Текст книги "Крысиные гонки (СИ)"

Автор книги: Павел Дартс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 132 страниц)

Две женщины суетились около сидящего на полу у противоположной стены священника. Был он «по гражданке», не в облачении, как ходил обычно по хозяйству, и весь изорван; руки его от кистей и до плеч были замотаны чёрт-те чем; и бинтами, и какими-то тряпками, в которых угадывались и косынки простоволосых теперь женщин, и даже, пожалуй, оторванные ленты от подолов их платьев.

Перед ним лежали рядом два тела; лиц у них не было. Вместо лиц – кровавое месиво. Вокруг валялось несколько металлических предметов из церковной утвари, там же и действительно погнутая массивная чаша, видимо та самая что говорил Вовчик.

Священник раскачивался из стороны в сторону, держа руки перед собой. Женщины хлопотали около него, кажется они хотели поднять его под руки и вести к выходу; но он просто сидел и раскачивался из стороны в сторону, и ничем не пытался им помочь. Поодаль ещё две женщины, склонясь, что-то делали над телом другой. Убита? Нет, стонет…

Владимир подошёл к батюшке чтобы помочь женщинам поднять его, и натолкнулся на его полный муки взгляд. Как будто тому было настолько больно, что он еле сдерживался чтобы не закричать. Может он серьёзно ранен, а тётки этого не видят?? Нет, дело не в этом. Когда с помощью Владимира его подняли всё же на ноги, он пошёл к выходу сам, и пошёл достаточно уверенно, – но лицо было по-прежнему искажено мукой.

– Что с вами?.. Андрей Васильич?.. – почему-то Владимир вдруг вспомнил, как Отца Андрея звали «в миру», – Вы ранены?

Священник приостановился, и, взглянув на него, произнёс с расстановкой:

– Ранен? Да. Я… я двоих людей сейчас убил. В божием храме убил. Своими руками. В алтаре. Сам… – покачал головой, и произнёс снова:

– Грех… Нет мне прощения…

И, уже не обращая больше внимания на Владимира, в сопровождении тёток побрёл к выходу.

– Как его тОркнуло… – оглядываясь, и видя что Вовчик уже помог встать Катерине и ведёт её, обняв за плечи, к выходу, а та всё так же трёт тряпочкой руки; как бы про себя произнёс Владимир, – Как бы с собой не покончил со стресса…

Рядом женщина, склонившаяся над телом раненной, подняла к нему голову, взглянула снизу вверх осуждающе:

– Да что вы. Что вы говорите! Руки на себя наложить – это грех смертный. Нет, батюшка не такой.

– А что ж он?..

– Грех это большой – человека убить. И в храме. И священнику. Но не смертный, нет, не смертный, потому как обстоятельства. Отмолим. Только священства теперь Отец Андрей не сможет отправлять, и таинства святые совершать не сможет… и храм нужно освящать… а сейчас… вы сами видите. Беда, беда большая всем нам…

Покачав головой: «Shit, ну и проблемы их тут волнуют!.. «Таинства отправлять!» Их бы туда, «на поляну», где трупы кучей лежали; впрочем, они и тут тоже кучей, и побольше будет, во дворе, успеют ещё полюбоваться… Тоже, проблема! – в алтаре двоих замочил… делов-то!» – он уже двинулся к выходу, когда за стеной церкви глухо но отчётливо простучала короткая автоматная очередь.

Опрометью он кинулся к дверям, проклиная себя что не взял оставленный Вадимом у дверей дробовик.

Ничего, дробовик стоял как стоял. Схватив его, он выбежал из церкви, обежал угол. «Пленных» не было. Дождь шёл не то чтобы сильный, скорее мелкий, но уже по-осеннему упорный, видно что надолго. Поскальзываясь, выбежал «во двор» перед хозпостройкой. Раненых и убитых прихожан уже всех унесли в дома и бывший склад, под крышу, куда нападавшие поначалу и сгоняли всех. А убитые и раненые чурки так и лежали один на одном во дворе, и стекавшая с них дождевая вода в лужицах окрашивалась розовым.

– Брат… Брат!.. – опять послышалось ему, но он, не обращая внимания, побежал туда, откуда послышалась очередь – к распашным дверям хозпостройки, от которых внутри после небольшого проходного помещения шла лестница на второй этаж, – и коридор налево, где склады-кладовки были заполнены всякой нужной и ненужной в хозяйстве всячиной.

