Текст книги ""Стоящие свыше"+ Отдельные романы. Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Ольга Денисова

И когда белые стены города Храма уже показались на горизонте, когда блеснули в небе его золотые купола, впереди вдруг показалась карета, запряженная четверкой лошадей, в окружении человек тридцати всадников: она тоже мчалась не разбирая дороги, и возница ее стоя правил лошадьми, раскручивая кнут над головой. И даже издалека было видно, как молод, высок и строен возница и как хорошо одет. А над каретой раскинул крылья кованый нетопырь – символ рода самого знатного колдуна Млчаны.

Не так-то просто оказалось остановиться, когда бричка поравнялась с каретой: лошадь боялась сущности Темного бога и рвалась прочь от него. Ее под уздцы подхватил один из всадников, сопровождавших карету, только тогда она остановилась, похрапывая, вздрагивая и скашивая назад налитые кровью глаза.

Дверца кареты распахнулась, и самый знатный колдун Млчаны сошел на дорогу.

– Признаться, сейчас я бы предпочел встретиться не с тобой… – проворчал он.

– Я бы тоже предпочел встретиться не с тобой… – ответил Темный бог. – Где она?

– На рассвете была между Восточным и Паромным трактом. Даже в замке увидели чистое небо над этим болотом. – Милуш Чернокнижник указал на восток. – Я думаю, гвардейцы заметили его тоже. А мы обогнали три почтовые кареты на Северном тракте, чтобы добраться сюда побыстрее.

– Что-то маловато тут гвардейцев, – усмехнулся Темный бог.

– И это дурной знак, – ответил Чернокнижник. – Возьми десятерых всадников, прокатись по Паромному тракту. Никто не знает, в какую сторону она направилась.

– Не нужны мне твои всадники… Я и без них обойдусь.

– Как знаешь.

* * *

Шли часы, солнце скрылось в облаках, и от этого в погребе сразу стало сумрачно. Спаска зябла и жалась Волчку под бок. Она давно зашнуровала порванную рубаху, размотав толстые веревки на волоконца, и обвязала ему поясницу колючей пенькой – противно было, зато боль постепенно ушла.

Волчок поглядывал на дверь и держал около себя две бутылки с вином (на случай, если кто-то захочет войти в погреб) и тяжелый железный крюк, на котором еще недавно висел вяленый окорок. Сквозь щели между досок проглядывала стена дома старосты, разросшаяся подле него крапива, а вдалеке – ельник, окружавший деревню. Волчок не сразу заметил, как деревню заволокло густым туманом: теплым солнечным утром болото отдавало влагу, но стоило солнцу скрыться, и сырость шапкой накрыла землю. Этот туман не мог держаться долго – просы́пался бы вскоре росой.

Туман – это даже лучше, чем ночная темнота. Да и ждать темноты было слишком рискованно: до Хстова добираться часов пять, да еще пять обратно, а ночи становятся все короче и светлей… Гвардейцы прибыли бы в деревню задолго до заката.

– Я думаю, нам пора уходить, – шепнул Волчок.

– Как же мы уйдем? Мы же заперты. Нас сторожат…

– Это не сторожа – название одно. – Волчок поднялся и подошел к двери. На земляном полу его шаги были бесшумны.

Два сторожа сидели чуть поодаль, шагах в пяти от двери. И на погреб не смотрели – строгали что-то ножами: то ли свистульки детишкам делали, то ли вытачивали поплавки. А за ними стояла стена тумана – даже дома старосты видно не было.

Волчок обмотал подолом рубахи кринку с маслом и тюкнул по ней железным крюком – та развалилась на осколки, даже не звякнув. Ножом, конечно, открывать засов было бы удобней, но вполне хватило и глиняных осколков – в щель между дверью и косяком пролезал палец. Волчок не поленился и смазал маслом засов (куда смог дотянуться, конечно) и дверные петли. Сторожа ничего не заметили, ни разу даже не оглянулись на погреб, и Волчок осмелел настолько, что разбил потихоньку и бутылку с вином – рубаха, конечно, перепачкалась, зато появилось оружие поудобней тяжелого крюка.

