Текст книги ""Стоящие свыше"+ Отдельные романы. Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Ольга Денисова

27–31 августа 427 года от н.э.с.

Прошло два дня после «блестящего» выступления Инды в Думе, и Афран наконец-то прислал решение: с первого сентября Инда официально становился консультантом децемвирата и вступал в «совет тридцати» полноправным членом. К тридцать первому августа ему предписывалось явиться в Афранскую Тайничную башню для принятия посвящения.

Несмотря на публичное заверение общественности в отсутствии угрозы, децемвират прислал Приору категоричное распоряжение: второго сентября начать полную эвакуацию населения в горные районы Натании и завершить ее к пятнадцатому сентября. Была в приказе и еще одна деталь: не чинить никаких препятствий (и тем более вреда) приемнику мрачуна Йоки Йелена – официально и за подписью Гроссмейстера. Впрочем, Назван все равно ничего не смог сделать, и вряд ли обстоятельства были против него.

А Явлен сообщил дату крушения храмов Хстова – после завершения эвакуации оставалось довольно времени и на устранение нештатных ситуаций, и на вывоз ценностей.

Вот только Триумфальную арку с площади Айды Очена (Чудотвора-Спасителя, ха!) не вывезти в горы Натании. И колоннаду царского дворца, и берега Лудоны, деревья и пруды из парка Светлой Рощи… Не вывезти свежесть северной весны и печаль северной осени, блеклых полутонов здешней природы, туманных рассветов и солнца, уходящего в Беспросветный лес.

Да, когда-нибудь (если Йока Йелен, конечно, прорвет границу миров) здесь снова поднимутся леса и рощи, будут выстроены дома, вокзалы, триумфальные арки, заводы и школы, разбиты парки, выкопаны карьеры и пруды. Но Инда до этого времени не доживет. И вряд ли когда-нибудь снова будет ждать Ясну Йеленку в увитой плющом беседке посреди сада. И вряд ли следующий апрель будет похож на предыдущий – солнечных дней в Обитаемом мире заметно убавится.

Это осень. В начале осени всегда кажется, что кончается жизнь. Инде не хотелось уезжать даже на пять дней, ему казалось, что некуда будет вернуться. Но он собирался выехать в Афран в ночь на двадцать девятое, чтобы тридцатого к вечеру быть на месте. Кроме посвящения, следовало еще позаботиться о безопасности собственной семьи…

Обещанные мозговедами шесть дней, необходимые младшему Горену на восстановление сил, истекли очень кстати – Инда надеялся узнать что-нибудь сто́ящее перед тем, как доберется до Афрана, это (как всегда почему-то) казалось ему важным. Развязывало руки?

В клинике Инда пережил много неприятных минут, у Горена в самом деле случился удар. Нет, Инда не испытывал угрызений совести (только ненависть к Вотану), он боялся одного: Горен умрет, но так и не вспомнит, что за письмо бесследно исчезло из кабинета его отца. Настолько важное письмо, о котором Горена-младшего заставили забыть. Впрочем, если Горен и вспомнил о чем-то, то все равно не мог об этом сказать, и врачи не гарантировали Инде, что он вообще когда-нибудь заговорит, даже если выживет.

Речи о возвращении Горена в Надельное не шло, врачи забросали Инду умными словами: «аневризма», «гипертензия», «ликвор». Понял он, пожалуй, только «повторное кровотечение». Из Центральной славленской больницы вызвали трех лучших специалистов, включая нейрохирурга, и требовать у врачей спасения жизни Горена было бессмысленно – они и так делали все возможное. Успокаивало лишь то, что Вотан тоже должен был уехать в Афран.

Зной обрушился на Инду при выходе из вагона, хотя время двигалось к закату. Будто от печки, от белой мостовой волнами поднимался жар, белые постройки (традиционные здесь) слепили глаза, сухие желтые травы стелились по железнодорожной насыпи, ветви фруктовых деревьев гнулись под тяжестью перезрелых плодов и едва не дотягивались до земли из-за глухих беленых оград. Здесь ничто не говорило о приближении осени.