В дверях чуть не столкнулся с выходящим Вадимом. В руках тот держал автомат, из ствола еле-еле полупрозрачной струйкой выбивался дымок.

– Вадим, что случилось??

– Ничего… – тот отвечал нарочито лениво, – Как это у вас, в Америке, говорят?.. «Они отказались сотрудничать со следствием»… – и дунул в ствол, сдувая дымок.

Владимир мимо него просунулся за двери: там у стены лежали оба пленных. В полусумраке по безжизненным позам всё стало ясно; попахивало порохом. С верхней площадки лестницы выглянуло испуганное лицо женщины, одной из тех, что сопровождали священника. А, да, у него наверху же жильё, то есть келья! Увидела «своих», юркнула обратно.

– Думаешь надо так было?

– Чо тут думать.

Вадим сплюнул в сторону, успокаивающе помахал Алле с дочерьми, высыпавшими из-под крыши склада под дождь с ружьями в руках; потом указующе потыкал пальцем в сторону колокольни, покрутил пальцем воздухе, рисуя окружность. Зулька согласно кивнула, пошла быстро к входу в церковь. Трофейное ружьё перед собой.

«Фак, он из них какой-то спецназ воспитал, чёртов татарин…»

Вадим снова перевёл невозмутимый взгляд на Владимира:

– Этот, в камуфляже, чечен – главный у них. Был. А второй – тот что с колокольни стрелял. В моих стрелял, и в тебя, кстати, тоже. Ну и вот. Ну и всё…

Оглядел Владимира, хмыкнул:

– Разгрузка самодельная, я погляжу?

– Вовчика.

– Угу. Якши. Так себе, конечно, но лучше чем ничего, да. Не в карманах же магазины носить.

Оглянулся за спину на лежащих, вздохнул, отдавая автомат и принимая назад старенькую двустволку Петра Ивановича:

– Этот ещё, кутак атмагыз, китель снимать не захотел!.. Да! Ты это… Надо с остальными дорешать. Сейчас вся деревня сюда припрётся – имей ввиду.

– Откуда знаешь?

– Да уж знаю. Этот, хроновский пацан тут засветился неподалёку. Как его – Лещинский? И внучка Викторовны тут отсвечивала уже. И ещё пацанва. Не сомневайся – сейчас все припрутся. И, конээээчно же, «представитель власти», а как же! Кстати, заметь – ни одного долбака из «дружины» этого вашего друга тут не нарисовалось, ни одного – пока всё не кончилось! А ведь у них, как не гляди, всё же два ружья, и как раз на такой случай, не по банкам же только стрелять!..

– Заметил… Нет, я добивать не буду!

– Эх, малай, малай, щен ты ещё… – оперевшись плечом о косяк и доставая сигареты, опять вздохнул Вадим, – Ну… Оставим эту «честь» вашему товарисчу с газовым пистолетом в кобуре. Этот-то не откажется, ага. А потом везде будет трубить, что в одиночку перебил банду южан. Как думаешь, не откажется Витька?

– Он нам не товарищ.

– «Не товарищ…» Бля. Надо было ево, поганца, ещё там, «на поляне» заглушить. Вместе с теми.

– Надо было.

– Надо было, надо было, да, надо было… – снова вздох, – Знать бы кого и когда… чтоб заранее!

– Тогда, пожалуй, четверть деревни изводить бы пришлось – по твоему-то.

– Чо я, зверь?.. Совсем не четверть… Да, знаешь, егет, а тебе ведь линять отсюда нада… и поскорее, пока Громосеев не приехал! Раз ты так засветился, с автоматом-то. Не скроешь теперь, ага. Вопросы всякие задавать начнут… понимаешь?

– Да думал я уже про это. Да, придётся. Не скроешь…

– Вот! – Вадим оживился, отбросил окурок и вновь стал доставать сигареты, – Хорошо что понимаешь! А ты слиняешь – всё на тебя и повесим!

– Что… «всё повесим»??

– Ну – всё! Автомат. Пусть про Никоновку думают – не волнует. Может он, может не он, – не знаем! В смысле – ты. И – сбежал. И всё. А?

– Да… Пожалуй. Вовчик как только?

