Текст книги ""Стоящие свыше"+ Отдельные романы. Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Ольга Денисова

3 июля 427 года от н.э.с.

Доклад Йеры об итогах работы думской комиссии был подобен взрыву бомбы. Социал-демократы сидели с открытыми ртами, десятка два консерваторов аплодировали Йере стоя, в ложе прессы поминутно шипели магниевые вспышки. Но напрасно Йера надеялся, что его доклад стал неожиданностью для всех, – реакция последовала незамедлительно.

В зале уже сидел представитель Тайничной башни с готовым отчетом о состоянии свода. Он не отрицал, что в последнее время за сводом произошло значительное усиление вулканической активности, в связи с чем в Думу и направлен проект закона об экономии энергии. Кроме этого, с целью экономии принято решение о сжатии свода – чтобы экономия энергии не повлияла на работу заводов и фабрик. Но все это не означает близость катастрофы, напротив, чудотворы держат ситуацию под контролем. Нет никакого повода для паники, которую своим выступлением пытался вызвать Йера Йелен. И доклад его – вовсе не попытка привлечь к себе внимание или завоевать дешевую популярность в народе, а следствие развивающегося психического расстройства. Заключение врачей из клиники доктора Грачена прилагалось.

Нет, победа чудотворов не была окончательной и полной – мнения депутатов разделились. В прениях выступил Ветрен, сказав, что отчет чудотворов – лишь голословное заявление, которое никто не может оспорить. А в заключение своей краткой речи добавил, что, к сожалению, надо быть сумасшедшим, чтобы не бояться выступать с критикой политики чудотворов. И что он не удивится, если завтра его обвинят в мрачении или официально объявят безумцем.

Впрочем, решения Думы, предложенные Йерой, были обтекаемы: требовать регулярных отчетов Тайничной башни о состоянии свода, содержать «Врага» в надежной изоляции, но не уничтожать, и принять необходимые меры по защите населения в случае катастрофы. Дума не нашла в предложениях признаков психического расстройства и приняла их большинством голосов.

Полностью доклад не опубликовала ни одна газета, даже правая. Зато заключение врачей из клиники доктора Грачена напечатали все, хоть и с разными комментариями.

Йера ждал подобного исхода и понимал, что на политической карьере после этого можно поставить крест. Даже если напечатать сотню опровержений, никто их не прочтет – это неинтересно.

Ему не хотелось ехать домой; он понимал, что придется говорить об этом с Ясной – наверняка она узнала обо всем из газет или от соседей. Ее любовь к чудотворам незыблема, она скорей поверит в безумие мужа, чем в их злую волю. Как в истории с Исподним миром – ее разум отмел причины бедности его жителей, Ясна просто не услышала обвинения чудотворам. Впрочем, понять и принять подобное обвинение было бы трудно многим, ведь тогда придется признать, что богатство Верхнего мира зиждется на бедности Исподнего, а значит получено нечестным путем и пользоваться им по меньшей мере преступно. Гораздо проще откупиться от совести двумя мешками сахара и старой куклой, чтобы потом с гордостью говорить (самому себе) о помощи голодным детям Исподнего мира.

Но, пожалуй, окончательно добила Йеру случайная встреча в маленькой ресторации на окраине Славлены, где он надеялся не встретить ни одного знакомого лица. Это был известный промышленник, иск которого Йера когда-то рассматривал в суде и полностью удовлетворил, чем заслужил уважение пожилого и опытного дельца, а также в некотором роде приятельские с ним отношения.

– Как не вовремя вы, судья, сделали свой доклад в Думе! – начал его знакомый, пригласив Йеру за свой столик, – было бы невежливо отказаться. – Все газеты пишут только о вас. А главное-то, главное – вот, мелким шрифтом на второй полосе…

Он потянулся за газетой и показал Йере сообщение под заголовком «Деловые известия». Новость в самом деле заслуживала внимания: чудотворы объявляли об увеличении цен на энергию солнечных и магнитных камней для промышленных предприятий Северского Государства.

