Текст книги ""Стоящие свыше"+ Отдельные романы. Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Ольга Денисова

Резюме отчета от 7 июля 427 года. Агентство В. Пущена

Нарочный из Натана прибыл в Славлену и передал Граде Горену в руки содержимое абонированной на его имя банковской ячейки. Как и ожидалось, это еще одна тетрадь с записями Югры Горена. Града Горен не возражает против передачи ее светокопии в наше агентство. На создание светокопий, прочтение и анализ записей нам потребуется несколько дней.

Из допросов прислуги можно (косвенно) сделать вывод о том, что Збрана Горен при жизни брата пытался добиться признания его недееспособным. Доктор Белен не имеет тому прямых доказательств, но Збрана Горен интересовался психическим здоровьем брата – чем вызван этот интерес, Белен сказать не берется.

Нам удалось выяснить, что Збрана Горен оплачивал услуги правоведов и частнопрактикующих психиатров, двое из них подтвердили, что его интересовал вопрос о признании брата недееспособным. Однако от этих двоих он получил отрицательный ответ – ни алкогольная зависимость, ни меланхолия Югры Горена не могли стать причиной признания его недееспособным.

Ждана Изветен предлагает свои услуги для допроса Збраны Горена о его причастности к смерти брата. Его методика допроса не предполагает использование полученных сведений в суде и, возможно, является неприемлемой с точки зрения права (а также выходит за рамки этических норм). Но мы склонны принять его предложение, так как считаем, что Збрана Горен не имел возможности убить брата, а его показания могут иметь значение для определения истинных причин смерти Югры Горена.

На запрос о том, почему Югра Горен покинул Ковчен, нами был получен официальный ответ: в связи со злоупотреблением алкоголем и развитием меланхолии.

7 июля 427 года от н.э.с. Исподний мир

Йоку разбудил грохот за стенкой. Он прислушался к громким голосам, но не понял ни слова. Впрочем, голоса скоро смолкли, а уснуть он так и не смог.

Чужой мир тяготил его, все здесь было ему непонятно: и язык, и обычаи, и люди. Почему этот гвардеец, Волче, вдруг разозлился? Чем обидел Спаску? Йока думал, что обидеть ее может только бессовестный человек, вроде Мечена, а гвардеец показался ему человеком благородным. Еще Йока не мог взять в толк, почему о гвардии Храма Змай отзывался с презрением, а этого парня Спаска представила как самого отважного человека. Не мог он понять, кем Змаю приходится эта добрая женщина, трактирщица. Если женой, то почему не он хозяин трактира? И почему живет в отдельной комнате, как гость? Йока, конечно, читал книги, где говорилось о любовницах, но представлял их молодыми и красивыми. Нет, любовницей Змая эта женщина быть никак не могла.

Змай разбудил его рано, в семь утра. Йока как раз задремал, путаясь в своих невеселых мыслях.

– Ты когда-нибудь видел смертную казнь? – спросил Змай как ни в чем не бывало.

– Чего?

– Сегодня на Дворцовой площади повесят человек двадцать душегубов. Начало в девять утра, мне бы не хотелось опоздать. Но если для тебя это зрелище слишком… хм… необычное, ты можешь остаться здесь со Спаской.

– Нет, Змай, я пойду.

– Мы будем издали смотреть, не бойся. Если идешь – собирайся, завтрак через полчаса.

Когда Йока спустился в трактир, за столом уже сидел гвардеец, и Спаска, а не трактирщица принесла ему кружку молока.

– Доброе утро, Йока Йелен, – сказала она и села за стол через угол от гвардейца.

Она смотрела, как он ест. И лицо у нее было грустное и счастливое одновременно. Они говорили о чем-то вполголоса, верней, Спаска говорила, а гвардеец ел молча и торопливо. Но иногда поднимал глаза и улыбался ей. Йока ничего не смыслил в любви, но и дураку было понятно, отчего у нее такое счастливое лицо.

Гвардеец выпил молоко залпом, сразу поднялся и что-то сказал, словно извинился, – собирался уходить. И было видно, что уходить ему не хочется, и Спаске не хочется, чтобы он уходил. Она тоже встала, а у двери он вдруг обнял ее и поцеловал. В губы, по-настоящему. Йока сначала растерялся, смутился и даже хотел выбежать вон, но гвардеец быстро вышел за дверь, Спаска задвинула засов и повернулась к Йоке лицом. И тогда он понял, почему так сильно хотелось убежать: чтобы она не увидела, как ему обидно. А обидно стало так, что слезы едва не навернулись на глаза.