– А чо Вовчик? Вовчик как бы ничо не знал, да. Вовчик же без автомата. Отмажем Вовчика. А ты – двигай. Куда ты там собирался – в Оршанск?

Он оглянулся за спину, на трупы.

– И этих тоже… ты, в случае чего.

– Ещё я чего «тоже»??.. – возмутился Владимир.

– А – всё, – Вадим безмятежно курил, – Что за вопрос возникнет – всё на тебя и спишем. Раз тебя нет. Отработанная практика правоохранительных органов, хы!

– А Гузель??

– А что Гузель? Сам понимаешь, ей с беглецом под статьёй не с руки… Ну а… Щас обстановка быстро меняется, может со временем… сам понимаешь. Амнистия и всё такое. Поглядим.

– «Вот сволочь!» – ясно прочиталось во взгляде Владимира, и Вадим поспешил сгладить впечатление:

– Да что ты?? Ты ж парень боевой, не пропадёшь! Ну а… потом, как всё нормализуется… или наоборот, если всё в такой развал придёт, что никого уже и волновать прошлые дела не будут… Да ты не волнуйся особенно-то! Я по своему опыту знаю: как дела налаживаться начинают – так за всё прошлое сразу амнистия! Ибо никому из властей неохота, чтобы палки в колёса вставляли и в спину стреляли!

– Ты, Вадим, прямо меня тут главным злодеем выставляешь! А сам?

– Да нет… Но с автоматом же ты засветился, так? А про меня никто ничего… Да ладно, не переживай так! Отсидишься где-нибудь какое-то время… Гулька тебя подождёт… или не подождёт – это уж как вы с ней…

– «В натуре сволочь!» – подумал Владимир, – «Ну и родственничка в будущем мне бог подбросил! Или аллах. Что, в общем, один чёрт! Но в одном он прав – чем пытаться объяснить «откуда автомат» проще слинять – а там как-нибудь устаканится. Со временем. А то могут под горячую руку… «по принципу правоохранительных органов»: был бы человек, статья найдётся!.. И: есть трупы – кто-то должен ответить…»

Вадим продолжал что-то говорить, Владимир прислушался:

– … до конца. Так может ты и Хронова с собой заберёшь? В смысле – на себя возьмёшь? Если всё одно сваливать будешь.

– Как? «на себя»?

– Ну как. Он ведь тоже сейчас нарисуется. Ну и мочкани ево. За западло, за то, что помогать не поспешил. А? Тебе, как бы, всё одно…

– Вадим, ты совсем с катушек съехал?? – всерьёз уже разозлился Владимир, – Вот так вот возьми и «мочкани» при всех, без разбора, просто от личной неприязни?? За автомат ещё как-то отмазаться можно; ну, автомат и есть автомат, а за убийство?? Да у всех на виду??

– Ну, мочкани после разбора… – совершенно невозмутимо продолжал Вадим, – Какая разница? «В результате внезапно возникшего сильного душевного волнения», как там юристы пишут? Кстати, о юристах! Если мой-то юрист тоже нарисуется сюда – так можно и его тоже, до кучи. Даже нужно! Вот тут я бы тебе был вот так благодарен! Очень я этого субъекта не люблю!

Владимир посмотрел в невозмутимое лицо Вадима, – тот курил, пуская дым струйкой в дождь, и, казалось на полном серьёзе рассуждал «кого ещё до кучи»… вроде не шутит? Или шутит? Злость, и даже желание звездануть «тестюшке» прикладом в и без того покрытое поджившими шрамами лицо вдруг преобразовалось в юмор. Стало смешно от казалось бы всерьёз излагаемых «предложений»:

– Вадим, ты давай уж списком! Что мелочиться?? Патронов хватит. Старосту? Ага, надо. Мунделя. Что в шестёрках у него. Непременно! Пару нукеров Витьки, из тех что постоянно с ним, того же Лещинского?.. Фролова, что на прошлой неделе просил, нет, требовал сигарет и при этом угрожал? – всенепременно! Морожина Костьку, за длинный язык и наглость? – почему бы и нет. Таисьи зятя, что вообще по жизни нагло себя ведёт, бездельник и пьяница? – да, на всякий случай. А? Или вообще перекрошить тут всех, – одни останемся, красота!

Вадим понимающе хмыкнул, неопределённо пожал плечами, вроде как и это «предложение» можно бы рассмотреть… «Совсем спятил!»