Сразу вспомнился разговор с доктором Сватаном. Йера ошибся тогда: не на шестьдесят – всего на двадцать процентов. Такую уловку политиков он уже изучил: негативную информацию, которая может вызвать ненужные толки и возмущение обывателей, нужно подавать под громкий скандал, тогда она проходит незамеченной. А когда о ней вспоминают, возмущаться поздно.

Ощущение хоть маленькой, но победы – принятое Думой решение – сошло на нет. Чудотворы еще раз переиграли Йеру: заранее зная о его докладе, подготовили повышение цен именно к третьему июля, перед роспуском Думы на каникулы. Йера не сомневался, что за этим сообщением последует приказ министерства финансов об увеличении банковских резервов – только так можно добиться сокращения расхода энергии, а не повышения цен на продукцию предприятий. И если в июне Дума могла бы этому воспрепятствовать, то теперь решение будет принято в обход законодателей.

Консерваторы говорили об этом еще в мае… И, казалось бы, повышение цен не коснется избирателей социал-демократов – цены повышаются только для промышленников, но Йера знал, что в конечном итоге сократится число рабочих мест, а кое-где понизится зарплата, а значит люди станут жить хуже. И это лишь первый шаг.

Впрочем, этот шаг закономерен – обыватели так же пользуются наворованной чудотворами энергией, а значит несут ответственность вместе со всеми. Жаль только, что ни чудотворы, ни промышленники от этого хуже жить не станут.

По дороге домой Йеру оставили сомнения в здравости собственного рассудка, но облегчения он не чувствовал, даже наоборот – еще острей понял, насколько бесполезна и бесплодна борьба с чудотворами. В самом деле, нужно быть сумасшедшим, чтобы выступать против них и искать никому не нужную правду.

Ясна с порога кинулась ему на грудь и разрыдалась. Нет, она не осудила его, не высказала ни одного упрека, даже не взглянула с укором, но только обнимая ее, Йера осознал, чем были сегодняшние публикации в газетах для его жены. Ей будет трудно оправдаться перед соседями и славленскими подругами, ей придется ловить на себе любопытные и насмешливые взгляды и совершенно невозможно будет выезжать в общество. Ее муж во всеуслышание объявлен сумасшедшим! От прокаженных так же шарахаются в стороны, но, по крайней мере, не хихикают за их спиной и за сочувствие выдают лишь отвращение и страх, но не презрение и иронию. И Мила не настолько мала, чтобы не стать объектом насмешек среди подруг…

– Ах, Йера, давай уедем… – выговорила Ясна сквозь слезы. – Пожалуйста, давай уедем! Ну хотя бы на каникулы, к морю!

– Мы не можем сейчас уехать… – вздохнул Йера.

– Я не переживу, я не выдержу всего этого! Даже если не выходить из дому, все равно негде спрятаться! Сегодня на меня бегала смотреть вся Светлая Роща! Газетчики пролезли во двор через заднюю калитку! У соседки, как будто случайно, собрались подруги – и все они глазели на меня из-за забора! Пожалуйста, давай уедем!

– Куда же мы уедем? В Элании сейчас наших знакомых больше, чем в Славлене, – все едут на море или на воды.

– Поедем в Натанию, в горы! Там сейчас легче снять дом…

Нет, Йера не намерен был бежать из Славлены… Он еще не знал, что предпримет, но сдаваться так просто не собирался. Еще не раскрыто дело Югры Горена, еще до конца не ясно, что́ грозит Обитаемому миру. А еще… Инда считал, что Йока вернется домой…

– Хорошо, хорошо… – Он поцеловал жену в лоб. – Вы с Милой уедете в горы, но я сейчас уехать не могу. Если хочешь, я все устрою завтра же.

– Как же… Как же мы поедем без тебя? А вещи, прислуга?

– Подумаем.

Наверное, это немного успокоило Ясну, придало сил, потому что за ужином она не плакала. Больше всего Йера боялся вопросов с упреками – и, наверное, она имела право спросить, зачем Йера это сделал. Он уже приготовил пространный ответ на этот вопрос, но Ясна заговорила о другом.

– Йера, а то, что ты сказал в Думе, это правда?

– Что ты имеешь в виду? – насторожился он.

– Правда, что нам грозит стихийное бедствие?

Йера поморщился и подумал над ответом.