– Извини, Йока Йелен, – сказала Спаска, садясь за стол напротив него.

Он сделал лицо непроницаемым и как ни в чем не бывало спросил:

– Он твой… жених?

Йока не нашел другого слова, хотя оно и показалось ему смешным. Потому что о настоящей свадьбе, да и вообще о любви, в тринадцать лет думать слишком рано, а если все это не по-настоящему, то звучит как дразнилка.

– Да, он мой жених, – ответила Спаска, нисколько не обидевшись.

Змай, как всегда, появился неожиданно.

– Кроха, Волче тебе пока не жених, – сказал он, садясь на то место, где только что завтракал гвардеец. – Женихом он станет, когда я соглашусь ему тебя отдать. А я пока не согласен.

Неужели и Змай говорит о настоящей свадьбе?

– Татка, ты же все равно согласишься, я же знаю, – ответила Спаска с улыбкой.

– А может, не соглашусь? – Змай поглядел на дверь в кухню: – Любица, очень есть хочется.

Та откликнулась с кухни, и Йока понял только одно слово: «золотко».

Хотя еда в трактире была хорошей по сравнению с постоялым двором, Йоке она все равно казалась какой-то пресной, слишком простой. Может, это из-за воздуха Исподнего мира? Душного, тяжелого, влажного… Впрочем, здесь все было слишком простым: столы, скамейки, стены. Грубым оно было, как и язык Исподнего мира, и его люди.

А Спаска словно не принадлежала этому миру, словно и для нее он был чужим. Она, наверное, никакому реальному миру не принадлежала – она была как виденье, как мечта, как сон. И странно было смотреть на нее в окружении этих грубых предметов и грубых людей. Жених-гвардеец тоже теперь казался Йоке слишком грубым для нее, слишком простым, хотя рядом с ним Йока чувствовал себя щенком и никак не мог от этого неприятного ощущения отделаться.

Уже на улице, по дороге к Дворцовой площади, Йока спросил:

– Змай, слушай, а Спаска что, в самом деле собирается выйти замуж? По-настоящему?

– Вообще-то мне это совсем не нравится, – ответил Змай.

– Но она же… еще маленькая…

– Здесь выходят замуж в двенадцать, а женятся в четырнадцать-пятнадцать.

– Но зачем так рано? Почему?

– Потому что умирают в тридцать, – мрачно ответил Змай. – Ну, не все, конечно, но очень многие. Бывает и раньше. Детей много умирает. Поэтому и традиции такие. Еще отцы стараются спихнуть дочерей со своей шеи, дочь всегда лишний рот. Поэтому чем бедней семья, тем раньше принято отдавать замуж дочерей.

– Но у тебя же Спаска не лишний рот?

– У меня не лишний. Но она росла в деревне, ей кажется, что уже пора замуж.

– Но этот гвардеец, ему же не пятнадцать. Он что, не понимает, что она еще маленькая?

– Он тоже вырос в деревне. Чтоб ему пусто было. – Змай сплюнул.

– Ты его не любишь?

– Знаешь, Йока Йелен, если он попадет в беду, я умру за него. А он – за меня. Это сложно все, тебе не понять. И капюшон пониже опусти, мы к Дворцовой подходим. Там я тебе покажу этого гвардейца.

Шел дождь, а Йоке он надоел еще на болоте. Это был не тот дождь, что давал силу, как гроза на Буйном поле, – наоборот, казалось, что он вытягивает энергию. Мелкий и муторный, он мешал смотреть вперед и, вопреки всему, быстро промочил плащ. Чем ближе они подходили к месту казни, тем больше людей было вокруг. Совсем не таких людей, как в Славлене… Йока уже привык немного к их одежде, но не мог преодолеть отвращения к нищете, болезням и увечьям, безобразным лицам и низкому росту большинства прохожих.

А потом к гомону толпы присоединился грохот сапог – по соседней улице строем шли гвардейцы.

