Текст книги ""Стоящие свыше"+ Отдельные романы. Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Ольга Денисова

3 марта 421 года от н.э.с. Исподний мир

Мелкий ледяной дождь насквозь промочил потертый армяк, и Волчок с завистью смотрел на стоявшего чуть впереди гвардейца в теплом непромокаемом плаще. Конечно, хотелось прямо тут спросить, где записывают в гвардию Храма, но лицо гвардейца оставалось холодным, непроницаемым, и Волчок так и не решился к нему обратиться. Толпа за спиной шумела все громче, приближалось начало представления, и он решил обождать с вопросами – даром, что ли, пришел сюда еще затемно, чтобы занять место в передних рядах? Спина гвардейца, блестевшая от капель воды, заслоняла часть помоста, и Волчок время от времени приподнимался на носки, чтобы не пропустить чего-нибудь важного.

От холода ныла поясница, и стоять так долго без движения Волчок не привык, а представление все не начиналось. Но он мечтал своими глазами увидеть праздник Восхождения, мечтал прийти в Хстов в самом начале весны и взглянуть на Чудотвора-Спасителя, который снова спустится в город Храма на крылатой колеснице. Еще в детстве, слушая рассказы деда, видевшего это своими глазами, Волчок думал, что когда-нибудь обязательно доберется до Хстова, посмотрит на золотые купола его белых храмов, увидит знаменитые прозрачные окна царского дворца, пройдет по каменной мостовой и, может быть, даже поднимется на башню Правосудия.

А еще он хотел стать гвардейцем. Да и кого еще возьмут в гвардию, как не его? В родной деревне он был выше и крепче других парней, как и его братья, потому что отец держал корову – рос Волчок на молочке и сметанке, не каждому выпадает такое счастье. Впрочем, счастье быстро кончилось: затон, где отец ловил рыбу, окончательно зарос тиной, рыба передохла, заливной лужок просел и превратился в болото. Отец влез в долги, расчищая затон и осушая лужок, – привык быть самым богатым человеком в деревне и не мог смириться с бедностью. Старшие братья давно переженились, поэтому долги отца пришлось отрабатывать Волчку. Три бесконечных года, с тринадцати лет, он батрачил на мнихов в Добропоклонской лавре, ворочал камни и рыл канавы, получая за это палками по хребту, похлебку из брюквы пополам с лебедой и краюшку якобы ржаного хлеба – в лавре в муку добавляли мох, и волглый хлеб отвратительно скрипел на зубах.

Три положенных года истекли два дня назад, из лавры Волчок вышел в том же, в чем туда вошел, только в тяжелых деревянных башмаках вместо сапог и в дырявом армяке вместо новехонького. В кармане звенели три медных грана, выданные Надзирающими на дорогу. И надо было возвращаться домой, но Волчок еще в лавре решил, что сперва попытает счастья в Хстове. Трудники постарше смеялись над ним и говорили, что в гвардейцы не берут проходимцев, однако Надзирающий сказал Волчку, что желание стать гвардейцем более чем похвально, и даже написал в грамотке что-то такое, что могло бы в этом помочь. За годы жизни в лавре Волчок выучился читать, целиком прочел одно из семи Свидений Айды Очена, но разобрать скоропись Надзирающего так и не сумел.

Распахнулась дверь на широкой галерее Белого дворца, толпа выдохнула единым «ах» и подалась вперед. Волчка толкнули, он едва не наступил на пятку стоявшему впереди гвардейцу, но устоял. Гвардеец, как и его соратники из оцепления, повернулся к толпе лицом, покрепче сжав в руках пику, и поставил ноги пошире. Но увидел, что Волчок не сдвинулся с места, и подмигнул ему с одобрением.

Из-за того, что стоял Волчок в первом ряду, разглядеть Государя и Стоящего Свыше не удалось – смотрел он на галерею снизу и, как ни задирал голову, видел только остроконечную кику Стоящего Свыше и блеск царского венца. Зато представление он увидел и услышал во всех подробностях – разыгрывали притчу из третьего Свидения, о первом явлении Айды Очена в городе Храма. И хотя эту притчу Волчок знал едва ли не наизусть, смотреть было намного интересней, чем слышать ее от Надзирающего.