– Я бы не назвал это стихийным бедствием. Это гораздо хуже.

– Наверное, нужно что-то предпринять?

– Думаю, отъезд в Натанию будет самым лучшим выходом.

– Но… ты же не хочешь ехать. И… – Ясна шумно вздохнула – почти всхлипнула, – и Йока остается где-то здесь…

Резюме отчета от 3 июля 427 года. Агентство В. Пущена

По словам Грады Горена, сохранившуюся после смерти отца тетрадь он получил примерно за год до смерти отца и хранил ее в своем секретере, среди старых школьных тетрадей. Возможно, поэтому ее не изъяла полиция (у отца и сына Горенов сходный почерк, а никаких указаний на авторство тетрадь не имела). Возможно, Югра Горен предполагал, что дневники будут изъяты в случае его смерти, и таким образом надеялся сохранить наиболее важные записи.

После смерти отца Града Горен не особенно скрывал сохранившуюся тетрадь, но и не афишировал ее наличия, опасаясь, что ее отберут. Учитывая, что Горен-младший много пил, часто до потери контроля над собой, о тетради могли узнать те, кому выгодно ее изъять. Но либо не узнали, либо, узнав, не посчитали содержание тетради утечкой информации.

По сведениям поверенных в делах Грады Горена, после смерти его отца из Афранской Тайничной башни поступал запрос в Натанский сберегательный банк о содержимом абонированной на имя Горена ячейки, банк обратился к поверенным, но те не посчитали возможным раскрывать конфиденциальную информацию и сообщили в Афран, что в ячейке содержатся два небольших золотых слитка.

Содержимое ячейки Граде Горену нарочный доставит в ближайшее время.

Града Горен настаивает на продолжении опытов, которые позволили бы ему вспомнить то, что произошло с ним в комнате отца в день его смерти.

Допрос Збраны Горена и его жены о переданной племяннику просьбе явиться в плавильню все еще не имеет смысла: у Збраны Горена нет причин признать свою причастность к смерти брата, а у нас – способов давления на него и доказательств этой причастности.

4 июля 427 года от н.э.с. Исподний мир

Йока пришел в себя, проснувшись утром, и с удивлением обнаружил, что лежит в маленькой комнате с серыми бревенчатыми стенами. Окошко над его постелью, тоже сколоченной из бревен, пропускало тусклый, странно серый свет, а за стеной шуршал дождь. На кровати вместо матраса лежали пуховые перины – удивительно мягкие, Йока никогда не спал на таких, – тело тонуло, как в теплой ванне. И льняное белье было тонюсеньким и белым.

В комнате пахло болотом: торфом и сыростью. А еще дымом. Йока огляделся по сторонам, надеясь вспомнить, как здесь оказался. Что было во сне, а что – наяву? На самом ли деле за ним пришел Змай, или это только привиделось? Судя по тому, как больно было шевелиться, били его на самом деле. Или забытье началось еще раньше, за сводом?

Йока попытался встать – как минимум требовалось найти отхожее место. Подъем дался ему нелегко: постель была слишком мягкой, проваливалась в каркас из толстых бревен. На Йоке была надета ночная рубаха длиной ниже колена, которая явно не подходила ему по размеру: плечи свешивались чуть ли не до локтей. На руках обнаружились аккуратные повязки, но не из привычного марлевого бинта, а из тонкой льняной материи. Повязки были и вокруг тела, и на ногах, и на голове – верней, на левом ухе. Йока тронул его рукой – даже от такого прикосновения стало очень больно.

Про ухо Йока забыл, едва сумел опустить ноги на пол. Темно-красные рубцы на ногах заломило от прилива крови, и он плюхнулся обратно в мягкие перины, едва не расшибив голову о бревно с противоположной стороны постели. Надо привыкнуть, расходиться… Выбравшись из кровати с третьей попытки, он смог сделать два шага до табуретки и уселся на нее, кусая губы и со свистом втягивая в себя воздух. Болело все. Потребовалось несколько минут, чтобы он снова осмелился встать.