– Ух ты, – сказал Змай. – Как бы не вышло чего…

– А что может выйти? – спросил Йока.

– Видишь ли, Храм очень недоволен этой казнью. И Государем тоже недоволен. У храмовников есть трибуна, с которой они могут мутить народ, на этом всегда стоял союз царей с Храмом. Я тут послушал, о чем говорят в Хстове, и мне не понравилось.

– А что говорят?

– В том-то все и дело, что говорят разное. Идет слух о том, что Государь собирается казнить невиновных, но есть и другие слухи: что Храм не смог найти убийц, а Государь нашел и покарает. Это плохо, когда в толпе нет единодушия, до драк недалеко. Понимаешь, люди любят и Государя, и чудотворов. Но если надо выбрать или Государя, или Храм, в их темных мозгах эта любовь становится гремучей смесью. Народу будет не меньше десяти тысяч человек. А к этой гремучей смеси добавляются арбалеты гвардии и сабли армейцев. И все это – на очень узком пятачке пространства. В общем, скучно тебе не будет, я считаю.

Йока думал, что они остановятся где-нибудь на улице, не выходя на площадь, но Змай сказал, что в случае чего толпа повалит с площади именно на улицы, и попадаться под ноги бегущим в панике людям ему не хочется.

– И вообще, в нашей с тобой одежде не пристало толкаться вместе со всеми да еще и внутри оцепления. Мы найдем местечко получше – вон там.

Напротив царского дворца в самом деле были сколочены места для зрителей посолидней – поднимались вверх амфитеатром, как на славленском ипподроме. За них надо было платить, и чем выше было место, тем дороже стоило. Змай выбрал третью из шести ступеней и прошел в самую середину – Йока думал, они сядут с краю.

Посреди площади квадратом были выстроены помосты с виселицами – такое Йока видел только на картинках. Но помосты пока пустовали, до назначенного часа оставалось время.

– Вот на тот балкон погляди. – Змай указал Йоке на дом по правую руку.

Говорил он тихо, в капюшоне и под шум дождя Йока еле-еле его расслышал. Но повернул голову и онемел: на балконе сидел Инда! Рядом с ним в креслах расположились еще двое людей (по одежде было не угадать, чудотворы они или местная знать), а за креслами стоял гвардеец, жених Спаски!

– Змай, как же так? Почему он с Индой?

– Служба у него такая.

– Какая?

– Йока Йелен, говори потише. Во-первых. Во-вторых, не глазей так откровенно, иначе нас узнают. В-третьих, опусти капюшон ниже, дождь идет. Волче – личный секретарь господина Красена, чудотвора, который представляет здесь интересы Верхнего мира. Красен слева от Инды. А справа – господин Явлен, тоже чудотвор. А особнячок – штаб-квартира чудотворов в Хстове. Я тебе о нем потом расскажу.

– Но зачем он служит чудотворам, если дружит с тобой?

– Когда кто-нибудь узнает, что Волче дружит со мной, его живьем порежут на куски, если ничего поинтересней не придумают. Это не метафора.

– Змай, он что, шпион? – догадался Йока.

– Наверное, можно сказать и так. Но у нас шпионами принято называть тех, кто продает информацию за деньги. Волче, скорей, лазутчик. Кстати, он первым сказал мне, что добром сегодняшнее зрелище не кончится. Гляди, гляди!

Распахнулась балконная дверь царского дворца – толпа ахнула и замерла. Сначала на балкон вышли двое в армейской форме.

– Это телохранители, – пояснил Змай на ухо Йоке.

– А то я не догадался, – проворчал тот в ответ.

Телохранители сверху вниз оглядели толпу, окинули взглядами крыши и окна зданий на Дворцовой и только после этого разошлись в стороны.

– Змай, а что, из лука можно попасть в человека на балконе?

– Прицельная дальность тяжелого арбалета в опытных руках – не меньше пятисот локтей. А то и семисот. Арбалетный болт пробивает железный доспех при прямом попадании.

Белокурый молодой человек, вышедший на балкон, был совсем не похож на царя, каким его представлял себе Йока, но сразу стало ясно, что это именно царь. Толпа заволновалась, раздались и приветственные крики, и свист. В ответ на свист зашевелились ряды армейцев, окруживших помост, – в ответ на волнения в рядах армейцев зашуршали сабли в ножнах гвардейцев, выстроившихся по периметру площади.