Загорелые до черноты сыновья с выбеленными солнцем волосами, молодая (гораздо моложе Ясны), красивая и умная (намного умней Ясны) Чарна Хладанка, скромный (белого цвета) дом над морем, мраморная лестница с террасами, спускающаяся к набережной (его, Инды, личной набережной), яхта под поднятым парусом у причала… Сыновья ждали приезда отца…

Он не стал обманывать их чаяний и согласился выйти в море на яхте. Наверное, в последний раз в жизни. В кармане у Инды лежало три билета до Натана, на завтрашний дневной поезд.

Белые дворцы и храмы прошлого, культурное наследие Элании, так хорошо видимые с воды, всколыхнули в его сердце сожаление, но не боль. Да, история Славлены не столь богата и глубока, но у Славлены тоже есть история. И ее небогатую историю принесут в жертву эланским дворцам и храмам.

Солнце быстро упало за горы – раз, и нет его… Сияющая Тайничная башня на Тигровом мысе послужила яхте маяком, когда стемнело.

В доме над морем Инду ждал Вотан. Даже тут, в духоте эланской ночи, его куртка была застегнута наглухо. Не то чтобы Инда удивился, но точно не обрадовался.

– У тебя ко мне какое-то дело? – холодно осведомился он, считая, что один вечер в кругу семьи – его законное право.

– Завтра утром начнется ритуал. Так вышло, что я стал тем человеком, который приведет тебя в тригинтумвират и поднимет на первую ступень посвящения. Я твой официальный рекомендатель. И уполномочен заранее подготовить тебя к ритуалу.

Инда давно предполагал, что третья ступень посвящения Вотана – легенда для Приора Славленской Тайничной башни.

– Я больше сорока часов трясся в поезде, не зная, чем себя занять. Уверен, ты ехал в соседнем вагоне… – проворчал Инда.

– Я не знал, что меня назначат твоим рекомендателем. Кроме того, есть кое-что, о чем ты имеешь право узнать только накануне ритуала. Некоторая информация, недоступная второй ступени.

– Хорошо, поднимемся на верхнюю террасу – там нас точно никто не сможет подслушать, – криво усмехнулся Инда. – Ты ужинал?

– Да, спасибо.

– А я нет. Можешь ко мне присоединиться, а можешь беспардонно смотреть мне в рот.

Верхнюю террасу освещал ажурный полог из мелких солнечных камней – этот полог Инда считал произведением искусства и в некотором роде гордился тем, что тот хорошо виден с моря.

– Я давно любовался этой подсветкой, но не знал, что это твой дом, – заметил Вотан, выходя на террасу. – Изнутри не менее впечатляет, чем издалека.

– Спасибо, – кивнул Инда. – Присаживайся. Ты продолжаешь настаивать, что бархатный сезон в Афране не стоит менять на уютную деревеньку в горах?

– Я буду откровенен, тем более что завтра ты все узнаешь сам. Надо быть самоуверенным болваном, чтобы не эвакуировать людей из Афрана. Можно надеяться, что все пойдет по плану, но рассчитывать на это было бы глупостью. На разработку этого плана ушло более десятка лет и затрачены огромные деньги, он совершенен, но… Как ты говорил? Три сигмы? Кажется, это называется поправкой на дурака.

– Это называется запасом прочности. Но мне совершенно все равно, как это называть. Так что же за информацию я должен получить непременно сегодня?

– Тебе не терпится? – улыбнулся Вотан – казалось бы, у него была хорошая улыбка, открывающая ровные белые зубы, и не фальшивая вовсе, но Инде она не нравилась. Может быть, потому, что при этом из глаз Вотана на Инду продолжал смотреть разъяренный зверь Внерубежья.

– Я еще надеюсь пожелать сыновьям доброй ночи, я не делал этого больше двух месяцев.

– Ради этого священнодействия мы можем и прерваться на несколько минут. Я никуда не спешу. Но, раз ты настаиваешь, начну. И начну немного издалека. Ты, я знаю, не знаток ортодоксального мистицизма…

– С меня вполне достаточно прикладного, – проворчал Инда.