Дверь из комнаты вела в маленькую кухню с огромной печью, но Йока был слишком сосредоточен на том, чтобы не упасть, поэтому не очень-то оглядывался по сторонам. Из кухни он попал в помещение, которое про себя назвал прихожей, смутно припоминая, что в деревенских домах это называется сенями.

Сколько хватало глаз, с высокого крыльца было видно только сырое болото, поросшее редкими сосенками – иногда зелеными, а чаще гнилыми, почерневшими, завалившимися набок. Шел мелкий дождь, но воздух оставался неподвижным. Было и холодно, и душно: Йока даже потянулся к шее – ему показалось, что ворот рубахи мешает дышать. Или повязки, обхватившие ребра? Безветрие нисколько не было похоже на затишье перед бурей, как за сводом, или на духоту перед грозой в Буйном поле. В неподвижности воздуха Йоке виделось что-то зловещее, ядовитое – мертвое. Пахло гнилью.

Он надеялся увидеть солнце, но небо от края до края оставалось равномерно серым, и было не понять, утро сейчас, день или вечер.

Домик стоял на островке, чуть возвышавшемся над болотом, и Йока без труда нашел нужное ему место – между банькой и колодцем. Дождь оказался промозглым, ледяным: босые ступни заломило от холода, стоило пройти по мокрой траве несколько шагов. Йока все еще не верил, что это и есть Исподний мир. Слишком это казалось… сказочным…

Он возвращался на крыльцо, ежась и обхватив руками плечи; его покачивало от усталости, как после дальнего перехода, когда он услышал:

– Йока Йелен! Ранней пташке первый червячок! – Змай стоял на крыльце в такой же рубахе, как у него, только подпоясанной и больше подходящей по размеру.

Значит, Змай ему не привиделся. Тогда и переход границы миров – тоже? Такого просто не может быть. Взгляд Йоки неожиданно упал на высокий прямоугольный камень, вросший в землю, – замшелый, покрытый скользкими черными пятнами, он стоял неподалеку от баньки. И как бы Йоке ни хотелось поскорей вернуться в теплый дом, он не удержался и подошел поближе.

На камне красивыми ровными буквами (какими писали лет пятьсот назад) были выбиты малопонятные слова, из которых он разобрал только четыре: «мистицизм» и «Айда Очен Северский». А ниже небрежно нацарапано (Йока толком прочитать этого не смог и скорей догадался, что это должно означать): «чудотвор-спаситель». Ничего себе! Тот самый Айда Очен, в честь которого названа площадь в Славлене? Но… почему он похоронен здесь? Может быть, это вовсе не Исподний мир, а какое-то место неподалеку от свода?

Впрочем, Йока тут же забыл об этом, взглянув в лицо Змая, и, спотыкаясь, поднялся на крыльцо.

– Почему ты не освободил всех? – спросил он угрюмо: получился жалкий сип.

– Мне и одного тебя хватило за глаза.

– Я ведь… я ведь поклялся Малену… Я не должен был уходить один!

– Ну, мало ли в чем ты поклялся Малену. Не мог же я нести через болота еще и Малена. Я и тебя-то еле-еле дотащил.

– Тебе смешно?

– Да, Йока Йелен. Мне смешно. Можешь обижаться. – Змай посторонился, пропуская его к двери. – Отправляйся лучше в постель. А я заварю травяного чаю с медом.

– Я не хочу лежать… – просипел Йока. – Мне надо расходиться.

– Чего? Расходился один такой… Посмотри. – Змай кивнул Йоке на ноги: на одной из повязок расплывалось ярко-алое пятно.

Вокруг стола в кухне стояли грубо сколоченные деревянные стулья с высокими спинками. Йока уселся у окна – если снова лечь, встать потом будет так же трудно. Змай покачал головой, принес из комнаты одеяло и накинул ему на плечи.

– Я поклялся Малену, что его больше никто не ударит.

– Ну, я думаю, Мален с легкостью тебя от этой клятвы освободит. А на будущее: не давай пустых обещаний. – Змай присел на корточки перед печкой, закидывая в топку кривые торфяные кирпичи. И от запаха торфа, и от его вида Йоку снова затошнило.

– Ты сам поклялся, что не явишься Исподнему миру в облике чудовища!

– Откуда ты знаешь?

