Текст книги ""Стоящие свыше"+ Отдельные романы. Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Ольга Денисова

– А мне? – спросил Охранитель. Услышал…

– Почему ты так легко отделался, а Йелен – нет? – спросил Важан погромче.

– Я выдыхал, когда нужно. И когда нужно сглатывал. И все равно уши болят.

14 августа 427 года от н.э.с.

Выводами Пущена агентство поделиться не пожелало, Инде отдали только копии документов, но Инда не считал себя глупей Пущена.

Веселая у Йеры Йелена подобралась компания – это даже не скоробогач Ветрен с купленным титулом, тот хотя бы лидер правых в Думе. Сумасшедший сын «пророка» и шарлатан-магнетизер! Однако меньше всего в этом деле Инду интересовал Йера Йелен.

Прочитать дневники, написанные скверным почерком, Инда не успел, но пока ему хватало и «пророчеств» – о закрытии магнитогородских рудников и наводнении в Брезене. Доктор естественных наук, работавший в Ковчене над секретным проектом, в 421 году знал линию сжатия свода, о которой Инда не имел понятия еще месяц назад. А умер Горен за три дня до назначенной встречи с Приором Тайничной башни. Это для Йеры Йелена клан чудотворов – нечто целое и неделимое, Инда же понимал, что Приор имеет вторую ступень посвящения и не входит в децемвират. Из Ковчена на телеграфный запрос немедленно ответили, что Инда не имеет доступа к запрашиваемой информации (а значит, его не имеет и Приор). И нетрудно было предположить, что секреты децемвирата могут оказаться тайнами, которые Афран скрывает от Славлены.

Югра Горен пророчествовал и писал дневники несколько лет, несколько лет пил, болтал и делал вид, что медитирует, однако опасным его не сочли до того дня, пока Приор не назначил ему аудиенцию. А Длана Вотан, представитель Афранской Тайничной башни в Славлене, закрыл уголовное дело.

Ознакомившись с тем, что собрал Пущен, Инда навел кое-какие справки в архиве и сделал вывод, над которым Пущен (буде он в здравом уме) мог ломать свою умную голову еще лет двадцать безо всякой надежды на успех.

Мозговеда в Тайничной башне Инда не застал – вечером пятницы там было тихо и пустынно, но дежурный на выходе сказал, что в это время Вотан имеет обыкновение гулять в парке Светлой Рощи. Привычку эту Инда не посчитал подозрительной, он и сам любил такие прогулки, хотя предпочитал посещать парк тогда, когда там меньше всего народу.

Август – грустное время на севере… Кажется, еще вчера ночи были светлыми и короткими и сумерки – долгими и теплыми, а тут темнота накрывает землю слишком рано – и с каждым вечером все раньше, день убывает стремительно, совсем не так, как на юге. И вот уже от земли веет не прохладой – холодом, и ледяные росы по утрам не освежают, а студят… Нет-нет да слетит с дерева желтый лист, и только кажется, что до золотой осени далеко, – на самом деле осень уже притаилась в остывшей воде прудов и рек, она подкрадывается все ближе… Нигде больше нет такого острого предчувствия осени, как на севере в середине августа. Поражает только зелень трав, на юге выжженных солнцем.

Бравурные марши весны духовой оркестр сменил неторопливыми минорными вальсами: предчувствие осени защемило грудь еще сильней – в миноре. Инда с трудом преодолел вокзальную площадь – пришел поезд с дачниками.

В парке прогуливался народ, на эстраде все так же играла скрипка, пел веселый шансонье – и разношерстная публика одинаково радостно покатывалась со смеху, глядя на его ужимки. На каруселях катались ребятишки, прогулочные лодки бороздили гладь холодных теперь прудов… Страшная смерть Югры Горена витала над этим мирным вечером пятницы – и была самым верным и самым главным пророчеством «пророка».

– Скажи мне, Вотан, зачем же ты убил Югру Горена?

Инда неслышно нагнал мозговеда, гулявшего по аллее, и пристроился сбоку, заложив руки за спину.

– Хладан, а ты в своем уме? – Вотан воззрился на Инду исподлобья, без тени улыбки, нисколько не удивившись его неожиданному появлению.

Инда не стал отвечать на этот вопрос.