– Ты, может быть, слышал, что одним из направлений ортодоксального мистицизма является изучение символов и в том числе ритуалов. И я как нейрофизиолог неплохо знаком с влиянием ритуала на человеческий мозг.

– Я думаю, ритуал может сильно повлиять на мозг восторженного юноши, но мне, Вотан, за пятьдесят. И я являюсь официальным советником тригинтумвирата потому, что обладаю редким в Обитаемом мире умом.

– Я не умаляю исключительности твоего ума. Твой ум отличается свободой, у него нет обычных для логика шор. Ты способен предположить невозможное.

Вотан будто читал мысли Инды, он даже произносил те же слова, какими Инда говорил сам с собой. И как шарлатан Изветен немедленно раскусил способы Инды втираться в доверие, так и Инда догадался, что слова и жесты Вотана – это «подстройка».

– И тем не менее, ты мыслишь слишком материально, – продолжал Вотан. – Это не недостаток, это особенность, присущая прикладным мистикам. Я же как раз хочу поговорить о нематериальном. Я знаю, прикладные мистики не считают ортодоксальный мистицизм полноценной наукой, но некоторым критериям научности он все же соответствует. Так вот, прошу тебя просто поверить мне как специалисту в своей области: ритуал влияет на человеческий мозг. Ты прошел тридцать восемь посвящений, и каждое из них в той или иной степени тебя изменяло. Считается, что в сторону расширения сознания, его освобождения. Завтра тебе предстоит последний, тридцать девятый ритуал. Полное освобождение. Ты не боишься полного освобождения сознания?

– Смотря от чего, – пожал плечами Инда. Вотан что-то хотел этим сказать. Передать какую-то информацию, очень важную, а вовсе не напугать ритуалом. В его словах крылся подтекст, подсмысл, которого Инда пока не понимал.

– От шор, Инда. От шор, которые мешают управлять миром. Собственно, я и должен предложить тебе выбор: ты имеешь право отказаться от посвящения. Ритуал изменит тебя, ты перестанешь быть таким, какой ты есть сегодня. Ты получишь полное освобождение. Полное.

– Ты говоришь так, будто мне предстоит лоботомия.

– Это недалеко от истины.

– Но ты сам выбрал полное освобождение, не так ли? – Инда пристально посмотрел Вотану в глаза, в которых на этот раз был ледяной холод. И Инда отчасти понял, на что намекает мозговед: ритуал влияет на человека не в силу своих волшебных свойств – в нем принимают участие такие специалисты, как Вотан. Он заставил Югру Горена шагнуть в ковш с расплавленным металлом, что уж говорить о каких-то «шорах», мешающих управлять миром.

– Да, но это был осознанный выбор.

– А были такие, кто отказался?

– Да. Были и такие. Например, Приор Славленской Тайничной башни. – Вотан посмотрел на Инду более пристально, чем того требовал ответ. Намекал. Снова на что-то намекал.

– Я не знал, что ему предлагали первую ступень…

– Об этом не принято распространяться.

И тут Инда вспомнил: «А ты мог бы убить ребенка? Тогда ты действительно готов управлять миром».

– Скажи, ты сейчас объясняешь мне это по обязанности рекомендателя?

– Разумеется, каждому кандидату перед ритуалом предлагают выбор.

Отсутствие «шор» – входной билет в мир богов, стоящих над богами… Именно отсутствие шор позволило децемвирату принять решение о разрушении Славлены. А вовсе не любовь к Афрану, его древним храмам и истории…

А Вотан ведь ушел от прямого ответа… Не сказал ни да, ни нет.

– К сожалению, я, как твой рекомендатель, буду принимать участие в проведении ритуала в несколько иной роли, нежели обычно…

О, а вот это уже понятный намек! Даже слишком. Не Вотан проведет «лоботомию», а какой-то другой мозговед. Инде показалось, что Вотан расписывается в своей невозможности что-то изменить. И теперь его разглагольствования выглядели как предупреждение об опасности.