– Мне сказал Инда. Он сказал, что тебя из-за этого убили.

– Это не клятва, а принципиальная позиция. – Змай рассмеялся. – Я имею право на принципиальную позицию. Для большинства людей этого мира чудовище – это воплощенное Зло. Я не Зло. Я темная сила.

– А есть разница?

– Огромная. Темная сила может выступать как на стороне людей, так и против них. А Зло – только против. – Змай, как обычно, делал вид, что говорит серьезно. – Кстати, это один из просчетов теоретического мистицизма. Если бы чудотворы рассматривали призраков как темную силу, они бы не довели Верхний мир до этого безобразия. Можешь при случае поговорить об этом с профессором Важаном.

Слова о профессоре напомнили Йоке про колонию и чудотворов.

– Змай, послушай, я кое-что хочу спросить… – Он замялся.

– Так спроси.

– Вот смотри… Если я знал, что меня будут бить, но все равно сделал по-своему, а потом пожалел, что так сделал, это будет казнь или наказание?

– Чего? – Змай отвернулся от печки и смерил его удивленным взглядом.

– Ну, профессор говорит, что наказание меняет поведение. А казнь – нет. Поэтому наказание унизительно, а казнь – почетна.

– Профессор на этот раз загнул мудрено. Я скажу так: наказывают непослушных мальчишек, которые убегают от профессоров, хворостинкой по мягкому месту. Честное слово, если бы ты не попал в колонию, я бы исполнил это лично. А когда мясо срывают с ребер и ушные хрящи можжат – это казнь, Йока Йелен, не переживай.

– Но ведь… но ведь это бы изменило мое поведение. Я бы в следующий раз побоялся, я бы отдал энергию в Исподний мир.

– Знаешь, ничего удивительного, – фыркнул Змай. – Я не понимаю, почему ты этого не сделал сразу.

– Я хотел, чтобы ты догадался, что со мной не все в порядке, раз я не посылаю энергии танцующей девочке. Чтобы ты пришел и освободил всех.

– Нет, Йока Йелен, ты не подумай, я восхищен твоей смелостью и благородством…

– Ты опять смеешься?

Змай ударил железным стерженьком по камушку, выбивая искру, от которой загорелась обожженная тряпочка, и только тут Йока догадался, что это огниво! Он читал о нем в книжках, но никогда не видел. От тряпочки вспыхнула кора, подсунутая под торфяные кирпичи, и Змай закрыл заслонку.

– На этот раз нисколько. Мне было вовсе не до смеха, когда я слышал твои крики из подвала и ничего не мог сделать.

– Ты мог напасть на колонию и освободить всех… – повторил Йока упрямо.

– Да ну тебя, честное слово! – Змай плюнул. – Как ребенок! Ну как бы я освободил всю колонию? Подумай головой! В вас бы стреляли! Вам бы ломали кости дубинками! И куда бы вы все делись на болоте? Да вас бы переловили за три часа! Я не могу уничтожить всех чудотворов Верхнего мира разом, как ты не понимаешь?

– Ты просто не хочешь… – проворчал Йока.

– Если тебе так больше нравится – и не хочу. Отстань от меня.

Сквозь заслонку в кухню потянулся дымок, и Змаю снова пришлось ее открыть.

И только Йока хотел возразить, как дверь открылась и в кухню шагнула… Йока собирался даже протереть глаза… танцующая девочка. Не видение, не призрак, не тень в глубине четвертого измерения. В прямом платье с вышивкой, босиком и с распущенными волосами до плеч, мягкими, словно пух. Она мельком глянула на Йоку и тут же опустила глаза. Ему показалось, или щеки ее порозовели? Во всяком случае, легкий румянец на бледных щеках Йока разглядел отчетливо, и в голову пришло сравнить его нежный цвет с лепестком розы. Да, именно лепесток розы: такой же матово-бархатный и такой же уязвимый – его нельзя трогать руками.

Какая она была красивая! В романах, которые он читал тайком от отца, таким девушкам посвящали стихи, ради них совершали подвиги – им поклонялись. Йока замер, глядя на нее с открытым ртом, так и забыв возразить Змаю.

