Текст книги ""Стоящие свыше"+ Отдельные романы. Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Ольга Денисова

Время от времени он останавливался, трогал нагретый камень рукой и продолжал лекцию:

– Собственно, можно было догадаться об этом по тому, как с поверхности земли испаряется влага. Но за сводом довольно жарко и парит со всех сторон… Кстати, жара за сводом объясняется высокой сейсмической активностью Внерубежья. А вы молодец, судья! Я боялся, что вы кинетесь прочь сломя голову и не разбирая дороги!

– Вы тоже проявили немало хладнокровия! – ответил Йера.

– Это же я затащил вас сюда!

И только когда, по мнению Камена, опасность миновала, а подошвы ботинок Йеры остыли достаточно, ученый оглянулся назад (с сожалением) и крикнул:

– А помните в Откровении? «Хлынет огонь в леса»? Это ведь тот самый огонь, судья!

Может быть, оттого, что ему пришлось кричать из-за шума дождя и ветра, но слова эти прозвучали радостно. Верней, злорадно. И Йере снова стало страшно…

И уже выбравшись обратно под надежный свод, Камен продолжил (но никакого злорадства Йера в его голосе теперь не заметил):

– Вот вам и ответ на ваш вопрос… Посмотрите, как близко лава подобралась к своду. Ведь меньше четверти лиги всего… Я завтра сделаю доклад на ученом совете, но, боюсь, эту тему нам разрабатывать не позволят. Да и не наше это дело.

– А если бы Дума приняла решение поручить университету разработку этой темы?

– У Думы нет таких полномочий, – мрачно ответил Камен.

Занимался рассвет, когда они вышли к Магнитному, и Йера подумал, что всего через три часа его ждет встреча с заключенными, но… нисколько не пожалел о совершенном путешествии. Напротив, оно разгорячило кровь и придало решимости действовать дальше.

В полутемном вестибюле гостиницы он пожелал Камену доброй ночи (его номер был в противоположном конце коридора) и на пятницу пригласил к себе в Светлую Рощу на обед. Ему почему-то непременно захотелось добиться доверия молодого профессора, доказать ему свою честность – истинную, а не навязанную чудотворами. Ему захотелось стать другом этому молодому человеку, веселому и отважному. Ему захотелось кому-нибудь доверить свои сомнения.

Но не успел он пройти и нескольких шагов в сторону своего номера, как за спиной раздалось:

– Профессор Камен, вы арестованы.

Йера оглянулся: в коридоре, словно вышедшие из стен, стояли чудотворы в форменных куртках, их было не меньше семи человек.

– По какому обвинению, позвольте узнать? – нарочито весело спросил побледневший ученый и поднял голову.

– По обвинению в мрачении, разумеется, – равнодушно ответил ему чудотвор. – Не вздумайте сопротивляться, это серьезно повлияет на ваше будущее.

Йера шагнул было в их сторону, но понял бессмысленность вмешательства. Он даже не удивился правильности своей догадки, не усомнился в справедливости обвинения – да, очевидно, что Камен мрачун, но… Что-то безнадежное было в этом аресте, словно чудотворы перекрыли ему только-только появившуюся дорожку к разгадке.

А ученый взглянул ему в глаза и неожиданно выкрикнул:

– Судья! Мрачуны перекачивают энергию в Исподний мир!

Чудотвор ударил Камена по лицу, наотмашь, так сильно, что тот не удержался на ногах, но его подхватили сзади, заломили руки и опрокинули на колени. Йера снова хотел вмешаться – обвиняемый не оказывал сопротивления, применение силы было незаконно, любой суд признал бы действия чудотворов противоправными, но… Ни один суд не стал бы рассматривать это дело, даже если его возбудит депутат Верхней палаты Государственной думы, один из лучших правоведов в Славлене Йера Йелен. Потому что он не чудотвор.

31 мая – 1 июня 427 года от н.э.с.

К домику на границе свода добрались к вечеру – он стоял в глубине леса, от быстрого широкого ручья его отделяла полоса густого ельника, а до свода надо было топать не меньше двух лиг.

