Текст книги "Крысиные гонки (СИ)"

Автор книги: Павел Дартс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 67 (всего у книги 132 страниц)

– Я не понимаю… почему вы наговариваете… – продолжил он, беспомощно оглядываясь по сторонам, – Они не такие… я не знаю кто стрелял этой ночью, но они-то!.. они же нас от бандитов защища…

Он недоговорил. По знаку Витьки Мишка Лещинский подскочил к говорившему и зверски ударил его в лицо прикладом винтовки. Вскрикнув, тот упал. В толпе ахнули. Стоявший рядом со старостой журналист сунул руку под полу куртки, ухватившись за тёплую рукоять обреза; одновременно с ним юрист так же под полой пиджака взялся за тёплую рукоять портативного милицейского «кипариса». Борис Андреевич улыбался. Момент был самый опасный – и это вчера, когда составляли сценарий этого «акта», предусмотрели и действия специально оговаривали.

Юрист, основываясь на своём опыте общения с подзащитным «контингентом», объяснил, что так оно и делается – в смысле достигается послушание в банде, тьфу, то есть в коллективе: нужно спровоцировать кого-то из наименее уважаемых подельников на неподчинение, или хотя бы на возражения – и показательно его наказать. Тут, дальше – «или за обиженного впишутся другие, и тогда, чтобы сохранить авторитет, нужно будет мочить всех возбухнувших; или всё пройдёт на тихой волне, и тогда из промолчавших можно шнурки вязать…» – так вчера за ужином заверил внимательно слушавших его старосту, журналиста и командира дружины экс-юрист, не заметив, что в объяснениях сам изъясняется языком своих бывших подзащитных.

Собственно будь там Владимир, сведущий немного в социологии, он бы отметил для себя, что в любых замкнутых сообществах, будь то деревня, армия или геологическая группа, изолированных от направляющего влияния Закона и вообще Большого Мира с его культурными условностями, общение и иерархия неизбежно строится по примеру криминальной стаи, с соответствующим лексиконом. А наиболее полно взаимоотношения в «стае» и отражает уголовный слэнг, на который незаметно для себя перешёл бывший слуга закона:

– … если дёрнутся – мочить! Тут главное момент не упустить: мочить сразу, кто пасть раскроет, и, если понадобится, наглухо!

– Понял, Витька? – это уже ставил задачу Хозяин, – Назначишь кого, самого ответственного.

– Да! – продолжил юрист, – Чтобы кто вякнет – сразу в рыло, юшку из носа пустить. Другие как кровь увидят – зассат встревать…

– А если не зассат? Если буром попрут? – предположил журналист, тоже перешедший «на язык улиц разбитых фонарей».

– Тогда всех их мочить! Ёбн. шь в них с обреза, я с кипариса встречу! Они без оружия – не выдержат. Кого-то положим – оставшиеся будут как шёлковые!

– Ну, ты суров… хе-хе.

– Пацаны не станут в своих стрелять… – неуверенно заметил Витька.

– Вот чтоб не пришлось и твоих пацанов валить, и нужно с тем, кто первый пасть раскроет, поступить жёстко и быстро! Тогда без большой крови обойдётся. А кто-нибудь обязательно против вякнет, пусть баба какая, или старуха – в морду ей! Чтоб кровь пошла!..

Расчёт оправдался. Помогло то, что «народ», хотя и расслабленный городской «цивилизацией», уже тут, в деревне, вник в современные реалии. Куча трупов неделю назад возле церкви хорошо прочистила мозги от либеральных мыслей типа «не убий» и «нас это не коснётся». Очень чётко в последнее время все поняли, что любого и каждого это может коснуться. Без исключений.

И потому, когда Юличкин вдовец схватился за расквашенный прикладом нос, возмущение проявилось оооочень скромно: глухой ропот, больше испуганный, чем возмущённый. Даже бабки, считавшие себя, в силу возраста «неприкасаемыми», не стали вслух возмущаться, а только тихонечко заскулили «– Ххххосподя, та што жи ето делаится… Нильзя жи так с чиловеком…» Как-то предельно ясно «до народа» дошло, что время безответственных реплик и «возмущений произволом» ушло в прошлое, сейчас лучше заткнуться и молчать, чтобы не стать следующим.

