Текст книги ""Стоящие свыше"+ Отдельные романы. Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Ольга Денисова

30 марта 427 года от н.э.с. Исподний мир

Огненный Сокол не соврал – в башне Правосудия прибавилось работы. На Северном тракте, по пути домой, был убит единственный сын Волгородского князя, и все ниточки расследования вели в замок Сизого Нетопыря. Говорили, Государь несильно горевал о троюродном племяннике (а то и обрадовался его смерти), но честь рода Белого Оленя требовала возмездия, и Храм услужливо предложил Государю помощь. Только в Хстове разоблачили человек пятьдесят шпионов Чернокнижника, чуть меньше их набралось в Волгороде и окрестностях. Все они были объявлены колдунами.

На землях Добровещенской лавры, поставляющей во дворец муку тончайшего помола, цукаты и патоку, десять дней подряд шли проливные дожди. Вода подтопила амбары и погреба, мука заплесневела – во дворце теперь не пекли сладких булочек, столь любимых Государем. Конечно, дождь на лавру наслали колдуны – в этом злодеянии признались сразу двадцать человек.

Слухи о пропаже детей ползли по Хстову – никто не сомневался, что и это проделки колдунов. Но до службы дознания дела пока не дошли, расследованием занимался Особый легион гвардии, однако доносов набралось столько, что Волчок не успевал отмечать их в списках.

Каждое утро с восьми до девяти часов в подвале башни Правосудия арестованные проходили проверку солнечными камнями. Огненный Сокол не обманул Волчка и в этом: кто-то намекнул пятому легату, что служба законности должна контролировать дознавателей или хотя бы создать видимость контроля – и теперь Волчок присутствовал на проверке каждое утро. Пятый легат мягко пояснил ему, что Надзирающим, которые проводят проверку, видней, кто колдун, а кто нет, поэтому лезть в бутылку не надо, достаточно поставить свою подпись под их решением. И Волчок в бутылку не лез, аккуратно ставил в конце собственной подписи лишний штрих в том случае, если арестованный на самом деле был колдуном.

Проверку проводили при помощи фонаря с вогнутым зеркалом внутри, свет был очень ярок, жмурились (а то и прикрывались руками) почти все арестованные, у всех сужались зрачки, и только колдуны не могли выдержать света желтых лучей дольше нескольких секунд – падали на пол, а иногда бились в судорогах. Настоящих колдунов было немного – из всех арестованных не больше пяти человек.

Теперь Волчку ежедневно приходилось бывать во дворце – с трех до четырех часов Государь подписывал разрешения на допросы малолетних детей, калек, стариков и знатных особ. Конечно, Государя Волчок не видел, имел дело только с секретариатом и давно знал, как на самом деле появляются подписи на этих разрешениях: изнывающие от скуки клерки находили разбор бумаг Волчка забавным. Иногда подкидывали монетку – разрешить или не разрешить, иногда расспрашивали Волчка, достаточно ли красива пятнадцатилетняя девчонка, которую нельзя пытать без разрешения Государя, – угадать их настроения Волчок не умел, подписать разрешение могли как для красивой девчонки, так и для некрасивой. А могли и не подписать. Подпись государя с точностью воспроизводил любой клерк в секретариате. Но особенно развлекали клерков приписки к разрешениям – на это тратили много времени и остроумия.

Тот день начался с появления на проверке широкоплечего горбуна, и, несмотря на одежду горожанина, Волчок узнал его сразу. Да и голос этого человека ни с чем бы не перепутал. Тот был счетоводом государевой службы, что собирала пошлины с торговцев хлебного рынка – должность доходная и солидная, – его звали Гудко Черный Петух. Арестовали горбуна не по доносу – в Хстов, на площадь Чудотвора-Спасителя, его притащила толпа разъяренных женщин. И вина его была очевидна – он не только украл спящего ребенка из кибитки приезжих крестьян, но и едва не утопил его во рве за городской стеной. Мать мальчика проснулась, но не подняла шум, а разбудила товарок, они выследили и изловили душегуба.

Несмотря на то что Гудко, как и все арестованные, зажмурился и прослезился от яркого света, Надзирающие в один голос постановили, что он не колдун.

