Текст книги ""Стоящие свыше"+ Отдельные романы. Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Ольга Денисова

– А почему я должен быть уверен в том, что чудотворы эти задачи решат? И решат их не в свою пользу, а в пользу моих избирателей? Где гарантия, что под Тайничной башней нет надежного убежища на десять тысяч человек и самим чудотворам бояться нечего?

– Можешь не сомневаться, убежище под Тайничной башней есть. Только ни одно убежище не спасет от землетрясения и потока лавы. Но раз уж ты столь настырный, скажу тебе по секрету, что на все возможные случаи обрушения свода существуют тщательно проработанные планы эвакуации людей, давно созданы продовольственные склады, расписаны по квадратному локтю помещения для приема беженцев, по минутам – движение поездов, авто и морских судов, место каждого врача, полицейского и пожарного. И я очень сомневаюсь, что сборище горлопанов, коим является Государственная дума, в состоянии не то что организовать – хоть сколько-нибудь тщательно продумать подобное!

Йера вышел от Инды задолго до заката и направился домой пешком, как и собирался: ему нужно было проветриться и спокойно подумать, поэтому он не торопился. Прогулка не стала напрасной – Йера неожиданно вспомнил молоденького журналиста с длинными волосами, спросившего о падении свода. Вряд ли этот парень был мрачуном, но что-то же заставило его задать этот вопрос? Кто-то же натолкнул его на эту мысль? И к возвращению домой Йера принял решение: на следующий день подготовить и собрать пресс-конференцию. Этот журналист не может там не появиться, если следит за работой думской комиссии.

Предположение подтвердилось: Йера увидел паренька еще до начала пресс-конференции, сквозь щелку в душной портьере разглядывая зал, переполненный прессой. Тот сидел в самом дальнем углу с печальным и равнодушным лицом, словно пребывал в иных сферах, недоступных простым смертным. Совсем еще мальчик, не больше двадцати лет. Во времена Йеры молодежь иначе выражала протест против старшего поколения…

Пресс-конференция началась бурно: щелкали магниевые вспышки, мешая расслышать многочисленные вопросы и сосредоточиться на ответах, журналисты не соблюдали очередности, выкрикивали вопросы (и желчные комментарии) с места, и стоило большого труда заставить их слушать. Кроме Йеры, в пресс-конференции приняли участие еще пятеро членов комиссии, мнения их существенно разнились, поэтому прессе было где развернуться.

Йера старался оставаться объективным и говорить о существе, пойманном в лесу, лишь то, что мог подтвердить документально. Но даже это вызвало бурю: со стороны левых – возмущения, а со стороны правых – одобрения. Желтая пресса потирала руки, предвкушая сочинение новых сенсаций. Шум вокруг заговора мрачунов подняли представители правых газет, но быстро успокоились, когда речь зашла о чудовище, посетившем Обитаемый мир. Потому что Йера имел неосторожность сказать, что не уверен в смерти монстра, так как чудотворы не предоставили комиссии ни единого доказательства того, что он на самом деле мертв.

От неожиданности этого заявления газетчики несколько минут молчали, и только их растерянность позволила молоденькому журналисту подняться и высказаться. Голос у него был негромкий, но прозвучал в наступившей тишине зловещим предупреждением:

– «Крылья нетопыря взрежут непрочный щит». Откровение прямо указывает, что сначала чудовище повредит свод и вызовет катастрофу, и только после этого сын росомахи прорвет границу миров. Не означает ли это, что корень зла в чудовище, а Враг лишь смягчит падение свода?

Если бы Йера не побывал за пределами свода, он бы посчитал это заявление глупой выдумкой. Журналисты уже опомнились, и со всех сторон посыпались беспорядочные вопросы, а он сидел и осмысливал сказанное, не в силах оправиться от потрясения. Он хорошо успевал в школе, и даже с его скудными знаниями в области естествознания было ясно: если Исподний мир примет удар Внерубежья вместе с Обитаемым, этот удар будет вполовину слабей. Все перевернулось с ног на голову: Враг может как погубить этот мир, так и спасти. Йока не монстр, не орудие абсолютного зла, а, возможно, единственная надежда Обитаемого мира…

В перерыве Йера подозвал секретаря и велел проводить молоденького журналиста в свой кабинет. Юноша попытался воспротивиться, но посмотрел по сторонам и неожиданно согласился. Йера проследил направление его взгляда и заметил у выходов из зала людей в коричневых куртках – предосторожность оказалась не напрасной.