– Каждый год – одно и то же… – раздалось поблизости недовольное ворчание.

Волчок посмотрел на соседа – и откуда тот взялся? Раньше рядом стояла толстая торговка с тремя детьми, а тут вдруг появился этот странный человек, зевавший от скуки. Гвардеец посмотрел на него не столько с подозрением, сколько с недоумением, а незнакомец нагло ухмыльнулся и даже не опустил глаз – то ли был очень смел, то ли очень глуп. В лавре бы его быстро научили, как надо смотреть на гвардейцев и как слушать притчи из Свидений.

– В первый раз? – шепотом спросил незнакомец, подтолкнув Волчка в бок.

Волчок кивнул.

– Нравится? – не унимался сосед.

Волчок кивнул снова. Чего пристал?

– А на Сретенье здесь никогда не бывал?

Волчок покачал головой – Сретенье он праздновал в лавре, никаких представлений там не было, да и не дело мнихов развлекать трудников. Довольно того, что весь день можно было стоять в теплом храме, а не таскать камни по скользкой лестнице под проливным дождем.

– В этом году на Сретенье кулачные бои были знатные. Говорят, и сегодня будут. Пойдешь?

Волчок пожал плечами: почему бы не пойти? Наверное, сегодня не самый подходящий день проситься в гвардию. А если показать себя в кулачном бою, то, может, и кто-то из гвардейцев это заметит.

Притча подходила к концу, близилось появление колесницы, и Волчок отмахнулся от незнакомца, вздумавшего еще о чем-то спросить. На помост всходили певчие храма Чудотвора-Спасителя – об их волшебном пении Волчок тоже слышал в лавре. И оно в самом деле оказалось волшебным. Печальная мелодия заворожила, дыхание замерло от тоски – смерть Айды Очена, победившего Змея, уже не казалась сказочной. Боль щемила сердце, и любовь рвалась из груди – в небо. Да, Айда Очен воскреснет, но это случится потом. Да, Предвечный протянет свою длань к земле, раздвигая небесную твердь, и поднимет с мостовой распростертое тело Чудотвора-Спасителя, отягощенное злом. Зло, изъятое из душ людских, убило победителя Змея, бросило с небес на камни – и об этом надо помнить. Каждый день, каждую минуту. Рука сама собой потянулась к нательной длани Предвечного, и Волчок подумал, что позолота совсем стерлась с дешевенького деревянного обережья, надо бы заработать немного денег и вызолотить его снова. А еще лучше – купить новое, железное или даже серебряное.

Дождь вдруг перестал, волшебное пение словно развеяло туман над Дворцовой площадью, стало светлей, когда из толпы раздались первые крики:

– Летит! Летит!

Волчок повернулся в сторону башни Правосудия – да, это была она, крылатая колесница Чудотвора-Спасителя… На белоснежные крылья неожиданно упали лучи солнца, пробившиеся сквозь тучи, Айда Очен стоял раскинув руки, словно обнимал спасенный им некогда город. Рыдание поднялось из груди к горлу, и Волчок замер от восторга. Люди падали на колени и тянули руки к крылатой колеснице, и даже скучавший надоедливый сосед смотрел на чудо с тоской и слезами на глазах. Ноги подогнулись, и Волчок рухнул коленями на мостовую – сосед остался стоять, Волчок видел его сжатый кулак.

Один в большом городе Волчок чувствовал себя неуютно, поэтому с радостью принял предложение незнакомца вместе пойти на праздник. У него было странное прозвище – Змай, а имени он не назвал.

На площади и улицы выкатывали бочки с вином – на одних белел царский венец, на других золотом горела длань Предвечного. Вокруг каждой тут же собирался народ, звеня медными монетками.

– Ну что, попробуем, в чьих подвалах вино крепче? – усмехнулся Змай возле бочки с золотой дланью. – Каждый раз, как подхожу к бочкам из подвалов Храма, думаю, что оттуда польется кровь.

– Почему… кровь?.. – запнулся Волчок.

– А ты, небось, в гвардию пришел проситься? – Змай не ответил.