– Мотив и возможность – этого, конечно, недостаточно для суда, но для определенных выводов вполне хватает.

– Ты никогда не слышал о презумпции невиновности? – Мозговед шел по аллее в том же темпе, не приостанавливался и не ускорял шаг. И снова был застегнут на все пуговицы.

– Я не предъявляю тебе обвинения. Я спрашиваю: зачем?

– В таком случае правильней было бы спросить «почему». Но, во-первых, я не должен отвечать, а ты не имеешь права спрашивать, и во-вторых, если тебе известен мотив, к чему ты задаешь вопросы? Хочешь, чтобы я покаялся, что ли?

Вотану всегда легко удавалось выставить Инду дураком.

– К чему мне твое покаяние? Меня интересует информация.

– Ах, информация… Югру Горена я убил по приказу децемвирата, почему – не твоего ума дело. Он был пьяницей и болтуном, этого с тебя хватит. А чтобы ты не считал меня посланником Внерубежья, отмечу: Горен сам выбрал свою смерть, я не ограничивал его выбор. Опять же, у него был шанс промолчать – я давал ему установку на смерть только в том случае, если он встречается с человеком, которому намерен рассказать то, что никому рассказывать не следует. Горен давал подписку о неразглашении и был наказан за попытку нарушить обещание. И я, конечно, не предполагал, что он захочет поделиться тайной со своим сыном. Кстати, Врана Пущен отличный детектив, все это он изложил в отчетах Йелену.

– Я не читал его отчетов, – пожал плечами Инда.

Вотан не видел последних документов, где уже не Пущен, а его люди раскопали факт о предстоящей встрече Горена с Приором. Мозговед вывел детектива из игры и успокоился. А Йеру Йелена не счел опасным (и в этом Инда был с Вотаном согласен).

«Посланника Внерубежья» Инда проглотил.

– Ты за это снова посадил его на морфин? – с улыбочкой спросил Инда.

– Децемвирату не нужно, чтобы думская комиссия ковырялась в ковченских научных изысканиях. И не беспокойся, совести у меня нет, а потому твоя ирония неуместна.

– А зачем ты свернул мозги набекрень мальчишке Горену?

– Ты считаешь, что лучше было убить и его? – издевательски улыбнулся мозговед. – Когда я был юношей, мне не приходило в голову заглядывать в запертые ящики моего отца.

– Скажи, Вотан… А если не Врана Пущен, не думская комиссия, а я начну ковыряться в ковченских научных изысканиях, ты и мне дашь установку на смерть?

– Ты со дня на день перейдешь на первую ступень посвящения. Не трать время на ерунду. Ты и так знаешь больше, чем тебе положено, и никто тебя за это убивать не собирается. В децемвирате тебя ценят и возлагают на тебя надежды.

– Приятно слышать, – кивнул Инда, нисколько не сомневаясь, что это тоже игра. Пообещать посвящение, чтобы отбить охоту копаться в деле Горена.

– Если честно, я не понимаю, почему ты занимаешься этими глупостями после сегодняшнего сообщения от Явлена, – как ни в чем не бывало заметил мозговед.

– А ты интересуешься сообщениями от Явлена? – сначала спросил Инда и только потом добавил: – Я не получал сегодня никаких сообщений.

– Я думаю, его послали тебе домой, телеграфом.

Инда сперва подумал, что Явлен наконец рапортует о поимке девочки, но вовремя сообразил, что эту новость он не должен посылать телеграфом. И вообще – он никому кроме Инды докладывать об этом не должен.

– Видимо, дома меня уже не было, – пожал он плечами, стараясь не выдать нетерпения.

– Вчера одна маленькая девочка взорвала запас бездымного пороха на подступах к замку Сизого Нетопыря. И сделала это ударом чудотвора, а не вихрем, как это принято у призраков.