– Будь готова, – сказал он Спаске на ухо так тихо, что вообще не услышал своего голоса. Но она кивнула и поднялась.

Засов пошел в сторону легко – ничего не скажешь, знатные охотники на людей жили в деревне! Ладно замок – веревку на ушки засова довольно накинуть, чтобы его было трудно открыть изнутри. А Волчок-то думал, что в случае неудачи просто выломает дверь – трех ударов крюком хватило бы. Впредь будут умней…

Дверь распахнулась без звука, и один из сторожей оглянулся только тогда, когда Волчок занес крюк для удара. И что-то шевельнулось внутри, когда он встретился взглядом со своей жертвой, – совсем молодой был парень, наверное еще не женатый. Он не успел испугаться – железный крюк тут же раскроил ему темя. Второй сторож коротко вскрикнул, но Волчок оборвал его крик вторым ударом. Туман глушит звуки, но из его пелены тут же раздался отклик:

– Ну что там еще?

Волчок бросил крюк, схватил Спаску за руку и кинулся в сторону ельника на болоте. Может, он взял чуть левей, чем следовало, потому что навстречу ему неожиданно выскочил еще один деревенский. Волчок ударил его битой бутылкой в живот – тот лишь охнул и начал оседать на землю.

Трудно было понять, в какую сторону двигаться, и теперь Спаска указывала направление – словно в тумане видела так же хорошо, как в темноте. Болото зачавкало под ногами, но она уверенно вела Волчка по тропе, обходя топкие места. За спиной слышался топот и крики – побег обнаружили, и погоня не заставила себя ждать. Деревенские выстроились цепью, только бессмысленно это было и опасно – по одному Волчок перебил бы их без труда.

Они еще перекликались далеко сзади, еще на что-то надеялись, когда Волчок перешел на шаг.

– Как бы еще узнать, в какой стороне север… – сказал он, толком не отдышавшись.

– Там. – Спаска невозмутимо махнула рукой, указывая нужное направление.

Если бы туман продержался часа два, можно было бы незаметно пересечь Восточный тракт, и Волчок решил рискнуть. Вскоре погоня отстала окончательно, не только Волчок ее не слышал (что было неудивительно) – Спаска тоже ее не чувствовала.

Но, наверное, за прошедшие сутки они исчерпали везение на год вперед: через полтора часа хлынул дождь – короткий летний ливень, прибивший туман к земле. Он быстро кончился, осталась только редкая холодная морось. И сразу впереди стал виден ельник вдоль тракта, и лес на другой его стороне, и гать, ведущая в деревню, по левую руку, и конный гвардейский разъезд на ней…

Поздно было падать на землю – гвардейцы тоже заметили две одинокие фигуры посреди болота и попытались направить в их сторону лошадей. Секунды три Волчок размышлял, что лучше: бежать – и выдать себя – или придумать какую-нибудь правдоподобную ложь. Если бы не котомка с гвардейским плащом, оставшаяся в деревне, можно было бы попытаться солгать. Но если разбирательство дойдет до Хстова, никакая ложь не поможет.

Одна из лошадей по грудь провалилась в грязь, и всадники вернулись на гать.

Еще секунда потребовалась, чтобы решить, куда бежать: в болота, от тракта, или к тракту – и к лесу, где можно надежно укрыться. Волчок выбрал лес. По бревенчатой гати лошадей не пустишь вскачь – переломают ноги. Да и от тракта они раза в два дальше, чем Волчок и Спаска.

Он угадал верно: с десяток гвардейцев спешились и бросились в погоню по болоту, остальные повернули лошадей к тракту. Пешие никогда не догнали бы Волчка и Спаску – Спаска безошибочно выбирала дорогу, а преследователи двигались то наугад, то на ощупь. Оставалось во что бы то ни стало обогнать конных!

