Текст книги ""Стоящие свыше"+ Отдельные романы. Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Ольга Денисова

11–13 мая 427 года от н.э.с.

Йера Йелен не хотел отпускать сына с Индой Хладаном, но не смог найти повода для отказа. Да, он слышал о школе в Ковчене, откуда прямая дорога вела в Ковченский университет, курируемый чудотворами. И не было никаких причин не желать своему сыну поступления в этот университет, не менее, а гораздо более престижный, чем Славленский. Это было бы едва ли не самое блестящее образование в Обитаемом мире. Оно открывало перед выпускником все двери, которые могут открыться перед человеком, не принадлежащим к клану чудотворов.

Йера всего лишь ревновал. Когда Инда Хладан принес к ним в дом крохотного младенца, то пообещал, что не бросит мальчика и когда-нибудь поможет устроить его судьбу. Тогда Йера еще не испытывал к ребенку никаких чувств, но уже ощутил укол: он брал на себя ответственность за дитя, осознавал эту ответственность и не сомневался, что и сам сможет устроить судьбу мальчика. Теперь, когда Инда вернулся после десятилетнего отсутствия, когда Йера привык к тому, что он – единственный, кто заинтересован в судьбе Йоки, предложение чудотвора было ему неприятно. Не Инда вставал по ночам к постели ребенка, не Инда вел его в школу в первый раз, не Инда слал телеграммы доктору Сватану, когда мальчик болел, не Инда разыскивал его по всему городу, когда Йока терялся. А теперь Инда – друг и благодетель, а он, Йера, – занудный ворчун.

Да, подростки склонны искать понимания на стороне, родителям очень трудно найти с ними общий язык, но это проходит. И в такое трудное для мальчика время он будет оторван от дома, от семьи?

При этом Йера отдавал себе отчет в том, что времени на воспитание сына у него нет. Его карьера стремительно летела вверх, и отказаться от нее он был не в силах. Инда Хладан – не какой-нибудь проходимец, вроде этого «сказочника» Змая, и дружбу мальчика с чудотвором надо ценить. Но все же… Йера ревновал.

Во вторник в его кабинет в здании суда явился классный наставник Йоки, выяснить, почему мальчика нет в школе. Йера долго извинялся, что не послал телеграмму, но приход наставника удивил его с самого начала.

– Вы всегда проявляете такое беспокойство, если отсутствует кто-то из ваших учеников? – спросил он, предлагая молодому учителю сесть в кресло.

– Не всегда. Иногда я заранее знаю, что ученик может заболеть или уехать. Но до экзаменов остается меньше трех недель, у Йоки есть проблемы с дисциплиной, и я не могу пустить дело на самотек. Отсутствием Йоки интересовался директор, а я не смог ему ответить. Поэтому и решил заехать к вам: я знаю, как часто вы задерживаетесь здесь допоздна. Мне это было нетрудно, я живу недалеко.

– Я бы не хотел пока распространяться о причине отъезда мальчика. Но, надеясь на вашу порядочность, скажу: ему пришло приглашение в Ковчен. Собеседование назначено на среду, в пятницу первый экзамен.

– В Ковчен? – наставник поднял брови.

– Что в этом удивительного? Вы считаете, что мой сын не достоин того, чтобы там учиться?

– Нет-нет. Йока – способный парень, я думаю, его примут.

– Что же тогда вас так удивило?

– Видите ли, последний вступительный экзамен в старшую Ковченскую школу прошел тридцатого апреля… Учителя обычно следят за такими событиями, эта школа знаменита.

– В этом нет ничего странного. В конце апреля из Элании вернулся друг нашей семьи, чудотвор. Он и посодействовал этому приглашению. Он знает Йоку с пеленок и принимает участие в его судьбе.

– Но… В июле будет второй набор ребят, незачем торопиться. Ковчен набирает учеников в три захода: по результатам экзаменов в апреле, в июле – по конкурсу аттестатов и в августе – среди особо одаренных детей-сирот, по результатам их летней научной практики. Йока мог бы поехать в Ковчен в июле, с оценками в аттестате. Возможно, ему бы вообще не пришлось сдавать экзамены, только пройти собеседование. У него будут хорошие оценки, я уверен.