– Привет, кроха, – как ни в чем не бывало сказал Змай. – Твой добрый дух пришел в себя и даже сумел выбраться из постели.

Она не ответила, коротко глянув на Йоку.

– Кстати, Йока Йелен, как тебе понравились перины? У нас это, знаешь ли, роскошь. – Змай подул в печку, оттуда вылетело облако сажи и дыма, и он закашлялся.

– Татка, в эту печку нельзя дуть, когда идет дождь. – Девочка тут же оказалась возле него. – Я же говорила. Закрой заслонку и подожди.

– Да надо бы грибок над оголовком трубы поправить, и тогда не будет за ночь отсыревать.

Она сама закрыла заслонку, а Змай, посмеиваясь, направился к умывальнику – лицо у него стало черным, как у угольщика.

И тут Йока понял, что сидит, завернутый в одеяло, на нем ночная рубаха – в ее присутствии! Стоило послушаться Змая и лечь в постель… Он незаметно спрятал руку, на которой пониже локтя ремень оставил слишком явный отпечаток. Вдруг она догадается, что его били ремнем – как щенка, как… как… Щекам стало горячо, Йока и хотел бы спрятаться в комнате, но побоялся встать. Во-первых, не так уж твердо он стоял на ногах, а во-вторых – смешно передвигаться, будучи завернутым в одеяло… Ухо! У него завязано ухо, и это, наверное, выглядит нелепо… В висках пульсировал жар, Йока кидал короткие взгляды на танцующую девочку и тут же опускал глаза в пол.

– Я сразу узнала тебя. – Она вдруг подняла ресницы, шагнула к столу и села напротив Йоки. У нее был тихий голос. Не потому, что она говорила тихо, а от природы – не голос, а шелест травы на ветру. И еще она говорила немного не так. Вроде бы слова были правильные, но произносила она их иначе.

Он хотел сказать ей, что тоже сразу ее узнал, но вспомнил, что толком не может говорить.

– Йока Йелен, а не хочешь ли ты позавтракать? Спаска вчера напекла пирожков со щавелем. Между прочим, специально для тебя. Я ведь богатый человек, у меня водится белая мука…

Йока неопределенно пожал плечами. Ее зовут Спаска. Какое трогательное, совсем детское имя… Спаска.

– А еще в подвале есть вино, но я бы пока не советовал тебе пить, – продолжил Змай. – Нравится тебе у меня?

Йока посмотрел по сторонам: кухню заполнял серый свет. И стены тоже были серыми. Как и вытертая до блеска столешница. И побелка печки. И холодный дождь за окном, льющийся с серого неба.

– Это мир вечной осени, Йока Йелен. – Змай сел за стол рядом с танцующей девочкой. – Впрочем, откуда тебе знать, как выглядит настоящая осень… Настоящая осень была бы слишком тоскливой для такого прекрасного и светлого мира, как твой.

Как эта чудесная девочка может жить в этом тусклом мире? На шее у Спаски висел кулон – лунный камень в серебряной оправе, и Йоке захотелось чуть больше света вокруг нее. Камень вспыхнул ровно и холодно, а она дернулась от испуга и даже ахнула, но тут же улыбнулась: ее улыбка была печальной и задумчивой. А потом она посмотрела на Йоку. И он мог бы поклясться, что посмотрела она с восхищением.

– Какая хорошая идея, Йока Йелен. – Змай поднялся и достал с печки лунный камень побольше. – А почему бы нам не посидеть при свете?

Он водрузил лунный камень на полку над столом – Йока зажег и его. Серый свет стал немного белее, но все равно остался холодным. Из печки тянуло дымом, и запах этого дыма слишком напоминал Йоке транспортер, на который он две недели подряд бросал торф лопатой. Только возле транспортера было жарко, а тут – холодно даже под одеялом. Или тепло?

Йока отодвинул одеяло с шеи и почувствовал, что задыхается – дымом, затхлым сырым запахом болота, неподвижным воздухом…

– Что-то ты позеленел, Йока Йелен. Душно? Здесь всем поначалу душно. И сила твоя тут немного чужая. Это пройдет. Дня через три привыкнешь.