– Как же вышло, что столь солидный и уважаемый горожанин вдруг напал на невинное дитя? – ласково спросил дознаватель, словно журил своего внука за разбитую чашку.

– Я не виновен! – со слезами на глазах ответил горбун. – Меня заколдовал колдун! Я не смог противиться его воле!

– Вот как… – Дознаватель понимающе покачал головой. – Вот почему так трудно изобличить истинного виновника злодеяния – он загребает жар чужими руками, руками порядочных и невинных людей…

Волчок не удивился – ведь гвардия Храма обещала, что никого из болотников в смерти детей не обвинят. И держала слово.

В половине третьего в канцелярию принесли бумаги на подпись Государя. Волчок отметил разрешения в списках, запер ящики стола и накинул плащ, собираясь идти во дворец, но на пороге его остановил вернувшийся откуда-то пятый легат:

– Волче, погоди. Отметь еще одно разрешение. Только Государю его относить не надо. Запри его пока в ящике стола.

Пятый легат протянул ему бумагу – дознаватели просили разрешить допрос второй степени для калеки Гудко Черного Петуха, подозреваемого в убийстве ребенка. На ней крупными буквами было написано: «Стыдно пытать калеку. Не разрешаю» – и стояла подпись Государя, ничем не отличавшаяся от тех поддельных подписей, что изображали в секретариате дворца.

Волчок пожал плечами и убрал бумагу в стол – он привык к бесконечным подтасовкам документов. И Гвардию, и башню Правосудия проверяли люди Государя, а в последнее время – особенно тщательно, поэтому беззаконие частенько прикрывали бумагами. Никто не вспомнит, давал Государь разрешение на пытки этого Гудко или не давал, а бумага – вот она, лежит на месте. В случае чего – Государь не дал свершиться правосудию, а не Храм.

На улице лил дождь – по-весеннему крупные, тяжелые капли намочили плащ в одну минуту, мостовая скользила, Волчок прыгал через глубокие лужи и пониже опускал капюшон, глядя только под ноги. И не было ничего удивительного в том, что чуть ли не посреди площади Чудотвора-Спасителя столкнулся с прохожим, который тоже натягивал капюшон на лицо.

Прохожий сначала злобно и коротко выругался, но, подняв глаза, тут же залепетал:

– Простите, господин гвардеец! Ради Предвечного, извините меня, я калека и боялся поскользнуться, поэтому не смотрел, куда иду…

Волчок был выше его почти на голову. Он узнал голос горбуна еще до того, как тот откинул капюшон. И его заискивающий взгляд мог обмануть разве что деревенского дурачка – глаза горбуна светились ненавистью к силе, здоровью, молодости, власти. И ощущением безнаказанности, уверенности в своей неуязвимости. Наверное, ничего удивительного не было в том, что убийца детей уже вышел из башни Правосудия, но смесь гадливости, злости и бессилия сжали горло спазмом, зубы скрипнули сами собой… На месте Волчка так мог бы поступить любой гвардеец – он уложил горбуна на мостовую одним ударом кулака в лицо. Но на этом не остановился, с непонятным удовольствием изо всех сил избивая калеку сапогами, – такое отвращение, смешанное с радостью, он испытывал, только когда давил клопов в казарме. Горбун извивался, кричал и прикрывался руками, а Волчок нарочно метил в голову, потому что хотел не наказать убийцу, а избавить от него мир.

Двое гвардейцев, скучавших у ворот храма, сначала смотрели на происшествие равнодушно, но потом сорвались с места и, шумно разбрызгивая воду из луж, побежали к Волчку – он слышал за спиной их топот и крики, но не остановился.

– Эй, эй, Волче! Кончай!

– Ты совсем с катушек слетел!

– Да прекрати же!

Они схватили Волчка за плечи и потащили назад – он не сопротивлялся. Вокруг уже собиралась толпа зевак: шепчущаяся, любопытная, взбудораженная. Никто не посмел осудить гвардейца вслух – впрочем, и калеку мало кто пожалел. Дождь размывал кровь по мостовой, горбун не шевелился.

Волчок скинул чужие руки с плеч и вытер мокрое лицо. Его трясло то ли от злости, то ли от волнения и ужаса.

– Ты чего, заболел? – подтолкнул его в бок один из гвардейцев. – За каким лихом тебе неприятности из-за убогого?