– Ты же сам говорил, что «вопросы нужно решать по закону и по морали, «по-человечески», что «мораль неизменна» и всё такое?? Что ты такой двусмысленный-то, а??

– Ну дык мы по-человечески и решаем. Как оно обычно у человеков и бывает….

Помолчали, глядя на дождь и на груду тел во дворе, где кто-то ещё шевелился и стонал, на колокольню, где в проёмах под остроконечной зелёно-ржавой крышей маячила Зулька с ружьём.

– Вадим!

– А?

– Что главный у чурок сказал-то? Что они вообще сюда ринулись??

– Сказал… ну что сказал. Что жрать в лесу им стало совсем нечего, что. Они под Никоновкой было самозахватом дальнее поле под огород захватили, посадили там чего… потом их согнали…

– … после нашей диверсии с дембелями, да?? После того как ты там узбекский ножик подбросил, а??

– Какая разница после чего – согнали и всё. Ну, они тут кочевали. Приворовывали, попрошайничали, рыбачили плюс какие-никакие запасы. А теперь прижало. А ещё осень. Ну. Надо было как-то определяться. Ну, они и «определились»: церковь большая, в выгодном месте стоит, народу тут мало… Помещения подсобные. Дома, этих, как их – прихожан, – все бы и поместились. Огороды вокруг возделанные, посадок много – ну, они посчитали, если вовремя и плотно тут сесть, то зиму можно вполне пересидеть. Этот вот, в камуфляже, у них главный. Был. Говорит, что прорабом на стройке работал, в Оршанске. Врёт-неврёт, я не знаю; только я думаю, что он ваххабитский командир в прошлом. Был.

– Почему так думаешь?

– Ну вот так я думаю. Чутьё у меня, зря я что ли… Опять же дисциплина у них – ты ж видал? Какое-никакое, а оружие. Кстати, об оружии… ну, это потом. Слушались его эти беспрекословно. Оттого и продержались так долго.

– Что они думали, им эта резня так вот с рук бы сошла?? Всё же не безвластие же! Оршанские менты, эти, никоновские «силы самообороны», да хоть армия! Остатки. Что ж они думали?..

– Он говорит, что убивать они никого не хотели. В смысле – не ставили это целью. Наоборот – хотели местных этих «живым щитом» использовать, буде против них тут какие акции затеят. Так, говорит, получилось. Ну и… нет, могло бы получиться, да. Место тут удобное…

– Вот! Я тебе у Петра Ивановича это и говорил! Что тут оседать надо, а не по конуркам!..

– … можно отбиваться от наездов, да… Понаставить этих, рогаток, как в наполеоновских войнах; дорогу перекопать. Не, могло, могло получиться, что говорить; без армейской стрелковки – РПГ там, АГС, «Шмелей», без техники их тут трудно было бы сковырнуть. Ну и основное – этот, старший у них, говорил что сейчас вообще всем всё пох, властям в особенности, что творится в регионах и «на местах». Если бы их наезд шумной огласки бы не получил, то никто бы и не возбудился по их поводу, из начальства, имеется ввиду. Ну, была православная община. Землю ковыряла, налог платила. Ну, вместо православной образовалась бы община ваххабистская. Тоже согласная налог платить. Кому, типа, какое дело до этого? Вот из этого и исходили.

С колокольни замахала руками Зулька, закричала:

– Па-апа! С деревни люди идут! И девчонки там!

– Ага. Что я говорил! – Вадим засуетился, – Ты это – автомат на всякий случай под рукой держи, и вообще веди себя нагло. Зульфия!! – спускайся! Алла, Гузель! Идите сюда! Ружья…

Вадим, чавкая по грязи, побежал к своим. Владимир тоже вышел под дождь и пошёл искать Вовчика с Катькой.