Еще два месяца назад Инда желал этого посвящения, но жажда с каждым днем становилась все слабее. А предупреждение мозговеда и вовсе свело ее на нет. И Инда уже подумывал о том, что завтра сможет посадить семью на поезд и с чистой совестью вернуться в Славлену.

– У тебя есть ночь, чтобы принять решение, – продолжил Вотан слишком поспешно – будто не хотел дать Инде возможности отказаться немедленно. – А сейчас я расскажу тебе о том, как будет проходить ритуал.

Его голос баюкал и будто бы гладил по голове: волны необыкновенно приятного тепла лились по телу, а слова ложились в память сами собой, без осознания, анализа. Как заклинание. Инда чувствовал себя котом, которому чешут за ушком…

Инда проснулся среди ночи, от духоты, к которой так и не привык за десять лет жизни в Афране. Чарна, прекрасная, как богиня древней Элании, лежала на боку – в отсветах ажурного полога, пробившихся в окно; блестел шелк сползшей с ее тела простыни, будто нарочно сдрапированный так, чтобы с него можно было писать классическое полотно.

«Чего тебе не хватает, Хладан? – спросил Инда самого себя. – Прекрасный дом над морем, красавица-жена, хорошие дети. Завтра ты поднимешься на головокружительную высоту – власти, знания, богатства. Что еще тебе нужно?»

Мысль о том, что Приор Славленской Тайничной башни отказался от первой ступени посвящения, не дала уснуть. Как он тогда спросил? Можешь ли ты убить ребенка? Нет, в его голосе не было сарказма, когда он сказал: «Тогда ты действительно готов управлять миром». Нет, не сарказм – он будто завидовал Инде, будто признавал за ним первенство.

Инда не хотел избавляться от шор, мешающих управлять миром. Он не рвался к власти – только к знанию. Но даже ради этого знания не готов был стать другим, он хотел остаться самим собой, иначе знание, к которому он стремится любой ценой, ему просто не понадобится.

В дневниках мальчишки-философа, которому лишь предстояло стать сказочником, Инда нашел много сентиментальных глупостей, мешающих управлять миром. Не эти ли глупости сделали его богом? Айда Очен был уверен, что «человеческий ум, логика, способность мыслить абстрактно побеждают бездумный инстинкт примитивного животного». И в эту минуту Инда со всей очевидностью понял, что не напрасно сомневался в этом утверждении: не ум, не логика, не умение мыслить абстрактно, а человеческая мораль, способность к эмпатии – вот что возвращает человеку человеческий облик. Ненависть превращает человека в змея, а человечность способна превратить змея в человека. И не только: она позволяет держать ненависть в узде, ту страшную нечеловеческую ненависть, которую Инда не раз видел в глазах сказочника.

Он уснул, лишь когда принял окончательное решение отказаться от посвящения.

* * *

Граду Горена не вернули в Надельное ни на следующий день, ни через два дня, ни через три. Йера подозревал самое худшее, но в присутствии Звонки говорить об этом с магнетизером опасался. Та не плакала, но была растеряна, будто не знала, что предпринять. Йера пробовал обратиться в клинику доктора Грачена от имени думской комиссии, но телеграфом ему не ответили, и он отправился туда лично.

В справочном бюро сказали, что пациента по фамилии Горен в клинике нет, но Йера вспомнил, что в прошлый раз, по словам Грады, он лежал во флигеле. Отдельно стоящих зданий на территории клиники было несколько, Йера долго бродил между ними, обнаруживая вместо нужного отделения то кухню, то прачечную, то котельную. Но в итоге нашел-таки небольшой корпус с красивой башенкой, на дверях которого не было ни табличек, ни надписей, ни звонка. На стук дверь открыли нескоро: Йера уже собирался развернуться и уйти, когда на пороге появился зевающий врач с недовольным лицом. Однако он узнал Йеру, и недовольство его сменилось нарочито вежливой гримасой.

– Здравствуйте, судья Йелен. Не стойте на пороге, проходите сюда.