– Да. А что, думаешь, не возьмут? Мне Надзирающий из лавры слова в грамотке написал…

– Слова, говоришь? Возьмут, не бойся. Ты парень крепкий, высокий – таких как раз и берут.

– Я и грамоту знаю, и первое Свидение сам прочитал…

– Далеко пойдешь… Может, и мнихом станешь. Просился бы сразу в мнихи.

– Не, я сначала в Гвардию. Мниху сила не нужна – у них душа должна быть добрая.

– А у тебя что, злая?

– Не, у меня тоже добрая. Но добрая душа – у кого хочешь, а сила, чтобы за Добро постоять, не у всех есть.

В бочке было прозрачное и чистое хлебное вино, а никакая не кровь. Волчок, чтобы не ударить лицом в грязь перед новым знакомым, потратил один из трех гранов на полную кружку.

– Ну что, тяпнем помаленьку и пойдем со Злом биться? – Змай отхлебнул из своей кружки, будто там была вода.

– С каким Злом? – не понял Волчок.

– Увидишь.

И Волчок увидел – и очень удивился. По площади Чудотвора-Спасителя, перед храмом и башней Правосудия, расхаживали странные отвратительные твари, покрытые змеиной чешуей с ног до головы, – словно вылезли из Кромешной, не боясь света Предвечного. Волчок даже приостановился в испуге и подумал, что выпил слишком много хлебного вина сразу.

– Что, страшно? Ты ж в гвардию собрался!

– Да не, не страшно. – Волчок, оправившись от первого потрясения, почувствовал кураж.

– Гляди, побьешь такого – заметят и точно в Гвардию возьмут.

И Волчок бился изо всех сил – сначала с другими кулачниками, а потом и с чешуйчатыми тварями. Только голова с каждым боем туманилась все сильней – шутка ли, выпить кружку хлебного вина разом! Праздничный вечер он помнил смутно – фейерверки помнил, потому что никогда раньше не видел, как небо расцветает сотнями шипучих, брызжущих искрами огней.

27–28 февраля 422 года от н.э.с. Исподний мир

Кони несли кибитку по Хстовскому тракту резвым галопом; и встречные, и попутные телеги едва успевали съехать на край насыпи, а Славуш, правивший лошадьми, во все горло орал:

– Разойдись! Дорогу! Дорогу!

И при этом совсем не походил на учителя, каким обычно являлся в комнату Спаски.

Кибитку так трясло, что на ухабах Спаска едва не ударялась головой о слегу, державшую навес. Милуш хмурился, а отец хохотал и придерживал Спаску за плечи. Она же слишком хорошо помнила, чем иногда заканчиваются путешествия отца на лошадях, и не понимала его веселья.

Но вскоре кони перешли на рысь, а потом потащились шагом – как привыкли. Однако во время остановок от отца все равно шарахались в испуге и взять себя под уздцы не позволяли.

Спаска долго привыкала к одежде мальчика: все ей казалось неудобным, особенно штаны. Да и берет с пером, под которым спрятали косу, мешал и был тяжелым. Милуш хотел прибыть в Хстов инкогнито, а не в карете с гербом, и отцу посоветовал не показываться со Спаской на людях: мужчина с маленькой девочкой бросается прохожим в глаза, запоминается. До этого отец не брал ее с собой в Хстов, она жила в замке под присмотром бабы Павы.

И все в хстовских землях казалось Спаске чужим: и люди, и дома, и еда, и унылые картины вдоль тракта. В трактирах напротив входа на полках стояли лики чудотворов, а входящие кланялись им с искренним почтением. Отец велел Спаске и Славушу кланяться тоже, сам же ни разу даже не кивнул головой в сторону ликов.

– А почему тебе можно на них наплевать, а нам нельзя? – спросил возмущенный Славуш.

– Потому что меня здесь и так все знают. Я часто езжу в Хстов, все привыкли.

Милуш, желая сохранить инкогнито, кланялся ликам тоже, но с таким лицом, что лучше бы он этого не делал.