Речь царя была короткой – всего несколько фраз. И, казалось, его слова успокоили толпу, но как только на помосты посреди площади начали подниматься люди в армейской форме, толпа снова зашевелилась. А потом появились приговоренные – на телегах, выезжавших из узкой улочки. Йока смотрел на них и недоумевал: словно со всего города собрали самых больных и уродливых. Первым на помост вывели низкорослого горбуна с огромной головой.

– Змай, почему они все такие… убогие?

– Это болотники. Погоди, послушай, что говорит Государь…

– А что он говорит? – Йока не понимал ни слова.

– Он говорит, что эти люди давно должны были умереть, но покупают себе жизнь ценой того, что приносят детей в жертву болоту.

– А что, такое может быть?

– Понятия не имею. Думаю, что нет. Но кто же знает это болото… Государь говорит, что это не колдуны, и он сейчас это докажет.

– Как?

– Смотри. Но лучше бы он этого не делал. Колдунам не привыкать, а люди могут истолковать это по-своему.

В этот миг распахнулись широкие двери царского дворца и на площадь хлынул свет – не меньше десятка солнечных камней в зеркальных оправах горели в полную силу. Стоящие на помосте приговоренные зажмурились, а в толпе раздались крики – в трех или четырех местах. И туда, где кричали люди, сразу направились гвардейцы, расталкивая толпу ударами сабель, повернутых плашмя. Крики становились громче, и Йока увидел, как толпа бросается на кричащую женщину, рвет ей волосы, одежду, бьет кулаками – как в стороны брызжет кровь, женщина падает под ноги толпе. И ее уже не видно, и не слышно ее криков, только на том месте, где она только что стояла, все еще шевелится толпа.

А потом люди расступились, пропуская гвардейцев, размахивавших саблями, и Йока увидел окровавленное тело, лежавшее на мостовой, – без лица и волос. Он хотел зажмуриться, не смотреть, но не мог отвести глаз. Гвардейцы подхватили мертвое тело за ноги и потащили в сторону.

И никто кроме Йоки в ту сторону не смотрел, все разглядывали помост.

– Хлебни-ка, Йока Йелен, – сказал Змай и сунул ему под нос открытую флягу – оттуда отвратительно пахнуло хлебным вином. – Сейчас, похоже, еще не то будет, а ты у нас парень молодой, неопытный…

– Я не хочу… – еле-еле выговорил Йока – его затошнило.

– Пей. Это лекарство не только от простуды.

Йока попытался глотнуть и заметил, как сильно у него стучат зубы. И трясутся руки. Он сделал один глоток, от которого его едва не вырвало.

– Еще разок, – велел Змай.

– Я не могу…

– Да ладно, это только кажется. Пей.

После второго глотка стало легче. И происходящее уже не казалось ужасным – верней, Йока понимал, что происходит что-то ужасное, но ничего не чувствовал. И дрожать он тоже перестал.

А то, что происходило на площади, в самом деле было ужасно. Толпа свистела и кричала. Кто-то ломился к помосту, но армейцы отбивались саблями, никого не подпуская близко.

– Я так и знал… – вздохнул Змай. – Одни кричат, что это невиновные, другие – «Смерть убийцам!»

Крики переходили в драки. Где-то рвавшихся к помосту оттаскивали назад, те отбивались кулаками – их били в ответ. Где-то, наоборот, народ прорывался к армейскому оцеплению, и несколько армейцев оказались под ногами у толпы – в ответ в воздухе замелькали сабли, разящие толпу не плашмя, а острыми лезвиями. Полилась кровь, и клинки, взлетая вверх, рассыпали по сторонам ее брызги. Йока не сразу понял, почему падают армейцы, и только потом разглядел: из гвардейских рядов вперед выступили арбалетчики. Тут же распахнулись окна на третьем этаже дворца, и оттуда по рядам гвардейцев стали стрелять арбалетчики в армейской форме.

