Текст книги ""Стоящие свыше"+ Отдельные романы. Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Ольга Денисова

Ураганный ветер и дождь в лицо, содрогание земли – этого достаточно. И даже если привлеченная силой Йоки воронка доползет до него, то близость свода не позволит ей убить Йоку. Все равно эта энергия не сравнится с тем, что может дать любой другой мрачун. И Йока может отдавать эту энергию часами – столько, сколько потребуется.

Ему уже не было зябко, он вскоре забыл о сломанных ребрах – только ветер больно свистел в ушах. Энергия лилась внутрь помимо воли, и снова накатил страх: а если он не сможет выйти в межмирье? Тогда он, наверное, умрет, как и говорил профессор.

Головокружение накрыло Йоку волной тошноты, едва он попытался расфокусировать взгляд. Пришлось выпрямиться и балансировать руками, чтобы не упасть. И Йока уже собирался отступить, даже попытался вскарабкаться обратно, наверх, подальше от энергии Внерубежья, которая вот-вот его убьет, разорвет изнутри… Но неожиданно вспомнился чудотвор, возивший Йоку за свод, – тот, который был застегнут на все пуговицы. Почему обязательно убьет? Энергию можно сбросить куда угодно, для этого необязательно выходить в межмирье!

Почему он раньше не додумался до столь простого решения? Мучился, собирая крохи энергии? В другой раз Йока рассмеялся бы – не над собственной глупостью, а от радости, от облегчения, от того, что мучительный страх отступил. Может быть, дело было не столько в спасительной мысли, сколько в энергии, которая лилась в него широким потоком. И от нее сами собой распрямились плечи, отступила боль, прошло головокружение.

Сперва лунный камень над головой то зажигался, то гас, Йока еще не чувствовал полной уверенности, но с каждой минутой его охватывало упоение, за которым он забыл, что не может выйти в межмирье, – оно открылось ему навстречу само собой. Он попробовал зажечь камень на груди у Спаски, но что-то пошло не так – лунный камень не зажегся. Впрочем, Спаска появилась по первому зову. В смутных очертаниях из ливня и молний Йока разглядел цепи у нее на руках совершенно отчетливо, безо всяких сомнений, видений и фантазий.

– Я знаю, ты слышишь меня, – сказал Йока. – Ничего не бойся, я дам тебе столько силы, сколько надо.

Он раскинул руки, поднял голову и встряхнул мокрыми волосами.

16 августа 427 года от н.э.с. Исподний мир

В камере было просторно. Сначала Волчок сидел на нарах, потому что никак не мог лечь, не помогая себе руками. Потом все же лег – нужно было набраться сил перед завтрашним днем. Лечь пришлось на спину, нары были узкими, то одна рука свисала на пол, то другая прижималась к стене. Зажгло ссадины, оставленные плетью, и все равно больше всего болели пальцы. Волчок снова сел, приложив плечо и голову к стене, – чтобы в окне видеть башню Правосудия.

Как же так вышло? Как же он сглупил с этими черновиками? Чем думал? Сражаясь за себя, можно ошибиться. Нельзя проигрывать, когда защищаешь самое дорогое. Нельзя даже умереть, потому что смерть – это поражение.

Чем жестче была боль, тем страшней становилось: ей, маленькой и хрупкой, нельзя испытать и сотой доли этого ужаса. Не хотелось думать, что́ ей грозит ночью под охраной подвыпивших гвардейцев, – от этих мыслей Волчок сжимал кулаки, и размозженные кончики пальцев выстреливали в голову новой непроходящей болью, туманили мозги до темноты в глазах – Волчок сгибался с воем и долго не мог разогнуться.

Конечно, надеяться на Красена было наивно, но Волчок надеялся. Иначе происходящее становилось бессмысленным. Если чудотвор не вытащит Спаску отсюда, тогда даже смерть Волчка и то окажется напрасной.

Он долго сидел не шевелясь, и боль немного притупилась. Он даже задремал, но голова упала на грудь, все тело прошило болью, и сон больше не шел.

Часа через два – глухой полночью – в камеру явился Огненный Сокол. Гвардеец из охраны зажег факел у двери и принес стул; Огненный Сокол уселся напротив Волчка, шагах в трех, положив ногу на ногу. Долго молчал, пристально глядя Волчку в лицо.

– Ну? – спросил он наконец.

– Что вы хотите услышать? – выдавил Волчок.

– Давай, оправдывайся. Доказывай, что я ошибся.

– Мне нечем себе помочь, я уже все сказал.

– Ты понимаешь, что с тобой будет, если ты не сумеешь оправдаться?