Йера удивился и вошел вслед за врачом в помещение приемного покоя. Во флигеле было удивительно бело, но вовсе не надоедливой больничной белизной: лепнина на потолке, вычурные профили оконных рам и филенчатые двери, ниши в стенах и пилястры создавали мягкие тени, отчего белизна не слепила глаза. Чудотворы богаты, даже в психиатрической клинике им принадлежит лучший корпус…

– Присаживайтесь, – кивнул врач. – Что привело вас к нам, судья?

Йера подумал вдруг, что чудотворы давно его тут поджидали, чтобы задержать под предлогом опасной для общества душевной болезни, а он по глупости сам пришел к ним в руки. И теперь его ни за что не выпустят отсюда…

– Я точно знаю, что в клинику три дня назад привезли некоего Граду Горена, в судьбе которого я принимаю участие. Я хотел справиться о его здоровье, – оглядываясь, ответил Йера. И почти не сомневался, что врач станет отрицать факт того, что Горен в клинике.

– В таком случае у меня не очень хорошие новости, судья. – Врач вздохнул.

Йера сначала удивился ответу: если чудотворы не скрывают присутствие здесь Горена, то зачем спрашивать о целях визита Йеры? И только потом испугался.

– Нет-нет, Града Горен жив, – поспешил продолжить чудотвор. – Он перенес апоплексический удар, и жизнь его все еще в опасности. Но за ним наблюдают лучшие врачи Славлены, а потому надежда на выздоровление есть, и немалая.

Йера зажмурился, будто от боли. Инда – негодяй, негодяй! Он знал, что его «опыты» могут плохо закончиться! И не остановил их! Он любой ценой – даже ценой жизни Горена! – хотел узнать, что было в том проклятом письме… Йера тоже хотел бы это узнать, но не так! Не убивая Граду и не доводя его до удара!

– Я мог бы его навестить? – глухо спросил он, стараясь не выдать отчаяния и ненависти к Инде.

И снова получил неожиданный ответ:

– Не сегодня. Горену нельзя волноваться, мы опасаемся повторного кровотечения, а его сейчас может вызвать даже небольшое повышение давления. Но уверяю: он в надежных руках.

– Когда я могу к нему приехать?

– Я думаю, не раньше, чем через пять дней. Доктор Вотан включил вас в список близких Горену людей, встреча с которыми скажется на нем благотворно.

– А кто еще включен в этот список, вы могли бы мне сообщить?

– Некто Ждана Изветен, Звонка Деенка, Збрана Горен и Славна Горенка.

– Збрана Горен? – Йера не удержался от удивленного восклицания.

– Это опекун Грады, если я ничего не путаю.

– Збрана Горен пытался убить его отца и, по сути, убил! Появление этого человека, я думаю, приведет Граду в гораздо большее волнение, чем мое или Изветена! Немедленно сообщите об этом вашему доктору Вотану!

– Доктора Вотана нет сейчас в клинике, он в отъезде. Но если вы говорите правду, это действительно очень важно. – Врач смешался, потупился. – Хорошо, что вы сказали об этом, судья. И хорошо, что вы пришли.

– Разумеется, я говорю правду! Я никогда не говорю неправды! И даже если вы в этом сомневаетесь, я все равно требую, чтобы Збрану Горена не подпускали к Граде и близко!

– Конечно, судья. Не надо так волноваться.

– О Предвечный! Я не волнуюсь! Я боюсь, что появление дядюшки убьет Граду! Вы сами только что сказали что-то о повышении давления! И я не вижу в моем беспокойстве никаких признаков душевного нездоровья!

Чудотвор кашлянул и, Йере показалось, спрятал усмешку. Происходящее напоминало разыгранный спектакль.

– Я должен хотя бы взглянуть на него, – проворчал он.

– Хорошо, но только через щелку в двери, – без колебаний согласился чудотвор. – Чтобы Града вас не увидел. Пойдемте, его палата на втором этаже.

Йера поднялся решительно, а врач взглянул на него странно, вопросительно…

– Судья, не надо считать всех чудотворов чудовищами. Мы здесь искренне желаем Граде полного выздоровления, поверьте. И сообщение о его опекуне напугало меня не меньше, чем вас. Честное слово. – Чудотвор взглянул Йере в лицо и обезоруживающе улыбнулся.