– Наш друг посчитал, что так будет лучше, – сказал Йера, желая поставить на этом точку.

– Это ваше дело, судья Йелен. Но… нам как наставникам Йоки немного обидно, что не посоветовались с нами. Для Академической школы будет честью, если ее ученик поступит в Ковчен, мы могли бы уделить больше внимания занятиям Йоки, лучше подготовить его к экзаменам… У нас есть программы вступительных экзаменов, задания прошлых лет…

– Признаться, для меня это тоже стало неожиданностью, – улыбнулся Йера, – иначе бы я непременно обратился к вам за помощью.

А в среду поздним вечером, едва Йера вернулся домой и сел в библиотеке досмотреть взятые в дорогу бумаги, к нему пришел «сказочник». Визит его был неожиданным, прислуга давно спала, и некому было задержать странного и малознакомого человека на пороге.

– Здравствуй, Йера Йелен, – начал тот фамильярно и, не дожидаясь приглашения, сел в кресло возле письменного стола. Впрочем, в его фамильярности не было развязности или хамства, скорей странное и несмешное шутовство.

– Что вам угодно? – холодно спросил Йера.

– Я пришел узнать, где мальчик. Никто не видел его с воскресенья, свет в его комнате не горит по вечерам, из чего я сделал вывод, что он куда-то уехал. И уехал неожиданно. Я всего лишь хочу спросить: куда?

– Я обязан давать вам отчет?

– Послушай, я же не стал выяснять этого тайно, шпионить за твоим домом, допрашивать прислугу, подслушивать и подсматривать. Я пришел и просто спросил: где мальчик?

– И на основании вашей честности я должен дать вам ответ? Мне кажется странным, что взрослый мужчина интересуется подростком. Я мог бы понять, если бы мальчик тянулся к вам, как к старшему товарищу. Но ваш интерес вызывает вопросы и подозрения.

– А мой приход к тебе эти подозрения снимает. Если бы я желал зла Йоке Йелену, разве посмел бы я прийти? Напротив, я бы хранил нашу с ним дружбу в тайне от всех, и это было бы нетрудно.

– Что может связывать вас с моим сыном?

– Он не твой сын.

Йера похолодел. «Сказочник» говорил уверенно, он не хотел Йеру уязвить или напугать, он просто поправил… И первое, что пришло Йере в голову: а не является ли этот странный субъект биологическим отцом Йоки? Это было неприятно, гораздо более неприятно, чем участие Инды.

– Вас это не касается. И я надеюсь, мальчик об этом никогда не узнает.

– Мальчику придется это узнать. Для него это будет ударом, но я ничего не могу изменить. На твоем месте я бы смягчил удар, рассказав ему всю правду.

– Я никогда этого не сделаю. И я не понимаю, почему я должен это делать. И кто вы такой, что вам нужно от меня и моего сына?

– Я сказочник.

– Простите, вы случайно… вы…

– Нет, я не его отец. Но я в некотором роде приложился к его появлению на свет, а поэтому чувствую к нему привязанность.

– Я не понимаю, как можно приложиться к появлению ребенка на свет лишь в некотором роде.

– Это очень просто. Я всего лишь предсказал его рождение. Я… я выдумал его, понимаешь? Он – плод моего воображения.

Йера Йелен с облегчением вздохнул: этот человек сумасшедший. Сказочник, свихнувшийся на своих сказках. Йере доводилось встречаться с поэтами, художниками, писателями – все они были немного не в себе. Верней, не от мира сего.

«Сказочник» не улыбался, лицо его оставалось серьезным, но Йера уловил в его глазах еле заметные искорки смеха: нет. Этот человек не сумасшедший, он хочет, чтобы Йера считал его сумасшедшим. Стало страшно вдруг. Тоскливо и страшно. Йера ощутил себя уязвимым, беззащитным и подумал, что один в библиотеке, а комнаты прислуги – в другом крыле дома. И этот человек, с виду простак и балагур, на самом деле таит в себе что-то зловещее, чужеродное.

– Вчера днем в Светлой Роще был арестован один парень, – как ни в чем не бывало продолжил «сказочник», – ты слышал об этом?

