Текст книги ""Стоящие свыше"+ Отдельные романы. Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Ольга Денисова

– Ну и что? Мир как-нибудь обойдется без меня. Но, увы, я не могу прорвать границу миров.

Волчок почему-то подумал, что он не кривит душой.

Темнело. И отроческое лицо Славуша вдруг показалось очень красивым, мужественным. Словно его освещал не только далекий огонь, но и странный свет изнутри.

И, будто смутившись своих слов, Славуш привстал:

– Змай, не пора еще?

– Пусть стемнеет, – ответил тот, оглянувшись.

– Когда еще стемнеет! Поздно уже, все глупые духи давно спят!

– Все глупые духи стоят перед своими прозрачными окнами и дрожат, – весело ответил Змай, поднимаясь. – И правильно дрожат! А на светлом небе будет плохо виден красный луч.

Он подошел к Спаске и Славушу и присел рядом.

– Славуш, ты за ней присматривай. Доверяю тебе самое дорогое, так что постарайся оправдать… доверие. Может статься, что чудотворы начнут за ней охотиться, так что гляди в оба. Милуш, старый хрыч, проморгает все на свете, надежда только на тебя. – Змай балагурил и зубоскалил, но волнение его чувствовалось все сильней. Или… Когда он подошел так близко, Волчок заметил не только волнение. Что-то похожее на невидимое пламя трепетало в воздухе вокруг Змая.

– А почему чудотворы начнут за мной охотиться? – спросила Спаска.

– Потому что я для них неуязвим. Они будут искать мои слабые места, а ты и есть мое слабое место.

С болота крикнула ночная птица – громко и тревожно. И Волчок кожей ощутил тревогу, витавшую вокруг. Что-то страшное должно было случиться. Понятно было, что ненависть, о которой говорила Спаска, повернется в сторону чудотворов, но… даже находиться рядом – и то было опасно, а уж встать у нее на пути!..

Весенний день гас медленно и растекался по небу багряным заревом. На востоке уже чернела ночь, на юге громаду Змеючьего гребня подсвечивали костры с Лысой горки, а запад пылал зловещим малиновым огнем, словно предвещал беду. Вместе с закатом догорал костер, угли уже не давали света, и люди вокруг него притихли – трепещущее невидимое пламя охватило всех вокруг. Ожидание становилось все напряженней, все тягостней, бежали минуты, остывал закат, ночными звуками полнилось болото.

Спаска и Славуш подобрались ближе к померкшим углям, Милуш, отошедший на несколько шагов, глядел в сторону Лысой горки, и трое вояк, вставших на ноги, насторожились, опустили руки на рукояти топоров. И так получилось, что Змай стоял теперь чуть в стороне, за какой-то очерченной им самим гранью – напротив всех, словно отмежевавшись.

– Сейчас они начнут, – сказал Милуш и повернулся к Змаю.

Тот кивнул.

– Ну что? – Милуш шагнул к нему. – Удачи тебе, Живущий в двух мирах…

От этих слов вздрогнули все, не только Волчок.

– И хотя я не верю в твою авантюру, – продолжил Милуш, – все равно: удачи тебе и всем нам.

Они обнялись, Милуш как бы невзначай провел тыльной стороной ладони по глазам, и вперед выступил Славуш.

– Удачи тебе. И… пусть они нас боятся. Я верю в пророчество. Пусть они поверят тоже.

Спаска ничего не сказала отцу, только обняла его на прощание и отошла в сторону, словно боялась ему помешать.

Вязкая сырая темнота простерлась до самого горизонта, ночное болото дышало и вздрагивало, и на фоне неба силуэт Змая показался вдруг маленьким, как фигурка оловянного солдатика на настоящем поле боя. Он пошел вперед, но вскоре оглянулся, улыбаясь, – и, несмотря на темноту, Волчок мог поклясться, что увидел слезы на его щеках.

– Ну, я пошел… Скоро меня не ждите.