– Кто же вы, если не чудовища… – пробормотал Йера себе под нос. – Разве не ваши действия довели Горена до апоплексического удара?

– Наверное, поэтому мы так стараемся исправить сделанное… – невозмутимо пожал плечами чудотвор.

От вида Грады Горена Йера пришел в отчаяние – и отпрянул от двери, закрыв лицо руками. Инда негодяй! Все они негодяи, чудовища! Кто будет считаться с жизнью и здоровьем какого-то Горена, если чудотворы без зазрения совести пятьсот лет обирают Исподний мир? И если обыватели просто не задумываются, откуда берется свет солнечных камней, то каждый чудотвор знаком с энергетической моделью двух миров. Они знают, что свод не сегодня завтра рухнет, но не предпринимают ничего для спасения людей!

– Ну, ну, судья… – Чудотвор похлопал его по плечу. – Он поправится. Я вам обещаю. Граде ведь не суждено умереть на больничной койке.

– Вы изволите шутить? – вспыхнул Йера.

– Ни в коем случае. Приезжайте через пять дней и убедитесь, что я вас не обманываю.

Йера вышел из флигеля, сжимая и разжимая кулаки. Украденное у Исподнего мира солнце на миг ослепило глаза, когда он вышел из-за угла главного корпуса клиники, и, наверное, поэтому столкновение с доктором Чаяном стало столь неожиданным.

– Рад вас видеть, судья! Вам снова нужна консультация?

– Я тоже рад вас видеть, доктор, – вежливо ответил Йера. – Нет, на этот раз я по другому делу и вовсе не к вам.

– Жаль. Мне хотелось расспросить вас о вашем последнем малоутешительном докладе. Скажите, все это действительно так серьезно?

Выражение лица у доктора при этом было как у доброго дедушки, приготовившегося выслушать фантазии малолетнего внука.

– Я думаю, это более чем серьезно. – Йера почувствовал раздражение и непременное желание доказать, что к фантазиям это отношения не имеет. – Вы можете не верить в существование Исподнего мира, но существование профессора Важана, надеюсь, у вас сомнений не вызывает?

– И вы лично встречались с профессором, выращенным им Врагом и его… хм… Охранителем?

Йера усмехнулся.

– Я думаю, теперь нет никакого смысла что-то скрывать. Так случилось, что Врага растил вовсе не профессор Важан. Враг – это мой приемный сын, Йока. Вы, может, помните шумиху в газетах в начале лета? Мой сын – самый сильный мрачун Обитаемого мира, гомункул с неограниченной емкостью, способный прорвать границу миров, когда чудотворы обрушат свод. Я ездил проведать его, когда профессор Важан сделал свое заявление.

Лицо доктора стало серьезным, но Йера обольщался, думая, что ему поверили: серьезность доктора Чаяна была вызвана профессиональным любопытством.

– Вот как… – Он кашлянул. – Это чрезвычайно интересно.

– В этом нет ничего интересного, доктор. Происходящее страшно и очень скоро закончится катастрофой.

– А «очень скоро» – это когда?

– Я думаю, через несколько дней. Кстати, мне очень хотелось предъявить вам энциклопедию Исподнего мира, теперь я имею все тринадцать ее томов.

Разговор выходил нехорошим, вывел Йеру из себя.

– Да, я читал ваши статьи об Исподнем мире, – кивнул доктор. – Вы ведь не сами их писали?

– Отчасти сам, но только отчасти.

– Получилось весьма убедительно.

– Видимо, не для вас. – Йера сжал губы. – И все же, Чаян, из самых добрых побуждений я советую вам отнестись к моему докладу со всей серьезностью. Уезжайте, пока не поздно, и увозите из Славлены семью.

– Вы утверждаете, что колдунья из Исподнего мира сломает какой-то храм, отчего у нас рухнет свод? Вы всерьез считаете, что человек в здравом уме может в это поверить? – Доктор с умилением нагнул голову набок, будто говорил с малолетним внуком.

– Только если захочет, доктор. Только если ему достанет совести признать и свою вину в том, что происходит за сводом.