СВОЯ ВЕРСИЯ

«На пригорок», к церкви, несмотря на страх перед произошедшим, явилась почти вся деревня. Даже удивительно было: на сход, где оглашались действительно жизненноважные решения, да хотя бы той же Местной Администрации, являлось по 1–2 человека от «хозяйства», а тут явились почти все…

Сначала, конечно, «разведчики»: Лещинский с напарником, мужественно сжимавший ружьё; да ребятня, которую не останавливали ни строгие наказы родителей, ни упорно моросящий дождь, ни реальная опасность попасть под раздачу. Потом, когда по деревне мигом пронеслась весть, что «наши чурок у церкви всех поубивали!», когда разведчики убедились что по территории общины свободно ходят и Владимир с автоматом, и Вадим с ружьём, а побитые пришельцы кучей мокнут под дождём, – «на пригорок» ломанулась вся деревня. Владимир решил, что это проистекает из-за скудности, что ни говори, информационного поля в деревне, из-за полного, считай, отсутствия новых впечатлений и острых эмоций. Отсюда и этот нездоровый интерес к месту находки трупа мадам Соловьёвой (интересно, её хоть похоронили, или так и лежит в школьном подвале??), отсюда и тот ажиотаж, с каким все, включая бабок и мамаш, ломанулись к церкви, когда стало ясно, что опасность миновала.

Подходили и подходили, одни за другими, кутаясь в плащи, накрываясь клеёнками и даже под так неуместно смотрящимися в деревне и в этой ситуации городскими цветастыми зонтиками, с горящими любопытством глазами; замирая от сладкого ужаса, переговаривались, делились впечатлениями, охали и ахали, показывая пальцами на трупы и раненых «южан», рассматривая розовые от крови лужи во дворе, валяющиеся тут и там гильзы и выбоины от картечи на стенах. Сейчас всю деревню, пожалуй, можно было ограбить совершенно беспрепятственно, родись у кого такая идея, утащить всё имущество, включая единственную в деревне корову бабки Викторовны… Ужасались, качали головами; женщины и старухи взялись помогать перевязывать пострадавших – но, как и стоило ожидать, никто не додумался взять с собой перевязочный материал, обходились чем попало. Тела чурок во дворе обходили по большой дуге, с испугом слушая до сих пор исходящие оттуда стоны.

Мужчины обступили было Владимира. С уважением рассматривая его облачение – разгрузку с торчащими из карманов автоматными магазинами, сам автомат; стали заинтересованно и с нарочито деловым-суровым, «мужским» видом задавать вопросы – но он быстро пресёк праздное любопытство: попросил, а вернее – потребовал «освободить помещение», где, в складе, он по-новой, начисто, перевязывал Вовчику раны. Он рассчитывал, что Катька, с какой и ушёл из церкви Вовчик, возьмёт это на себя, но не тут-то было: Катька по-прежнему была явно не в порядке, сидела в углу и тёрла тряпочками себе руки.

«Эдак она себе руки до крови сотрёт, экзему какую-нибудь заработает» – подумал Владимир, и попытался было пристроить её к делу, помогать перевязывать Вовчика, – но та только зыркнула на него испуганно и непонимающе, и по-прежнему тёрла, тёрла руки тряпками; и только когда Владимир достал свой нож чтобы надрезать конец бинта, увидев это, вдруг ахнула, схватилась за пояс, где у неё всегда раньше висел в ножнах подаренный Вовчиком тесак; не обнаружила его там, – и быстро выбежала со склада в дождь, явно искать своё оружие, так сильно пригодившееся недавно в церкви.

Мужчин отправил разобрать тела во дворе: трупы отдельно, раненых – отдельно; перевязать по-возможности – до решения что с ними всё же делать; и скомандовал настолько «конкретно», что все беспрекословно подчинились, даже обычно наглый и безбашенный Генка Фролов. Удивился ещё про себя, что не увидел среди деревенских обычно вездесущего Морожина, и что нет Хронова с его дружиной и старосты.

Во дворе заорал на ребятню Вадим: пацаны было стали радостно собирать себе в карманы гильзы – от автомата Владимира, разноцветные дробовые от охотничьих ружей. Вадим потребовал все гильзы нести ему – но пацанва отдала только часть, а остальные, видя столь большой интерес, стала тарить по карманам.

Наконец послышался во дворе голос старосты, и с привизгом команды Хронова. Закончив перевязывать Вовчика, Владимир, прихватив автомат, проверив чтобы патрон был в патроннике, вышел во двор, в дождь. Поговорить.

Вовчик, хотя на него начала накатывать жуткая после пережитого усталость, накинув на голову и плечи кусок полиэтилена, вышел за ним.

«Дружина» была в полном составе; с дубинками, топорами и двумя ружьями, в плащах или в непромокаемых куртках из синтетики парни изобразили под руководством Хронова «оцепление», хотя теперь-то в нём не было никакой нужды – что и от кого «оцеплять»? Хронов был деловит и деятелен, его покрикивания слышались теперь из «трапезной», куда стаскивали раненых бандитов.