Дернулся, было, старый Пётр Иванович, бывший директор бывшего лесхоза, – но в него десятком рук вцепились его родственники, теперь жившие у него, заплакали, заныли, зашептали на ухо, потащили назад, в толпу.

Дьявол отметил это с удовольствием. Чо – правильно всё эти мои умники рассчитали: утухли все; вон, этот оборванец согнулся, кровь из носу по морде размазывает, больше не возникает! А старикан… он ведь, сука, теперь смыться «на пригорок» захотит, и у него ружьё… и он на Громосеева влияние имеет… надо бы ему того. Этого. Ну, займёмся им попозже.

– … и мы показательно накажем труса! – возопил юрист, – То есть не накажем, а покараем!..

Тут же по знаку Витьки к Сашке Веретенникову, только что лишённого ружья в пользу Альбертика, подскочили двое парней и потащили его к телеграфному одинокому столбу на краю площадки. Сашка слабо сопротивлялся, он недоумевал. Да что вы делаете, в конце-то концов??.. Собственно, и никто не понял что происходит. Все с недоумением, постепенно переходящим в ужас, наблюдали за происходящим: вот Сашку подтащили спиной к столбу, вот завели ему руки за спину, и Витька сковал ему кисти рук настоящими ментовскими наручниками, нашедшимися у юриста.

– …показательно казнить труса, подло бросившего своих товарищей в бою!! – продолжал громко кликушествовать юрист.

– Казнить??!.. – ахнул кто-то в толпе.

Прикованный к столбу Веретенников только переводил взгляд с одного на другого, на своих бывших товарищей, на Витьку и бубнил:

– Вы чего?.. Вы чего, пацаны?.. Все побежали и я побежал… я же не знал что там бой, что там засада… пацаны!.. Витька! То есть – Харон. Вы чего?..

Почему-то все решили, что Сашку будут сечь, лупить розгами или там кнутом – как показывали в исторических фильмах. Думали, что юрист, вещающий про «казнить» просто оговорился; и недоумевали, почему Сашку привязали пузом наружу, сковав руки за спиной, а не перед собой – драть ведь надо по жопе и по спине… как так?

Сашка был тут, в деревне, без родителей; он жил с семьёй тётки, и отношения у них были не очень, на что и был расчёт – потому-то его и назначили козлом отпущения, вернее, «жертвенным тельцом» в жестокой драме, которую решил показать односельчанам Артист.

Но всё пошло совсем плохо, жёстко.

Юрист вошёл в раж и начал чуть не завывать:

– … казнить как труса и предателя! Этот акт символизирует единение бойцов дружины самообороны, их непримиримость к изменникам, сплотит и сцементирует боевое братство! И каждый впредь, кто струсит в бою, будет подвергнут жестокой и позорной казни!..

– … Харон!!.. Ты чего?? Я-то при чём?? Все побежали и я…

– Ты побежал первым! Ты бросил своё оружие!

– Я же нашёл ружьё утром!!..

– Не влияет! Ты бросил оружие. Ты бежал с поля боя. Ты будешь наказан… казнён!

– И это станет вехой в формировании настоящей, боевой, дружины! Скрепит кровью предателя и труса священное братство!.. – нёс уже полную околесицу юрист.

– Вииить… Харон! Вы чо?.. – продолжал канючить Сашка, всё еще рассчитывающий, что всё это понарошку и обойдётся.

Не обошлось. Барабанной дроби как в кино не было. Не было и эшафота и гвардейцев в каре в парадных мундирах; была поросшая травой вытоптанная площадка перед конторой, обшарпанная контора, и небольшая толпа деревенских-эвакуированных, до которых постепенно стало доходить, что это не шутка и не розыгрыш: мужчины испуганно молчали, мамаши стали прижимать к себе детей, закрывая им глаза – серьёзность происходящего дошла до них. Парни дружины, стоявшие как бы «в оцеплении» с винтовками и ружьями наперевес, нервно огладывались. У двоих-троих мелькнула мысль положить конец этому цирку, пальнув в Витьку; но это всё так и осталось на уровне нечаянно проскочивших мыслей: как и предполагал политтехнолог-журналист Мундель, у каждого сработал давным-давно вшитый современной цивилизацией в подкорку принцип: «Главное – не меня!»