Домик был только что срублен, светлые бревна еще пахли смолой, и Цапа пообещал, что к осени перекосит все окна и двери, потому что бревна «сядут», а рамы и дверные косяки – нет. Пятеро плотников из числа мрачунов еще не закончили работу – крыли тесом крышу баньки, в которой два печника складывали простенькую каменку.

– Колодец еще не вырыли, придется ходить за водой на ручей. Только вода в нем невкусная, – показывал хозяйство Цапа. – Я вот тут изобрел фильтр, но пока он работает в два этапа. Сначала воду надо пропустить через песок, а потом дать ей отстояться, чтобы песок осел на дно.

Важан поморщился.

– Вы напрасно кривите лицо, профессор. Может быть, этот фильтр когда-нибудь будут использовать в масштабе всего Северского государства и назовут моим именем. А вот в том углу двора – отхожее место. Я ничего не изобретал и использовал опыт простых сельских жителей – это обычная выгребная яма.

– Прекрасно, Цапа. Хорошо, что ты ничего не изобретал, – это значит, оно будет работать. Надеюсь, баня тоже строится на основе опыта простых сельских жителей.

– Да, профессор. Пойдемте, я покажу вам апартаменты. Дом устроен немного не так, как вы привыкли. В частности, мы обошлись без гостиной, столовой, библиотеки, кабинетов, гардеробов и кладовых. Вместо кладовой во дворе устроен погреб с ледником. Столовой и гостиной будет служить кухня, а книги придется размещать в спальнях. Спален шесть, как я уже говорил. Мебели немного. Собственно, столы, стулья, комоды и кровати.

– Цапа, лучше скажи, кто-нибудь мог отследить строительство этого дома? – оборвал его профессор.

– Думаю, нет. Лес валили примерно в лиге выше по ручью, в ближайших населенных пунктах ничего не закупали. Плотники всегда работают на выезде, их долгому отсутствию никто не удивляется. Нет, профессор, отследить почти невозможно.

Йока с удивлением рассматривал дом сначала снаружи, а потом и изнутри. Более всего его поразили высокие ели, которые прорастали сквозь крышу. Домик был приземистым, крыша – плоской и покрытой дерном.

– Цапа, а зачем елки?

– Чтобы с берега ручья казалось, будто тут лес.

– Это ты тоже сам придумал? – спросил Важан.

– Да, профессор.

– Когда ели засохнут, это будет особенно хорошо видно с берега ручья.

– Тогда мы их спилим.

– Цапа, ты когда-нибудь пилил ель такой толщины? Если бы пилил, ты бы немного подумал о том, можно ли это сделать, не разрушив дома. Меня успокаивает только то, что дом в дальнейшем нам не пригодится.

На самом деле Йока видел, что Важан доволен и домом, и двором, а ворчит просто так.

Йоке он отвел большую спальню с окнами на юг, во двор, себе же выбрал маленькую полутемную комнатку с окнами, выходившими в густой еловый лес, да еще и на северную сторону. В доме не было ни одного солнечного камня – только лунные.

За скромным ужином, который приготовил Черута, Важан объявил:

– Йелен, не думай, что у тебя будет много времени прохлаждаться. Здесь негде совершать пробежки, но мы с тобой каждый вечер будем выходить за свод. Кроме того, никто не отменяет твоих занятий по остальным предметам.

– Как же я буду заниматься остальными предметами, если у меня нет учебников? И учителей тоже нет.

– Будут. И учителя, и учебники. Сегодня и завтра мы отдыхаем, у нас была трудная ночь и не менее трудный день. Но со вторника продолжим занятия.

Укладываясь в свою новую постель – непривычно жесткую, без пружинного матраца, – Йока думал, что проспит не меньше суток. Заснуть ему не помешали даже зудевшие над ухом комары: он лишь накрылся с головой легким пуховым одеялом – тонким и теплым, но не жарким. И подумал, засыпая, что вряд ли такое одеяло мог выбрать Цапа, наверняка это дело рук Черуты.

Однако проснулся Йока довольно рано, было, наверное, не больше восьми утра. За окном пели птицы, и солнце светило во двор сбоку – в косых лучах, пробившихся сквозь листву, плавали пылинки.