Хорошая еда в трактирах стоила очень дорого, да и не везде можно было заказать баранины или козлятины, на обед довольствовались одним утенком на четверых. Каши и хлеб, как и везде, считались роскошью – подавали в основном овощи, и хорошо если сладкую репу, чаще – безвкусную плохо почищенную брюкву, иногда с гнильцой. Похлебки варили из соленого щавеля пополам с крапивой, для сытности добавляя яйцо – только тем, кто мог за яйцо заплатить. Рыбы не было вообще, но кое-где продавали раков.

– Перевелась рыба. Реки здесь гниют, рыба дохнет. Если что-то и ловят, то отправляют в Хстов, – объяснял отец Спаске и Славушу, который тоже ехал в Хстов в первый раз. – И здесь еще не так плохо, Выморочные земли близко, Лодна. Дальше к югу хуже: и крыс едят, и лягушек, вместо брюквы – сурепка, вместо щавеля – мокрица. Хлеб пекут пополам со мхом, но и это к праздникам.

После таких рассказов Спаска ожидала увидеть нищий Хстов: покосившиеся стены, торфяные хижины на сваях, как в деревнях, и гати вместо каменных мостовых…

Город Храма появился на горизонте в полдень, Спаска даже протерла глаза: уж не видение ли это? Даже хрустальный дворец мерк и терялся рядом с белокаменными громадами крепостных стен, не поднимался так высоко, как башенки замков и дворцов хстовской знати, даже в свете солнца не горели так ярко его островерхие крыши, как золотые купола хстовских храмов.

– Вот он, город Храма… – Отец сказал это тихо и указал вперед, а глаза его сделались вдруг печальными. И Спаска кожей ощутила его любовь к этому городу, его тоску и боль. И сила, стоявшая за его спиной, всколыхнулась, напряглась, надавила на плечи…

Милуш же взглянул на приближавшийся город с ненавистью, даже скрипнул зубами.

Да, Волгород рядом с Хстовом был мелкой крепостицей, каких на подходе к городу Спаска увидела пять или шесть: город был окружен тремя кольцами крепостей.

– Это лавры, – пояснил отец. – Там живут мнихи, которые ничего не делают, только любят чудотворов.

– А что же они едят, если ничего не делают? – спросила Спаска.

– На них работает довольно трудников, чтобы они ни в чем не нуждались. Дело-то серьезное – это тебе не землю плугом ковырять…

Отец шутил, даже улыбался, а сила за его спиной не унималась, подрагивала от напряжения. Ненависть – оборотная сторона любви, – вот как называлась эта сила. Только Милуш обращал ее на Хстов, а отец – гораздо дальше, за границу миров.

На въезде в город тракт был забит телегами, кибитками, каретами, пешими людьми; стража на воротах принимала плату за въезд и за вход, отчего на мосту создавалась толчея. Возницы карет сердито кричали на хозяев телег и повозок, разгоняя их в стороны, но пробиться к воротам с моста все равно быстро не могли.

Отец сказал Славушу, что торопиться некуда, а тот был не прочь покричать и потолкаться с другими возчиками. Ему нравилось быть возницей, он как будто пробовал себя в новой, совсем несвойственной ему роли: любимый ученик Милуша, Славуш слыл книгочеем и крючкотвором, говорил, писал и читал на четырех языках, делал успехи в естествознании. Но, видно, мальчишеская его натура хотела большего, чем протирать штаны и налокотники в книгохранилище замка и обучать чистописанию маленьких девочек.

В дороге отец иногда сажал Спаску поближе к Славушу и заставлял его говорить с ней на разных языках. Спаске это нравилось, а Славушу быстро надоедало.

– У него особые способности к языкам, он говорит на каждом, как на родном, – пояснял отец. – Я еще ни разу не видел, чтобы здесь кто-то мог так чисто говорить на языке чудотворов.

– Змай, я не знаю, как говорят сами чудотворы, я слышал этот язык только от тебя. Мог бы и сам поучить Спаску языкам, а я бы лошадьми правил… – солидным баском ворчал Славуш.

– Мне есть чему ее поучить и кроме языков… – отвечал отец, но ничему учить Спаску не спешил.

Пробившись через ворота, они проехали через весь город. Отец показывал Спаске и Славушу улицы и площади, царский дворец и, конечно, главный храм Млчаны: храм Чудотвора-Спасителя.