– Мразь… – выдавил Волчок сквозь зубы и снова вытер лицо.

– Да ладно, успокойся, – засмеялся второй. – Наплюй.

Волчок кивнул и скорым шагом направился своей дорогой. И по пути жалел о том, что на месте горбуна никогда не окажется Стоящий Свыше…

Во дворце – по крайней мере, в его деловом крыле – было необычайно тихо и одновременно суетно. Подковки на сапогах Волчка вызывающе звенели на мраморной лестнице и цокали по паркету, с плаща капала вода – все гвардейцы носили сапоги с подковками, им нечего было скрывать и некого бояться, даже во дворце. Торжественная тишина дворцовых коридоров успокоила бившееся сердце.

В секретариате все сидели по своим местам, и, стоило Волчку приоткрыть дверь, старший клерк приложил палец к губам. Волчок и без него догадался, что Государь в рабочем кабинете.

– Давай быстро, что там у тебя… – проворчал клерк вполголоса.

– Да как обычно, – ответил Волчок.

Клерк пробежал глазами бумаги и начал быстро подписывать разрешения, все остальное отложив в сторону.

– Не знаешь, что это за старикашка? – спросил он, разглядывая бумагу обвиняемого в шпионаже в пользу Чернокнижника.

– Дряхлый и убогий.

– Ладно, пусть живет. А пацан?

– Пацан как пацан, – пожал плечами Волчок – он не любил этих вопросов.

– Не разрешить – так ведь точно виноватым окажется. Пусть попробует выкрутиться. – Клерк ухмыльнулся. – А что там у вас с украденными детьми? Государь озабочен.

– Пока ничего.

– А по секрету?

– И по секрету ничего, – хмыкнул Волчок. – Особый легион ими занимается.

– Государь готов простить колдунам отсутствие булочек, но из-за пропавших детей очень зол. Велел подписывать все разрешения на допросы по этому делу.

Волчок подумал, что об этом надо узнать пятому легату. В этот миг распахнулась дверь из кабинета, клерки, с грохотом отодвигая стулья, вскочили с мест, Волчок непроизвольно вытянулся в струнку – он не в первый раз видел Государя близко, но все равно испытывал трепет. Тот вышел из кабинета вместе с первым легатом армии, не прерывая начатой беседы. Утонченное лицо Государя с округлыми линиями, более подходящее девушке, обрамляли светлые локоны, его платье ослепляло белизной; он был высок, тонок и грациозен – как олень. И могло показаться, что Государь изнежен и беззаботен, но глаза его – умные, цепкие и властные – говорили об обратном.

– …На это я готов был выделить пятнадцать тысяч золотых лотов, но мои казначеи слегка меня попридержали. – Государь улыбнулся тонко и изящно. – Поэтому пока только пять, и еще пять – в начале мая.

Первый легат армии, тоже в ослепительно белом мундире, с почтением кивнул. Он нисколько не походил на первого легата гвардии Храма – крупного, тяжелого и громкоголосого солдафона с петушиными мозгами. И даже являл тому полную противоположность: сухощавый, седой, первый легат армии не бросался в глаза, стараясь держаться в тени.

Государь тем временем продолжил:

– Завтра я еду в Предобролюбовскую лавру и хотел бы, чтобы меня сопровождали и твои люди тоже.

Волчок, стоявший у двери из секретариата, поспешил ее распахнуть и шагнуть в сторону.

– И пусть это будут лучшие твои люди, – говорил Государь, проходя в полутора локтях от замершего Волчка. – Не хуже ребят Огненного Сокола.

Дверь в секретариат закрыл первый легат армии, и дальнейшего разговора Волчок не услышал.

Клерки не сразу вздохнули с облегчением, рассаживались тихо, и тихо покашливали, и говорить начали только вполголоса.

Волчок пообедал на площади Совы, в грязном и многолюдном трактире, куда обычно заглядывал по дороге из дворца в башню Правосудия. Шорох дождя по мостовой убаюкивал – в последнее время Волчку случалось мало спать, на что он, впрочем, не жаловался, но после еды его всегда клонило в сон. Он почему-то смутно помнил произошедшее по пути во дворец, словно на его месте был кто-то другой или это случилось давно, много-много лет назад. Нет, он нисколько не сожалел о содеянном – скорей, удивлялся самому себе.