В ответ на его слова густой воздух болота донес от Лысой горки далекий рокот барабанов. Змай стоял и смотрел вперед и вверх. И Волчок увидел вдруг ту силу, что Спаска назвала ненавистью, и не только ее – громаду лет, века ожидания и отчаянья, которые подпитывали эту ненависть.

Она хлынула из межмирья мутным потоком, сметающим все на своем пути. Слабо вскрикнул Градко, но никто не оглянулся. И сам Волчок отшатнулся от бойницы – он ждал чего угодно, только не этого: черные крылья (чернее ночных туч) раскинулись на полнеба, восемь шей изогнулись и восемь ртов выплюнули молнии в тонкую границу миров – земля дрогнула по обе ее стороны. Тяжелый гибкий хвост хлестнул по земле – в стороны брызнула болотная грязь. Когти рванули мох, восемь голов разом устремились к туманной перепонке, натянутой меж мирами, – и толчок этот был так силен, что болото не поглотило дрожи земли.

Дрогнула крепостная стена, изъеденная сыростью, с потолка ниши покатились мелкие камешки.

– О Предвечный… – выговорил Волчок одними губами.

За каждый сгнивший в поле колосок, за каждый дождливый день, за каждую пядь заболоченного леса… За каждую безвременную смерть, за каждого неродившегося младенца…

– Бей их, Живущий в двух мирах! – крикнул вдруг Славуш. – Слышишь? Кто-то же должен призвать их к ответу!

Восемь змеиных голов одновременно выбросили восемь желтых молний, а потом всей тяжестью ударили в границу миров – крепостную стену качнуло сильней, за шиворот посыпался песок, перемешанный с камешками. И, наверное, стоило выйти из ниши, но Волчок не мог оторваться от жуткого и величественного зрелища.

И снова сверкали молнии, и тряслась крепостная стена, и дрожало дряблое тело болота, а потом Змей, сделав три легких прыжка по кочкам, взлетел – и всех, кто стоял перед стеной, обдало ветром из-под его крыльев; на долгие секунды смолкли барабаны на Лысой горке – Змей поднялся в небо в полной тишине и растворился во тьме низких туч.

19 мая 427 года от н.э.с. Вечер

– Ну, Ничта, я не вижу причины… – замялся дворецкий.

То, что он обратился к Важану по имени, уже сильно удивило Йоку.

– Я сказал, покажи руки. Смотри, Йелен. Этими золотыми руками была сделана сложнейшая операция по пересадке плодного яйца от женщины к росомахе. И плодное яйцо прижилось. Такое могли сделать только золотые руки, Йелен.

– Ничта, ты, как всегда, преувеличил, – улыбнулся дворецкий и повернулся к Йоке: – Никакая пересадка плодного яйца росомахе не могла создать Вечного Бродягу, для этого нужно было сперва изменить наследуемые способности его родителей, а это заслуга профессора. А росомаха – это следующий этап, ее кровь дает возможность видеть и пересекать границу миров, для того я и сделал операцию.

– А росомаху что, отпустили? – обалдело спросил Йока.

– Она сбежала! – сказал Цапа, и все трое расхохотались. Только смех их был каким-то странным: то ли грустным, то ли радостным. Даже Важан стер платком набежавшую слезу.

– Да, Йелен, теперь легко говорить, а тогда… Тогда мы были уверены, что потеряли Вечного Бродягу навсегда. И жизнь Мирны… жизнь женщины, которая ради этого пожертвовала собой, отдана напрасно.

– Ее звали Мирна? – Йока наморщил лоб. Он совсем недавно где-то слышал это имя… Еще вчера… Или позавчера?

– Да, ее звали Мирна. Если хочешь, я покажу тебе ее портрет. Пойдем! – Цапа поднялся с места.

– Сейчас… Мне надо кое-что вспомнить. Я где-то слышал это имя…

Прошло не меньше минуты, и все вежливо молчали, пока Йока прокручивал в памяти последние два дня.