– Нет. Я не занимаюсь судебными и тем более полицейскими делами Светлой Рощи.

– Он был арестован как мрачун. Это не полицейское дело. Некто Стриженый Песочник, ты о нем должен был слышать.

– Предводитель местной шпаны? Странно, что его арестовали как мрачуна… Хотя по нему давно плачет тюрьма.

– Его арестовали после разговора с Йокой Йеленом. И едва не арестовали четырнадцатилетнего Дмиту Малена, который утаил от правосудия тот факт, что Стриженый Песочник последним встречался с Йеленом-младшим. Дмита Мален на всю жизнь останется на заметке у чудотворов, это закроет перед ним многие возможности. В частности, поступление в университет.

– Я не понимаю, о чем вы говорите. Я не понимаю, какое отношение встреча моего сына с бандитом могла сказаться на судьбе бандита. И тем более на судьбе Дмиты Малена, которого я хорошо знаю и который не имеет к местной шпане никакого отношения.

– Этому «бандиту» недавно исполнилось восемнадцать. И я бы тоже не связал встречу Йоки Йелена со Стриженым Песочником и с обвинением того в мрачении. Если бы не допрос Дмиты Малена. У него спрашивали, с кем встречался Йока Йелен, а не с кем встречался Стриженый Песочник. Кстати, мальчик этого не сказал, это выяснилось другим путем, через хозяина лодочной станции.

– Что вы хотите этим сказать?

– Только то, что говорю. Хотелось бы обратить твое внимание на то, что Йоку Йелена после этого куда-то увезли. Я думаю, его увез Инда Хладан. Я прав?

Иногда этот «сказочник» говорил так, что холод волной проходил по телу. И Йера пугался, еще не совсем понимая, чего боится.

– На чем построено обвинение против Стриженого Песочника? – помедлив, спросил он.

– Из клиники доктора Грачена пришел официальный донос… прошу простить, официальное извещение о том, что в драке на сытинских лугах один из подростков пострадал от удара мрачуна. Удар был очень сильным, мальчик надолго останется в клинике. Стриженый Песочник не соглашался, но и не опровергал обвинения. Экспертиза подтвердила, что он мог это сделать.

– Когда состоится судебное заседание?

– Какая разница? Дату еще не объявляли. Но считайте, он уже осужден, заранее. Он признан опасным для общества и изолирован. Поскольку ему нет двадцати одного года, он избежит смертной казни. До суда он отправлен в Магнитогородскую каторжную тюрьму. Я думаю, он оттуда выйдет только тогда, когда сбудется Откровение Танграуса.

– Опасный для общества мрачун должен находиться подальше от людей. Вы так не считаете? – спросил Йера.

– Он невиновен. Дело в том, что я был на сытинских лугах и наблюдал за дракой. Стриженый Песочник этого не делал. Это сделал Йока Йелен.

– Вы в своем уме? – Йера привстал.

– А чего ты ожидал? Может быть, ты знаешь настоящих родителей мальчика? Может быть, ты поинтересовался, как младенец попал к чудотворам? Может быть, ты не замечал, как другие дети иногда убегают от него в слезах? Это не самое страшное, поверь. Подумай лучше, зачем чудотворам понадобилось прикрыть Йоку Йелена, подставив Стриженого Песочника. Из уважения к судье и депутату Государственной думы? Вполне возможно, что так. Но почему тогда мальчика увезли? Почему не поставили тебя в известность?

– Это… Это неправда. – Йера упал в кресло. – Это как раз и есть плод вашей фантазии. Уходите.

– У меня богатая фантазия, ты прав. Но все же… Куда они увезли мальчика? Ты уверен в том, что он не оказался за колючей проволокой?

– Да нет же! Он поехал в Ковчен, поступать в школу! – выкрикнул Йера. – Какая колючая проволока? Вот документы, приглашение, расписание экзаменов, письмо ректора…

Он с грохотом выдвинул ящик стола и швырнул на стол конверт, который принес ему Инда Хладан.

– Тебя обманули, Йера Йелен. В Ковчен не берут мрачунов. – «Сказочник» поднялся. – Жаль. Я думал, ты знаешь больше.