Пятый легат тоже удивлялся, но больше негодовал и расстраивался.

– Волче, я ждал этого от кого угодно, только не от тебя… – говорил он тихо и прохаживался по канцелярии. – Что на тебя нашло? Не мог выбрать кого-нибудь другого?

– Он меня толкнул, – угрюмо ответил Волчок.

– Кого ты хочешь обмануть, а? – пятый легат посмотрел на Волчка прищурившись. – Или ты не видел его сегодня утром?

– Я его не узнал.

– Надеюсь. Надеюсь, что тебе поверят. Но так просто этого не оставят. Будь на его месте кто-нибудь другой, и все бы закрыли глаза – не один ты у нас такой… бравый… Но мне-то ты можешь объяснить? Ты не пил ни вина, ни храбрости, уходил отсюда совершенно спокойным. Какая муха тебя укусила?

– Он меня толкнул, – упрямо повторил Волчок.

– Я не могу сказать точно, но это затрагивает какие-то интересы Особого легиона. То ли этот калека на них работал, то ли нужен был для расследования. В общем, разбирательство будет громким. Не надейся отделаться только деньгами. И придумай что-нибудь поинтересней, чем это дурацкое «он меня толкнул».

– Он наглец. Он смотрел мне в глаза и ничего не боялся.

– Плохо посмотрел, значит, на господина гвардейца? – вскипел пятый легат. – Волче, и этого тоже мало.

– Он оскорбил мою мать грязным словом, – усмехнулся Волчок, вспомнив вырвавшееся у горбуна ругательство.

– Это уже лучше. Гораздо лучше. Вот этого и держись.

Пятый легат ушел, как обычно, в шесть часов, и Волчок тоже собирался домой, когда дверь в канцелярию распахнулась, а потом с грохотом захлопнулась – явился Огненный Сокол.

– Ты думаешь, я не догадался, почему ты это сделал? – спросил он негромко, но угрожающе. – Вздумал вершить правосудие?

– Нет, – ответил Волчок. – Просто надо было на ком-то сорвать злость. А горбун некстати подвернулся под руку.

– И никого другого под рукой не нашлось? У храма Чудотвора-Спасителя крутится мало убогих?

– Он меня разозлил. И тем, что ему сошла с рук попытка убить ребенка, – тоже.

– А тебе это с рук не сойдет, можешь не надеяться.

– Я и не надеюсь, – пожал плечами Волчок.

Огненный Сокол сел на стул и закинул ногу на ногу, пристально глядя Волчку в лицо.

– А теперь говори, до чего ты успел догадаться?

– Да чего уж тут гадать… Из семидесяти арестованных только пятеро – колдуны. Да и те тут случайно. А дети ведь на самом деле пропадают.

– Детей жалеешь? – Огненный Сокол скроил усмешку.

– Жалею.

– Ну и дурак. И я дурак, что на тебя ставку сделал. Пальцем не шевельну, так и знай. И пусть тебя гонят из гвардии, пусть бьют на площади – пальцем не шевельну!

– Пятый легат шевельнет. И самое страшное, что меня ждет, – пятьдесят горячих на заднем дворе казармы. А скорей всего – месяца три в бригаде штрафников.

– Через три месяца ты мне будешь не нужен, – бросил Огненный Сокол, встал и вышел вон.

10–11 апреля 427 года от н.э.с. Исподний мир

Волчок ждал появления Змая с тоской и страхом – за месяц он привык к ночным путешествиям за город, жил ими, ждал этих ночей с замиранием сердца, и никакая усталость не могла ему помешать.

Перевод в бригаду штрафников несколько осложнил дело: служба начиналась в шесть утра и заканчивалась в девять вечера, работа была грязной и тяжелой, в основном в подвалах башни Правосудия, куда не очень-то любили пускать посторонних, – штрафники топили печи, выгребали нечистоты и вшивую солому из камер, мыли котлы на кухне, оттирали полы в застенках, не учитывая подать-принести-разгрузить. Никто не считал зазорным врезать штрафнику по шее, даже повара́. Впрочем, в лавре было хуже. Волчок не боялся тяжелой работы, унизительным свое положение не считал и злости, как другие штрафники, не копил.