Лето… Йока вдруг вспомнил, что сегодня первый день лета.

Окно распахнулось со скрипом – не ржавым скрипом старого железа, а радостным скрипом свежего, еще не просохшего дерева, плотно подогнанных друг к другу рамы и створки окна. Лето… Прохлада лесного утра хлынула в комнату, и птичий гомон показался оглушительным. Йока постоял немного, оглядывая «двор»: грубо сколоченный столик со скамейками из толстых досок, бревно под кустами – тоже, наверное, что-то вроде скамейки, – тропинка к ручью, где оставили лодку, умывальник, прибитый к дереву. Ему почему-то все это нравилось – наверное, потому, что очень мало походило на метеостанцию. И… сердце замерло, стоило лишь подумать о том, что от Внерубежья этот мирный уголок отделяют всего две лиги…

Он вышел из дома, никем не замеченный (все спали), добрался до узкого и мелкого ручья – хотел окунуться. Воспоминание о водопаде вызывало внутреннюю дрожь – смешанное с усталостью возбуждение, желание и страх.

Хиленькое течение ручья показалось ему форменным издевательством… Как и илистое дно, поросшее водорослями. Он вылез на берег, ощущая себя будто бы вымазанным в грязи. На мокрое тело тут же налетели комары и слепни – в общем, никакой радости купание Йоке не принесло и даже слегка разочаровало в лесной жизни.

А всего в двух лигах… Мысли о Внерубежье были еще слаще, чем воспоминание о водопаде, но… Наверное, Йока еще не отошел от последнего урока профессора, но это были тягостные мысли. И все же…

Он не боялся заблудиться, двигаясь на юго-восток, прямо навстречу солнцу. И лес на пути к своду был сухим и редким, даже комары и то тревожили не сильно. Не думал Йока и о том, что тут могут водиться дикие звери, хотя и шел их тропами, – слишком солнечным был начинавшийся день, первый день лета. Он ни о чем не думал, долгая прогулка по лесу стала для него заменой пробежки.

Полоса бурелома тут выглядела не так, как у метеостанции, иначе пробиться к своду было бы затруднительно – без дороги, проложенной для вездеходов. Здесь старые толстые стволы поросли зеленым мхом и ушли глубоко в землю, а мелкие кустики не успевали вырастать, сминаемые ветрами Внерубежья. И вскоре Йока увидел ручей – наверное, тот же самый, что тек возле дома в лесу. А может, и совсем другой, – в этой части леса было множество ручьев. Профессор говорил вчера по дороге, что до появления свода все они впадали в Лудону и, возможно, теперь где-то во Внерубежье в конце концов с ней соединялись. Только это была уже не та Лудона и не те ручьи.

Йока надеялся, что ручеек станет водопадом, когда дойдет до спуска в долину Внерубежья, но тот обманул его надежду – на подходе к склону превратился в глубокий овраг с быстрым течением, обмелел и, похоже, спустился в долину под землей.

Солнце скрылось в густых сизых тучах, и над Внерубежьем повисла сумеречная тень, будто неожиданно наступил вечер… И с этого мига Йока плохо помнил, что с ним происходило. Нет, помнил, конечно, но так, будто ему это приснилось.

Здесь на горизонте не было горной гряды, и перво-наперво Йока увидел черную воронку смерча, соединившую небо и землю. Казалось, она ползет по земле гигантской неповоротливой улиткой, но Йока уже испытал на себе силу ветра в такой воронке и не обольщался. В ее баламутной глубине вдруг вспыхнула молния – и словно в ответ сразу несколько молний мелькнуло на небосклоне.

Чем ближе Йока подходил к краю Обитаемого мира, тем сильней чувствовался ветер, подземные толчки, тем громче становился глухой рокот – и неба, и земли. Дрожь под ногами почему-то становилась дрожью в ногах, Йока шел пошатываясь, будто перебравший хлебного вина сапожник, – ноги все время промахивались: земля оказывалась то дальше, то ближе, чем он рассчитывал.

Он ни разу не приближался к Внерубежью в одиночестве, рядом всегда были или Инда, или Мечен, или чудотворы. И тем более не спускался в долину вот так, пешком, без брезентового плаща… Да, собственно, он и был за сводом всего один раз, на руднике, и выглядело это совсем иначе.