Конец пресс-конференции был скомкан и превращен в свару между газетчиками, Йера чувствовал себя донельзя усталым и успел пожалеть о том, что в кабинете, вместо чашки кофе, его ждет трудный разговор с журналистом.

Парень чувствовал себя в чужом кабинете довольно свободно, Йера застал его стоящим у окна: одной рукой он откинул белоснежную штору, в другой держал чашечку кофе, любезно предложенную секретарем. Поднос стоял на журнальном столике около дивана, а блюдце с ложкой – на столе Йеры, возле окна. Парень обернулся на звук открывающейся двери и молча кивнул Йере, предложив взглянуть в окно. Стоило определенных усилий вспомнить о свободе от условностей, которую Йера искренне декларировал. Впрочем, поведение журналиста вряд ли было бесцеремонным, скорей именно свободным от условностей…

Окна кабинета Йеры выходили во двор, и, выглянув, он увидел лишь карету скорой помощи со значком клиники доктора Грачена на лобовом стекле.

– Я думал, на этот раз меня арестуют, – неуверенно улыбнулся парень.

– Сомнение в основном постулате теоретического мистицизма не всегда рассматривается как преступление, – пожал плечами Йера. – Хороший защитник не оставит от обвинения камня на камне.

– У доктора Грачена защитников не предлагают. – Журналист на секунду вскинул глаза.

Сначала Йера не понял, что означают эти слова, а когда догадался, зачем во дворе стоит карета скорой помощи, был и смущен, и обескуражен. Даже отступил на шаг, предположив, что рядом с ним стоит безумец. А разве человек в здравом уме стал бы публично задавать столь провокационные вопросы? Профессор Камен вообще не желал вести разговоров о падении свода, хотя знал об этом немало…

Йера поспешно задернул штору и предложил парню кресло – тот сел глубоко и закинул ногу на ногу, снова заставив задуматься о разнице между бесцеремонностью и свободой от условностей, и Йера одернул самого себя: возможно, это воплощение его собственных юношеских мечтаний о всеобщем равенстве. Не так давно и Инда сидел в этом кресле, закинув ногу на ногу…

Вошедший секретарь лишь удивленно покосился на гостя – он принес кофе, позволив оттянуть нелегкое начало разговора. Отрешенность на лице парня казалась Йере уже не данью моде, а признаком безумия, и печальный взгляд – не способом привлечь внимание девушек, а следствием беспричинной меланхолии.

Его звали Града Горен. Он первым начал разговор, нарушив тягостное молчание.

– Вы ведь позвали меня не просто так, судья? – Парень снова поднял глаза лишь на секунду.

– Я лишь хотел понять, что заставило вас задать мне вопрос о падении свода… – смущенно пробормотал Йера. – Наверное, у вас были основания предполагать, что чудотворы не могут его удержать…

– А вы когда-нибудь бывали за пределами свода, судья? – ответил парень вопросом.

– Да. Чуть больше недели назад.

– Вам не показалось, что свод – слишком хрупкая скорлупа, чтобы защитить Обитаемый мир от Внерубежья?

– Я думаю, для того чтобы делать заявления о ненадежности свода, одних ощущений мало. – Йера едва смог скрыть разочарование.

– Оно… говорило с вами? – На этот раз парень пристально посмотрел Йере в глаза и даже откинул с лица мешавшую этому прядь волос.

Йера кашлянул и опустил взгляд.

– Что вы имеете в виду?

– Внерубежье. Вы слышали его голос?