Разбирательство, учиненное Волчку за избиение уважаемого горожанина и несчастного калеки, закончилось признанием его поступка позорящим гвардию, но, как Волчок и предполагал, наказание ограничилось тремя месяцами штрафных работ. Пятый легат уже не сердился, только досадовал на предстоящее отсутствие секретаря, и ворчал в назидание Волчку:

– А надо было потребовать высечь тебя и отпустить. Мне было бы гораздо легче, и тебе полезней. Но я пожалел тебя и твои больные почки.

Волчок ценил заступничество пятого легата и даже немного удивился, что именно его слово, а не слово Огненного Сокола, стало решающим – тот тоже хотел, чтобы Волчка высекли и отпустили.

День оказался трудным – в поварне храма затопило подпол с припасами, и Волчок с полудня, согнувшись в три погибели и по колено в воде, ворочал мешки с мукой и ящики с овощами, а потом ведрами вычерпывал оттуда воду. И, возвращаясь в «Пескарь и Ерш», больше всего боялся, что Спаска заметит его усталость и откажется идти на болото.

Но все оказалось еще хуже – в трактире его ждал Змай. Волчок, конечно, надеялся, что тот приехал на день-другой и снова оставит Спаску в Хстове, но надежда была призрачной и ничем не оправданной.

– Привет бойцам бригады штрафников, – весело сказал Змай, едва Волчок прикрыл за собой двери. – Как идет чистка нужников?

Волчок не говорил ни мамоньке, ни Спаске, что его перевели на штрафные работы, сказал, что будет задерживаться на службе и раньше уходить утром.

– Нормально идет, – проворчал он, снимая плащ.

– Любица, ты где там застряла? Тут пришел голодный волк! – крикнул Змай, оглядываясь к кухне, и спросил у Волчка: – Плохо кормят штрафников в обед?

– Да ничего, – пожал плечами Волчок.

– Устаешь?

– Немного.

– А нечего болотников при всем честном народе сапогами пинать. Да еще так не вовремя.

– Уж перед тобой я точно оправдываться не стану, – ответил Волчок, садясь за стол.

– Кому теперь нужны твои оправдания! На самом деле твое сообщение о болотниках пришлось очень кстати.

– Моей заслуги в этом нет, их нашла Спаска. Я только голубя отправил.

Мамонька принесла ужин, и Волчок навалился на еду – насчет голодного волка Змай догадался верно.

– Мы нашли, как сообщить о болотниках Государю, – сказал Змай, оглянувшись вслед уходящей мамоньке. – Только, сдается мне, напрасно. Он еще с булочками догадался, что это дело рук храмовников. И о том, что Нравич Милушу иногда помогал, тоже знал – зачем Милушу его убивать?

– Тогда почему же напрасно?

– Булочки булочками; говорят, Государь изрядно посмеялся над этой затеей и порадовался, что храмовники держат его за дурачка. А вот дети пропавшие – это народ недоволен, за это Государь должен колдунов наказать. Государь таких штук не любит, того и гляди в открытую начнет колдунов защищать. В общем, убьют его.

– Как это – убьют? – Волчок опешил.

– Да очень просто. И колдунов в его смерти обвинят. Сейчас польза от колдунов не видна только последнему дураку, Храм теряет власть. Государь ведет переговоры с Чернокнижником! Волгород дает замку Сизого Нетопыря пушки! Новая Цитадель, гораздо более сильная, – вот чего они боятся. Потому что теперь они против нее не устоят, солнце будет светить на Выморочных землях, а на землях храмовников будет литься дождь.

– А чудотворы?

В трактир спустилась Спаска – одетая в плащ, как обычно, когда собиралась за город. И Волчку стало грустно – чуть не до слез. Вот и кончилось его счастье.

– А чудотворы хотят и рыбку съесть, и… – Змай оглянулся, услышав ее шаги. – И косточкой не подавиться. Что, кроха, пора?

Волчок замер и даже перестал жевать.

– Сейчас, Волче-сын-Славич поест. Вы не спешите, Волче-сын-Славич. Я подожду.

– А я-то зачем, по-твоему, приехал? – удивился Змай.

– Ты устал с дороги, – ответила Спаска.