Мысли закрутились в голове, словно шестеренки двигателя. Кто ее научил? Но это не самое главное. Главное – теперь ее не удержит ни один запор. В замкнутом помещении вихрь смертелен для пославшего его колдуна, а потому взаперти они беспомощны. Прямой прицельный удар, свойственный чудотворам, да еще и с той силой, что дает девочке Йока Йелен, – это оружие похлеще бездымного пороха. Девочка неуязвима…

Нет, Инда не напрасно ковырялся в деле Горена. Последнее его пророчество: свод рухнет по воле молодой девушки. И это тоже было известно в Ковчене в 421 году? Обладая способностью разрушать, дочь оборотня может сровнять с землей весь Хстов, и случись так, свод рухнет через несколько дней, лишившись самого мощного потока энергии из Исподнего мира. И рухнет здесь, на севере, – ибо энергия, идущая из Хстова, питает аккумуляторные подстанции не только Храста и Славлены, но и северо-восточной части свода.

Есть только один способ удержать ее в руках – лишить возможности ходить. Когда-то на змеином празднике, пугая оборотня пытками дочери, Инда вовсе не намеревался исполнять эту угрозу. В голове снова всплыл неразрешенный вопрос: стоит ли ради какого-то мутного предположения принимать на себя столь тяжкую ответственность – приказ искалечить ребенка?

Вотан усмехался, глядя на Инду. Он усмехался победно, хотя для этого не было ни малейшего повода. И снова, как уже было однажды, Инда увидел, как Внерубежье пожирает Беспросветный лес, услышал грохот ветра и треск разверзающейся земли. А потом – смерчи над выжженной землей Обитаемого мира. Из глаз Вотана на Инду смотрел разъяренный зверь…

– В таком случае мне действительно пора, – сказал Инда в глаза разъяренному зверю. – Позволь откланяться.

Он вызвал машину и немедленно выехал в Храст – встретиться с Явленом. В парке было довольно детей, в том числе девочек. Инда не желал им той смерти, которой умер Югра Горен. Лучше оставить без ног одну девочку, чем несколько тысяч. Даже если интуиция лжет и от этой одной девочки ничего не зависит – опираться надо не на лучший исход, а на худший. Дочь оборотня должна находиться в руках чудотворов. Это позволит контролировать ситуацию.

14–15 августа 427 года от н.э.с. Исподний мир

Славуш оказался прав: Чернокнижник, едва увидев, на что способны Спаскины «невидимые камни», впервые не скрывал своей радости и воодушевления. И даже проворчал, тряхнув Спаску за плечи:

– За это можно простить многие твои глупости. Не радуйся, кинским мальчикам тоже прощается слабоумие.

Единственное, чему Спаска так и не научилась, это оставлять себе немного энергии, выплескивала все, что получала от Вечного Бродяги. Она не могла угадать, когда он перестанет отправлять ей энергию, не знала, какой выброс будет последним, и боялась, что не сможет принять следующего, – потому отдавала все до капли.

В первый же раз, лишь попробовав нацелить удар на подступы к замку, да еще и по верхам, Спаска опрокинула десяток осадных башен. Милуша не очень волновало, кто первым начнет войну, и в ночь на одиннадцатое августа, когда Йока Йелен чуть не погиб и едва не убил Спаску, выбросив энергию одним мощным толчком, она ударила в гвардейские укрепления прицельно, всей силой Вечного Бродяги.

Тяжелые бревна настила взлетели в воздух, словно соломка, опрокидывая выстроенные срубы, и сразу вслед за этим долгая вспышка белого огня осветила болото, словно наступил день. Ужасающий грохот донесся до замка, дрогнули стены, Спаску по лицу хлестнуло ветром, и бревна падали в болото в свете взрыва, и людские тела, и куски железа – ошметки новых пушек. Вспыхнули пожары, крики долетали до замка, суетились люди, множество людей, арбалетные стрелы летели в стену, но достигали ее на излете, бессмысленно звякали об искусственный камень или, не опасные, падали во двор.

Милуш с холодной усмешкой смотрел на разрушенный лагерь храмовников и обнимал Спаску за плечо, не давая ей упасть.

– Бездымный порох не нужно поджигать, чтобы он взорвался, – процедил он сквозь зубы.

Спаска еще не отдышалась, еще не отошла от невиданного, сумасшедшего выброса энергии. В глубине сознания промелькнула мысль: она только что убила множество людей. Но мысль эта была холодной и здравой, не ужаснула и не вызвала раскаянья – только злорадство. Никто не просил храмовников везти сюда бездымный порох. Их вообще никто сюда не звал. Они убили маму, деда и Ратко. Они покалечили Славуша. Они служат злым духам, отнимающим у людей сердца…

Отпаивая Спаску настоем, помогающим восстановить силы, Милуш заметил:

– Учти, теперь Особый легион ляжет костьми, чтобы забрать тебя из замка. Вряд ли они захотят тебя убить – это было бы слишком расточительно. Но удержать тебя в башне Правосудия можно лишь до первой встречи с Вечным Бродягой. Вихрь в замкнутом помещении убил бы тебя саму, а такой удар лишь вынесет двери.