Если бы не сапожки, навязанные мамонькой Спаске, она бы не смогла бежать так быстро – Волчок еле поспевал за ней. Теперь у него не было не только сабли, но и ножа, – сомнительная битая бутылка в руке: нечего было и думать о сопротивлении. А с востока на тракте появился еще один конный разъезд, сопровождавший карету – всадников из тридцати. Наверное, они тоже увидели погоню, потому что пустили лошадей вскачь, и теперь Волчок не знал, какой из двух разъездов настигнет их быстрей.

До спасительного леса оставалось шагов триста, когда конные преследователи выехали с гати на тракт – проскочить между двумя разъездами можно было, только точно рассчитав, где они встретятся. Как вдруг Спаска повернула в сторону второго, большого, разъезда.

– Ты куда? – крикнул Волчок.

Она не ответила, и только тогда он взглянул на карету, что мчалась по тракту, грохоча колесами и не отставая от всадников, и увидел распростертые крылья нетопыря, знакомые ему лишь по оттискам на грамотах. А на козлах, размахивая кнутом, стоял тонкий юноша Славуш…

31 мая – 2 июня 427 года от н.э.с.

Телеграмма от профессора Важана пришла поздней ночью, поэтому прочитал ее Йера только с утра. Профессор ограничился несколькими словами о самочувствии и успехах Йоки, и Йера бы принял его послание за формальную вежливость, если бы не одна фраза: чудотворы будут довольны его достижениями на том поприще, на котором собираются его использовать. И, конечно, Йера бы ни в коем случае не рассматривал слова мрачуна всерьез (их цели всем известны), если бы не мгновенное озарение: использовать! Вот почему чудотворы так хотят скрыть истинного Врага от всех остальных. Вот почему они неожиданно выступают с мрачунами на одной стороне! Вот почему вокруг этой истории возводят непроницаемые стены… Это было столь логично, что Йера удивился сам себе: как же он раньше не подумал об этом? Как же он сам не предположил такого простого объяснения?

Но что чудотворам может понадобиться от Врага? Неужели они желают прорыва границы миров?

Пожалуй, материалы, собранные Йерой в его «секретной» папке, не стоили и выеденного яйца. Собирать нужно было совсем другие сведения. И начинать с того, какую информацию чудотворы считают наиболее опасной, на что накладывают самые серьезные запреты.

Поразмыслив всего с четверть часа, Йера пришел к ужасающему выводу: самым опасным сомнением в этом мире было сомнение в основном постулате теоретического мистицизма. Подобное рассуждение рушило основу основ, выбивало почву из-под ног, делало дальнейшие размышления бессмысленными, лишенными фундамента. Йера знал, что никогда бы не смог стать хорошим ученым именно потому, что успешно строил логические цепочки лишь в жестких ограничительных рамках. Он привык опираться не на свое мнение, а на мнение «авторитетных источников», будь то эксперты или документы, подлинность которых не вызывает сомнений.

В библиотеке – чтобы подтвердить свою догадку – он первым делом открыл перечень запрещенной литературы, но не увидел в самом списке ничего интересного. Разумеется, у него хранились некоторые из книг, не рекомендованных к прочтению, однако, полистав их, Йера не нашел откровенной крамолы.

Но ведь испокон веков в Обитаемом мире развивалась наука, противоречащая теоретическому мистицизму, – оккультизм. Наука мрачунов, за одно упоминание которой можно было попасть под суд, а за изучение – отправиться на виселицу. Так, может быть, не стоит изобретать велосипед? Может быть, стоит расспросить кого-нибудь из мрачунов, знакомых с основами этой науки? Но кто из мрачунов станет говорить с судьей Йеленом, депутатом Думы? Только один мрачун способен на это – профессор Важан. Только ему (как показала недавняя встреча, организованная Индой) нечего бояться.

Йера не долго думал, прежде чем отправить профессору телеграмму с просьбой об аудиенции, да и объяснение этой встрече напрашивалось само собой: Йока. Однако ответа он ждал напрасно, профессор не стал утруждать себя даже отказом.