– А кого он спас? – по наивности спросила Спаска.

– Долго объяснять, – ответил ей Славуш. – Это один из основных догматов Храма: чудотвор Айда Очен преградил путь восьмиглавому Змею, который считается у них воплощением Зла. Появление Змея знаменовало собой конец мира, он летел к Хстову, чтобы сровнять с землей Храм, и был уже у самых ворот города, но тут с неба на крылатой колеснице, озаренный сиянием солнечных камней, спустился Чудотвор-Спаситель. Он сражался со Змеем двенадцать дней и двенадцать ночей, но не мог его победить. На тринадцатый день он спросил Змея, что́ дает ему силу, и тот ответил: зло в людских душах. И тогда Айда Очен собрал все зло, что накопилось в людях, и Змей в испуге бежал обратно в Кромешную, но Айда Очен не выдержал взятой на себя тяжести, рухнул на землю и разбился о камни. Душа его, отягощенная Злом, не могла подняться в солнечный мир Добра, но на четырнадцатый день, когда люди плакали и прощались со своим спасителем, сам Предвечный раздвинул тучи над Хстовом, простер свою длань к чудотвору и забрал его к себе.

– На самом деле, – добавил отец, – эта история гораздо сложней и правдоподобней, сын-Ивич просто не читал канонических текстов так называемых Свидетелей Айды Очена. То, что он рассказал, – байка для простолюдинов, упрощенная, так сказать, версия… Люди мыслящие – а среди храмовников попадаются и такие – склонны рассматривать Свидения как аллегорию и дают им различные толкования. Текстов Свидений всего семь, хотя Свидетелей было больше. Право, не могли же семь человек придумать одно и то же!

– Да, по странному стечению обстоятельств, в Лицце об этом стало известно только через пятьдесят лет после гибели Айды Очена, – добавил Милуш, кривя рот. – Вероятно, Свидетелей что-то сильно задержало в пути. Но как только Стоящий Свыше услышал об этом, он тут же перенес свою резиденцию в Хстов и отстроил здесь храм Чудотвора-Спасителя. С тех пор Хстов называют городом Храма. И именно тогда Сретенье и Восхождение стали главными храмовыми праздниками. Сретенье празднуют семнадцатого февраля, а Восхождение – третьего марта.

Спаске объяснения показались слишком сложными, да она и не очень к ним прислушивалась: снова, как при появлении на горизонте города Храма, сила за плечами отца заворочалась, выпустила острые когти, впилась в его плечи.

…Мерзлая земля с трудом подается под ударами тяжелой холодной кирки (вкус смерти на губах), неохотно раскрывает свою бесстыжую черноту. Все глубже и глубже яма, все грязнее снег вокруг. Мертвый человек с узким лицом на дне ямы… Комья тронутой инеем земли падают на его серые губы.

…Горит в огне крылатая колесница, один за одним вспыхивают увившие ее бумажные цветы, чернеют и съеживаются крылья деревянного коня. И горит привязанный к колеснице человек (вкус горелого мяса), и беззвучно дрожит воздух от его крика, трогая змеиную кожу…

– Не надо, не смотри… – Отец положил руку Спаске на плечо.

Перед царским дворцом Спаска не удержалась и во весь голос закричала:

– Смотрите, смотрите! Прозрачные окна!

Почему-то прозрачные окна казались ей самым настоящим чудом. Ни в Волгороде, ни в замке Милуша таких не было – иногда в центр мозаики, между обычных стекол, вставляли маленький кусочек толстого прозрачного стекла, чтобы можно было заглянуть в него и увидеть, что происходит за окном, но чтобы целое окно было закрыто одним огромным прозрачным стеклом?

Народ на улицах Хстова встречался разношерстный, Спаска никогда не видела ни столь богатых нарядов, ни таких жалких лохмотьев. На площади у входа в храм Чудотвора-Спасителя толпились калеки и нищие: в рванье, покрытые язвами, с гноем на глазах и обветренными губами, они тянули руки к входившим в храм, и даже из кибитки Спаска почуяла, какой от них исходит отвратительный запах.