– Значит, мне нечего опасаться?

– Глупая девчонка… – Милуш цыкнул зубом и глянул в потолок. – Тебе отрубят ноги, чтобы ты никуда не ушла. Хочешь этого? Будешь сидеть на цепи в какой-нибудь лавре возле Хстова, чтобы солнце светило над полями мнихов, а не над Выморочными землями.

– Татка вернется и освободит меня… – испуганно шепнула Спаска.

– Да, только ходить ты уже не сможешь. А впрочем, выйдешь замуж за Славуша – будете два сапога пара. – Милуш скривил лицо.

После этого Вечный Бродяга не звал ее в межмирье, и Спаска не удивлялась – он едва не погиб.

Наверное, храмовники были бы рады ответить на удар, но не могли – не только привезенный запас пороха пропал, но и пушки покорежило взрывом, как Милушу утром доложили разведчики. Правда, Милуш сказал, что это дело времени, и времени недолгого.

Он не ошибся, новую пушку привезли на подступы к замку через три дня. Спаска ничего не понимала в пушках, не видела разницы между навесным и настильным огнем, хотя Славуш и объяснял ей, что это такое, и даже сердился, считая, что в этом нет ничего сложного.

– Ты уверена? Пушку, не мортиру? – спрашивал он Спаску настойчиво.

– Я не знаю. Я ее видела издалека, знаю только, что она очень тяжелая. Ее восемь битюгов тащили еле-еле.

– Ладно, у Милуша спрошу.

– А это так важно? – Спаска подняла брови.

– Мне кажется, да. Если это пушка, значит они хотят взять замок приступом, разрушить стену, но не будут убивать колдунов. Если мортира – то, наоборот, не будут считаться с жертвами внутри замка.

– Славуш, какой ты умный… – вздохнула Спаска.

– В этом нет ничего умного, – проворчал он.

Тогда, в сумерках выйдя от Славуша на галерею, как всегда в сопровождении Бурого Грача, Спаска увидела Верушку рядом со стрелком-армейцем: они стояли на ступеньках лестницы, держались за руки и не могли расстаться.

– Бойко, как вы думаете, если мы позовем их к нам, попить чаю, ничего страшного же не будет? – спросила Спаска шепотом.

– Я бы, конечно, спросил у Милуш-сын-Талича… – ответил Бурый Грач неуверенно.

– Милуш ведь не разрешит… Начнет проверять, спрашивать… Муравушу это будет неприятно. И вы тоже с нами чаю попьете.

– Ладно, ладно, – улыбнулся Бойко. – Зови. Я давно за ними смотрю: воркуют голубками, никак не наворкуются. И зря Павица говорит, что он распутный, – ничего лишнего он себе не позволяет, рукам волю не дает, разговаривает только и за руку держит. Может, в самом деле ему твоя сестра глянулась. Хорошая девка, сразу видно – здоровая, работящая, детей много родит и дом крепко держать будет. А что из возраста вышла, так и он не мальчик.

Муравуш не хотел идти: смущался, говорил, что нечего стрелку делать в богатых покоях, что ему с Верушкой и во дворе хорошо… Спаска его уговорила, и Бойко от себя тоже добавил, что у Змая в спальне не только простые стрелки́, но и голытьба чаи распивает. Баба Пава морщилась, конечно, но Верушка была счастлива, и Спаске Муравуш понравился. Он Волче чем-то напоминал, но она никак не могла уловить, чем же. В отличие от Волче, Муравуш любил пошутить и посмеяться, но иногда его лицо, особенно взгляд, становились настороженными, он будто сосредотачивался… И в походке, в движениях тоже сходство было заметно: осторожная у Муравуша была походка, как у Волче, как у Бойко, – будто не за стол он садится, а на стене за гребень прячется. Спаска решила, это от того, что Муравуш стрелок. А может, она все это придумала и сходство было лишь в армейском плаще и начищенных сапогах.