Йока замер на «пороге» Внерубежья, задохнулся его сырым горячим ветром, окинул взглядом долину под ногами. Не было восторга и нетерпения, ставших привычными еще на метеостанции, – и, наверное, виной тому урок Важана у водопада. Но… оно влекло к себе, тянуло, как магнитный камень… Почему-то захотелось плакать. От того, что глупо и опасно спускаться вниз, но надо, непременно надо спуститься.

И он пошел дальше медленно и осторожно, боясь оступиться и кубарем скатиться на растресканный камень, – почему-то именно в этот миг он отчетливо вспомнил, как вихрь поднял его над землей и бросил вниз.

Чем ниже он сходил, тем темнее делалось вокруг, тем пронзительней ревел в ушах ветер, и слышался не рокот уже, но оглушительный треск неба над головой. Земля не дрогнула, а с грохотом прокатила под ногами тяжелую волну, и Йока все же упал – хорошо, что до «дна» долины оставалось всего несколько шагов.

Твердый черный камень трясся, будто вездеход на разбитой дороге, и Йока не смог подняться на ноги – только на четвереньки, ногтями пытаясь удержаться за землю, – но лишь обломал ногти. Волны подземной дрожи катались в обе стороны – свод и гасил их, и отражал. Остановилось дыхание, и кровь отлила от лица. Йока чувствовал, как приоткрылся рот и из него потекла струйка слюны, но не мог заставить нижнюю челюсть подняться. Слезы хлынули из глаз не от боли, не от ужаса даже – от ощущения пощечины, унизительности и позы, и положения.

Слизняк на гравийной дорожке, который корчится изо всех сил, чтобы спасти себя от непонятной, но осязаемой кожей опасности… Червяк под подошвой тяжелого сапога… Это было так похоже на удар мрачуна! Только… никаких мрачунов рядом быть не могло. А ощущение беспомощности не проходило, не кончалось, и ужас длился и длился! Йока припал к ходившему ходуном камню всем телом, распластался на нем лягушонком и ощущал над головой подошву тяжелого сапога, от которого не мог спрятаться.

Может, ему только показалось, но… грохот вокруг более всего походил на смех, низкий, тягучий, замедленный хохот какого-то страшилища…

Вместо тяжелого сапога сверху обрушилась стена дождя, камень уже не трясло с такой силой, ужас отступал, только ощущение пощечины не пропадало… Ощущение себя слизняком на гравийной дорожке, соломинкой в водовороте, песчинкой в черной воронке смерча… Йока приподнял голову и увидел ее – воронку смерча, летевшую прямо на него. Теперь на улитку она была не похожа, а более всего напоминала разогнавшийся на спуске магнитовоз. Только размером явно его превосходила. А может, так показалось из-за мутной стены дождя?

Сильные руки дернули его вверх за подмышки…

Нижняя челюсть тряслась от напряжения и норовила безвольно упасть на грудь. До этой полянки, где Внерубежье скрылось за деревьями, ветер не долетал. Светило солнце, и щебетали птицы. А Йока все еще хватал воздух ртом с какими-то подозрительными всхлипами.

– Ох, Йелен… – Важан покачал головой. – Цапа, надо было разбудить и Черуту тоже.

– Да ладно вам, профессор. Поглядите, ничего, кроме ссадин на коленках.

– Нет, Цапа. Дело не в ссадинах. Йелен, скажи мне честно, ты все еще хочешь стать путешественником?

Йока неприлично громко икнул, напряг плясавшую нижнюю челюсть и ответил:

– Да.

– Тебе просто не повезло. Такие сильные подземные толчки случаются в этих широтах довольно редко.

– Выпейте глоток, господин Йелен. – Цапа снял с пояса давешнюю флягу с хлебным вином. Йоку едва не вырвало от одного ее вида.

– Выпей, Йелен, – кивнул ему профессор. – Один глоток тебе в самом деле не повредит.