– Вспомнил! – Он полез за пазуху. – Вот же! Это вчера привез отец и спрашивал Инду, что это значит!

Он развернул карточку со сведеньями об умершей мрачунье.

– Пойдем. – Цапа мельком глянул на карточку, и лицо его стало печальным.

Йока не мог ему отказать.

В комнате Цапы, напротив окна, висел портрет мрачуньи – только на нем она была гораздо красивей, чем на маленькой фотографии. И Йоке снова почудилось что-то знакомое в ее лице. Портрет был увит живыми цветами, и на полке под ним тоже стояла большая корзина цветов.

– Вот такая она была… – Цапа грустно улыбнулся.

– Послушай, а она… а ты… она не твоя жена? – спросил Йока, сильно сомневаясь в том, что об этом можно спрашивать.

– Нет. Мирна… В общем, отцом Вечного Бродяги стал другой человек. Я был недостаточно сильным мрачуном, чтобы стать отцом Вечного Бродяги. Он не надолго пережил Мирну. Не смог без нее. А я вот смог… Кто-то же должен помнить о ней? И кто-то же должен был найти ее сына…

– А вы его уже нашли?

– Да, конечно, – рассеянно кивнул Цапа. – Мы его нашли…

Важан зашел в комнату Цапы без стука, когда Йока уже открыл рот, чтобы задать мучивший его вопрос.

– Йелен, пойдем со мной. Цапа, ты пока останься здесь.

– Как скажете, профессор. – Цапа повел плечами.

Тон Важана не обещал ничего хорошего, Йока вдруг снова почувствовал беспочвенный страх перед ним – как на уроке истории. И поплелся за Важаном нехотя, отставая на несколько шагов. По дороге в библиотеку профессор несколько раз оглядывался, но ничего не говорил. И только подойдя к стрельчатому окну, забранному мозаикой стекол, пальцем указал на кресло:

– Сядь.

От этого «сядь» по спине пробежали мурашки. И когда Йока устроился в кресле, – а сел он глубоко, откинувшись на спинку и положив руки на подлокотники, – то неожиданно почувствовал, как стучат зубы. Важан тоже откинулся на спинку и посмотрел на Йоку долгим немигающим взглядом – словно магнетизер.

– Йелен, я думаю, хватит бегать от самого себя и прятать голову в песок.

Йока не выдержал его взгляда. Дрожь стала еще сильней: он стиснул зубы и сжал подлокотники пальцами.

– Ну? Что ты молчишь? Ты до сих пор не понял, кто ты такой?

Стриженый Песочник кричал: «Я знаю, кто ты, Йелен!»

Важан швырнул на стол мятую картонную карточку и щелчком отправил ее в сторону Йоки.

– Посмотри сюда, Йелен. Посмотри хорошенько. Ну? Разве тебе не кажется знакомым это лицо?

Голос Важана был требовательным и раздраженным. Йока взял карточку негнущимися пальцами – по спине покатился пот, холодный и липкий.

– Ну, Йелен? Ну же? Где ты видел это лицо?

– Я… не знаю… – Йока с трудом открыл рот.

– Тогда посмотри сюда. – Важан небрежно подтолкнул к нему зеркальце в оправе из агата.

Йока не шелохнулся и покачал головой, ощущая, как комок подкатывает к горлу.

– Тогда прочти вот этот документ. Это копия, но, если тебе нужен подлинник, я достану тебе подлинник.

– Я… не буду это читать. – Йока замотал головой и прижался к спинке кресла.

– Ну же, Йелен… Где твое мужество? Где твоя хваленая храбрость? Или ее хватает только на то, чтобы грубить учителям на уроках?

– Я… не хочу… – Слезы перехватили дыхание.

– Читай. Ты не сможешь обманывать себя до бесконечности.

Йока потянулся к листку бумаги – словно Важан на самом деле его загипнотизировал. Это было свидетельство об усыновлении. Его, Йоки Йелена. Датированное концом мая четыреста тринадцатого года.