– Что ж, это ваше утверждение не лишено смысла, – кивнул Чаян. – Теоретического смысла. Заметьте, пока совести хватило очень немногим людям, и среди этих людей гораздо больше моих пациентов, чем среди не поверивших вам.

* * *

После яркого солнца тьма освещенного факелами коридора показалась непроглядной – ритуалы всегда проходили в помещениях под башней, вырубленных в скале, где царил могильный холод. Слова Вотана, не пропущенные через сознание вечером, теперь всплывали в памяти: длинный коридор-лабиринт – символ долгого и извилистого пути к истине, пройти который надо босиком и вслепую, с повязкой на глазах. Ритуальные одежды на Инде соответствовали обстановке – грубое шерстяное полотнище, перекинутое через плечо, опускалось до щиколоток и немного защищало от холода. По окончании ритуала предполагалось сменить его на атласную мантию.

Каждое действие в ритуале имеет значение – Вотан повторил это несколько раз. И, как теперь понимал Инда, вовсе не символическое. Особенно оказавшись босым на холодном каменном полу с завязанными глазами. В отличие от предыдущих тридцати восьми ритуалов, никто Инду за руку не вел – на высшую ступень человек должен карабкаться сам, это тоже символическая часть ритуала, – однако Вотан шел в двух шагах впереди, и Инда мог ориентироваться на звон подковок его сапог, тоже ритуальных.

Сначала ступни загорелись от холода, потом заныли, но постепенно теряли чувствительность и перестали досаждать, однако в голове немедленно появилась мысль, что это нехорошо, неправильно – каждое действие в ритуале имеет значение. Шаркать босыми ногами по шершавому полу не очень хотелось, но это могло если не согреть ноги, то обеспечить приток к ним крови. И Инда шаркал голыми пятками по полу, противясь ритуалу.

Он шел медленно, придерживаясь рукой за стену, потому «извилистый путь к истине» отнял много времени. После этого не меньше полутора часов отводилось на «созерцание идей», путешествия по межмирью и забор максимума энергии, насколько позволяет емкость. Этой энергией в момент посвящения предстояло разбить зеркало, символизирующее любовь к себе, чужие мысли, отраженные сознанием, и миры-фантомы, порожденные воображением.

Инда был сильным чудотвором и обладал высокой емкостью – иначе его лик не выставляли бы в храмах Исподнего мира, – и теперь, оказавшись в межмирье, сразу ощутил струйки энергии, отданной лично ему (лично – от слова «лик»). Межмирье не знает расстояний, но Афран, как и Славлена, находится в зоне, благоприятной для забора энергии (как Храст, кромка Беспросветного леса, а в Элании гряда островов в лиге от берега – зоны, благоприятные для сброса). Именно эту сущность Инда и выбрал для «созерцания». В теории каждый ритуал, каждый переход на новую ступеньку должен был сопровождаться пусть маленьким, но открытием. И, размышляя о движении энергий в межмирье, Инда неожиданно сравнил его с течением рек, воды под воздействием силы тяжести. Он мог бы нарисовать карту «рельефа» межмирья, если бы понятие расстояния имело здесь какой-то смысл. «Громовые махины» Югры Горена… Показалось, что в этом и кроется отгадка, что если бы у Инды было еще несколько месяцев на развитие этой идеи, он нашел бы способ переброса энергии в Исподний мир – менее радикальный, чем прорыв границы миров, но такой же эффективный.

Полтора часа пролетели как одно мгновенье – Инда не успел додумать мысль до конца, но она осталась в голове ощущением близости к истине, предположением о собственной правоте. И поколебало принятое решение отказаться от ритуала – чтобы влиять на децемвират, чтобы получить доступ к ковченским документам, необходимо подняться на эту последнюю ступень.

Следующим шагом на «извилистом пути» был подъем по лестнице – к дверям в зал собраний, куда Инда тоже входил с завязанными глазами и босиком. В ответ на стук в дверь он услышал глухой вопрос Гроссмейстера:

– Кто здесь?

– Ищущий истины, – ответил Инда, и, пожалуй, не покривил душой.