Давно известный принцип, используемый всеми тиранами, освящённый массой поговорок типа «Моя хата с краю», «Меня не касается», уголовный принцип «Умри ты сегодня, а я завтра!» как всегда не дал никому проявить свои лучшие душевные качества. Да и были ли это ценные душевные качества?..

Витька извлёк из ножен с пояса нож, он встал сбоку прикованного бывшего товарища. С перекошенным ни то ненавистью, ни то страхом лицом поднял вверх руку, показывая всем блестящее лезвие.

– Ви-и-ить… ты чего?? Не надо… аххх!..

Витька размахнулся и воткнул лезвие в живот прикованному Сашке, сквозь курточку и рубашку, глубоко, наполовину лезвия.

– Аааа-ииии!!!! – завизжал кто-то в толпе. Стал вырываться Пётр Иванович от вцепившихся в него родственников, но силы были неравны. Закрыв лицо руками пошла из толпы Мэгги, плечи её вздрагивали. За ней потянулись ещё несколько женщин, уводя с собой детей. Им не препятствовали. Парни, стоявшие с оружием, благодарили судьбу, что не они на месте Сашки, – удрали-то практически все. Обошлось – и слава богу. Ну, судьба такая у Сашки… Витьке виднее…

А оставшиеся с ужасом и… с неприкрытым интересом наблюдали за экзекуцией. Как с ужасом и интересом наблюдали на площадях за казнью жители средневековых городов. В конце концов, их сюда собрала Власть, и в деревне так мало развлечений…

– Лещинский!

По команде Витьки Мишка подошёл, передал ему винтовку, взял нож.

– Ми-иша! Миша! Ты чтооо?? Не нада! – заверещал прикованный.

Лещинский уверенно воткнул ему уже окровавленное лезвие ножа опять же в живот… В толпе кто-то застонал. Загудели, забормотали. Испуганно, но заинтересованно. Нет, не возмущённо. Политтехнолог Мундель был прав – толпа есть толпа. Не их же убивают. И – представителям власти виднее.

– Шевцов!

Юрка повторил процедуру – удар ножом в живот. Сашка, штаны которого под курточкой уже напитывались кровью, верещал непрерывно, как раненый заяц. Он всё понял. Спасения не было. Собственно, спасения не было уже после первого удара ножом в живот: скорая помощь, экстренная хирургия – всё это осталось в прошлой жизни. Но самое страшное было то, что не дадут умереть ведь и дома. Лёжа на постели. Нет. Убьют сейчас, затыкают ножом в живот, истечёт кровью.

Сашка чувствовал невыносимое жжение в животе, и отчаянно не кричал, а именно что верещал.

– Генка!

…

– Макс!

…

Теперь дело пошло как по маслу: подходили, передавали подержать оружие, брали скользкий от крови нож, размахнувшись, тыкали им в живот Сашке… Кто глубоко, кто наполовину, кто чуть-чуть. Передавали нож следующему, брали платок у Витьки, вытирали окровавленные руки. У одного из парней так тряслись руки, что он выронил клинок. Витька заставил поднять, и, как был, в крови и облепленный песком, трижды, всё глубже и глубже, засадить Сашке в окровавленный взрезанный живот.

Дьявол улыбался.

Всё получилось даже лучше, чем он рассчитывал. И этих надо тоже привлечь – юриста/журналиста, чтоб все видели. Да они и сами знают что придётся. Удачно. Теперь все замараны, вернее, связаны кровью. Повязаны, да. Так ведь говорят.