Но еще до того, как Йера понял, что ответа не получит, в памяти всплыл молоденький длинноволосый журналист в костюме, из которого вырос: «Правда ли, что чудотворы больше не могут удерживать свод?» Слух, несомненно, был нелеп, подобные сплетни партия консерваторов плодила десятками, особенно накануне выборов, и, теоретически, за их распространение можно было угодить за решетку, но к ним мало кто прислушивался, так же как никто всерьез не принимал утки желтой прессы о белках-людоедах или призраках в человеческом обличье. Чудотворы не трудились эти слухи опровергнуть, что служило наилучшим доказательством их нелепости.

Что будет, если потребовать от чудотворов прямого ответа на этот вопрос? Йера не сомневался, ответ будет лаконичным: «Нет, неправда». А если сделать официальный запрос в Тайничную башню с требованием представить аргументированный отчет? Скорей всего, чудотворы официально и аргументированно пошлют Думу куда-нибудь подальше, ссылаясь на герметичность прикладного мистицизма. Надежность свода не есть предмет для обсуждения законодательной властью. Но…

Идея созрела в несколько минут: проверка Магнитогородской каторжной тюрьмы. Встреча с этим парнем, странное прозвище которого Йера никак не мог запомнить. Представители обеих партий в этой комиссии и как будто случайное включение в нее двух-трех специалистов по естествознанию. Неожиданность – вот залог успешной работы подобных инспекций, и Йера отправился в Славлену, телеграммой вызвав в Думу секретаря и одного из своих помощников.

Там он и узнал о неудавшемся аресте Важана «и его клики» (до Светлой Рощи дневные газеты еще не дошли). Первые полосы напечатали огромный портрет профессора и разоблачили его участие в раскрытом недавно заговоре мрачунов, авторитетные эксперты подтверждали, что он является автором того самого «манифеста», которым Славлену напугали двенадцать дней назад, нашлись свидетели, которые обвиняли его в мрачении; под удар попал и ректор университета, пригревший под крылом такого опасного человека, допустил его до преподавания не только студентам, но и детям, ученикам Классической академической школы.

В газетах ни одним словом не был упомянут Йока Йелен.

После этого не могло быть и речи о возвращении Важана к преподаванию. Даже если бы ему удалось доказать свою невиновность (в чем Йера сомневался), на нем бы навсегда осталось несмываемое пятно. Да, когда-то, когда Йера был еще школьником, профессор уже оказывался под арестом, и закончилось это грандиозным скандалом, о котором среди правоведов до сих пор ходили самые невероятные слухи. Чудотворы не только отказались от обвинений, но и принесли публичные извинения, всячески заверив общественность в своей ошибке. И если теперь они не побоялись эту ошибку повторить, то за этим стоят веские причины. Или… чудотворам нечего терять? Ведь обвинение профессора Важана равносильно обвинению лидера консервативной партии, попахивает грязными политическими играми, а не защитой общества от мрачунов.

И к вечеру «правые» газеты ответили на вызов чудотворов, разразившись многостраничной филиппикой. И коллеги, и товарищи по партии, и студенты – все в один голос вступились за пожилого профессора истории, и Йера только качал головой: теперь он знал, насколько трудно опубликовать на страницах газет то, что не должно быть опубликовано. Значит, в выступлениях на стороне Важана чудотворы не видят ничего крамольного? Или, напротив, собирают компромат на тех, кто осмелился с ними не согласиться?

Вот она – реальная власть, абсолютная власть… И Конституция, и Совет министров, и Дума – все это лишь иллюзия власти, это символы, вроде царской фамилии и царского дворца, это бутафория. Театр марионеток, разыгрывающих клоунаду на потеху публике. И он, Йера, – жалкая марионетка, которая может двигаться только в отведенных ей рамках, но за ними не сумеет ступить и шагу. Почему? Да потому что весь мир принадлежит чудотворам, полностью от них зависит. А кто платит, тот и заказывает музыку…

Страшно было думать об этом, неприятно, – мир, еще месяц назад незыблемый, прочный, уютный, раскачивался и грозил опрокинуться: никогда еще Йера не считал чудотворов своими противниками, пусть и политическими. Никогда он не боялся действовать в открытую, зная, что закон на его стороне. Ему казалось, что честность – залог уверенности в себе и в жизни, а теперь вдруг все обернулось иначе.