Они с Верушкой проговорили до самого рассвета. Вечный Бродяга снова Спаску не позвал, и Милуш разбудил ее задолго до полудня. И орал и на нее, и на Бойко, – особенно на Бойко.

– Ладно, она глупая девчонка, у нее только парни на уме… Но ты, ты-то чем думал? Ты этого стрелка в который раз видишь? Ты, может, родственников его с детства знаешь? Ты, может, проверил, откуда он, сколько лет в армии служит?

– Давно надо было его проверить, раз он к Спаскиной сестре клинья подбивает… – проворчал виноватый Бурый Грач.

– Я сам знаю, что мне надо, – ответил Милуш, приподнимая верхнюю губу. – И давно проверил. Но это я проверил, а не ты! Он проходимец! Он наемником служил в Дерте и в армию пришел, потому что Государь золотом новобранцам платить начал! Но если проходимец обрюхатит деревенскую девку, мне до этого дела нет. А если он только и мечтал узнать, где ночует Спаска? Если ему за это Огненный Сокол заплатил? Что тогда?

– Да нет же, он не хотел идти… – попробовала оправдаться Спаска. – Это я его уговорила.

– А ты помалкивай. Если бы он в армии прослужил десять лет, ему бы еще меньше веры было. Потому что у шпиона всегда самое безупречное прошлое… – выдохнул Милуш и махнул рукой. – Больше никаких посиделок. И стрелка этого, если без спросу появится, гнать взашей. Понял, Бойко? И… охрану к обеим дверям в спальню понадежней поставь, вдруг я ошибся.

Спаске было обидно за Верушку, за Муравуша. Она не стала говорить, что Милуш назвал стрелка проходимцем, но с запретом Чернокнижника Верушка согласилась легче, чем Спаска.

– Знаешь, сестричка, мне и так нехорошо, что я у тебя вроде как в приживалках… Это твой отец богатый, а я сирота. И мне от тебя богатства не надо.

– Верушка, Ратко меня спас, и мама меня спасла. И ты моего богатства стыдиться не смей. Мы с тобой всегда теперь вместе будем. Татка вернется, я ему скажу – он добрый, он все понимает.

– Сестричка, да мне и не надо. Я дом свой хочу, хозяйство. Я корову очень хочу, у моих соседей была корова, знаешь, как они хорошо жили? А на камень, который у тебя на шее, целое стадо коров можно купить.

– Знаешь, Верушка… Я тоже просто свой дом хочу. И чтобы детей много было. Давай рядом дома построим, и будет у нас по корове, – улыбнулась Спаска.

– Муравуш говорит, что скопил денег. И на дом хватит, и на корову…

– Он что же, жениться на тебе хочет? – Спаска от радости вскочила на ноги.

– Сегодня сказал. – Верушка опустила глаза. – Если жив останется. Вот кончится осада, мы поженимся.

Не выспавшись прошлой ночью, они обе рано легли, по меркам замка рано – было чуть за полночь. Верушка, счастливая и спокойная, быстро уснула, на полуслове, а Спаска долго еще лежала и смотрела в темноту, вздыхая. Почему Волче не захотел уйти из гвардии? Почему отец так противится их свадьбе? Вот у Верушки все просто – кончится осада, и она будет счастлива со своим Муравушем.

Нет, не получится построить дом рядом с Верушкой, Волче хочет жить по-другому, коровы ему для счастья не хватит. Хрустальный дворец, просвеченный солнечными лучами, богатырь на высоком коне… Нет, и жить во дворце Волче тоже будет скучно. Он будет охранять границы Хрустального дворца от злых духов, у него будет огромное войско. И Спаске не придется больше кидать «невидимые камни», Волче ей запретит – потому что это неправильно, нехорошо, так же, как обрезать косу. Не место женщины на крепостных стенах, рядом со стрелка́ми.

Они выстроят дом на краю земель Хрустального дворца, а к отцу будут приезжать иногда. У них во дворе непременно будет сад, это Волче понравится – если Спаска будет возиться с цветами в саду, а не кидать «невидимые камни» со стен… Возле Хрустального дворца не нужно брать силу у Вечного Бродяги, там и без этого светит солнце.