Милуш морщил лицо и отводил глаза, отец же, напротив, с любопытством разглядывал толпу попрошаек, которая тянулась к кибитке, – кто-то даже пытался ухватить лошадей за повод, увидев, что Славуш не спешит отогнать нищих кнутом, как это делали другие возницы.

– Змай, у нас же есть деньги. – Славуш оглянулся и посмотрел на отца. – Давай дадим им хоть немножко…

– С ума сошел? – Отец присвистнул и постучал кулаком по лбу. – Во-первых, они нас просто разорвут, как только увидят деньги. А во-вторых, нищенство – едва ли не самое доходное дело в Хстове… Знаешь, сколько стоит вот такой шрам, как у старика на ступеньках? Дороже, чем мой плащ с горностаем.

Кто-то из нищих таки ухватил коня за узду, и тогда отец поднялся, забрал у Славуша кнут и свистнул: кони, хоть и привыкшие к нему, перепугались, и кнут не понадобился – они рванулись вперед, не слушаясь поводьев, и толпа отхлынула в стороны.

На улицах поуже людей было меньше, и среди них попадались как добропорядочные домохозяйки и мастеровые, так и сомнительные личности разбойничьего вида. Отец оставил лошадь и кибитку на каком-то грязном постоялом дворе, и дальше пошли пешком: сначала каменная мостовая сменилась деревянной, а потом под ногами и вовсе зачавкала грязь. Улочки сузились так, что Спаска, раскинув руки, доставала до обеих стен по их сторонам. В замке никто не выливал помои прямо под ноги, для этого были прорыты сточные канавы, здесь же нестерпимо воняло нечистотами и тухлятиной.

Однажды их даже попытались ограбить – наверное, не сразу разглядели отца и Чернокнижника за спиной Славуша, который шел впереди. Отец только потянулся к ножу на поясе, как незадачливые разбойники бросились бежать.

А потом узкая улочка внезапно вышла на маленькую площадь, посреди которой стоял небольшой храм.

– Вот тут и переночуем. – Отец кивнул на трактир по другую сторону площади, под вывеской: «Пескарь и ерш». – Когда-то это место называлось площадью Большой Рыбы, а теперь это площадь Восхождения, по названию храма. Кстати, трактир – недешевое место, с отличной кухней, богатыми традициями и без клопов. И постояльцев не много.

Спаска тогда еще не знала, что кроме древесных клопов бывают еще и постельные, в замке водились только тараканы, в деревне же и о тараканах не слышали.

Хозяйкой трактира оказалась женщина, которую тоже «что-то связывало» с отцом: невысокая, рыхлая и белокожая, с водянистыми глазами, она тем не менее была очень живой, говорливой и обаятельной; ее юбки шелестели и колыхались в такт ее движениям, она тяжело и грациозно порхала по трактиру, к удивлению Спаски ничего не задевая юбками на своем пути. Ее звали тетушка Любица.

– Ах, какой хорошенький мальчик! – Хозяйка всплеснула руками при виде Спаски. – Ну прямо белокрылый чудотвор!

– У чудотворов нет крыльев. – Отец, никого не стесняясь, чмокнул хозяйку в щеку. – К тому же это не мальчик, а девочка. Говорю по секрету, но кто-то же должен помочь ей вымыться и переодеться с дороги.

Отец никак не мог взять в толк, что Спаске не нужно в этом помогать, что она не настоящая царевна, а только иногда притворяется ею.

Кроме них, постояльцев в трактире не было, и понятно почему – наверное, в бедной хстовской земле так обедал только Стоящий Свыше: отварные судачки по-дертски, запеченный свиной окорок, верченая индейка, сухие копченые колбаски из конины, нарезанная тончайшими ломтиками тушеная капуста со сливочным маслом и истекавшие медом пряные сласти, которых Спаска никогда не пробовала и не запомнила их странных южных названий (а хозяйка во время обеда расхваливала свои блюда на все лады). И, конечно, вино, которое понравилось даже Милушу, а он в этом был очень и очень привередлив, в отличие от отца.

