ах ты чёрт, я же голая, и на лице эта слизь, тьфу, это ж не то слюна, не то сопли этого араба-то. Дохлого. Её чуть не вырвало. Бегом мимо Валека она прошмыгнула в ванную.

– Назар в коридоре, сторожит этого, и девчонки с ним, – сообщил ей в спину Валек, – Мы тут за вами зашли. Борис Фёдорович вот… и жена его. Она в коридоре. Давайте, в натуре, собирайтесь быстрее, девчонки, эти ж пятеро не все тут… и не два автомата у них тут оставалось. Гамаля, кстати, мы не видели…

– А хотелось бы, да. – Женька наконец вытащил из пробитой головы покойника железяку, вытер её о простыню. – Но, видимо, не судьба. Борис Фёдорович правильно говорит. Драпать надо. На машине.

– Там по ходу дела решим, – Борис Фёдорович был деловит. Теперь, отставив автомат, он попытался надеть на себя жилет араба, но тот оказался мал в спине, и он стал доставать из его карманов магазины, сложил их стопочкой на столе, заозирался в поисках какой-нибудь сумки.

Наташка, обёрнутая уже в простыню, первым делом брезгливо подняла брюки убитого, зашарила по карманам, достала скомканную салфетку с деньгами и украшениями, развернув на столике возле телевизора, стала искать свои колечко и цепочку. Дядька в очках распоряжался:

– Воду всю забрать, консервы. Девочка, ты тоже одевайся, не тяни. Да не шорты – есть у тебя какие-нибудь штаны-то? Нет, чемодан не брать, сумки найдите, есть сумки? На ремне лучше. Тёплое что-нибудь для себя. Зажигалки. Фонарики – у вас есть, я знаю. Парень… достал всё-таки железку? Упорный ты. Иди, реши того, в коридоре. Да-да. Нам пленные без надобности. Что значит?.. давай-давай! Взялся, так уж… Знаешь ли, в любом деле есть свои правила; а не оставлять у себя в тылу врага, могущего сообщить о составе и вооружении группы – одно из. Вот и выполняй. В темпе.

Весь его интеллигентный вид не вязался с распоряжением убить пленного, и вообще с его командирским тоном.

– Девочку ту, в татуировках и колечках которая, поторопите. Нет, милая, не сланцы! Кроссовки у тебя есть?? И носки надень. Собирайся, потом поплачешь, время на переживания ещё будет. Я надеюсь.

* * *

Они тряслись в микроавтобусе по пересечёнке; потому потряхивало, но несильно – сидевший за рулём Борис Фёдорович не гнал, потому что была ещё ночь, и ехали не включая фар.

В проходе громоздились упаковки с водой, сумки, одеяла и ещё какие-то коробки, накрытые покрывалами. В одно из них закуталась чуть не с головой Рамона. Африка, бля. Её морозило. Отходняк, да.

– Рамонка, слышь! – шёпотом приставала, стараясь её разговорить, не дать замкнуться, Маринка, – Вот ты тогда про турпоход в девятом классе рассказывала, да?

– Ну? – неохотно отозвалась Рамона. Она думала о доме, о дочке и маме. Которых только что чуть не потеряла. А они чуть не потеряли её.

– Придумала, да? Не было такого? Ну что нога, и пацаны тебя несли? Специально чтобы нас подбодрить?

– Было… – после паузы отозвалась та, – И поход, и нога. Ногу только не я подвернула, пацан один. Ну и мы его несли. Я тоже. А какая разница.

– Правда. Никакой разницы.