Темная комната исчезала, чудесный мир окружил Спаску – волшебные, сияющие цветы поднимались со всех сторон, зеленая трава – мягкая, как шерстка кролика, – стелилась под босые ноги. И Хрустальный дворец сверкал на горизонте радужными огнями, такими, которые солнце рождает на капельках росы. Уютный дом стоял за спиной, и твердая тропка вела за ворота. И по этой тропке навстречу ей шел отец.

Спаска засмеялась, замахала ему рукой, но он был странно серьезен и смотрел на нее сердито, как Милуш перед обедом.

– Что ты тут делаешь? – спросил отец голосом Милуша.

– Татка, у меня тут сад, посмотри, какие красивые цветы! – ответила ему Спаска с улыбкой.

– Да ну? И зачем они тебе, ты подумала? – Отец скривил губы, как это делал Милуш.

– Волче это нравится.

– А, и он здесь? Тогда понятно… И много у тебя цветов?

– Да, целый сад! – Спаска все еще глупо улыбалась, не понимая, почему отец сердится. Не из-за цветов же. Наверное, из-за Волче.

– А где твои дети, Спаска? Посмотри, где твои дети?

От этих слов стало так страшно, что холод пробежал по спине. Это не отец, отец никогда не называл ее Спаской…

– Дети… – растерянно шепнула она.

– Ты говорила, что хочешь много детей.

– Да, я хочу много детей, – как заведенная повторила Спаска. Почему же у нее нет детей?

Вместо отца перед ней стоял дед с арбалетным болтом в горле.

– Нельзя грезить о мертвых. Потому что из этих грез нет выхода.

– Но я вовсе не грезила о мертвых… – всхлипнула Спаска.

Дед держал за руку Гневуша, лицо которого покрывали оспенные язвы, мокрые и воспаленные. Нет, Спаска не боялась ни деда, ни Гневуша, ее напугало то, что они явились к ней, обезображенные смертью. И от цветов шел душный запах маковых слез… Ей захотелось бежать, она задыхалась их запахом, а они тянулись к ее лицу, закрывали нос и рот, и невозможно было вдохнуть свежего воздуха, только их дурман. Толстые стебли обвили горло, не давая закричать.

Нет, это не запах маковых слез. Так пахнет нагретая смесь кислот с крепким хлебным вином, этот запах Спаска слышала в лаборатории Милуша… И вовсе не цветы прижимаются к лицу и давят на горло – чужие сильные руки и мокрая тряпка в них.

Спаска забилась, распахнула глаза и в сером свете раннего утра увидела лицо Муравуша. Спокойное и сосредоточенное. Мыслей в голове было на удивление много, тысячи мыслей, и летели они быстро-быстро, как дождевые капли в лицо, если во весь опор скакать на лошади. Спаска вспомнила, когда Волче был похож на Муравуша – на того Муравуша, который пил с нею чай. Когда они выходили за ворота в Хстове, когда Волче бросал монетки страже. Он тогда притворялся не тем, кем был. И сейчас Муравуш тоже напоминал Волче – спокойствием в ту минуту, когда надо действовать.

Спаска попыталась вывернуть голову из его рук, закричать – голову повернуть удалось, но сквозь зажатое сильными пальцами горло не просочилось ни звука. На миг перед глазами мелькнуло лицо Верушки с торчавшей из глаза рукояткой ножа. Тошнота и без этого давно накатывала волнами, а тут стала невыносимой, спазм сжал желудок, но руки на горле не пропустили наружу рвоту. Спаска задыхалась и билась, на миг пальцы разжались, но вместо крика пришлось сначала вдохнуть отвратительный запах мокрой тряпки, закрывшей рот и нос. А потом пальцы сомкнулись на горле снова – она не успела закричать. Мысли улетали из головы – снова быстро-быстро. Голова кружилась еще быстрей, Спаска думала, что умирает. Она уже не лежала в постели – ее несли к двери, все так же зажимая тряпкой рот. Баба Пава свесилась с кровати вниз головой, раскинув руки, рубаха ее непристойно задралась, и было странно, почему она не упала на пол. А последнее, что увидела Спаска, когда бесшумно распахнулась дверь, – мертвые глаза Бурого Грача, лежавшего на пороге.