 
– Меня от головы до пят
Злодейством напитайте. Кровь мою
Сгустите. Вход для жалости закройте,
Чтоб голосом раскаянья природа
Мою решимость не поколебала…
 

ПРОВИНЦИАЛЬНЫЕ БУДНИ

Оршанск ничем особо не удивил Владимира. Он бывал в нём несколько раз, когда вместе с отцом ездили на всякие «даты – дни рождения» к Виталию Леонидовичу и его дочке. Малявка Наташа, конечно, тогда не занимала юного Володю, но ему нравилось бывать у неизменно радушного друга отца, коттеджный участок которого, в отличие от дома отца Володи, не теснился на восемнадцати сотках, а привольно простирался почти на целый гектар, где можно было зимой побегать на коньках по льду пруда или погонять на снегоходе, летом поездить по ландшафтно оформленному парку на квадрацикле или даже погонять по посёлку – на джипе. Виталий Леонидович, очевидно, хотел бы иметь наследника, он тосковал «в бабском обществе», и в меру возможностей баловал сына товарища, предоставляя тому «простые мужские развлечения», как он выражался.

Иногда удавалось прямо там, на участке – хотя отец не одобрял, – пострелять из настоящего оружия: депутат был негласным владельцем охранной фирмы, имевшей на вооружении Сайги и ИЖи. И, хотя Сайга была гладкоствольной, а ИЖ – кастрированным ПМом, мальчишеские ощущения от «настоящего оружия» были весьма сильны.

Только на подъезде уже к Оршанску Владимир понял, насколько самонадеянно было его решение в одиночку «прорываться в Оршанск» – несмотря на царящий повсеместно бардак, с разного рода «контролем» стало только сложнее.

На въезде в город несколько раз проверили документы. Как подсказал Виталий Леонидович, Владимир не светил свой паспорт с мувской пропиской и американской визой, а показывал свой старый студенческий билет и некие разноцветные «пропуска» на пластике, которыми снабдил его бывший депутат.

Когда заезжали в город, то по отцовским коммерческим делам, то за попутными покупками, Оршанск запомнился ему как обычный провинциальный городок, хоть и большой. Хлебозавод, молокозавод. Механический завод, поставлявший какую-то комплектацию на огромный МУЗ; мехмастерские, чего-то там чинившие в сельхозтехнике. Швейная фабрика. Ещё несколько предприятий поменьше, – вот и вся промышленность райцентра. Большой «частный сектор», пятиэтажки на периферии, вязнущие в грязи осенью и весной; большие современные дома, и Центр Досуга в центре же, у традиционной площади с памятником, где здание Администрации, банк и милиция, ресторан и поликлиника, – современная брусчатка-плитка, асфальт и цветники.

Однако за те годы, что Владимир не был в Оршанске, город изменился: как в лучшую сторону – выросли новые кварталы многоэтажек, потеснив частный сектор, значительно больше стало мелких магазинчиков, правда, в большинстве закрытых. Появилось и несколько, вполне современных, супермаркетов; бывшие раньше в основном шиферными крыши покрылись блестящим на солнце профнастилом, кирпично-неказистые хрущёвки расцветились облицовочной «шубой», выбоин на дороге стало не в пример меньше, а разномастной рекламы значительно больше… но и видно было, что городом в последнее время никто почти не занимается: уличные мусорные урны забиты хламом, рядом с ними, и вообще по тротуарам, кучи мусора; витрины магазинчиков, или оделись решётками, или зияют чернотой сквозь выбитые стёкла. А вот надписей, граффити, всевозможных лозунгов стало, напротив, чрезмерно много, особенно ближе к центру, они «украшали» собой фасады, подъездные двери, любые вертикальные стенки. Проезжая медленно на мотоцикле, Владимир с интересом знакомился с этой стороной графического оформления происходящего. Отражали надписи, как борьбу актуальных на сегодняшний день идей, типа «Кто не сеет и не жнёт, тому зимой кирдык придёт!» и «Мы не коровы, дайте нам работу в городе!», так и борьбу, как он понял, идеологических противников.

Тут было красиво выписанные «Верный Вектор – сила и доблесть», «Оршанская Рота – защитит в любых обстоятельствах» (– От кого или чего эта «Оршанская Рота» собирается защищать, интересно? – подумалось ему, – Не от голода и холода ли приближающейся зимой?), «Регионы – основа Страны», и даже «Перестать кормить столичных солитёров!»