– А вот выписка из медицинской карты Ясны Йеленки. – Важан кинул на столик еще один документ. – После этого подлинность свидетельства не должна вызывать никаких сомнений.

Йока взял в руки второй листок, но даже не заглянул в него. Зачем?

– Можно отбросить любые факты, можно убедить себя в том, что это подделки, можно плюнуть мне в лицо и заявить, что я лжец. – Слова Важана еле-еле пробились сквозь шум в ушах и показались голосом свыше… Или изнутри… Лицо его плыло перед глазами в мутной пелене слез. Можно. Можно объявить профессора лжецом. – Можно забиться в раковину самообмана и продолжать делать вид, что все в порядке. А, Йелен? Разве не этим ты занимаешься в последнее время? Разве не пытаешься убежать от самого себя? Ты должен был все понять после визита к Негованам, информации было достаточно. Ты же не дурак, ты умеешь делать верные выводы. Когда хочешь, конечно. А ты безответственно отбрасывал неудобные тебе мысли. Подставил Песочника, Малена. Отправился к чудотворам. Люди умирают с твоим именем на устах – и гордятся тем, что могут умереть за тебя! Они пойдут за тебя на виселицу, на каторгу, в колонию. А ты? Твоя мать умерла ради твоего появления на свет, а ты боишься взглянуть на ее портрет!

Мать?

– Это неправда, неправда! – крикнул Йока, захлебываясь слезами. – Моя мама любит меня! Вы слышите? Она меня любит! Она боится за меня! Она меня любит! Ничуть не меньше, чем Милу! Просто Мила еще маленькая, поэтому…

Он осекся, глотая слезы, а потом вскочил и кинулся к выходу. Дубовая дверь не хотела подаваться, и Йока ударился в нее всем телом, распахивая настежь, – гулкие стены ответили долгим эхом. Пол качался под ногами, как земля на метеостанции. Бежать, бежать отсюда! Куда глаза глядят!

Йока потянулся к ручке дверей из эбенового дерева, ведущих в парк, но в этот миг они распахнулись ему навстречу, и он с разбегу налетел на Змая, заходившего в переднюю.

– Привет, Йока Йелен, – как ни в чем не бывало сказал Змай, подхватив его за плечи.

– Змай… – выговорил Йока и разрыдался, уткнувшись лицом в атласную жилетку под расстегнутым пиджаком.

– Ну-ну. – Тот похлопал его по спине, а потом обнял за шею.

– Не надо потакать слабостям подростка, – раздался сзади голос Важана.

– Я не потакаю его слабостям, – через голову Йоки ответил Змай. – Я Охранитель, я его всего лишь охраняю.

– От меня?

– От него самого. Ну, еще от чудотворов, которые шныряют в парке.

* * *

Дворецкий зашел в кухню на цыпочках и почему-то шепотом сказал:

– Мальчик уснул.

– Черута, он не проснется, даже если ты будешь говорить вслух, – нарочно громко ответил ему Цапа.

– Действительно, – кивнул Важан.

– Ничта, ты поступил с ним жестоко. – Черута сел за стол, опустив голову.

– Ничего подобного, – фыркнул тот. – Жестоко было поддерживать в нем глупые иллюзии. Я всего лишь дождался момента, когда он не сможет больше отмахиваться от фактов, как от назойливых мух.

– Он еще ребенок, для его неокрепшей психики это слишком тяжелый удар…

– Чушь. – Ничта поморщился. – Психика подростка гораздо устойчивей, чем нам кажется. Посмотри, как долго ему удавалось обманывать самого себя. Он и теперь придумает себе что-нибудь утешительное, не надо за него беспокоиться.