Оглушительно кричали женщины, в толпе началась толкотня – кто-то надеялся выбраться с площади, кто-то, наоборот, рвался в драку. Гвардейцы двинулись вперед, разгоняя людей по сторонам, – кто-то бежал прочь, кто-то хватал гвардейцев за руки, вырывая у них сабли. Гвардейские арбалеты повернулись в сторону площади, но выстрелы не отрезвили толпу, а напугали – она отпрянула назад, толкотня превратилась в давку, и Йока видел, как люди падают друг другу под ноги и больше не поднимаются, как багровеют лица зажатых со всех сторон, слышал не только женский визг, но и хрипы, и предсмертные крики, стоны и вой.

Если бы не зазвенело разбитое стекло, Йока бы не взглянул на балкон царского дворца. А там, бледный как смерть, стоял белокурый юноша, держа под мышки своего истыканного оперенными болтами телохранителя. Второй телохранитель лежал у его ног. Царя тащили назад, но он почему-то сопротивлялся, не уходил.

– Ну что же он стоит-то… – Змай сплюнул. – Ждет, когда его застрелят?

И только на помосте все было спокойно. Крики заглушали голос человека, невозмутимо читавшего приговор, а палачи делали свое дело – приговоренных уже подвели к виселицам, а кому-то и накинули петлю на шею.

Толпа возле помостов бесновалась, люди лезли на острые сабли, мелькали ножи и кулаки с кастетами, и доски помоста были сплошь забрызганы кровью.

Приговоренные сопротивлялись палачам в надежде на освобождение, только палачи свое дело знали – не ушел ни один. И казалось, что люди на помосте никуда не спешат, на самом же деле все произошло быстро – не прошло и пяти минут, как из-под висельников начали выбивать табуретки, и их хрипы не заглушил рев толпы.

Толпу это не успокоило: драки продолжались, но давка немного ослабла – люди разбегались с площади по сторонам. Гвардейцы опустили арбалеты, балконная дверь дворца захлопнулась.

Только тогда Йока мельком глянул на особняк чудотворов: Инда Хладан стоял у перил балкона и смотрел вниз спокойно, чуть прищурив глаза. Господина Явлена на балконе не было, а Красен, бледный, с испариной на лбу, сидел откинувшись в кресле. И гвардеец, Спаскин жених, так же стоял у него за спиной: лицо его было каменным, не равнодушным – непроницаемым.

* * *

Явлен как ни в чем не бывало сидел в кресле с книгой в руках и попивал вино из бокала на тонкой ножке.

– Что, не любишь панорамных сцен? – усмехнулся Хладан, выходя с балкона.

– Меня тошнит от таких зрелищ, – ответил Явлен. – Это местная публика обожает кровавые драмы, вываленные языки висельников и вопли умирающих. Я культурный человек и предпочитаю другие развлечения.

– Ну-ну, – кивнул Хладан, подхватил со столика бутылку и плеснул вина на дно бокала.

– Поедем ко мне, – предложил Явлен. – Закатим праздничный обед.

– И что отпразднуем? Большую победу Храма над Государем? – спросил Красен, стараясь сохранять спокойствие. – Или смерть сотни-другой никчемных людишек?

– Обед – в честь прибытия высокого гостя в Исподний мир, – невозмутимо ответил Явлен. – Уверен, что ты до этого до сих пор не додумался. Да и куда твоей кухарке до моих поваров?

– Красен, вам жаль никчемных людишек? – Хладан поднял брови. – По-моему, давка – рядовое событие в жизни этого города.

– Нет, не рядовое. Обычно во время массовых мероприятий соблюдается порядок. В толпу редко стреляют из арбалетов и рубят ее саблями. Еще реже стреляют по балкону, на котором стоит Государь.

– Красен, по-моему, мы дали добро на смену Государя. Или я что-то путаю? – напомнил Хладан.

– Да. Дали. Но это не означает, что мне приятно смотреть на гибель ни в чем не повинных людей. И пока Дворцовая площадь усеяна трупами, мне не хочется садиться за праздничный стол. Я не против здорового цинизма, но иногда стоит знать меру. Я пойду к себе.

– Не нужно принимать все так близко к сердцу, – улыбнулся Хладан. – Но если хотите отдохнуть от моего общества – я не возражаю. Да и приглашение Явлена мне по вкусу.

– Тогда разрешите откланяться. – Красен изобразил нарочитый кивок. – Волче, пойдем.