Борис Андреевич, увидев Владимира с автоматом на плече, стал сама любезность и внимание. За ним отсвечивали юрист и журналист. Видно было что они не знали чем себя занять, а возиться с трупами и ранеными считали ниже своего достоинства.

Староста был доброжелателен и очень многословен:

– Как ты, Володя?.. О, автомат!! Не ранен? Вовчик как, Катерина, где они? Батюшка? Сколько погибших, боже мой!!.. – староста сокрушённо качал головой, – Вовчик, дорогой! Что с руками?? Это всё эти мерзавцы? Ах ребята-ребята! Что ж мы мокнем! Володя! Пойдём куда-нибудь под крышу. Склад? Нет, там слишком людно. В церковь этих, недобитков сносят. Может быть поднимемся к батюшке, он у себя?.. Вадим Рашидович где? Пойдём-пойдём, Володенька, расскажешь всё, мне ж Громосееву звонить; я уже его предварительно проинформировал, он собирает своих и сразу выезжает, но, конечно, не в ночь… Вова, ты с самого начала тут был? Пойдём, пойдём к батюшке, там всё расскажете! Володя, автомат-то… чей? Ну, неважно, потом расскажешь. Ты его, может, вон ребятам отдай, что нас охраняют… Ну-ну, нет так нет, я же ничего. Пойдём к батюшке? Так, Серёжа, Вениамин Львович, вы с нами? Да-да, надо, как представители общественности, такскаать. Идём?

Вся группа зачавкала по грязи к входу на второй этаж. Староста приотстал, всё оглядываясь на тела во дворе, и, как услышал Владимир, по своему обыкновению вполголоса пробурчал:

– О поле-поле, кто тебя усеял мёртвыми телами…

Чтобы сразу не было разночтений, чтобы поставить все точки над «i», Владимир, также приотстав, сообщил:

– Это я. Усеял, так сказать, телами. В порядке самообороны. В чём ни чуть не раскаиваюсь.

– Оно понятно, оно понятно, Володя… А автомат, Володенька? Видели тебя, Володя, с автоматом-то…

– Кристинка, что ли, с Инной?

– Не только, Володя, не только…

Владимир вздохнул. Врать было бессмысленно, говорить правду – немыслимо. Сказать что привёз автомат ещё из города? А в городе где взял? Нашёл под забором? Почему не сдал? После побоища в Никоновке и пропажи там дембельского оружия, да кто поверит? А, собственно, да пошли они! Кому и чего ради доказывать?? И он, нагло (как советовал Вадим) глядя в добрые глаза Бориса Андреевича, заявил:

– Да ВРУТ ОНИ ВСЕ. Показалось им. Не было у меня автомата.

– Как же так, Володенька, ведь вся улица ви…

– … не было и всё. ВСЕМ ВСЁ ПОКАЗАЛОСЬ! А автомат – здесь отобрал! – и перехватил поудобнее оружие. Собственно, это и сняло последующие вопросы об оружии. Как и то, что на первом этаже справа от входа лежали тела двоих убитых. Увидев их, резко затормозили и кутавшийся в просторный импортный плащ юрист, и мокнувший в куцей, по поясницу, болоньевой курточке журналист. Тела лежали со связанными за спиной руками, с вывернутыми карманами, и явно, судя по пулевым отверстиям на груди и валявшимся поодаль гильзам, прошитые одной очередью из автомата. Юрист ярко осветил их фонариком.

Вздохнув, вспомнив недавний свой разговор с Вадимом, Владимир продолжил, стараясь говорить всё так же нагло – и это получалось:

– Эти – из главных. Вот этот. В камуфляже – самый главный. Был. Здесь, в проходе, … эээ… оказали сопротивление и попытались отнять оружие. Были застрелены в порядке самообороны!

Журналист Мундель хрюкнул, отвернулся. Староста грустно посмотрел на Владимира, потом на тела, лежащие у стены, потом на осматривающего с интересом их юриста. Тот выпрямился, усмехнулся, вытирая руки платочком, и бросив взгляд на автомат Владимира, заметил с сарказмом:

– Ну конечно-конечно, классическая картина нападения на конвоира с попыткой отнять оружие. И покусать, да. Поскольку руки связаны. Нет вопросов!