И тут же «Смерть сепаратистам!» – уже торопливо, наспех, поверх других надписей, видать с оглядкой. И какие-то аббревиатуры, значки, иногда выписанные красиво, с выдумкой, и явно что-то значащие, – но ему, «деревенскому», отставшему от реалий, они не говорили ничего. Запомнился здоровый чёрный кот, выписанный ярко, с выдумкой, круто выгнувший спину и с ярко-жёлтыми глазами с чёрточками зрачков – и надпись «Бойцовый Кот нигде не подведёт!» – ну надо же, поклонники Стругацких? Бросился в глаза и чёрный, аккуратно выписанный квадрат, примерно полтора на полтора метра, на лиловом фасаде какого-то здания, на котором белыми чёткими буквами было выведено: «ЧК придёт – мир принесёт!»

– А ведь это те самые!.. – подумал он, – Те самые «Чёрные Квадраты», что были с Вовчиком на орг. собрании в Мувске. Ишь ты, не скисли, не зациклились в столице, лезут в регионы…

Вообще, по идее – он знал это – оно так и должно было быть: общая беда не только внесла раскол в налаженную повседневную жизнь, но и толкнула прежде таких «индивидуальных ярких личностей» к объединениям «по интересам» – так выживать проще. С вожаками в таких случаях никогда дело не вставало: всегда найдётся на периоде перелома эдакий «козёл», очень уверенный в себе, весь интеллектуальный багаж которого, как правило, складывается из нескольких прочитанных в детстве исторических романов и старательно взлелеянной харизмы; козёл, за которым выстроятся бараны. И он поведёт их в… да куда угодно, хоть на бойню, главное ведь с уверенным видом, а уж уверенности этим харизматикам не занимать, достаточно вспомнить того лидера «Чёрных Квадратов», «личинки Наполеона» как его определил тогда Владимир.

Объединиться, сплотиться – соответственно «нагнуть» кого-нибудь послабее, – и непременно с каким-нибудь трескучим лозунгом; как там было в прошлом-то веке? «Анархия мать порядка», «Вся власть Советам!», «Мир хижинам, война дворцам», «В борьбе обретёшь ты право своё»? Главное ведь получить внутреннюю уверенность в том, что всё делаешь правильно; и внешнее, «от старших», одобрение своим действиям. От «старших». От тех самых «козлов», идущих во главе овец, только большего уровня.

Были и активно ему не понравившиеся лозунги «Оршанск для оршанцев!» и даже «Мувские ублюдки, убирайтесь в Мувск!»

Дожились, – подумал он, – Пошло деление на Мувских и Оршанских. Впрочем, я же не мувский сейчас, я озерский; и докУмент есть с печатью озерского ещё лесхоза, и мозоли вот, и грязь под ногтями… не совсем отмылось. Слез уже столично-заграничный лоск, вполне сойду за пейзанина, хы-гы. Да, вот так вот и надо: «хы-гы», и сразу вопросов нету – хрестьянИн, а что до байка – так этим сейчас никого не удивишь, ни в городе, ни в деревне…

С такими мыслями Владимир ехал, неторопясь, по городу, наблюдая «региональную жизнь».

Первое, на чём он зациклился – это сколько же много так называемых «ништяков» есть в городе, и на что такой дефицит был в Озерье! Это уму непостижимо! – забор из хороших, некрашеных, но строганных досок с навесом и мостками под ним ограждал недостроенное и, очевидно, теперь уже брошенное здание – это ведь куба три пилёной древесины! – и никто не стремился разломать его и утащить к себе. Богачи прям… Вспомнил, как они с Вовчиком сколачивали девкам туалет, в обмен на право забрать обрезки досок; и как таскали со школьной стройки ветхие поддоны. А эти… Ну, это, положим, до поры – пока холода не начались, потом конечно разберут и забор; но вот, к примеру, разрытая теплотрасса… и прямо возле неё трубы большого диаметра, не меньше чем на теплоцентраль, в штабеле, в пластиковой изоляции, – можно было бы… …эээ… как конструкционный элемент использовать. И толстая проволока мотками! И арматура вязанками! Такая редкость в деревне-то! Или, скажем, вот на той же стройке кирпич. А профнастил на крышах – а интересно, можно сейчас купить-сменять на что?.. Или, скажем, рубероид, или что-нибудь наподобии, ондулин там… Вовчик говорил, что материала на перекрытия и влагозащиту нужно много и любого. Что ещё? Мешки полипропиленовые, сетка, вязальная проволока… там же целый список! Надо будет поспрашивать. Да тут вообще можно что угодно в деревню тащить, и всё пригодится!