Дверь скрипнула, и по эху от этого резкого звука стало понятно, какое огромное пространство за ней открывалось.

Ритуал инициации, который Инда проходил в четырнадцать лет в Славлене, был не богатым, но не менее торжественным. Инда помнил его во всех подробностях, гораздо лучше, чем предыдущее, тридцать восьмое посвящение. И тот, самый первый, ритуал, в отличие сегодняшнего, не был фарсом – разве что имел некоторые элементы фарса.

Происходящее показалось вдруг невообразимой глупостью, игрой, будто люди, управляющие миром, впали в детство. Шерстяная тряпка на плечах, босые ноги, завязанные глаза – все это фарс. Вся жизнь чудотвора – фарс, разыгрываемый на публику, так зачем же притворяться еще и в кругу себе подобных? Ритуал вызвал отвращение, желание немедленно уйти (и покрутить при этом пальцем у виска), даже не добравшись до положенного ритуального отказа.

Тем временем фарс продолжался, и в голове сами собой всплывали ответы, продиктованные Вотаном. Инда не расслаблялся в ожидании самого главного вопроса, на который собирался ответить отказом. И он прозвучал. Не как один из вопросов, нет, – Гроссмейстер выделил его, придал голосу особую значимость и торжественность.

– Согласен ли ты пройти ритуал посвящения, чтобы обрести истину?

Инда сглотнул, прежде чем ответить, но почувствовал вдруг волну тепла (ощущение кота, которому чешут за ушком) и против собственной воли выговорил:

– Да, согласен.

Волна блаженного тепла схлынула не сразу, Инда успел ответить еще на несколько вопросов (о созерцании идеи и значении ритуала), прежде чем в голову стукнуло: это Вотан! Это его проделки, он никогда не гнушался выкидывать такие штуки! Он заставил Югру Горена шагнуть в огненную реку, что говорить о каком-то согласии на ритуал?

Паника заметалась внутри, но Инда не мог ни сдвинуться с места (уйти, прекратить фарс, покрутив пальцем у виска), ни даже по своей воле шевельнуть губами.

– Я вижу, ты готов обрести истину, – с театральным пафосом произнес Гроссмейстер. – Кто привел сюда этого человека?

– Этого человека привел я, – ответил Вотан, стоявший по правую руку Инды.

– Тогда поднеси ему чашу забвенья.

Подковки на сапогах Вотана звякали по полированному граниту пола – он дошел до Гроссмейстера и через секунду повернул обратно. Инда хотел и не мог бежать прочь: от ритуала, от «чаши забвенья» (наверняка с отравой для сворачивания мозгов набекрень), от Гроссмейстера, от Вотана и прочих мозговедов, что собирались избавить его от шор, мешающих управлять миром…

Предупреждение Вотана тоже было фарсом, еще более фарсом, нежели эта зловещая костюмированная комедия.

Вотан взял Инду за руку и вложил в нее холодное серебро кубка.

– Пей, – из уст Вотана слово прозвучало приказом, которого нельзя ослушаться, но он повторил его еще раз: – Пей.

Желание швырнуть тяжелый кубок в лицо мозговеду ничего не изменило. Инда против воли пригубил «напиток забвенья», по вкусу более всего напоминавший чистую воду – чуть горьковатую жесткую воду из водопроводов Афрана. И он испил чашу до дна (в ней было не больше стакана).

Фарс продолжался по сценарию, изложенному Вотаном: Инда, удивляясь самому себе, вспомнил клятву от первого до последнего слова и повторил ее, уже не сопротивляясь происходящему. А в голове навязчиво крутилась мелодия, услышанная как-то в ресторации, – помнится, она понравилась Красену: «Такая простая история любви». И чем решительней Инда пытался выбросить ее из головы, тем настырней она всплывала в памяти. Он так увлекся, что пропустил мимо ушей значительную часть вопросов, на которые отвечал механически.

С глаз наконец сняли повязку, и Инда зажмурился, ожидая яркого света, но сделал это напрасно: в огромном зале горели лишь свечи, по одной в руках присутствующих и три – перед зеркалом, которое предстояло разбить.