На этот раз хлебное вино подействовало как нельзя лучше – во всяком случае, перестала трястись челюсть. И мысли почему-то прояснились, вместо того чтобы запутаться еще сильней. Одновременно с этим подумалось, что сейчас ему здорово влетит. За то, что ушел из домика без спроса и как дурак в одиночестве спустился в долину Внерубежья. Как ни странно, Йока в самом деле ощущал себя дураком. И… виноватым дураком.

Но Важан почему-то не спешил читать ему нотаций.

– Извините меня, – пробормотал Йока, опуская глаза долу, как подобает воспитанному мальчику. Если бы тогда, в лодке, Важан не закрыл его своим телом, Йока никогда ничего подобного ему не сказал бы.

– Йелен, иногда мне кажется, что розги были бы тебе чрезвычайно полезны. Если ты пока еще настолько мал, что не думаешь о реальных опасностях окружающего мира, от глупостей и легкомыслия тебя мог бы удержать страх перед хорошей поркой.

– Вы считаете меня таким трусливым, профессор? – поморщился Йока.

– Нет. Просто тогда ты бы взвешивал свои поступки на совсем иных весах и не пошел бы на столь унизительную процедуру ради ерунды. Безнаказанность порождает легкомыслие и безответственность, Йелен. Впрочем, история знает первобытные культуры, где детям ничего не запрещали и не наказывали вовсе – это очень жестокий способ воспитания детей. Вздумай я сегодня им воспользоваться, тебя бы уже не было в живых.

– Признаться, я не совсем понял, профессор…

– Предполагается, что ребенок будет учиться на своих ошибках, и если при этом падает в реку, то должен выплыть сам. Сегодня ты выплыть не сумел.

Пожалуй, слышать это было обидно, хотя Йока и признавал правоту Важана. От этой его правоты становилось еще обидней.

– Оно… ударило меня, профессор, – сказал Йока, желая оправдаться. И, видя, что Важан не понял, о чем Йока ведет речь, вспомнил слово Суры: – Толкнуло.

– Такой подземный толчок кого угодно сбил бы с ног, – заметил Цапа откуда-то сверху – в отличие от профессора, он не сидел на месте, а рыскал по полянке.

– Нет. Оно… толкнуло меня в другом смысле. Ударом мрачуна.

Профессор удивленно и недоверчиво поднял брови.

– Йелен, я не верю, что ты станешь лгать в свое оправдание, а потому… Боюсь, тебе это показалось.

Йока обиженно прикусил губу. Нет, ему не могло показаться. Не могло.

– Я скажу иначе, профессор: это было очень похоже на удар мрачуна.

– Ничта, это в самом деле может быть похоже, – вставил Цапа, оглядываясь. – Землетрясение вызывает неосознанный страх. Когда то, на что ты привык опираться – твердь! – вдруг шатается под ногами.

– Что ты там ищешь, Цапа? – недовольно глянул на него Важан.

– Думал, может, земляника есть…

– Земляника будет недели через три, не раньше.

– А вдруг. За сводом гораздо теплей, а тут до него рукой подать.

– Это как искать упавшую монету под фонарем, а не там, где она упала… – проворчал профессор и повернулся к Йоке: – Йелен, я, признаться, считаю, что это было удивительное совпадение – подземный толчок такой силы именно в ту минуту, когда ты спустился в долину. Но удар мрачуна – это выброс биоэнергии, которой нет и не может быть у Внерубежья.

– Оно хотело меня напугать. – Йока вскинул голову, настолько верной ему показалась эта мысль, эта формулировка.

– Оно тебя едва не убило, Йелен. Но вряд ли Внерубежье способно хотеть.

– Нашел! – радостно выкрикнул Цапа из лесу.

– Неужели землянику? – опешил Важан.

– Сморчки! Целых три штуки.

31 мая – 2 июня 427 года от н.э.с. Исподний мир

Крапа Красен так часто пересекал границу миров, что давно не замечал трудностей перехода. И на этот раз, воспользовавшись порталом на Змеючьем гребне, вышел в Исподний мир в задумчивости, но не успел сделать и шага, как ему в сапог, взвизгнув, впилась здоровенная серая крыса – он случайно наступил ей на хвост. Крапа выругался и стряхнул зверька на землю. Нет, на Змеючьем гребне не могло быть никакой чумы – без малого сто пятьдесят лет прошло, – но он все равно содрогнулся. Расспросы эпидемиологов, вытребованные гарантии, отчеты, заключения убедили его не вполне. Крапа не боялся заболеть, но вспышка чумы сейчас означала конец всех его начинаний. Впрочем, бумага из Афрана в кармане была не многим лучше.