– Боюсь, на этот раз ты не понял главного, профессор. – Охранитель встал и прошелся по кухне, прихватив с буфета кусочек печенья. – Мальчику наплевать на твои планы по свержению чудотворов. Не от этих мыслей он отмахивался, как от назойливых мух. Я видел Ясну Йеленку. Считай, что этот ребенок вырос без матери. В том понимании, которое нормальные люди вкладывают в это слово. Он с младенчества выстраивал иллюзию ее любви к нему, и именно страх потерять эту иллюзию заставлял его игнорировать факты. А ты только что растоптал ее грязными сапогами.

– Любая иллюзия вредна, – ответил Важан, – только тем, что рано или поздно может рассыпаться в прах. И чем раньше это случается, тем лучше. Тем легче. Или я должен был подождать несколько лет, пока Йелен соизволит вырасти?

– Нет. Ты должен был предложить ему что-нибудь взамен. Взамен несуществующей любви Ясны Йеленки. – Змай остановился за спиной Цапы, напротив Важана, и поставил руки на спинку стула.

– Неужели? Заменить ему мать? Предложить любовь всех мрачунов Обитаемого мира?

– Боюсь, ему этого будет мало. Любовь – сложная субстанция, Ничта. Говорю тебе это как сказочник.

– Думаю, нам есть что обсудить и кроме психологической травмы, которую я нанес несчастному подростку. Арестованы Малены, Йованы и Обрены – это только те, о ком мне известно. Цапа объявлен опасным преступником…

– Я тоже… – вставил Змай.

– Ты обернешься лягушкой и ускачешь в Исподний мир, а Цапа останется здесь. Ему и в особняке сидеть небезопасно – я в любую минуту жду нападения. Чудотворам вовсе необязательно получать ордер на обыск, они могут провести операцию, не предавая ее огласке. Они пойдут ва-банк, зная, что ва-банк идем мы.

– Как по-вашему, профессор, не пора ли нам начинать? – Цапа потер руки и запрокинул голову, глядя на Змая.

– Нет, не пора. Мне нужно время. Вечный Бродяга обладает силой, но я ее пока не измерял. Давайте не будем обманывать самих себя: Откровение Танграуса – это сказка. Чтобы воплотить ее в жизнь, нужен точный расчет, нужны опыты, и это будут опасные опыты. С завтрашнего дня я начну заниматься с Йеленом. Думаю, через несколько дней станут ясны наши дальнейшие планы.

– Ничта, – тихо заговорил дворецкий, – скажи, мальчик умрет? Если прорвет границу миров?

– Он для этого родился. Для этого умерла Мирна, – жестко ответил Важан – ему не хотелось думать об этом. Стоит только впустить в сердце жалость – и сказка останется сказкой. Нельзя опираться на жалость и милосердие, это обернется еще большими жертвами, если не крушением мира.

– А если он не захочет, Ничта? Что ты будешь делать тогда? – еще тише спросил дворецкий.

– Он захочет. В нем живет инстинкт саморазрушения. Он рано или поздно захочет. Но на это тоже уйдет время.

– И ты за руку поведешь его на смерть? – Слова дворецкого были еле слышны.

– Да, я за руку поведу его на смерть! – раздраженно ответил Важан. – За пятьсот лет тысячи мрачунов пошли на смерть. И десятки тысяч не родились. А в Исподнем мире люди мрут сотнями тысяч! И они не хотят ждать тысячу лет, пока чудотворы сподобятся вернуть им то, что забрали: их дети пухнут от голода сегодня. Я уже не говорю о том, что рухнет свод! А на другой чаше весов одна-единственная жизнь! Что ты выберешь, Черута?

– Это жизнь ребенка, Ничта.

– Во-первых, Йелен уже не ребенок. А во-вторых, я бы принес в жертву и неразумного младенца, если бы знал, что это спасет миллионы других жизней. Все это демагогия, Черута, вывернутые наизнанку этические принципы, извращенная логика тех, кому не надо принимать решения и отвечать за них. Чем рахитичный ребенок Исподнего мира, умирающий от голода, хуже Йелена? Почему я должен выбрать не одного, а другого? Скажи мне, о чем ты думал, когда убивал его мать? Разве ты рассуждал не точно так же, как я?