Чистые комнаты наверху были небольшими, но уютными. Отец и Милуш сразу же после обеда куда-то ушли, наказав Славушу присматривать за Спаской, и она приготовилась к тому, что тот начнет учить ее языку чудотворов, но, оказывается, у Славуша были другие планы. Он помаялся в четырех стенах с часок, и его потянуло в город – незнакомый, загадочный и опасный. Наверное, бросить Спаску на хозяйку трактира, которая верила в белокрылых чудотворов, Славуш не решился.

– Слушай, Спаска… Я тут хочу пройтись немного… – Он сунул голову к ней в комнату, и сразу стало ясно, что у него на уме. – Ты не очень устала?

– Нет, – ответила она и начала натягивать на голову берет, пряча косу.

Славуш надеялся на ее отказ, поэтому поморщился. Спаске же тогда не пришло в голову, что учитель ее слишком молод, чтобы в одиночку разгуливать по незнакомому городу.

Он хотел посмотреть на храм изнутри, взглянуть, как люди поклоняются чудотворам (о чем и рассказал Спаске по дороге). Храм на площади Восхождения был заперт, и они отправились искать тот, что будет открыт. А это не составляло труда, потому что в Хстове храмы стояли на каждом углу, да еще и поднимались высоко над домами и были видны издали.

– А если там будет гореть солнечный камень? – спросила Спаска.

– Мы сначала осторожно заглянем и только потом войдем. Не могут же солнечные камни гореть там все время, и днем и ночью.

Открытый храм нашелся очень быстро, но в нем горел солнечный камень. То же самое было и во втором, и в третьем. Славуш одной рукой крепко держал Спаску за руку, а другой – рукоять ножа на поясе. Но никто не спешил на них нападать. Они отошли довольно далеко от трактира (и Спаска подозревала, что заблудились в узких проулках Хстова), когда им наконец повезло: в большом храме недалеко от постоялых дворов солнечный камень не горел. Там собралось много людей, и, похоже, не хстовичей, а приезжих, и никто не обратил внимания на Спаску и Славуша.

На это стоило посмотреть. Нет, не роспись стен (в которой Спаска ничего не смыслила), не золото, не лики чудотворов, не обилие света и блеска потрясли ее: она почувствовала широкий, мощный поток силы, который уходит за границу миров. Из каждого человека выливался скудный ее ручеек, но людей было очень много, и ручейки соединялись в реку. Реку любви…

К ликам в золотых окладах люди обращали самые чистые, самые светлые свои помыслы, свои несбыточные надежды и наивные детские мечты. Многие стояли на коленях, и от них ручейки силы утекали быстрей, чем от остальных. И лица, лица их были одухотворенными, глаза – широко открытыми, люди не лгали здесь самим себе, они были искренни, доверчивы и… беззащитны.

Славуш замер, глядя на это зрелище, у него даже приоткрылся рот. И Спаске показалось, что он хочет задержать поток силы, утекавшей в другой, чужой мир. Может быть, что-то ему и удалось, какую-то каплю он и удержал, но остановить поток, конечно, не сумел. Лицо его побледнело, взгляд остановился и сделался бессмысленным. Они стояли возле самого входа, и кто-то толкнул Славуша, загородившего дверь, но он даже не заметил.

Трое Надзирающих пели монотонную песню (если песней можно было назвать бормотание нараспев), но это был лиццкий язык, и Спаска разобрала только два или три слова. Песня становилась все громче, лица людей светлели, дыхание их учащалось, у некоторых по щекам ползли слезы, а потом, на вершине всеобщего счастья, над толпой загорелся солнечный камень…

Спаска не вскрикнула только потому, что сначала он горел очень тускло. Но свет его делался ярче, а Славуш его не замечал, увлеченный борьбой с рекой любви! Она отпрянула к двери, потянув его за руку, но кто-то загородил им дорогу, очарованный желтыми лучами, и Спаска почувствовала себя в ловушке.

Как объяснить, что такое ядовитый желтый луч для колдуна? Нет на свете таких слов. Он ранит в самое сердце, он парализует волю, он причиняет боль, но не осязаемую, а осознаваемую, словно больно делается мыслям в голове. Он убивает не сразу, воспоминания о нем долго мучают разум и тело. Разум – невозможностью думать, тело – судорогами и обмороками.