Йера с тоской подумал, что напрасно затеял этот бессмысленный разговор, лучше было бы откинуться в кресле с чашкой кофе и просто отдохнуть. Он знал о безумии не так уж много, но определенно считал «голоса» его вернейшим признаком.

– Нет, голосов я там не слышал, – смущенно ответил Йера. – А что вы делали за пределами свода?

– Вы, наверное, знаете плавильню «Горен и Горен»? Первый Горен – мой покойный отец, а второй – дядя. Отец часто бывал на рудниках, – сказал парень и поспешно добавил: – Но теперь я порвал со своей семьей…

Он говорил тихо и вовсе не запальчиво, чего Йера ожидал от безумца. Казалось, этот разговор бередил какие-то его душевные раны, потому что каждое слово он выдавливал будто с трудом.

– Продолжайте, я вас внимательно слушаю, – подбодрил его Йера.

– Оно говорит «Я иду». Верней, это раньше оно говорило, а теперь кричит. Оно… угрожает, понимаете? И сила Внерубежья такова, что оно имеет основания угрожать.

В глазах Горена мелькнул странный огонек, и Йера решил, что с безумцем следует разговаривать на его языке и ни в коем случае ему не противоречить…

– Но это вовсе не означает, что Внерубежье способно обрушить свод. Я не говорю, что не согласен с вами, напротив, у меня есть основания предполагать, что чудотворы не могут удержать свод. Но для официального их обвинения одних ощущений и домыслов мало. Поэтому я и хотел выяснить, что вы об этом знаете.

Йера не был уверен в том, что Горен его понимает. А тот, задумавшись ненадолго, ответил:.

– Вы знакомы с энергетической моделью двух миров?

– Простите, энергетической моделью чего? – переспросил Йера.

Горен улыбнулся углом рта.

– Двух миров. Эта модель известна каждому мрачуну и чудотвору. С ней знакомы и некоторые ученые. Но поскольку она расходится с основным постулатом теоретического мистицизма, то относится к области герметичных научных знаний. Не подумайте, что мой отец был дельцом, делец – его брат, мой достопочтенный дядюшка. Мой отец был ученым, он закончил горный факультет Ковчена и долгое время работал там. Он еще в студенческие годы увлекся герметичными науками, но не волнуйтесь, он не сочувствовал мрачунам, напротив – его гораздо больше занимал теоретический мистицизм, а не запрещенный оккультизм. Судья, вы знаете, из чего возник мистицизм?

– Я представляю себе это не очень хорошо…

– Из экстатических практик чудотворов. И эти практики включали в себя не только прием и отдачу энергии, но и многое другое. В частности, из попыток чтения и внушения мыслей на расстоянии родилась практика путешествий по иным мирам. Чудотворы способны видеть межмирье, для этого достаточно инициации, но проникновение…

– Погодите, погодите… – оборвал Йера. – О каком приеме энергии вы говорите?

– Энергетическую модель двух миров можно описать в двух словах: мрачуны отдают энергию призракам, в Исподний мир, а чудотворы забирают ее у тех, кто населяет Исподний мир.

Как просто… Как логично. И вот это тривиальное утверждение, понятное даже ребенку, – предмет изучения герметичных дисциплин? Тайна за семью печатями?

– В случае равновесном, – продолжал Горен, – из этого можно было бы извлечь обоюдную пользу, но равновесия никогда не было за всю историю двух миров. До начала эры Света, во времена гонения на чудотворов, в Исподний мир передавалось больше энергии, чем чудотворы могли вернуть. Но тогда людей было меньше, в том числе и мрачунов, поэтому наш мир недостатка энергии не ощущал. А в Исподнем мире энергия сбивалась в сгустки и порождала чудовищ, которые иногда пересекали границу миров. После того как начались гонения на мрачунов, все изменилось в другую сторону: теперь чудотворы получают гораздо больше энергии, чем мрачуны способны отдать.

– Да, это я уже понял… – пробормотал Йера. – И каким вам видится выход из сложившейся ситуации?