– Разве? – хмыкнул Змай. – Ну ладно. Устал так устал. Волче-сын-Славич, можно подумать, весь день на кровати провалялся…

– Я не устал, – поспешил сказать Волчок и хотел подняться.

– Да вы ешьте, ешьте! – засмеялась Спаска. – Некуда торопиться. Ворота все равно закрыты. И говорите спокойно, я наверх пока пойду.

Змай проводил ее взглядом, а потом пристально посмотрел на Волчка.

– Не про тебя девка…

– Я знаю, – ответил Волчок. – Ты не бойся. Я никогда ее не обижу.

– Да чтоб-в-твою-душу-мать… Я опять что-то не так делаю. А впрочем… Мы уезжаем завтра. Пока в замке пусть побудет, у меня на глазах. Я за этот месяц извелся весь. Не знаю, что лучше. Там того и гляди заваруха начнется, тут шпионов ищут…

Волчок хотел запомнить каждую минуту этой последней ночи, каждое прикосновение маленькой руки – а на темных улицах Хстова Спаска всегда держалась за его руку. Они благополучно прошли через Южные ворота – старый ленивый привратник даже не посмотрел на Спаску, довольно пробуя на зуб монетку, которую ему кинул Волчок. С людного даже ночью Южного тракта сразу свернули на пустынную проселочную дорогу, которая вела на юго-запад и в пяти лигах от Хстова выходила на тихий Рухский тракт.

Дорога вышла на болота и превратилась в бревенчатую гать, дождь перестал – тишина стояла такая, что каждый шаг, казалось, был слышен на лигу вокруг. Спаска уверенно шла в двух локтях впереди, и Волчок не сомневался, что за ними никто не следит – на болоте она всегда чувствовала присутствие других людей.

Весна. Серая, дождливая весна. Казалось бы, ничем неотличимая от промозглой зимы, и все равно – в каждой капле дождя, в запахах, звуках, сизых низких облаках – во всем ощущалось пробуждение, приближение теплых дней. Возвращаются домой перелетные птицы, скоро, совсем скоро зазеленеет трава, деревья выпустят на свет молодую листву, запоют лягушки: земля оживет, расцветет, согреется.

– Слышите, Волче-сын-Славич? – Спаска вдруг остановилась. – Как над нами летит колесница, запряженная шестеркой крылатых коней? Увитая цветами и травами?

– Неслышно бьют легкие копыта, шуршат крылья, похрапывают кони, вьются зеленые ленты… – улыбнулся Волчок.

– Правит колесницей сама Весна. Все спят, и никто не видит, что она уже здесь…

Спаска повернулась к нему лицом и откинула капюшон. Ночь выдалась темнее остальных – небо со всех сторон было обложено не серенькими облаками, а тяжелыми весенними тучами, синеватыми, густыми. И хотя глаза давно привыкли к темноте, Волчок едва-едва мог разглядеть, что выражает ее лицо.

– Я завтра уеду. И не знаю, когда снова буду в Хстове.

– В замке тебе будет лучше. И не придется ночами ходить по болотам, – он сглотнул и отступил на шаг – ему вдруг показалось, что он стоит к Спаске слишком близко.

– Обнимите меня, Волче-сын-Славич… Пока нас никто не видит.

Волчок подумал секунду и покачал головой.

– Почему? – спросила она. – Вам ведь этого хочется, я же знаю.

– Пойдем, – усмехнулся Волчок.

– Вы… очень чистый и хороший человек. И очень надежный. И я никогда не забуду вас.

Она повернулась, сошла с гати на мох и направилась на болото. Волчок тряхнул головой – никак не удавалось отделаться от навязчивых мыслей о том, что было бы, выполни он ее просьбу. И мысли эти кружили голову, как хлебное вино, и, как от напитка храбрости, от них стучало сердце и пересыхало во рту. Особенно когда он выбрал подходящее место и Спаска переоделась в колдовскую рубаху – теперь Волчок старался, чтобы вокруг было открытое пространство и никто не мог подобраться к ним незаметно.