Что ж, он сделал все, что мог. И, конечно, презреть распоряжения Гроссмейстера было не только нарушением служебного долга, но и прямым предательством своего клана, своего мира… И трижды правы были и этот Инда Хладан, и мозговед из Афрана, и Приор Славленской Тайничной башни, и Гроссмейстер – сейчас не приходится выбирать средства. Но худой мир, как известно, лучше доброй ссоры, а теперь миром дело решить не получится. И речь не о мире в Млчане – Крапе Красену проблема представлялась глубже и серьезней: если чудотворам не удастся договориться с Исподним миром по-хорошему, Исподний мир ответит. На этот раз точно ответит – или умрет.

Крапа не мог назвать конкретных сил, которые сметут Храм с лица земли, но такие силы рано или поздно найдутся. Возможно, против чудотворов восстанут сами храмовники – не те, что ищут золота и власти, а помоложе, почестней. Крапа уже слышал проповеди, призывающие чтить лишь Предвечного, раздать золото Храма беднякам, погасить солнечные камни и замириться с колдунами. Возможно, от Храма мир избавит светская власть. Возможно, колдуны наберутся сил для такого удара. Но всем, кто хоть немного соображает, ясно: Храм – это смерть Исподнего мира, а жизнь ему несут колдуны. Однако мало кто понимает, что с падением свода в Верхнем мире Исподнему миру лучше не станет: если мрачуны не будут передавать энергию назад, он умрет, ему не поможет даже уничтожение всех Надзирающих с их физиологической потребностью отдавать энергию в Верхний мир.

Крапа хорошо понимал интересы Исподнего мира. Возможно, даже лучше, чем кто-то еще в Млчане, и иногда спохватывался: он-то поставлен сюда, чтобы блюсти интересы чудотворов. И до пресловутой встречи с Индой Хладаном он хорошо видел цепочку компромиссов, которая была выгодна обоим мирам, не противоречила ни интересам чудотворов, ни интересам Млчаны. Наверное, эта миссия составляла смысл жизни Крапы: он знал, к чему стремится и за что борется.

Он любил эту унылую, нищую страну… Он хотел ей добра и процветания.

Как только здесь появились силы, способные обеспечить политическое равновесие, лишить Храм абсолютной власти (но не власти вообще), создать противовес Надзирающим – и приток энергии в Исподний мир, – так сразу чудотворам потребовалось все это разрушить. Крапа считал, что из-за одного-единственного оборотня не имеет смысла рушить государство. И уж тем более он не желал смерти молодого Государя – едва ли не единственного человека, которого интересовало государство как таковое, ибо его честолюбивые замыслы зиждились на процветании Млчаны.

Бездымный порох… Разрывные снаряды… Мало этому миру голода и болезней?

Крапа поднялся на гребень и сразу приметил на юго-востоке дыру в облаках: девочка-колдунья отдала миру энергию этого удивительного мальчишки, которого Верхний мир упрямо именовал Врагом. Крапа, как всякий чудотвор, не ощущал потока его энергии, но видел, как замедлялось бурлящее течение реки за его спиной. А еще он помнил эту девочку восьмилетней: она танцевала мрачунам Верхнего мира. Да, раздробить ей колени – надежный способ принуждения оборотня пойти на уступки и сделать невозможным ее побег. Инда Хладан прав. Но Крапа не хотел принимать в этом участия. Как она будет раскручивать вокруг себя ветер, если останется без ног? В Верхнем мире детей защищает закон, здесь с законом можно не считаться и делать все, что вздумается! Огненному Соколу легче: ему и в голову не приходит, что где-то люди живут совсем по-другому, имеют иные ценности, иначе смотрят на человеческую жизнь. Пусть этим занимается Огненный Сокол: Крапа искренне пожелал ему неудачи.