– Мирна сама принимала решение и осознавала, на что идет. Может, Йока уже не ребенок, но еще и не взрослый. Слишком легко навязать ему свою точку зрения. Тем более с таким опытом, как у тебя.

– Перестаньте, – скривился Цапа. – Нет смысла ни обвинять, ни оправдываться. Все давно решено. Я думаю, надо подготовить профессору домик где-нибудь в Беспросветном лесу, поближе к своду. Для проведения опасных опытов. Я бы как раз занялся этим.

– Займись, – мрачно ответил Важан и повернулся к Охранителю: – Только поближе – это не меньше лиги, а лучше двух. Найти домик на кромке свода не составит для чудотворов труда – там могут пройти вездеходы. Прочесать лес в пешеходной доступности от Внерубежья будет значительно трудней.

– Не слишком ли далеко? Две лиги туда – две обратно… – Цапа приподнял бровь.

– Йелен привык к физическим нагрузкам, ему это пойдет только на пользу.

– Я пекусь не о Йелене, а о вас, профессор, – усмехнулся Цапа. – В вашем возрасте здоровье надо не укреплять, а беречь.

– На свежем воздухе пешие прогулки будут полезны и мне.

– А насколько опасными будут ваши опыты, профессор? – спросил Охранитель.

– Я надеюсь не подвергать жизнь Йелена серьезному риску. Но Внерубежье непредсказуемо.

Если бы все было так просто! Разговор в кухне закончился быстро – бессонная ночь и трудный день валили с ног всех, даже бога Исподнего мира.

Ничта поднялся в спальню, намереваясь немедленно лечь в постель, но остановился на пороге, держась за ручку двери. Если бы все было так просто! Оцепенение за грудиной появилось внезапно, расползаясь в стороны, как морозный узор по стеклу. Нужно выйти на воздух, нужно выбросить из головы тяжелые мысли, отрешиться от чувства вины – не время болеть. Ничта вернулся на лестницу и начал подниматься в башню – ему хотелось порывистого ветра, который в этом мире есть только возле его фонтанов и на большой высоте. Но, проходя мимо комнаты для гостей, остановился: сквозь щель под дверью на ковер пробивалась полоска света – Черута оставил мальчику ночник. Наверное, он правильно сделал – сегодня Йелену не нужны призраки. Но почему-то Ничта решил, что Черута сделал это по другой причине: мальчик не привык спать в темноте. Эта мысль сжала сердце коротким, болезненным спазмом, и Важан шагнул к двери.

Йелен спал, свернувшись калачиком и закутавшись в одеяло.

Ничта не сомневался, что подобные трагедии в юности только закаляют характер, делают человека жестче. Учат различать главное и второстепенное, словно счищают шелуху. Но в чем-то Охранитель прав: это он, Ничта, лишил мальчика матери. Лишил, может быть, самого главного, что делает ребенка человеком, нормальным человеком. И если судья Йелен худо-бедно справился с обязанностями отца, то Ясна Йеленка мать ему не заменила.

Еще три недели назад мальчишка хотел стать путешественником… Этому миру не пригодятся ни его ум, ни его честолюбивые желания – только небывалая способность вбирать в себя энергию стихий. Ему больше не нужно учиться – знания ему не понадобятся. Не нужно заботиться о его здоровье, не нужно передавать ему опыт. Ничто не пригодится ему в будущем. Ничто, кроме силы на прорыв границы миров. Как странно… Раньше это не приходило Важану в голову. Он много лет имел дело с подростками и с легкостью представлял их будущее. Он работал на их будущее, и это придавало его существованию высший, философский смысл. Йелен мог бы иметь блестящее будущее, он мог бы изменить этот мир. Впрочем, он и так изменит мир. И для этого потребуется вся сила его характера.

Мальчик всхлипнул во сне.