В темноте ее белая рубаха была видна отчетливо, гораздо лучше, чем серый плащ, и Волчок время от времени прикрывал глаза, чтобы избавиться от навязчивых мыслей и несбыточных желаний. И… все равно хотел запомнить эти минуты: волшебный перезвон колокольчиков и танец добрым духам. Спаска была рядом, в пяти шагах, а он думал о том, что ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю это не повторится, он уже скучал по ней…

Ему не хотелось отходить в сторону, когда она дала ему знак отойти. И он сделал вид, что послушался, – знал, что, отдавая силу добрых духов, Спаска ничего не замечает вокруг. Он не боялся ветра – и ветер свистел в ушах, хлопал полами его плаща, толкал, стараясь сшибить с ног, и выбивал слезы из глаз. И горько было думать, что это – в последний раз.

Сквозь шум ветра Волчок еле-еле расслышал крик:

– Хватайте колдунью!

В темноте мелькнули белые кокарды – шагах в пятидесяти, не больше. Нет, никто не смог бы Волчка и Спаску выследить, и, скорей всего, они недостаточно далеко ушли от гати, до которой долетел Спаскин ветер. Или гвардейцы услышали перезвон колокольчиков? Волчок рванул в сторону золотую булавку и сбросил плащ, хватаясь за рукоять сабли. И когда выходил навстречу десятку гвардейцев, ему казалось, что он совершенно спокоен – спокоен, трезв и вовсе не переоценивает свои силы. Он был уверен, что не подпустит к Спаске никого. Нет, он не подумал даже о смерти – кому нужна его смерть, если после нее Спаска останется без защиты?

Его заметили сразу – зашуршали сабли, вынимаемые из ножен, раздалась короткая команда:

– Обходите с двух сторон, берите сначала гвардейца.

Волчок не хуже многих владел саблей – в первые два года в гвардии, еще подумывая о подвигах и славе, он посвятил этому немало времени и сил. Впрочем, его противники не отличались особенным мастерством – привыкли иметь дело с безоружными. Но что стоило его умение против их числа?

Он быстро выдохся, отражая их натиск, – сказалась усталость и недостаток сна, – но не заметил этого, не почувствовал, что движения становятся медленней и тяжелей. И кровь уже не вызывала тошноты и страха: он не столько защищался, сколько разил, и двоих ему удалось вывести из игры довольно быстро. Короткий ожог выше локтя – и левая рука, сжимавшая нож, почему-то стала плохо сгибаться. Волчок не чувствовал боли, только кровь в рукаве. Он ничего не видел вокруг и не слышал – и даже не удивился, когда перед ним остался только один противник. Тугие вихри проносились мимо, не задевая Волчка, но и достать его соперника не могли. И крик Спаски не доходил до сознания:

– Отойдите! Волче-сын-Славич, отойдите!

Сабли звенели сухо, коротко и часто, и противник ему достался серьезный – наверное, единственный из всех. Волчок чувствовал, что не успевает, движется медленней, чем нужно. Ни сил не хватает, ни мастерства. И в ответ на удар, нацеленный в шею, он сумел лишь приподнять левое плечо – сабля свалила его с ног, и в тот же миг над головой пронесся вихрь, ударил по ногам и отбросил его противника на несколько шагов.

– Добейте их, Волче-сын-Славич! Слышите? Если хоть один уйдет – вы пропадете! И я тоже!

Волчок поднялся – перед глазами плавали белые круги, дрожали и подгибались ноги. Он все еще не чувствовал боли, хотя понимал, что ранен: ему было плохо и он боялся потерять сознание.

Один гвардеец был убит саблей – ударом в темя, второй серьезно ранен – истекал кровью и не шевелился. Волчок нагнулся над третьим – тот, обхватив руками голову, с воем ползал по земле.

– Ну же… – раздался голос Спаски в двух шагах.

Волчок усмехнулся и, коротко замахнувшись, раскроил бедняге затылок.

– Как гадко… – Волчок усмехнулся снова и хотел опереться левой рукой на плечо Спаски, но рука не послушалась.

– Гвардейцы убили мою маму. И деда, – тихо сказала она.

– Это не наш легион… Я никого из них не знаю. Но…

Еще четверо были мертвы, остальных Волчок добил без особого сожаления.

– Ты убила их ветром? – спросил он, пряча саблю в ножны.

– Да. Меня научил Милуш. Им просто нужно было подождать, пока я не отдам все, что получила. И тогда я бы не смогла вам помочь.