Нет, он не боялся отставки, опалы, даже ареста – он боялся, что не сумеет добиться своего, что будет трепыхаться в отведенных ему рамках без цели и смысла, марионеткой в чужих руках, пешкой в чужой игре.

И на следующее утро комиссия из двенадцати человек (пяти депутатов, пяти специалистов и двух представителей прессы) все же выехала в Магнитный, на границу свода, и имела при этом самые широкие полномочия.

За свод комиссию не пустили. Вежливо, аргументированно, ссылаясь на жесткие правила безопасности, неблагоприятную погоду и угрозу со стороны заключенных для людей, не обладающих способностями чудотворов. И, конечно, готовы были отправить в Славлену магнитовоз нынче же вечером, чтобы думской комиссии не пришлось ночевать в скромных гостиницах Магнитного. Это предложение Йера отверг так решительно, что чудотворам пришлось забрать его назад, но отказаться от банкета по случаю прибытия высоких гостей оказалось сложней, это задело бы не столько чудотворов, сколько городские власти.

Встретиться со Стриженым Песочником не получилось тоже, он якобы находился в изоляторе, у него подозревали скарлатину, а карантин в тюрьме соблюдали очень строго. Поговорить же с заключенными-мрачунами об условиях их содержания комиссии не возбранялось, вот только банкет был назначен на семь вечера, а из-за свода заключенные возвращались в восемь. Йера сказал, что банкет придется или отложить, или на время прервать, после чего чудотворы и пошли на компромисс – предложили встретиться с заключенными утром, во время завтрака, и отложить их выезд за свод на полчаса или даже час. Йера прекрасно понимал, на что сделан расчет: в семь утра после банкета комиссия будет мало расположена к серьезным расспросам.

Впрочем, содержание остальных заключенных не вызвало у комиссии нареканий, даже наоборот: Магнитогородская каторжная тюрьма могла служить образцом для всех остальных. Йере случалось бывать не только в следственных изоляторах, но и в местах заключения; здесь его поразили чистые бараки с десятиместными спальнями, современное (и сияющее) оборудование кухни, гигиеничные душевые, умывальные и туалеты, библиотека и клуб, просторная сушилка для одежды, работающая без перебоев прачечная. Все это нельзя было привести в столь ослепительный порядок за несколько часов, ведь о появлении комиссии еще утром никто не знал. Проверка финансов также прошла удовлетворительно, с одной маленькой, но существенной деталью: весь доход от использования труда заключенных поступал в государственную казну, а вот расходы на содержание тюрьмы пополнялись поступлениями из Тайничной башни…

И снова Йере в голову пришла мысль: «использовать». В этой тюрьме чудотворы каким-то образом используют заключенных-мрачунов и даже несут расходы на их содержание. Создают условия. Для чего? И чтобы ответить на этот вопрос, надо как минимум поставить под сомнение основной постулат теоретического мистицизма…

Не только тюрьма, но и весь Магнитный производил впечатление образцового городка; непривычно плохая погода и близость каторжной тюрьмы его не портили. И люди в нем показались Йере приветливыми.

Первый летний день, солнечный и долгий, только-только начал клониться к закату, когда пришло время расположиться в гостинице и подготовиться к банкету. Кстати, гостиница была хоть и скромной, но уютной и чистой, о радушии же и говорить не пришлось: прислуга сбивалась с ног, желая угодить высоким гостям. И видно было, что стараются они не за страх, а за совесть.