– Мне? Выхода нет. Чудотворы привели мир к катастрофе, до нее остался один шаг. Все, что они могут предложить, лишь полумеры, которые оттягивают конец, но не решают проблемы. Следующей их полумерой станет сокращение расхода энергии.

Йера подумал, что рассуждения Горена не так уж безумны. Может, он напрасно посчитал его сумасшедшим?

– И сколько времени, по-вашему, продержится свод?

– Я не знаю. Но расчет чудотворов, по которому у нас есть еще лет сто, – это или ложь, или ошибка. Я не могу сделать свой расчет, даже мой отец не мог сделать расчет, это довольно сложно. Но я видел Исподний мир и видел то, что происходит за сводом. Этого достаточно, чтобы… ощутить… Вы понимаете меня?

– Не совсем… – честно ответил Йера, смешавшись. Человек, который видит Исподний мир и верит в то, что видит, не может быть психически здоров. Ну как если бы Йера заявил вдруг, что вчера встречался с умершими родственниками, которые посоветовали ему принять в Думе новый закон о правилах погребения.

– Свод скоро рухнет, это не смутное ощущение, не подумайте! Я… я занимался мистическими практиками… Нет, я не чудотвор, но в детстве мне казалось, что всего можно добиться тренировкой. Я изучал труды древних мистиков, их собирал мой отец… Но экстатические практики вредят рассудку нечудотворов. Когда отец узнал, что я тоже пробовал заглянуть в Исподний мир, он избил меня в кровь, хотя раньше и пальцем меня не трогал. Он пришел в отчаянье, понимаете? В общем, все это закончилось трагично: отец погиб, я полгода лечился… Но дело не в этом. Дело в том, что эти практики и в самом деле развивают сверхсознание. Чудотворы погрязли в добыче энергии и забыли о корнях ортодоксального мистицизма, власть над миром волнует их больше, чем созерцание, самосовершенствование, стремление к чистому знанию…

Йере захотелось сжать руками виски. Слишком много информации, и, возможно, какая-то ее часть – вовсе не плод больного воображения безумца. Наверное, только безумцы в этом мире способны задаваться подобными вопросами, человеку в здравом рассудке не придет в голову сомневаться в чудотворах… Йера снова пожалел о том, что больше не сможет поговорить с профессором Каменом, – ничего не остается, только выслушивать бред сумасшедшего и искать в нем крупицы истины.

Конечно, опираться на доводы вроде «я ощутил» или «развитие сверхсознания» ни в коем случае нельзя, но, вспоминая опыт судебных расследований, Йера понимал: если не знаешь, что искать, не найдешь ничего. Возможно, Горен может подсказать, в каком направлении вести поиск, как действовать дальше. Ведь не вызвало же у Йеры сомнений его описание энергетической модели двух миров… И хотя наука еще не доказала существования Исподнего мира, но заявления Камена вкупе с тюрьмами для мрачунов было вполне достаточно, чтобы Йера допустил: Исподний мир есть реальность. И сумасшедшего сказочника он не задумываясь причислил к представителям Исподнего мира. Так почему бы не пойти дальше?

Исподний мир представлялся Йере чем-то вроде мифологического царства теней, которые бродят во мраке. И чем черней этот мрак, тем сильней тени ненавидят Обитаемый мир.

Йера вдруг улыбнулся, вспомнив наивные рассуждения Йоки о призраках, – воспоминание показалось ему светлым.

– Мой сын однажды спросил, не есть ли причисление призраков к абсолютному злу нарушением презумпции их невиновности. Он говорил, что надо учитывать их мотивы, а не просто обвинять.

– Призраки, которые приходят к мрачунам, вообще не есть зло. А те, что являются обычным людям, – неопытные мальчики, которые просто не умеют найти в межмирье мрачуна. Они понятия не имеют о том, что кого-то убивают.

– Значит, Йока был в чем-то прав? – снова улыбнулся Йера. – Если вы в самом деле знаете, что говорите, это не предумышленные убийства, а убийства по неосторожности?

– Примерно так, – пожал плечами парень.

Мысли о Йоке напомнили о том, какой вопрос задал Горен на пресс-конференции.