* * *

Йока Йелен был очень красивым мальчиком. Пока он лежал в забытьи, это было не так заметно. Его лицо красили движения, взгляды, на нем читалась сила, даже больше, чем просто сила, – необычайная притягательность. Спаска искренне им любовалась.

Когда-то в детстве она так же относилась к Гневушу: несмотря на то, что он был ей старшим братом, она почему-то смотрела на него немного свысока, снисходительно, боялась за него и любила, хотя он частенько ее обижал. Она и сейчас вспоминала Гневуша с тоской – в ее памяти он не остался маленьким мальчиком, а будто бы рос вместе с ней. Ему было бы пятнадцать…

Спаска, конечно, старалась, чтобы Вечный Бродяга не заметил ее снисходительности. Он очень смутился ее присутствия, почти ничего не говорил, но так красиво зажег лунный камень у нее на груди… Бедный маленький мальчик, избитый, больной, чужой в этом непривычном ему мире. Мальчик, которому предстоит умереть за то, чтобы на эти болота вернулось солнце…

Еще сильней он смутился, когда Спаска собралась перевязать его на ночь. Отец объяснил ей, что в мире Вечного Бродяги мальчики не только не моются в банях вместе с девочками, они обычно и не играют вместе, и вообще – Йока Йелен до недавнего времени видел девочек только издали. А ему сказал:

– Перестань ломаться, Йока Йелен. Я, конечно, могу и сам тебя перевязать, но у Спаски это получится гораздо лучше. Она этому делу учится с восьми лет, а я ничего в этих ее полезных травках не понимаю.

Отец, конечно, врал – не так уж плохо он разбирался в «полезных травках» и умел гораздо больше, чем Спаска.

Йока Йелен обиженно отвернулся к стене и накрыл голову одеялом.

– Татка, не надо, – вздохнула Спаска. – Ты тоже не хотел, чтобы я тебя перевязывала.

– Я не хотел, потому что жалел тебя. А Йока Йелен, понимаешь, слишком ранимое существо… Стыдливое и застенчивое.

Спаска вышла из его комнаты и прикрыла за собой дверь. И слышала, как Вечный Бродяга шипит на отца:

– Отстань от меня! Ты ничего не понимаешь!

– Это точно. Где мне понять гордую и независимую душу Йоки Йелена. Давай с уха, что ли, начнем…

Пока отец перевязывал Вечного Бродягу, Спаска успела написать еще одно письмо Волче. Было уже очень поздно, время двигалось к полуночи, когда она в зеркало увидела призрак Чудотвора-Спасителя. Каждый раз она боялась, что он зажжет солнечные камни у нее над головой… Но призрак смотрел на Спаску чуть свысока, на губах его была снисходительная улыбка; он кивнул ей несколько раз и направился в кухню: она хорошо слышала его шаги и даже легкий хлопок двери.

Ей вдруг стало любопытно, куда он по ночам уходит из дома, и она вышла на двор вслед за ним.

Призрак брел по болоту прочь от дома. К полуночи становилось совсем темно – время коротких ночей кончалось. Жутким и печальным было это зрелище: полупрозрачная фигура, покачиваясь, уходила все дальше в темноту и туман.

Обрывки чужих воспоминаний всплывали в голове, словно Спаска когда-то видела и слышала все это сама.

– …Хочу в Славлену. Не могу больше здесь жить. Устал. Как там мой дом? – говорит человек с узким лицом. Вокруг темно, лампа с прикрученным фитилем стоит в изголовье кровати. На дворе – снежная зима. В окно с прозрачными стеклами заглядывает яркий месяц, а рядом с ним блестят две звезды. Ночь прозрачна, как стекло, она блестит… Пахнет снегом, смолистыми дровами и дымом. И страшно, что лампа сейчас опрокинется на подушку.

– Знаешь, меня не оставляет мысль, что я никогда туда не вернусь… – От этих слов делается жутко, они звучат пророчеством, отдаются долгим эхом, звенят в воздухе – или в ушах…

И надо было поскорей вернуться в дом, но Спаску призрак словно приворожил, и она стояла, глядя ему вслед, пока он совсем не скрылся в тумане.

– Что ты так долго? – спросил отец, когда она вернулась, поплотней прикрыв за собой дверь.