Замок Чернокнижника – надежда Крапы на мир и равновесие сил в Млчане – выступал над горизонтом высокой Укромной башней, и нетрудно было представить себе, как разрывные снаряды рушат ее стены, предназначенные для прикрытия женщин и детей. А позади чернели развалины Цитадели, уничтоженной чудотворами сколь жестоко, столь и бездумно. И если час назад Крапа думал об отставке, то, стоя на Змеючьем гребне и глядя на болота, простершиеся от горизонта до горизонта, он принял иное решение: его отставка ничего не изменит. Может быть, здесь он сможет что-то сделать для этой сырой и серой земли.

На этот раз Крапу никто не встречал, но прямая сухая тропа, проложенная на Северный тракт, за три часа вывела его к гвардейской заставе. Три инструктора и документация по изготовлению бездымного пороха, составленная в Афране, отправились в Храст по железной дороге, к Хстовскому порталу, Крапа же должен был встретиться с ученым строителем, как здесь именовали инженера, руководившего строительством фортификаций.

На заставу Красен прибыл к обеду и решил передохнуть, дожидаясь, когда до ученого строителя его довезут на телеге. И хотя на постоялом дворе его накормили бы лучше, чем на гвардейской кухне, отказывать начальнику заставы, пригласившего его отобедать, Красен не стал.

В столовой было людно и шумно, кроме гарнизона заставы здесь до сих пор жили гвардейцы бригады штрафников, от которых на строительстве не было никакого толку. И Красен не сомневался: это дело рук Огненного Сокола, пожелавшего таким образом спрятать своего человека от него, Крапы Красена, – ну и от государевых дознавателей. Наглую выходку с оговором Явлена Крапа Знатушу еще не простил и при случае собирался за это поквитаться. Конечно, подставлять подневольного Желтого Линя Крапа не хотел, но воспользоваться им стоило. Ох и непрост был этот Желтый Линь! Недаром Знатуш так его берег. Секретарь пятого легата – сама по себе должность нужная Огненному Соколу, но не только в должности было дело. Допросив парня лично, Крапа в этом убедился, а заодно понял, что Знатуш что-то скрывает в истории со змеем. Желтый Линь лгал, причем делал это искусно, и, можно было не сомневаться, такую же искусную ложь Крапа получил бы от остальных свидетелей превращения человека в змея, поэтому он не стал тратить на нее время. Но игру Огненного Сокола раскусить пока так и не удалось, и это настораживало.

Крапа нарочно сел за стол начальника заставы так, чтобы видеть столы гвардейцев, но Желтого Линя не нашел. Тот был довольно рослым – для простолюдина, конечно; в Исподнем мире и Красен считался высоким, потому его все принимали за аристократа.

– А где же мой знакомец? – спросил он между делом.

– Зеленый Налим? – подмигнул ему начальник заставы.

– Вроде больше у меня тут знакомцев и нет… – улыбнулся Крапа.

– Он в отпуске. Получил за особые заслуги перед гвардией, Знатуш третьего дня привез приказ из Хстова.

– Ах Знатуш привез… – кивнул Красен. Интересно, за какие такие заслуги штрафнику могут дать отпуск? – И надолго?

– На пять дней.

Уж не искусная ли ложь чудотвору – особая заслуга перед гвардией? Крапа и продолжал бы так думать, если бы не прислушался к разговорам гвардейцев, сидя в комендантской. А говорили они о восьмиглавом змее, которого якобы видели над болотом. И о Чернокнижнике, который знает заклинание, способное разбудить спящего змея, а когда надо – снова погрузить в сон. И о том, что иногда Змеючьего гребня не видно, – значит, змей проснулся и летает где-то поблизости. Но самое страшное: этот змей человеком может прикинуться! Встретишь его на дороге и не поймешь, кто рядом с тобой, пока он змеем не обернется и тебя не сожрет.

Вот за эти россказни Желтый Линь и получил отпуск… Одно из двух: или храмовники сами догадались воспользоваться сказками про змея, или… или Инда Хладан начал игры с Исподним миром до утверждения планов Афраном, через Явлена.