– Скажите, а кто подсказал вам идею, что Враг не разрушит этот мир, а, наоборот, поможет его спасению?

– Никто. Но это же очевидно вытекает из Откровения.

– Я никогда не слышал такой трактовки. Хотя, как вы понимаете, в последнее время только и делал, что выслушивал экспертов в этой области.

– Никто из экспертов не посмеет предположить, что свод сам по себе рухнет раньше, чем через сто лет. И, конечно, никакие крылья не могут его поколебать.

Йера с грустью подумал о том, что нельзя отметать в Откровении одно и опираться на другое, это непоследовательно. Но мысль о том, что Йока не разрушитель, а спаситель мира, нравилась ему, успокаивала, примиряла с самим собой, и он отбросил сомнения. Да и спорить с Гореном он побаивался.

– Скажите, а кто-нибудь еще разделяет ваши взгляды? – спросил Йера, питая надежду на какого-нибудь здравомыслящего ученого, на чьи слова можно будет полагаться.

– Думаю, мрачуны. Но у меня нет знакомых мрачунов. Даже если бы я захотел, мрачуны не стали бы со мной говорить, это закрытая каста.

– Простите за бестактность… А от чего умер ваш отец?

По лицу Горена словно прошла судорога, Йера заметил, как трудно ему справиться с собой, но парень ответил:

– Считается, что он покончил с собой, но это неправда, отец хотел жить. И если бы надеялся покончить с собой, то выбрал бы другой способ. Дядя собирался лечить его от меланхолии, потому полиция в конце концов согласилась с самоубийством. Но я знаю: его убило Внерубежье. И мне бы очень хотелось понять, как ему это удалось…

– Он погиб за пределами свода? – переспросил Йера.

Горен помолчал.

– Отец несколько лет назад предсказал и свою, и мою смерть. Мне он, конечно, ничего не говорил, я знал об этом из его дневников, которые тогда читал тайком. Он не верил в это предсказание, но меня с тех пор не брал на рудники, хотя в те времена трещины с лавой еще не было у границ свода. Он предсказал нам обоим смерть в огненной реке.

– Но… если трещины тогда еще не было… – пробормотал Йера, потому что Горен снова замолчал.

– Он упал в ковш с расплавленным чугуном… Случайно этого произойти не может, никто в здравом уме близко не подойдет к ковшу, когда из домны выпускают чугун. Полиция подозревала дядю, но до суда дело не дошло. Все рабочие видели, что дядя хотел его остановить. И я видел…

Йера не успел подумать о том, что подобное способно помутить рассудок и более зрелого человека, как Горен резко, безо всякого перехода сменил тему:

– Хотите почитать кое-что из записей моего отца? Всех дневников у меня нет, их… забрали, когда отец… когда полиция вела расследование.

– Что ж, это было бы интересно… – пробормотал Йера, не столько в надежде на сто́ящую информацию, сколько не желая оскорбить память отца Горена.

* * *

Инда не солгал Йере Йелену: на случай локального обрушения свода, причем для самых разных ситуаций, действительно существовали планы эвакуации населения. Но в случае глобального падения свода эвакуация была бессмысленна, хотя такую модель рассматривали и просчитывали. Более чем неутешительно выглядела эта модель: даже если после первого удара Внерубежья хоть кто-то уцелеет, то долго не проживет – ничего живого Внерубежье Обитаемому миру не оставит. А ведь это было и наиболее вероятным развитием событий.

Накануне Инда снова ездил в Магнитный, не удовлетворившись переданными с метеостанции данными: трещина подползала к границе свода, лишь незначительно отклонившись в сторону Брезена. И… Инда мог поклясться, профессора Важана и Йоку следовало искать именно там, неподалеку от свода. Скажем, в пределах пешей доступности. На берегу небольшого, но проходимого для лодки водоема. Впрочем, в девственных лесах, испещренных сеткой рек и ручьев, найти одиноко стоящий дом было практически невозможно. Инда вспомнил о коротком веке воздухоплавания, бесславно завершившемся около пятидесяти лет назад… Если бы не свод, летательные аппараты могли бы стать обыденностью, как авто.