Банкет организовали в самом живописном месте города, на карьерах. Ресторан стоял на высоком берегу, с которого открывался вид на Внерубежье. В глубоких карьерах с прозрачной водой купались самые отважные ребятишки (вода еще не прогрелась), кто-то катался на лодках, кто-то ловил рыбу, на противоположном берегу загорали три девушки в открытых купальниках, что вошли в моду на пляжах Элании только в прошлом году…

Что будет с этим городом, если Враг прорвет границу миров? Предположение, которое всегда казалось Йере сказочным, невозможным, несбыточным и звучало как-то беспомощно, словно сошло со страниц женского журнала, вдруг стало выглядеть совсем иначе. Что будет с этим городом, если Йока Йелен, его сын, под защитой сказочника-оборотня осуществит вторую часть Откровения Танграуса?

Йера старался много не пить – насколько позволяли приличия. План, пришедший ему на ум, требовал ясной головы. Однако банкет затягивался, официальная его часть еще не была до конца исчерпана, а солнце уже скрылось в дымке свода. Надо сказать, зрелище это было впечатляющим: весь горизонт светился от оранжевого пламени, прорезаемого синими вспышками молний. Закат гас, а зарницы продолжали сверкать, как далекий фейерверк. Магнитогородцы гордились видом, открывающимся за сводом, считали это чем-то вроде местной достопримечательности. Йера же решил во что бы то ни стало посмотреть на него поближе и даже сумел уговорить одного из ученых, вошедших в комиссию, к нему присоединиться.

И едва закончилась официальная часть банкета, они потихоньку, не привлекая к себе внимания, покинули ресторан. Ученый был довольно молод, хотя имел степень доктора и профессорское звание, и Йера получил на него самые лестные отзывы из университета. Возможно, это было к лучшему: вряд ли какой-нибудь старый спесивый профессор согласился бы отправиться за свод пешком среди ночи.

– Вы не боитесь ходить ночью по лесным дорогам, профессор Камен? – спросил Йера, когда Магнитный остался позади.

– Я думаю, у нас есть с собой фонарик? – улыбнулся тот в ответ. У него была приятная, обаятельная улыбка.

Дорога была непрохожей, по ней, видимо, ездили лишь грузовые вездеходы с огромными колесами, и легкие начищенные ботинки вскоре отяжелели от налипшей на них грязи. Профессор же словно знал о предстоящем путешествии: его ботинки были высокими, со шнуровкой, на подошве толщиной в два пальца. Йере даже нравилось это приключение, он чувствовал себя не председателем думской комиссии, а любопытным подростком, доказывающим смелость своим друзьям. И ночь вокруг, и глубокие тени деревьев с обеих сторон, и синие сполохи молний впереди – все это располагало к более откровенным разговорам, чем в кабинетах здания Думы, и Йера через некоторое время спросил:

– Вы ученый, профессор Камен, вы должны знать… Как вы думаете, существует ли вероятность того, что чудотворы не удержат свод?

– Вы это серьезно? – снова улыбнулся Камен.

– Вполне. Этот разговор останется между нами, можете на меня положиться.

– Я слышал о вас как о честном человеке, но именно честность мешает не предавать огласке подобного рода разговоры.

– Боюсь, вы несколько превратно толкуете понятие «честность»… – пробормотал смущенно Йера. Еще несколько дней назад молодой профессор попал бы в самую точку. – Нет, в данном случае я действительно никому ничего не скажу. Собственно, я собрал комиссию именно для ответа на этот вопрос.

– Вот как? – Камен удивился.

– Именно. Так что вы мне ответите?

– Падение свода – вопрос времени. По существующим ныне расчетам, он простоит еще сто-сто пятьдесят лет, но за точность этих расчетов никто не может ручаться, они сделаны физиками, а без знаний прикладного и теоретического мистицизма это только оценочные данные.

– То есть для паники пока нет никаких причин?

– Пока нет… Но недавно по университету прошел слух, что существует и другой расчет… И он дает своду лет десять-двенадцать…

– Слух? – Йера насторожился. – Среди ученых могут ходить слухи подобного рода?