А ученый строитель – бодрый сухой старикашка лет пятидесяти – оказался самоучкой, от трудника лавры поднялся до таких солидных высот. Смекалистый он был, опытный и добросовестный, и, глядя на него, Крапа подумал, что, родись он здесь, в этих болотах, и сам бы уже считался стариком, и выглядел бы как старик. Ученый строитель страдал астмой: хоть и бегал бодрячком, а в груди у него свистело так, что издалека было слышно. Здесь, в вечной сырости, он бы долго не протянул…

Чертежи, привезенные Крапой, старик разглядывал с благоговением – ему уже сообщили, что Надзирающие получили помощь от самих чудотворов, и белоснежная бумага, на которой были сделаны рисунки, служила тому подтверждением. Но через час разговора ученый строитель перестал бездумно кивать и разевать рот, еще полчаса вникал в содержимое чертежей, а потом и вовсе начал поправлять «ученых строителей» Тайничной башни.

– А если вот так крепеж сделать? На клин его пустить?

Крапа не был инженером, но решил, что в фортификации старик разбирается получше, чем все инженеры Славлены, вместе взятые.

– Нет, так вообще ничего не выйдет! – восклицал ученый строитель. – Всосет трясина.

– А если колдуны ветром со стен дунут? За что этот щит будет держаться?

– Ну, тут у меня все давно скумекано! Видели, какие щиты я делаю? С дырьями! Бревна не плотно друг к другу подгоняю. Весь ветер сквозь дырья и пролетит. А чтобы ходить было удобно, сверху плетеные настилы. А если сплошной щит будет, так ветром и сваи вырвет – чай, не твердая земля, грязь сплошная. Тут только одна у меня промашка вышла: если змей налетит, очень ему удобно эти щиты цеплять когтями получится. Но, я посмотрел, гореть они будут плохо, бревна друг от друга далеко.

Крапа подумал вдруг, что, заставь он старика строить по чертежам чудотворов, осада провалится, и провалится по вине инженеров Тайничной башни. И никто не назовет его действия диверсией. Но это будет самой настоящей диверсией с его, Красена, стороны. Сколько людей Храм готов положить на осаде замка? Храмовникам все равно – не все равно чудотворам. И, как бы там ни было, Крапа вовсе не хотел падения свода – как и напрасных жертв.

* * *

Тридцать всадников Чернокнижника преградили дорогу десятку гвардейцев, и те не стали вступать в бой. Это в Хстове хорошо пускать пыль в глаза девкам и задирать безоружных, а на пустынном тракте, в лиге от ближайшей заставы, остается только молить Предвечного о снисхождении.

Карета остановилась, Славуш соскочил с козел и бросился навстречу Спаске, поймал ее в объятья. Волчок увидел слезы у него на глазах и остановился в сторонке. Он не слышал того, что Славуш ей шептал, поглаживая по спине и оглядывая со всех сторон. Из кареты вышел Чернокнижник, брезгливо посмотрел на Славуша и Спаску, проворчал что-то, а потом смерил взглядом и Волчка – тяжелый это был взгляд, мороз пробежал по коже.

Славуш неохотно выпустил Спаску из объятий и под локоть повел к карете – она же оглядывалась на Волчка, и лицо у нее было растерянное и испуганное. Чернокнижник что-то сказал, Волчок слов не расслышал, но догадался, что это ему. Лицо главного колдуна Млчаны недовольно сморщилось, он снова что-то проворчал и поманил Волчка пальцем.

– Ну быстрее, быстрее! – услышал Волчок, подойдя ближе. – Что вы все тянете время? Славуш, ты рвался править лошадьми – уже надоело? Я не собираюсь воевать с гвардией Храма прямо здесь, у меня для этого выстроен замок…

Спаска скрылась в карете, Славуш вернулся на козлы, а Милуш, держа распахнутой дверь, подтолкнул Волчка в спину.

Внутри было сумрачно, но уютно и просторно – совсем не так, как в почтовых каретах. Широкие сиденья с мягкой обивкой могли служить и постелью, четыре окошка с раздвинутыми занавесками были забраны витыми решетками, пол и светлые стены блестели полированным деревом. Спаска забилась в дальний угол, и Волчок поспешил сесть рядом с ней.