Все возвращается к своду. Свод – проклятье Обитаемого мира!

В Тайничной башне Инде передали короткий и сухой доклад Красена: при том, что Инда с некоторых пор испытывал к этому человеку явную неприязнь, нельзя было отказать ему в умении собирать информацию и излагать ее коротко и по существу.

Инда поднялся к Приору, чтобы обсудить вести Исподнего мира. Особенно важным он счел напоминание о том, что человек, убивший змея, сам превращается в змея. К тому времени проверить это утверждение не составило труда (в известном смысле, конечно): из архивов давно была поднята вся информация о змеях и змееборчестве. Это утверждение не опровергал ни один миф, ни один научный труд прошлого.

Приор поморщился в ответ на слова Инды, посчитал, что тот слишком доверился и словам оборотня, и сомнительным выводам архаичной науки.

– Я всего лишь хочу перестраховаться, – пожал плечами Инда. – Оборотень прав: если вместо него к нам на следующей неделе явится безмозглое чудовище, одержимое ненавистью к Обитаемому миру, ситуация будет непредсказуемой. Нам ведь надо уничтожить оборотня, а не поменять шило на мыло.

– Может, у тебя есть какое-то предложение?

– Конечно. Оборотень ненароком дал понять, что если его убьет чудотвор, все будет иначе. И мне кажется, в замке как раз есть подходящая кандидатура убийцы. В конце концов, у кого еще имеется такая возможность? И для чего мы держим агента в замке колдунов?

– Внедрить этого агента в замок стоило большого труда, он еще не начал работать в полную силу, а ты хочешь, чтобы он так рисковал?

– Он, часом, не твой родственник? Сдается мне, все вокруг только и делают, что пекутся о здоровье Праты Сребряна. Агент в замке – не самоцель, не так ли?

– Он сын моего погибшего друга. – Приор недовольно сложил губы. – И я видел в нем не диверсанта, и даже не осведомителя, а, скорей, созерцателя, ученого наблюдателя за Исподним миром изнутри…

– Нам хватает ученых наблюдателей в Исподнем мире. И созерцателей тоже. К тому же я слышал, что он превосходно стреляет из лука.

Приор помолчал и нехотя ответил:

– Хорошо. Пусть попытается. Но… А если сказки Исподнего мира не лгут? Если он в самом деле превратится в змея?

– Ты только что даже слышать об этом не хотел! – посмеялся Инда. – Думаю, не превратится. А если и превратится, то спасет этим сотни тысяч жизней – это ли не достойная чудотвора гибель?

– Ты уверен, что спасет? А не наоборот?

– Нет, не уверен. Но вероятность значительно меньше, чем в случае со стрелком из Исподнего мира. Я, конечно, понимаю, Прата Сребрян – ценный для Тайничной башни экземпляр, но почему бы ему не попытаться убить оборотня так, чтобы мы могли заполучить его мертвое тело?

– Ты ставишь невыполнимые задачи, Инда…

– Это лишь пожелание.

Это пожелание Инда высказал не просто так. Слишком уж гладко все складывалось, словно оборотень сам подбросил идею о Прате Сребряне: чудотвор, отличный лучник, живет в замке рядом с жертвой… Не исключено, что оборотень давно вычислил агента чудотворов и теперь навязывает Инде какую-то игру. Чего проще: заставить агента рапортовать о выполненном задании и объявить себя мертвым. Никто не проверит… И даже если в замке есть агенты храмовников, каждый его обитатель не приложит голову к груди «убитого», не позволят.

Инда решил лично курировать операцию, и хотя мало понимал в таких вещах, но только тогда он мог быть уверен, что оборотень не дурит головы остальным ее участникам. Впрочем, Инда все равно сомневался в успехе и не делал ставку на этот кон.

Он был весьма удивлен, когда от Дланы Вотана ему передали просьбу о встрече – Инда надеялся, что его дела никак не пересекаются с делами куратора службы здоровья, и с некоторых пор чурался мозговеда.