Он бегом спустился по широкой мраморной лестнице, освещенной солнечными камнями, – лакей едва успел распахнуть перед ним тяжелую входную дверь. Желтый Линь не отстал ни на шаг.

С площади убирали мертвые тела и разбирали помосты с виселицами. Дождь был слишком мелким, чтобы смыть кровь с мостовой, но его хватало на то, чтобы не дать ей засохнуть. От запаха крови у Крапы слегка закружилась голова, и он непроизвольно взял секретаря за руку – чтобы не пошатнуться.

– Это и моя вина. Я этого не предусмотрел, – пробормотал он, словно хотел оправдаться перед секретарем – человеком Исподнего мира.

Желтый Линь посмотрел Крапе в лицо и усмехнулся углом губы:

– Ваш товарищ прав: вы не должны из-за этого переживать.

– Ты понимал, о чем мы говорили?

– Немного. Общий смысл, – пожал плечами Желтый Линь.

– И почему же ты думаешь, что мой товарищ прав?

– Потому что жертвы неизбежны. И если вы беретесь управлять миром, вы должны с ними смириться.

– Нет, Волче. Бывают напрасные жертвы. И если я берусь управлять миром, я не должен делать ошибок. Таких ошибок, по крайней мере.

– А разве это ваша ошибка?

– Да. Я не предусмотрел этого и ничего не сделал, чтобы это предотвратить. Но я в самом деле не ожидал ничего подобного! – Красен понял, что оправдывается перед самим собой, а Желтому Линю в лучшем случае все равно.

– Спросили бы меня. Я бы вам еще неделю назад сказал об этом.

– Так что же не сказал?

– Вы не спрашивали.

– Волче, следующий раз можешь не дожидаться моих вопросов. А тебе самому наплевать на то, что произошло? Тебе не хотелось это предотвратить?

– Я пока не управляю миром, – ответил Желтый Линь, и усмешка его не была злой – скорее, грустной.

– А если бы управлял? Каким бы ты сделал этот мир?

– Вы в самом деле хотите это услышать? – переспросил Желтый Линь.

– Я, честное слово, не воспользуюсь этим против тебя.

– Если бы я управлял миром, в нем бы не было Храма.

– Потому что Храм – это зло? – спросил Крапа.

– Потому что Храм отдает свет солнца злым духам, отнимающим у людей сердца. Они нашим солнцем освещают свой мир. – Желтый Линь пристально посмотрел Красену в глаза, и выдержать этот взгляд было непросто.

– Ты сам додумался до этого или тебе кто-то подсказал?

– Это же вы дали мне сказки Живущего в двух мирах.

– Ты и меня считаешь злым духом? – вымученно улыбнулся Красен.

– Вы и есть злой дух. Но одного вашего сердца не хватит, чтобы вернуть нам солнце.

– Ох и не прост же ты, парень… – вздохнул Крапа. – Пойдем. Продолжим переписывать дневники, пока у меня их не забрали.

– Скажите, а если бы вы знали заранее, чем кончится сегодняшняя казнь, что бы вы сделали?

– Я? – удивился Красен. – Я бы встретился с Государем и посоветовал ему этого не делать.

– Он бы вас не послушал. И… я еще хотел сказать. Вы ведь оказались правы: Государь казнил убийц. И он был прав. Ему хотели помешать, но он все равно это сделал. И если бы Храм не мутил народ, этого бы не произошло. Почему вы решили, что надо отговорить Государя? Ведь виноват Храм?

– Потому что Храм отговорить мне бы не удалось, – усмехнулся Красен.

– Потому что Храму наплевать на жертвы, а Государю нет? Выиграет тот, кто не будет считаться с жертвами. Поэтому Государь прав.

– Выиграет тот, кто склонит на свою сторону людей. Тот, кто сделает вид, что считается с жертвами. Понимаешь разницу?

– Пожалуй…

– Мне жаль отдавать тебя пятому легату.

А что? Из парня рано или поздно выйдет хороший политик. Трезвомыслящий и честный. Только карьеру ему надо делать не в Храме, где все прогнило насквозь, а при Государе.

– Скажи, а ты не хочешь перейти из гвардии в армию Государя? – спросил Крапа. – Я мог бы составить тебе протекцию. Грядут большие перестановки, дело в самом деле пахнет гражданской войной.