– Может быть поднимаемся наверх? Переговорим, так сказать, с самим главой общины? – кротко предложил староста. И все стали подниматься наверх по скрипучей лестнице-времянке.

Но поговорить с Отцом Андреем не удалось. Из его комнаты-кельи выглянула давешняя женщина, и, строго взглянув на пришедших, сообщила, что «Батюшка никого принять не может. Он очень нездоров и в забытье!»

Староста всё же просунулся в комнату, и увидел что священник и вправду в беспамятстве, то есть спит самым беспробудным сном; и серенькое солдатское одеяло, которым он был заботливо укрыт, вздымается на немалом животе от тяжёлого мерного дыхания. Из-под одеяла видна была перевязанная свежими бинтами рука. На столе – две пустых бутылки из-под кагора и стакан с розовым на дне.

– Переживает батюшка… – заметив взгляд старосты, заступилась за него женщина, – Поскольку грех великий. Вы идите, идите. Неча. Завтра с ним поговорите…

Вновь спустились вниз. Дождь, вроде бы, прекратился. Слышно было, как во дворе Вадим, собрав вокруг себя ребятню, торговался:

– Вот кто принесёт десять гильз – тому конфета! Тьфу, чёрт, нет конфет – бутерброд с вареньем. Завтра. И с сахаром, да. Нет, только дробовые, вот такие вот, пластмассовые. Немятые, целые! Автоматными можете играцца, не нужны…

– Ну, ребята, давайте хоть вы. Изложите, так сказать, свою версию событий…

– Разрешите, Борис Андреевич, я, как юрист, в вашем присутствии, как представителя власти, проведу первичное дознание! – вклинился юрист, но Владимир мало-помалу уже вошёл в роль, и быть допрашиваемым не захотел категорически. Перехватив вновь демонстративно автомат, он заявил:

– «Дознание» мы отставим. До лучших времён. И изложу я вам не «свою версию», а то, КАК БЫЛО НА САМОМ ДЕЛЕ. А кто имеет своё мнение – может идти лесом. В прямом смысле – вон туда, куда сбежали уцелевшие чурки, может отловить их, и уже с ними «проводить дознание!»

– Это воспрепятствование следствию!.. – вякнул было юрист, но, встретив недружелюбный взгляд Владимира и, главное, услышав во дворе голос приближающегося Вадима, стушевался и скрылся за спиной Мунделя.

– Дядя Вадим, дядя Вадим, а там, за церквой, ещё четверо! А один живой, шевелится! – голоса пацанов.

– Вон, Хронову докладывайте, пусть он с ними разбирается!

Вошёл Вадим, мокрый и злой. Без оружия, как тут же отметил про себя Владимир. Хотя… Пистолет-то тот, что главный у чурок сдал… куда-то же он делся!

Приткнувшемуся к косяку двери Вовчику было явно нехорошо, староста больше не надоедал с «вашей версией произошедшего», и Владимир, с поддакиванием Вовчика и поправками Вадима, коротко рассказал о происшедшем.

Рассказал, собственно, обо всём вполне правдиво, за исключением того, что насчёт автомата невнятно по сути изложения, но нагло глядя в глаза поочерёдно оппонентам, сообщил, что «прибыв сюда с пустыми руками, я тут же обезоружил одного из нападавших, отняв у него автомат и боезапас». Подумал при этом про себя, что хорошо что на нём самодельная Вовчикова разгрузка, а не стандартная армейская, что забрали у «дембелей» в Никоновке. Меньше будет потом вопросов у того же Громосеева. Не к Владимиру, конечно, встречаться с Громосеевым в его планы больше не входило, но хотя бы к тому же Вадиму и Вовчику.

Ясно было что ему никто не верит; он к этому и не стремился. Но тут такое дело – он помнил ещё по лекциям профессора Лебедева: «Историю пишут победители». И, сколь бы не была его версия событий чудовищно неправдоподобна, пока в его руках оружие, а во дворе уже рядком лежат рассортированные им застреленные, излишних вопросов никто задавать не станет. Как и вслух сомневаться в изложенном. Во избежание, так сказать. А потом… Да завтра, скорее всего, его тут уже и не будет!

Во дворе слышались голоса девчонок; кажется распоряжалась Мэгги.