Хорошо, что Славуш быстро пришел в себя – в одну секунду, словно и не стоял только что истуканом. Он накрыл Спаску собой, как плащом, обхватил обеими руками, прижал к себе, с силой проталкиваясь сквозь толпу у входа. Он ведь тоже был колдуном, его тоже убивали желтые лучи! Но Спаска чувствовала, знала: в тот миг он думал только о ней, он вообще за себя не боялся! Он спасал ее, а не себя!

Они вывалились на улицу, но, не доверяя стенам и окнам храма, Славуш тащил Спаску через площадь, пока не свернул на узкую улицу. И только там остановился и перевел дыхание.

– Спаска, ты как? – Он был испуган, у него дрожал подбородок, а в глазах появились слезы. Его солнечный камень обжег сильней…

– Ничего… – Она шевельнулась. Камень ведь горел очень тускло. – А ты?

– И я ничего… Нам надо будет обязательно выйти в межмирье. Ты точно хорошо себя чувствуешь?

Спаска еще ощущала жжение желтых лучей, еще не оправилась вполне от их прикосновения (к мыслям?).

– Прости. Я… я просто не сразу заметил, я… я…

Спаска хотела сказать, чтобы он не оправдывался.

– Мы выйдем в межмирье, и все пройдет, – сказала она.

– Да, конечно, – рассеянно кивнул он.

А через пять минут Славуш уже вовсю проклинал Надзирающих и чудотворов.

– Это самый подлый обман, какой только можно придумать! – Он говорил с горечью и сжимал кулаки. – Это величайшая гнусность, на которую способен человек!

– Они не люди, – угрюмо поправила Спаска. – Они чудотворы.

– Чудотворы тоже люди. И добрые духи люди. Спроси у своего отца, он тебе расскажет.

Спаска сначала хотела спросить, откуда об этом знает отец, но вдруг осеклась.

– Дядя Змай мне вовсе не отец… – тихо сказала она. Вдруг Славуш расскажет об этом кому-нибудь и слух дойдет до человека по имени Прата Сребрян?

– Да брось, – Славуш усмехнулся, – меня-то не обманешь. Не бойся, я никому об этом не говорил.

Спаска промолчала, а он через минуту снова сжимал кулаки и шипел себе под нос:

– Я… если бы я мог… Я бы убил их всех, всех! Люди не глупые, нет. Они доверчивые. И нет ничего на свете гнусней, чем пользоваться чужой доверчивостью!

– Они слабые. – Спаска пожала плечами. – Милуш так говорит. Они хотят исполнения желаний без приложения усилий. Они хотят, чтобы кто-то вместо них исполнял их желания.

– Да, Милуш, конечно, прав. Но… кто виноват сильней: тот, кто забыл запереть дверь, или тот, кто, воспользовавшись незапертой дверью, обворовал дом? Первого можно не жалеть, но второго надо судить. И, честное слово, настанет день, когда чудотворы за это ответят! Клянусь, я сделаю все, чтобы они за это ответили!

Он чуть не плакал. Он испытывал настоящую боль: Спаска всегда отличала правду от лжи и искренность от притворства.

Приближался вечер, а в Хстове как-то очень рано начались сумерки. Может быть, от того, что сгустились тучи и пошел дождь, а может, из-за высоких стен на дно узких улиц попада́ло меньше света. И людей на улицах встречалось все меньше и меньше – тут рано вставали и рано ложились.

На улице пошире и посветлей, куда они вышли в поисках трактира (а Спаска была права, Славуш не знал, куда идти), неожиданно оказалось много людей и много освещенных окон – это были в основном кабаки и трактиры, в которых толпился народ. Спаска раскрыв рот смотрела на разноцветные блики, которые мозаичные окна бросали на мостовую. Славуш же еще не пришел в себя после увиденного в храме, как на него свалилось новое потрясение.

Какая-то девочка, может быть чуть-чуть постарше Спаски, очень худенькая и длинноногая, ухватила его за руку и весело ему подмигнула. На ней было множество юбок, не меньше семи, и кофточка с лифом на шнуровке, как у взрослых, но ни юбки, ни подложенное под лиф тряпье не помогли скрыть ее худобу. Юбки были ей коротковаты, открывая косолапые ступни.