Желтый Линь посмотрел на него каким-то странным и грустным взглядом и покачал головой.

– Но почему? Сейчас в армии легче продвинуться по службе. Государь молод, ему нужны верные люди – и он будет поднимать их наверх.

– Нет, – Желтый Линь опустил голову. – Не сейчас. Может быть, позже. Скажите, а когда я вернусь к пятому легату, я смогу приходить к вам, чтобы закончить перевод учебника?

– Конечно. Если тебя это не тяготит.

– Нет, меня это не тяготит.

Третьего легата на Столбовой улице Красен заметил издалека – тот стоял возле крыльца его дома и нетерпеливо переминался с ноги на ногу. В десяти шагах его поджидала карета.

– Господина Явлена нет дома, а мне нужно передать кому-нибудь заявления Стоящего Свыше… – сказал третий легат, едва Крапа подошел ближе. И смерил взглядом Желтого Линя.

– Волче, сходи пока в лавку к каллиграфу, посмотри, есть ли у него хорошие пергамены, нам может не хватить на дневники.

– Хорошо, – пожал плечами Желтый Линь.

Крапа не стал бы его прогонять, если бы не боялся подставить: если, упаси Предвечный, опять произойдет утечка информации, Желтый Линь снова окажется под подозрением.

А заявление Стоящего Свыше оказалось просто смехотворным: он обвинял чудотворов в ненадежности переданной технологии производства бездымного пороха – в лавре при первой же просушке «ружейного хлопка» произошел взрыв. Не очень сильный, конечно, но вполне ощутимый. Крапа на словах сказал третьему легату, что́ думает о мнихах, которые нагревали нитроцеллюлозу на чугунных плитах очагов, велел перечитать технологию сушки, а также посоветовал забыть о спешке: шесть циклов сушки и промывки по двое суток каждый – это минимум, который потребуется для изготовления качественного «ружейного хлопка». И напомнил о том, что хранить и перевозить нитроцеллюлозу надо влажной, иначе не избежать новых взрывов. Третий легат все равно потребовал письменных объяснений, и Крапа уверил его, что к вечеру составит Стоящему Свыше письмо. И если не удастся обойтись без крепких выражений, то главе Храма придется это проглотить.

– Мы не можем обеспечить сушку ружейного хлопка и в Синицынской лавре тоже! Это не так просто, – прошипел третий легат.

– Тогда до Синицынской лавры порох просто не доберется – рванет по дороге. На первой же кочке, – пожал плечами Красен. – А храмовники думали на елку влезть и зад не ободрать? Я понимаю, ты хочешь поскорей, но поскорей не получится.

– Хлопок шел из Кины на неделю дольше, чем мы рассчитывали.

– И что теперь? Наскоро вы получите порох, который будет взрываться от щелчка ногтем.

* * *

Волчок неслышно поднялся с пыльного чердачного пола и отряхнул колени. Потихоньку задвинул на место кирпич печной трубы. Если что, он выполнял просьбу Огненного Сокола особенно внимательно слушать те разговоры Красена, перед которыми тот говорит: «Волче, пойди погуляй». Однако попасть на глаза ни Красену, ни третьему легату все же не хотелось, поэтому спуститься с чердака по наружной лестнице надо было поскорей: пока в кабинете никого нет. Лестница вела во двор, а ключ от ворот в проулок Волчок раздобыл чуть ли не в первый день службы в доме Красена.

Он дождался стука колес кареты по Столбовой и только тогда вышел из проулка. Это удача – услышать про Синицынскую лавру. Большая удача. Даже голубя посылать не придется, раз Змай здесь. И то, что хранить ружейный хлопок будут сырым, – тоже важно. Да, в канцелярии пятого легата таких разговоров не услышишь, придется что-то придумывать, искать другие пути. От Синицынской лавры до замка Сизого Нетопыря примерно десять лиг по прямой, через болота, – вряд ли снаряды будут хранить там. Скорей всего, подвезут поближе. А ближе только волгородские лавры, всего три. Попасть бы в сопровождение обозов со снарядами – тогда можно разузнать все до конца. Но это несерьезно, в гвардии довольно людей для сопровождения обозов и без Волчка.