Йера не мог уснуть до самого утра. И, как только позволили приличия, телеграфировал в Ковчен, запросив подтверждение приглашения Йоки Йелена. Подтверждение пришло через полчаса, и лишь тогда Йера, еще не совсем успокоенный, поехал в Думу, опоздав на заседание комиссии на сорок минут, чего с ним никогда не бывало.

21–24 января 78 года до н.э.с. Исподний мир

Как же это было хорошо! Еще не рассвело, и сквозь заиндевевшие стекла в дом пробивался тусклый ночной свет. Зимич не успел снять полушубок, а Бисерка открыла ему дверь в ночной рубахе.

– Холодный, холодный, – шептала она, терла ему щеки ладошками, прижималась к груди разгоряченным со сна телом. И целовала – короткими обжигающими поцелуями, и ласкалась – теплым зверьком, податливым и доверчивым.

В ее просторной спальне горел камин и были задернуты шторы.

– Я всю ночь писал тебе стихи.

– Читай. Только не убирай руки, хорошо? У тебя такие хорошие руки…

И он читал: шепотом, в самое ухо, держа ее на коленях, как ребенка. А она перебирала его волосы и гладила по плечам.

Она была целомудренна. Он понял это, едва попытался ее раздеть, – но не причислил к своим победам, не его победа это была, а ее доверие. И доверие надо было во что бы то ни стало оправдать. И уже не столько страсть, сколько нежность говорила в нем, осторожность и страх за нее. Посвящение в любовь должно быть чудом, сказкой, а не горечью, стыдом и болью. Он за руку вел ее в эту сказку, полутьма и сполохи огня в камине ему помогали. Ничего, что может напугать ее или оскорбить ее целомудрие, смутить, вызвать отторжение. Он шептал ей самые нежные слова, какие только знал, и на этот раз они не были фальшивыми.

Ее тело таяло в руках воском, исходило истомой, дрожало от вожделения. И когда он целовал ее живот, и когда от кончиков пальцев ног поднимался губами к лону, она еще смущалась, но уже не могла противиться его ласкам, уже отдавалась им с тем же упоением, что и он. И гладила его голову, шею и спину, еще боясь чего-то более откровенного. Он не настаивал. Он ждал, когда она будет готова к главному. И волновался, как мальчишка.

– Я хочу… я хочу… этого… – прошептала она, глядя на него широко открытыми глазами.

– Тебе будет больно…

– Я знаю. Но ведь тебе будет хорошо?

– Да.

– Я хочу, чтобы тебе было хорошо.

Получилось на удивление легко, она даже не вскрикнула, только зажмурилась. И слезы покатились у нее из глаз, но это были хорошие слезы, счастливые; она прижимала его к себе, и он не смог остановиться, пока не вылил всю любовь до конца.

Она беззвучно плакала и гладила его щеку пальцем. Он не чувствовал обычной апатии, только усталость.

– Тебе было хорошо? – еле слышно спросила она.

– Да. Мне никогда еще не было так хорошо.

– Мне тоже. Я бы хотела, чтоб ты всегда был так близко ко мне… И чтобы тебе всегда было хорошо.

Он обнял ее и притянул ее голову к себе на плечо.

– А так?

– Да, и так тоже. Я счастлива.

– Больно?

– Совсем немного. Это скоро пройдет.

– Теперь давай дружить. – Он улыбнулся и погладил ее по плечу. – Я добился желаемого, и теперь мы будем дружить, правда?

– Ты надо мной смеешься?

– Конечно. Я опытный волокита и, добившись желаемого, тут же охладеваю к своей жертве. – Он поцеловал ее растрепанные волосы. – Мы будем дружить до самого приезда твоего дяди.

Она рассмеялась сквозь слезы и потерлась щекой о его плечо. Как котенок. Милая, милая… Разве можно к ней охладеть?

Они долго лежали в постели, прижимаясь друг к другу, и целовались, говорили смешные глупости и смеялись над ними. И был огонь в камине и завтрак на скорую руку…

А потом – Зимич забыл о такой возможности, просто забыл, он даже не насторожился, когда она начала говорить об этом…

– Еще мой дед научил меня угадывать судьбу по руке. И сейчас я все про тебя узнаю.