– Призрак… Чудотвор-Спаситель. Я смотрела, как он уходит в болото, и…

– В болото? – Отец вскочил с места. – Ты уверена? В какую сторону?

– На северо-восток… – пробормотала Спаска, растерявшись. – А это что, важно?

– В двух лигах на северо-восток когда-то был портал чудотворов. Один из первых порталов. Айда Очен всегда ходил встречать чудотворов… И при жизни тоже. Только… через этот портал уже давно никто не появлялся. Очень давно. Кроха, ты ложись спать, уже поздно. И запри дверь, ладно?

– А ты? – Спаска сразу поняла, что отец собрался уходить.

– А я как-нибудь. Ты только за меня не бойся. Честное слово, со мной ничего не случится. Хочешь, я зажгу свечу у тебя в комнате?

– Нет, не надо. Я не боюсь темноты, я боюсь… одиночества.

– Йока Йелен еще не спит. А если заснет, можешь его разбудить, когда станет страшно.

* * *

Первый обоз из Кины дошел по назначению, об этом Крапе сообщил Явлен, зашедший на чашку чая перед тем, как ехать в Спасо-Чудотворную лавру – оценить качество привезенного хлопка. Обоз шел через Дерт, сопровождали его гвардейцы, которые были уверены, что везут мнихам рухский лен. В это время в Хстов действительно везли первый лен из южных областей Руха, ничего удивительного в этом не было.

Крапа не хотел, чтобы Государь получил в руки бездымный порох, – слишком велика была вероятность того, что он начнет войну. Войны начинаются только тогда, когда стороны не знают ее исхода. Сейчас исход войны предрешен: с новым оружием в руках победит Храм. И Государь это знает не хуже храмовников. Если уравнять силы, Государь, чего доброго, решит, что может победить. Но… Если их не уравнять, Храм в самом деле уничтожит замок Сизого Нетопыря.

Это неверное, подлое, опасное решение – дать оружие миру, который не готов к его применению. Фортификация должна развиваться параллельно росту силы оружия, иначе это будет не война, а бойня. И даже если обе стороны вооружатся сильными пушками и разрывными снарядами, к чему это приведет, если от этого оружия нет защиты? Если невозможна оборона? В этом мире не знают ни тактики, ни стратегии ведения такого боя, бой вообще невозможен – только быстрое и кровопролитное уничтожение противника.

Конечно, у Государя было немало шпионов среди храмовников и ему наверняка донесли, что для нового оружия необходим хлопок, селитра и особые стали. И Крапа не сомневался, что из Кины уже идут обозы с хлопком и металл из Дерта. А шпионы роют землю, чтобы узнать секрет бездымного пороха. Если бы все было так просто!

Крапа постарался убрать из столовой Желтого Линя – для его же собственной безопасности. Чтобы ни у кого не возникло даже мысли, что он может знать, в какую из многочисленных лавр доставлен хлопок. Потому что, если в Спасо-Чудотворной лавре вдруг случится пожар, третий легат снова начнет проверять всех, кто хоть краем уха мог слышать это название.

Будь Крапа Государем, он искал бы не то место, где производят бездымный порох, а место, где его хранят, – чтобы уничтожить. Но ведь этот мальчишка не согласится на компромисс, он захочет не взорвать склады, а завладеть порохом. Или уже готовыми снарядами, которые будут лить в одной лавре, начинять в другой, а хранить в третьей. Только к снарядам нужны еще и пушки… И, конечно, третий легат не дурак и весь запас пороха никогда не будет собран в одном месте одновременно, так же как и запас снарядов.

Но пришел Явлен не за этим. Он пришел сообщить о задании Инды Хладана: тот велел выслать лучших людей Особого легиона к заброшенному порталу в восточной части бывшего русла Лодны, в непроходимые болота Млчаны, где не осталось даже деревень. Хладан подозревал, что Враг, способный подобно росомахе пересекать границу миров, проник в Исподний мир и прячется где-то там. Хладан не верил в смерть оборотня. И, по всей видимости, сам намеревался появиться в Исподнем мире не позднее завтрашнего утра. Именно через тот самый заброшенный портал.