Он потолкался в лавке каллиграфа, подобрал хороший пергамен для Красена – тот денег не считал, покупал самое лучшее.

– Гляди, какие у меня перья есть, – сказал каллиграф. – Павьи, из Лиццы.

– Баловство это – павьи перья, – ответил Волчок. – Гусиные лучше. Крепче, и держать удобней.

– Не скажи, павьи пишут тоненько.

– Я и гусиным тонко пишу.

Опять немного поспорили с каллиграфом о заточке перьев для бумаги и пергамена, о перочинных ножах, о правильном обжиге пера – в результате чего Волчок купил две связки новых перьев, перочинный нож со скребком на другой стороне, немного бумаги на черновики и для писем – с филигранью. Красену давно следовало завести свою бумагу, но он был совершенно не тщеславен и заказывать бумагу с собственными водяными знаками отказывался.

Теперь каллиграф должен был вспомнить, что к нему приходил Волчок, – как раз когда часы на башне пробили полдень, он заторопился и вышел из лавки. Если бы третий легат не упомянул Синицынскую лавру, Волчок бы так не суетился и с каллиграфом лясы не точил.

* * *

Хлебное вино выветрилось из головы уже к полудню. Йока, как ни старался, не мог забыть страшное происшествие на Дворцовой площади: перед глазами все время появлялось мертвое тело женщины с окровавленным лицом и сорванным скальпом. Он жмурил глаза, мотал головой, но по спине все равно бежали мурашки, а видение не исчезало.

Они со Змаем вернулись в трактир «Пескарь и Ерш», и днем там было совсем тихо. Спаска еще спала, а ее «мамонька» возилась на кухне. Йоке совсем нечем было заняться – здесь не было даже книг, чтобы почитать.

– Змай, а доскажи мне сказку.

– Какую сказку? – Змай изобразил на лице удивление.

– Про Зимича. Которую рассказывал ночью на болоте, помнишь?

– А, эту… Давай сначала разбудим кроху и пообедаем. Я считаю, сейчас самое время пообедать.

– Я не буду обедать, – подумав, сказал Йока.

– Да ты чего, Йока Йелен? Это здешний воздух так плохо на тебя влияет?

Йока ухватился за эту мысль:

– Да. Это воздух. И в голове еще шумит…

– Врешь ты, конечно. Я думаю, это сегодняшняя казнь произвела на твою неокрепшую детскую психику такое сильное впечатление. А?

– У меня вполне окрепшая психика. И Важан так говорит, – неуверенно ответил Йока.

– Да ладно притворяться. Ну в самом деле зрелище не из приятных. Я-то привык, но не все же такие привычные, как я.

– Змай, а что, тут часто такое происходит?

– Да нет, не очень. Хстов – большой город по меркам Исподнего мира. Возможно, даже больше Лиццы. И тут умеют обращаться с толпой, во время праздников на площадях всегда порядок. Но людей тут убивают много и часто – здесь совсем по-иному оценивают человеческую жизнь.

– Но ведь все должно быть наоборот! Если людей мало, если они часто умирают от голода и болезней, человеческая жизнь должна иметь бо́льшую ценность!

– Нет, Йока Йелен. Я тоже думаю, что дело должно обстоять именно так. Но есть еще Храм, который обещает людям солнечный мир Добра после смерти. И, знаешь, многие верят. А раз жизнь после смерти будет счастливей, чем до, тогда зачем ею дорожить? Особенно чужой. Своя жизнь, понятно, ближе и дороже, умирать почему-то никто не спешит, но к чужой смерти, даже к смерти близких, относятся не так, как в Верхнем мире. А вот кого я не понимаю, так это чудотворов. Они всегда были стратегами, смотрели вперед не на пять-десять лет, а иногда на столетия. Именно они должны позаботиться о том, чтобы численность населения Исподнего мира не сокращалась. Они же в своей стратегии этого не учитывают – о чем я, собственно, и написал твоему Инде Хладану в сделанном мною расчете. Если бы у них на примете было еще три-четыре таких же мира, как мой, я бы их понял: выкачивай энергию до тех пор, пока возможно, и не отдавай взамен ничего. Но, по-моему, таких миров на примете у чудотворов нет. И твой мир погибнет до того, как вымрет мой. А гибель твоего мира ускорит смерть моего.