Она взяла его руку в свою и повернула к себе ладонью.

– Ой…

И поздно было отдергивать руку…

Наваждение исчезло. Иллюзия возможного счастья разлетелась на куски – вмиг. Вот оно, доказательство того, что есть сон, а что явь. Явь – это молнии, от которых в жилах вскипает кровь. Явь – это книга о змеях, оставленная в комнате на площади Совы. Явь – это чудотворы, с которыми можно поторговаться за спасение университета. Явь – это солнечные камни в храмах, которые могут убить ее дядю так же, как убили старого колдуна из Бровиц.

– Какие страшные рубцы… – тихо сказала она. – Ты обжегся?

Он покачал головой.

– Это… Это как будто кто-то стер твою судьбу. Совсем. Ты поэтому приходил к дяде? – Она сильней вцепилась в его руку.

Сам дурак, сам поставил себя в это дурацкое положение. Нельзя оставаться с ней, нельзя ей все объяснить – это сделает ее несчастной. А если уйти, она будет думать, что… в общем, все, как говорил ее дядя. Неужели предвидел заранее? Но ведь это тоже сделает ее несчастной, оскорбит, причинит боль.

Зимич бросил стольких девушек, но ни одна из них не переживала из-за этого больше недели (кроме дочки булочника, но та переживала очень своеобразно). Среди них были и девственницы. Почему сейчас ему кажется, что он совершит подлость, которой никогда себе не простит? Почему этот разрыв будет так похож на предательство?

Но куда большим предательством было бы рассказать ей все как есть, оправдаться, переложить решение на ее плечи… И не только решение: свое отчаянье, свои сомнения, свою судьбу… Которую кто-то стер с его ладоней. Кто-то? Он сам стер ее со своих ладоней, сам, и винить в этом некого.

Да, Зимич не сомневался: она бы предпочла все знать. Более того, если он оставит ее, она придумает себе что-нибудь такое, только гораздо романтичней, красивей. И можно даже помочь ей в этом, сочинить историю о какой-нибудь высокой миссии спасения мира, которая требует срочного его присутствия на другом конце Млчаны… Такие истории Зимичу придумывать не впервой: ни одна девушка не ждала его с «войны» больше двух недель.

Только… На этот раз не пройдет. Любую девушку можно обмануть, они рады быть обманутыми, но эта… Она поверит, потому что захочет поверить, но в глубине души будет знать, что ее обманули.

– Ну, так уж сразу и стер… – Зимич улыбнулся краем губы. – Вот увидишь, скоро шрамы сойдут, и судьба будет лучше прежней. Я просто обжегся, да… Ничего страшного на самом деле.

– Ты лжешь мне. – Она провела пальцем по его ладони, а потом прижалась к нему, обхватила за шею. – Но если не хочешь говорить – не говори. Я потом… догадаюсь сама. Я же внучка колдуна.

Три дня пролетели в горячечном дурмане, в котором сон был коротким и чутким, ласки – утомительными, близость – надрывно недостаточной. И иногда казалось: вот оно, пресыщение, дальше попросту невозможно, но проходила минута, и пресыщение сменялось новым голодом.

Милая, милая! Никто еще не изливал на Зимича столько нежности, столько самой искренней, самой чистой на свете любви. Милая, она соединяла его духовное и телесное в совершенную гармонию, и никогда еще он так сильно не желал эту гармонию сохранить.

Тем холоднее и темней показался мир за пределами ее спальни. Тем более пустой и неуютной стала комната над пивной, тем ненавистней книга о змеях, которую надо было прочесть к следующему утру.

Зимич собирался выспаться, но постель не согревалась теплом только одного тела, белье казалось сырым и жестким. Он знал, чувствовал, что ей тоже холодно и неуютно, ее постель тоже кажется пустой: потому что в ней некого обнять.

А часов в одиннадцать утра, едва Зимич задремал, в дверь постучали: пришел Борча.

– Извини, я не знал, что ты еще спишь… – он попятился и попытался открыть захлопнувшуюся за спиной дверь, но ему слишком мешали и плащ, и стопка книг в руках.