Она вдруг закрыла лицо руками.

– Я… сейчас. Погодите немного, я знаю, что вы ранены. Мне просто… надо прийти в себя. Давайте уйдем отсюда, пожалуйста, хотя бы чуть-чуть отойдем!

– Конечно, – кивнул Волчок, отчего голова закружилась еще сильней.

– Здесь со всех сторон вкус смерти. – Спаска оторвала руки от лица. – Вам больно?

– Нет.

– Это от волнения. Так бывает. Пойдемте скорей, а то вы совсем идти не сможете.

– Я смогу.

Шум в ушах становился все надсадней, слабость не проходила, и боль, сначала лишь саднящая, вскоре стала нестерпимой. Спаска быстро нашла сухой островок – она говорила, что чувствует болото, видит его насквозь, – и изорвала одну из юбок на широкие ленты, чтобы сделать повязку.

Волчок сидел, опираясь плечом на тоненькое, но крепкое деревце, и все равно боялся упасть – стволик уплывал из-под плеча, голова клонилась к земле. Спаска присела рядом на колени:

– Я туго перевяжу, чтобы кровь не текла, вы потерпите… Тут одна рана небольшая, а вторая – очень глубокая.

– Ты видишь в темноте? – спросил Волчок.

– Я не знаю. Нет, наверное. Я чувствую, где горячо. У меня змеиная кровь. Так говорит Свитко, он мой учитель. Он говорит, что у меня способности к врачеванию, потому что я чувствую болезни… Я вам больно сделаю, вы потерпите.

– Это ничего.

Нет, ее руки не могли причинить боль. Волчок не сомневался в этом, пока жесткая ткань не прижалась к ране. Он не посмел испугать Спаску стоном – отвернулся только, чтобы она не видела его лица.

– Это плохо, что вас ранили. Гвардейцев будут искать и найдут. Будут искать, кто их убил. Вы говорите что-нибудь, Волче-сын-Славич. Отец всегда что-нибудь говорит, когда ему больно. Или ругается.

Волчок промолчал – побоялся разжать зубы. Спаска была права: никто не должен узнать, что он ранен. Любая ложь покажется подозрительной, потому что в городе ни один разбойник не посмеет напасть на гвардейца. А за городом… Нечего гвардейцу ночью делать за городом. Встречи с девушкой – оправдание для привратной стражи, но не для Особого легиона.

Спаска, закончив с повязкой, вдруг провела рукой по его волосам – Волчок вздрогнул от неожиданности и замер, боясь спугнуть нахлынувшее на него счастье.

– Я никуда не уеду, пока вы не поправитесь. Слышите?

– Уедешь. Завтра же. Тебе нельзя после этого оставаться в Хстове.

– У вас голос дрожит. И сами вы дрожите. Вам холодно?

– Нет. Это… от усталости. И крови много вытекло.

Змай закончил прижигать и зашивать раны в начале шестого, и времени хоть немного отдохнуть не осталось. Волчок попытался встать – получилось плохо. И дело было не в усталости, не в пережитой боли и не в потере крови – его бил озноб, начиналась лихорадка, несмотря на все старания Змая.

– И я-то дурак… – ругался Змай. – Зачем сам не пошел?

– А что бы изменилось?

– Ты даже представить себе не можешь, насколько бы все изменилось… – хмыкнул Змай. – Я тебя до площади Совы доведу.

– Не надо. Дойду.

– А если не дойдешь? Ты подумал, что будет, если не дойдешь? Тогда лучше вообще отсюда не выходить.

Волчок прошел два шага, опираясь на спинку кровати, и спросил:

– Очень заметно, что я ранен?

Змай усмехнулся и постучал кулаком себе по лбу.

– Ага. Заметно. Заметно! Не вздумай прикидываться здоровым, твоя задача выглядеть не как раненый, а как тяжелобольной. Надеюсь, твой капитан над тобой сжалится и отправит домой. И лучше бы он это сделал до того, как ты упадешь и на тебя посмотрит лекарь.

– Все равно догадаются. – Волчок отпустил спинку кровати и прошел еще два шага. – Огненный Сокол не верит в совпадения. Мне надо один день хотя бы продержаться. Если я завтра заболею, это уже подозрений не вызовет.