– Ученые – тоже люди. Но в данном случае это не провокация и не сплетня. Расчет сделан не только на основе знания оккультизма, но с учетом данных, полученных из Исподнего мира. Я не видел этого расчета; говорят, он есть у чудотворов.

– Данные из Исподнего мира? – Йера растерялся. – Но… Не сказки ли это?

При упоминании сказок некстати вспомнился «сказочник» – оборотень, пришедший из Исподнего мира…

Профессор напрягся. Хотя Йера не видел его лица, все равно почувствовал его напряженные раздумья, словно тот взвешивал, о чем стоит говорить депутату Думы, а о чем лучше промолчать.

– А знаете, я в последние две недели занимался с вашим сыном естествознанием… – вдруг сменил тему ученый. – Он очень способный мальчик, у него большое будущее.

– Как? Где? – опешил Йера.

– Профессор Важан оказал мне честь, пригласив к нему в учителя.

Стоп… Значит, молодому профессору известно, что Йока не живет дома, не поступает ни в какие престижные школы, а находится в усадьбе Важана? Что он хочет этим сказать? Тайну на тайну? Важан объявлен мрачуном, он вне закона, и имя Йеры Йелена не должно прозвучать рядом с его именем… Даже слухов таких появиться не должно!

– Но… Профессор Важан – мрачун… – выдохнул Йера.

– Я тоже подписывал письмо в Верховную судебную палату с требованием снять с профессора это нелепое обвинение, как и многие мои коллеги… И раз вы доверили ему подготовку вашего сына к поступлению в Ковчен, значит, вы тоже сомневаетесь в обвинении. – На этот раз Камен улыбнулся лукаво прищурившись.

Да, конечно! Какая превосходная отговорка! Важан подготовил отговорки на все случаи жизни. Но… не слишком ли хитро улыбнулся при этом молодой профессор?

– Я отправлял его к профессору до того, как было предъявлено обвинение… – уклончиво ответил Йера. Ему вдруг стало жутко: а что если этот человек – тоже мрачун? Оказаться ночью на лесной дороге рядом с мрачуном… Детский, иррациональный страх мурашками пробежал по спине.

– Почему вы замолчали, судья Йелен? – через некоторое время спросил ученый.

– Я думаю о своде… Скажите, а в чем причина его возможного обрушения?

– Надеюсь, вы изучали в школе естествознание и слышали о законе сохранения энергии?

– Да, конечно.

– Даже не нарушая основных постулатов теоретического мистицизма, можно предположить, что генерируемая чудотворами энергия не находит выхода и скапливается за сводом. Соответственно, эта энергия давит на свод с каждым годом сильней и сильней. Когда-нибудь сила Внерубежья переможет силу чудотворов.

– Но… ведь существует отток энергии вовне, в космос… Меня так учили в школе.

– Этого оттока недостаточно. Обитаемый мир требует все больше и больше энергии: освещение, вездеходы, магнитовозы, станки, силовые машины…

– А… – Йера подумал, прежде чем спросить. – А как на этот процесс могут повлиять мрачуны?

– В рамках постулатов теоретического мистицизма – никак. – На этот раз улыбка профессора больше напоминала ехидную усмешку.

– Простите, а за рамками?

– А за рамки ученым заглядывать не разрешается, – едко ответил Камен и замолчал.

И тут Йера понял, что все давно знают, что происходит, и только он один столь наивен, что никогда не высовывался за рамки дозволенного! А если Камен и в самом деле мрачун, то разве не этой встречи Йера желал еще вчера? Разве не посылал он телеграммы Важану с просьбой о встрече – именно для подобного разговора? Что ему, Йере, терять?

– Послушайте, профессор… Я клянусь, что никому не скажу о нашем разговоре… Я должен знать, что происходит на самом деле. Я уже понял, что через основной постулат теоретического мистицизма нужно перешагнуть, я готов говорить откровенно. Я еще вчера хотел говорить об этом с Важаном, но его обвинили в мрачении так некстати!

– Зачем вам это, судья Йелен? И зачем это мне?