Он излагал сжато, сухо и зло:

– Причиной нападения было желание захватить постройки, запасы и инвентарь общины, и обосноваться тут на зиму. Нападавшие были вооружены, и не ожидали серьёзного сопротивления…

Во дворе послышался голос Хронова, он на кого-то орал:

– Кто, бля, разрешил?? Кто, я спрашиваю? Я Веретену сказал сторожить и не выпускать!! Какого хера??

Послышался звук затрещины и чей-то разъярённый голос:

– Веретено сейчас сам в подвале сидит! Вернёшься – выпустишь. А это тебе чтоб не борзел чрезмерно! … чо?? Ты, сука, ещё за ствол схватись – я тебя вообще в землю вобью, махновец сраный!!

– Володя-Володя, ты не отвлекайся, пусть там молодёжь сама свои вопросы порешает, – попросил его, было замолкшего, Борис Андреевич, и он продолжил:

– Прибыв сюда, я обнаружил, что идёт перестрелка нападавших с неустановленными лицами… – продолжал Владимир, – Также – и я прошу вас, Борис Андреевич, сообщить это товарищу Громосееву, – что «дружина» показала себя никак. То есть совсем никак! В то время как Гуль… то есть неустановленные лица оказали отпор нападавшим… Вовчик вон, с Отцом Андреем, с Катькой и прихожанками в самой церкви четверых… четверых! вооружённых чурок напрочь забили, – в это время «дружина», я напомню, и созданная для охраны и помощи, и вооружённая, кстати! ни-хре-на не сделала для помощи! И только благодаря Вадиму Рашидовичу, а также… хм… неустановленным лицам, – он метнул насмешливый взгляд в сторону примолкшего юриста, – И благодаря автомату… отнятому у нападавших же, – нападение удалось отбить! С потерями, увы.

Староста понимающе покивал.

– А кто же были те «неустановленные лица»? И чем, кстати, были они вооружены?

Владимир пожал плечами.

– Да моя жена и дочка это были! – вклинился Вадим. Он был уже вновь совершенно спокоен.

– Чего уж тут. С моим ружьём. Они и выручили, по сути, всех, оттянув на себя внимание и силы нападающих. Пока не прибыл я. С Петра Ивановича, значит, ружьём же.

Тут же во дворе послышался голос самого Петра Ивановича. Он кого-то настойчиво уговаривал «прекратить и не задираться».

Снова звук пощёчины; истошный крик Хронова «Замочу сейчас сууууку!!»

Все, как по команде, выглянули во двор. В центре двора, в розовых от крови грязных лужах, откуда утащили за церковь уже все тела и раненых, полукругом стояла хроновская «дружина», растерянно наблюдая как Илья дерётся с Хроновым. Вернее, это только называлось «дерётся» – на самом деле Илья, выпущенный, судя по всему из подпола Аделькой, умело и веско навешивал Витьке затрещины, от которых тот раз за разом кувыркался в розовую грязь. Вскакивал, разъярённо-яростно вновь бросался «в бой», но ни по силе, ни по технике он явно не ровня был крепкому Илье; а хвататься за висящую у него на боку кобуру он почему-то не стал. Вместо этого он, в очередной раз оказавшись в грязи, встав, и уже не рискуя атаковать, заорал своим парням:

– Грохните его, бля – я отвечаю! Грохните! Лещинский – стреляй в него!!!

Лещинский с Витькиным ружьём в руках, неуверенно поднял было стволы, растерянно оглядываясь на товарищей – которые, надо заметить, тут же расступились от него в стороны, лишив его таким образом моральной поддержки, – но оказавшаяся рядом с ним Аделька тут же и пригрозила ему открытым подаренным Ильёй офицерским виксом:

– Тока попробуй – я тебе нос отрежу!!

А Пётр Иванович, уже со своим ружьём за плечами и с патронташем на поясе, уже встал между соперниками:

– Ребята-ребята, что же вы делаете?? Как можно! Нерусские сплочены – а вы драться? Нашли время!

Илью уже оттаскивали за плечи девчонки; Витька ерепенился и угрожал, но также уже не особенно рвался на обострение.

– Такой экшн – и без аплодисментов! – улыбаясь, заметил староста, глянув из дверей и на «аудиторию» происходящей разборки – почти всю деревню, включая девчонок – «коммунарок», поддерживающих Илью одобрительными выкриками.