– Считай, что я уже не сплю. – Зимич откинул одеяло и сел, тряхнув головой.

– Ты куда-то пропал, и я волновался. У меня много новостей, которые могли бы показаться тебе интересными.

– Садись. Сейчас я оденусь, велю принести горячего меда, что ли… Хочешь горячего меда?

– На улице все еще очень морозно, в библиотеке замерзли чернила и невозможно писать… Лекции в больших аудиториях отменили…

– Ты хочешь меда? – терпеливо повторил Зимич.

– Да, конечно, горячий мед помог бы мне от простуды…

– Боюсь, ничего кроме кулебяки на завтрак нам не подадут.

Он не ошибся. Кулебяка была с визигой.

– Самая главная новость: наше письмо дошло до Государя. Профессора́ нашли, как его передать, минуя ректора.

Борча обжигаясь хлебал пряный мед маленькими глотками – и кашлял время от времени.

– Сдается мне, это бесполезная затея… – Зимич поморщился.

– Ну почему же? По меньшей мере, Государь будет знать, что лучшие умы Млчаны не согласны с появлением храмовников.

– От этого знания ничего не изменится. Давай вторую новость.

– Вместо факультета философии ректор открывает факультет феологии. А его деканом будет Надзирающий из Лиццы, назначенный самим Стоящим Свыше. И это еще не все. Со следующей осени деканом сможет быть только Надзирающий. Кафедру логики переименовали в кафедру мистических практик. И все до единого курсы лекций теперь должны согласовываться с Храмом. Стоящий Свыше прислал комиссию, которая изымает из библиотеки книги, не рекомендованные к прочтению. В комиссии почти пятьдесят человек. Вот, я сумел вытащить несколько книжек… Жаль, что они останутся у меня и не все теперь смогут их прочесть.

– И что профессора? Не возражают?

– Что ты! Еще как возражают! Декан философского факультета – теперь, конечно, бывший декан – предлагает даже вооруженное сопротивление.

– Да ну? И кому он собирается сопротивляться? Ректору или Стоящему Свыше?

– Вот, многие имеют ту же точку зрения, что и ты. Поэтому решено в праздник Сретения собрать как можно больше единомышленников и пройти через весь город. Разыгрывать веселые представления, ну, в общем, разъяснить людям, что конец света – это выдумки, а солнечный мир Добра – обман. И завершить процессию на Дворцовой площади. Многие студенты согласны быть актерами. И некоторые считают, что ты мог бы написать пьесы для этих представлений. Только пьесы нужно приурочить к празднику, обязательно обыграть встречу Зимы с Весной, чтобы не разочаровать простых людей. Согласись, это хорошее предложение. Никакого кровопролития, насилия, сопротивления. И Государь не сможет возразить, а только порадуется, он ведь любит праздники, толпу, фейерверки…

Тревога – неправильная, необъяснимая, мучительная – подняла треугольную гадючью головку, тронула воздух быстрым языком, кольцами холоднокровного тела обвила и сдавила сердце – как кулак.

– И если цель чудотворов и храмовников – власть над умами, а в этом постулате я еще немного сомневаюсь, то подобное представление как раз поколеблет эту власть, – продолжал Борча.

Это было хорошее предложение, честное, правильное. Наивное, а потому не заслуживающее порицания. Раз Надзирающим можно бродить по дорогам Млчаны в рубищах и завывать о конце света, почему нельзя того же ученым? Это было похоже на сказку про людоеда. И неподсудно было, не преступно… Не совсем еще бессмысленно – но опасно. Именно потому, что может что-то изменить, поколебать чашу весов в пользу здравого смысла. И хотелось сказать: «Уезжай отсюда, Борча! Беги куда глаза глядят!» Всем им хотелось сказать, «лучшим людям» университета, которого больше нет, который уже продали Храму. Никто не позволит поколебать чашу весов!

– Да, конечно. Я напишу. Но времени совсем немного, а надо успеть все подготовить.

– Ты, главное, напиши скорей. Я думаю, это должны быть небольшие пьески, чтобы их можно было показывать на ходу. И одна большая, для представления на Дворцовой площади.