Происходящее за сводом потрясло Йеру. Он, конечно, слышал о том, что во Внерубежье бушуют стихии, но и предположить не мог, что́ это за стихии… Выжженный камень и вулканический пепел. А Камен нисколько не удивился, словно бывал здесь каждую неделю. Более того: плечи его развернулись, он вдыхал ветер глубоко, словно наслаждаясь его изысканным ароматом, и подставлял лицо навстречу теплому дождю. Йера не подумал, что за сводом будет дождь, и не позаботился о плаще, впрочем, его попутчик тоже.

– Смотрите, судья! – воскликнул вдруг ученый. – Это лава! Это настоящее извержение вулкана! Не хотите взглянуть поближе?

– А вы? – Йера посмотрел на ботинки, заляпанные грязью. Неужели этот человек не побоится спуститься в долину ветров и молний? Чудотворы не позволили депутатам сделать это даже на вездеходе…

– Не больше полулиги! Если вы опасаетесь, я пойду один. Я же ученый, вряд ли мне скоро представится такая возможность!

И он, по-мальчишески гикнув, прыгнул с крутого склона вниз, разбрызгивая грязь по сторонам. Йера махнул рукой, улыбнулся и направился за ним, осторожно перебирая ногами, чтобы не оступиться и не отправиться вниз кувырком.

Ветер сбивал с ног, а под подошвами ботинок скользил голый растрескавшийся камень. Йера быстро вымок до нитки, но дождь был теплым, а от камня шел пар, словно в бане. Светящаяся полоса меж камней впереди приближалась, и Йере казалось, что она освещает темноту вокруг (за сводом было намного темней, чем в его пределах).

– Это щелевидный вулкан! – кричал сквозь шум ветра профессор. – Такие могут извергаться годами. Собственно, это подземная река из лавы, которая кое-где выходит на поверхность.

– К нему не опасно подходить близко?

– Я не знаю! – как-то особенно радостно ответил Камен.

С каждым шагом становилось все жарче, но дождь смывал с лица пот, немного освежая. И Йера уже видел не просто светящуюся полосу, а расплавленный камень, кое-где подернутый черной коростой, его ток и неожиданные яркие всплески. Неужели они на самом деле отважились подойти к вулкану так близко?

Горячей всего было ногам – ботинки на тонкой подошве не подходили для таких приключений, а толстый слой грязи с них смыл дождь. Профессор же шагал вперед уверенно – в таких ботинках, как у него, можно было и гулять за сводом, и покорять самые опасные вершины Стании.

– Повезло вам с обувью! – крикнул Йера, стараясь не отстать от ученого.

– Я, по-честному, надеялся, что мы отправимся за свод, поэтому их и надел! – ответил Камен. – А чем ваши плохи? Скользят?

– Слишком горячо! – улыбнулся Йера.

Профессор остановился как вкопанный и загородил Йере дорогу рукой. А потом медленно нагнулся и пальцами потрогал землю. Еще медленней повернулся назад и зачем-то переспросил:

– Горячо?

Йера не успел испугаться, и лицо профессора оставалось спокойным – даже слишком.

– А теперь медленно разворачиваемся, – почти шепотом сказал Камен, и Йера понял его слова лишь по губам, – беремся за руки и медленно идем назад.

Йера в оцепенении взялся за протянутую руку, а профессор вдруг крикнул:

– Под нами лава, судья! Под нами расплавленный камень! До него не больше локтя! Прежде чем опереться на ногу, пробуйте прочность поверхности. Ничего не стоит провалиться!

Йера отстраненно подумал, что это должно было его напугать, но не ощутил страха, напротив, почувствовал странное спокойствие и рассудительность. Ему даже не хотелось бежать с этого опасного места, и он, вслед за профессором, прощупывал перед собой почву, прежде чем сделать шаг.

– Лава торит себе дорогу по мягкой породе, – словно надеясь успокоить Йеру, во весь голос вещал Камен, – создавая целые подземные реки.