Он вспомнил, как Вадим рассуждал, что со временем нужно будет сформировать «бригаду» и заняться разборкой брошенных зданий: проводка – перекрытия – кирпич – полы – стекло и так далее, всё бы пошло в дело. Вадим, помнится, даже как-то толи в шутку, то ли всерьёз пенял ему, что он пострелял этих чурок; а они наверняка в подсобниках на стройках обретались, вот их бы и припахать на раборку. Под конвоем, естессно. Так и не понял его, то ли шутил, то ли, в самом деле, вынашивал он такую идею – заделаться рабовладельцем. С него бы сталось – куркуль ещё тот, а тут бесплатная рабочая сила.

Впрочем, нельзя сказать, что никто не оценил по достоинству повсеместно имеющиеся в городе полезные привычные элементы…

Прохожих было довольно много – вроде не выходной и не праздник, чего они слоняются?.. Возле одного закрытого павильончика, прежде торговавшего чем-то «элитно-престижным», в приложении к районному уровню, конечно, на корточках сидел мужик средних лет и сосредоточенно пилил ножовкой по металлу блестящую изогнутую трубу-поручень на входе в магазинчик. К нему и подъехал на малом газу Владимир, остановился, мельком взглянул на отрепанную и уже пожелтевшую на солнце афишку-наклейку на стене магазинчика, в которой указывалось, что «Ваш территориальный пункт сбора для отправки в …» – дальше неразборчиво уже, выцветшими чернилами, – а наискосок, крупно-жирно от руки «Лучше бомжем в лес густой, чем в гослагерь на постой!»

– Не подскажете, как проехать на Пушкина?

– А, это рядом, – разогнулся мужик, – Вон за тем углом повернёшь, сквозь сквер – и Пушкина. А что там ищешь?

– Квартиру знакомого, – и, в свою очередь поинтересовался: – А вы это зачем? Ну, пилите? – он кивнул на одну уже срезанную блестящую трубу, лежащую поодаль.

– Обогреватель сделаю дома, – пояснил мужик, – От печки. Это ж нержавейка! Сто лет простоит. Только варить её фигово…

– А можно?.. Вот так-то вот? На улице? – снова спросил Владимир, стремясь уяснить ситуацию в городе.

– А чо нельзя-то? Я ж никого не трогаю, – уверенно заявил мужик и вновь взялся за ножовку, – Нужно ж думать и о будущем…

– А полиция?.. – сам понимая глупость вопроса, спросил Владимир. Мужик явно не был владельцем этого магазинчика.

– А я кто – хрен собачий? – коротко-ясно отрекомендовался мужик и вновь вернулся к прерванному занятию. Тут только Владимир заметил, что на мужике форменные брюки.

Вон оно что. «Представитель власти», значит. Классно у них тут… Владимир завёл мотоцикл и двинул в указанном направлении. Нужно было найти вторую из двух городских квартир Виталия Леонидовича, ключи от которых он дал Владимиру. В большую, «элитную» он соваться не рекомендовал – дом центральный, богатый, все на виду; а эта, купленная давно уже для каких-то надобностей в непрестижном районе и в обычной пятиэтажке, могла подойти как временная база для заезжего мотоциклиста-коммерсанта, благо, как сказал хозяин, подъезд там широкий, можно будет и байк загнать, впрочем, как с соседями договоришься, главное чтоб не разграбили и не сожгли ещё.