Но Вотан не собирался лезть в мозги Инды – он был обеспокоен судьбой Праты Сребряна, что раздражило Инду еще сильней, чем заступничество Приора. Вотан тоже дружил с отцом Сребряна и принимал некоторое участие в воспитании мальчика. Его родители жили в Исподнем мире (созерцателями, надо полагать), Прата учился в закрытой школе, но Вотан брал его к себе на выходные и каникулы. Они встречались и теперь, когда Сребряну случалось бывать в Тайничной башне.

Инда, возможно, был слишком категоричен, когда ответил Вотану так же, как и Приору. Но задумался: судьба кинских детей не волновала Вотана совершенно, не волновала настолько, что он не видел ничего зазорного в превращении их в животных. Но почему-то он сперва вступился за дочь оборотня, а теперь, пусть и опосредованно, способствует тому, чтобы и сам оборотень остался в живых… Он ратовал также за передачу ему кураторства над Йеленом. Складывалось впечатление, что Вотан вовсе не против того, чтобы второе Откровение Танграуса воплотилось в жизнь… Глупость, конечно, и не вполне логичная, но Инда не отбрасывал пришедшие ему в голову мысли на основании того, что не мог сразу найти им логического подтверждения. Девочка, которую Вотан защищал, в Откровении не упоминалась, забота о ее жизни и здоровье полностью отвечала стратегии максимального сброса энергии.

* * *

Ничта Важан никогда не думал, что страх может быть таким пронзительным, таким… острым. Когда он увидел махонькую фигурку Йелена на фоне черных туч Внерубежья, это было только предчувствие страха, его предтеча. Йелен брел вперед, словно сомнамбула, шатаясь и переваливаясь с боку на бок, что нисколько не напоминало его обычную походку. И дело было не только в легких подземных толчках, которые уже ощущались в теле свода, – нет, он не балансировал на ходу, как это сделал бы любой человек, когда теряет равновесие. Он будто спал.

Когда же они с Цапой подоспели к спуску в долину и Ничта увидел распластанную на камнях мальчишескую фигурку, вот тогда он испугался. Первый раз в жизни так… остро. Он не подумал даже о грудной жабе и спустился вниз быстрей Цапы – вовремя…

Конечно, никаким объяснениям Йелена про удар мрачуна Ничта не поверил, но вид у парня был такой, будто его в самом деле ударил сильный мрачун. А впрочем… оказаться в долине именно в минуту сильнейшего подземного толчка… Парень просто испугался, но не желает в этом признаваться. Но не его испуг взволновал Важана, а причина, заставившая Йелена спуститься в долину. Ничта долго расспрашивал мальчишку, но вразумительного ответа не получил.

Неужели он слышит зов Внерубежья? Зов крови, инстинкт саморазрушения. Но в этот раз Йелен не брал энергии – еще не оправился после водопада. Зачем тогда спускался?

Ничта думал, что и во вторник занятия придется отложить, но к вечеру Йелен отошел, взбодрился, был полон нетерпения и желания идти к своду. И профессор не нашел ни одной причины этот поход отложить.

Он не сомневался, что парень побоится спускаться вниз, хотя бы на секунду задержится на краю – нет, преподанный Внерубежьем урок пропал напрасно. Как только Йелен ощутил на лице ветер, его нетерпение перехлестнуло через край, он издал победный клич и бросился вперед со всех ног (хотя Ничта и кричал, чтобы он остановился). Что-то странное было во всем этом, что-то неразгаданное… Какие инстинкты он, Ничта Важан, заложил в это тело, в это сознание? В какие странные игры со стихией играет мальчишка! Сколько Ничта ни припоминал, так и не вспомнил ни одного древнего ритуала, похожего на эту игру, а впрочем – много ли историки на самом деле знают о древних ритуалах? Но… в этом однозначно проглядывало что-то первобытное, что-то архаичное – словно в незапамятные времена не только человек говорил со стихией, а и стихия говорила с человеком.