– Мне не в чем оправдываться.

– На твоем месте я бы нос не задирал.

– Вы не на моем месте.

– Вот уж точно, – хмыкнул Огненный Сокол. – Так что? Будешь говорить?

– О чем? Что бы я ни сказал, вы все равно не поверите. Или мне надо упасть вам в ноги и умолять, чтобы вы поверили?

– Это было бы более… естественно в твоем положении.

– Вы не поверите все равно.

– Мне доводилось допрашивать многих людей. В том числе тех, кто так ничего и не сказал. И тех, кто был невиновен. Невиновные умоляют.

– Всегда? – усмехнулся Волчок.

– Почти.

– Я не умею.

– Да. И я знаю почему. Ты умеешь лгать, но не умеешь притворяться. Вот поэтому я тебе и не верю. Ты не чувствуешь себя невиновным, поэтому и не можешь попросить. Не можешь возмутиться, не чувствуешь отчаянья, обиды.

– Я не буду ползать на брюхе, я уже говорил. Не приучен, – проворчал Волчок и уставился в стену.

– И в глаза ты не смотришь. Или к этому ты тоже не приучен?

Волчок повернул голову и пристально посмотрел на Огненного Сокола. Ох, как же тяжело ворочались мысли в голове! И выдавливать из себя слова тоже приходилось с трудом.

– Вы пришли, чтобы я доказал вам, что вы ошиблись? Вам не хочется верить в мою виновность? Мне нечем доказать свою правоту. Пошлите голубя в Волгород, спросите Красена.

– До этого я и без тебя догадался. Но не слишком ли ты важная птица, чтобы я ради тебя тревожил господина чудотвора на празднике?

– Да вам не нужно это подтверждение. Вам оно неудобно, не с руки. Потому что если это Красен, дознаватели послушают его, а не вас. Поэтому вы и не послали голубя вчера, пока было светло.

– Если ты такой умный, почему не пошел мне навстречу? Почему не выдумал приказ пятого легата, например, или какого-нибудь капитанишки, на мнение которого можно плюнуть?

– Да вы с ума сошли. Мне ли не знать процедуру дознания. Тот же дознаватель вывел бы меня на чистую воду за десять минут. Под пытками нельзя менять показаний – не выпутаешься.

Огненный Сокол поднялся и подошел к темному окну под потолком – потолок был низким, и окно находилось как раз на уровне его глаз.

– Кстати, еще не поздно со мной договориться. – Он оглянулся на Волчка. – Завтра утром изменишь показания, а сейчас мы хорошенько продумаем все тонкости.

Это провокация? Или проверка? Или Огненный Сокол в самом деле намерен добиться своего любой ценой? Ему так необходимо искалечить девочку-колдунью? Отказаться – все равно что подписать себе смертный приговор. Нет причин отказываться.

– Дознаватель не поверит, если я завтра откажусь от своих слов, – ответил Волчок, всего лишь надеясь потянуть время, подумать. Найти причину для отказа.

– Поверит. Сделаем так, что поверит.

– Нет.

– Что «нет»?

– Я не буду менять показаний.

– Ты… дурак? – Огненный Сокол повернулся к нему лицом. – Я предлагаю тебе спасение, избавление от мук, и что ты мне отвечаешь? Тебе было мало вчерашнего?

Волчок промолчал.

– Есть только одна причина для отказа мне. Если ты и есть тот гвардеец, которого я ищу.

– А девочка разве не сказала имя этого гвардейца, что вы подозреваете меня?

– Девочка молчит как немая. И это злосчастное разрешение нужно мне по многим причинам. Погляди, если ты не тот самый гвардеец, ты тоже должен быть заинтересован в том, чтобы девчонка заговорила. А если тот самый – наоборот, ты сделаешь все, чтобы она продолжала молчать.

– А если мне просто жалко девочку? Так же как Красену? Такого вы не допускаете? – Волчок снова усмехнулся.

– Красен не висел на дыбе, он может себе позволить кого-то пожалеть. А в жалость такой ценой, какую платишь ты, я не верю.

– А в мою верность Красену? Он же недаром велел мне подделать запрет…

– Даже если Красен велел тебе подделать запрет, в чем я сомневаюсь, он сделал это из прихоти. Не слишком ли высока цена за чужую прихоть?

– Красен денег не считает. Он за свою прихоть заплатит золотом. – Волчок осклабился – получилось жалко. Да и довод был слабоват.

– Ты лжешь. Завтра я выжгу тебе глаза, переломаю кости и выброшу на площадь Совы, чтобы каждый проходящий мимо мог споткнуться о твое тело.

* * *

Молочно-белый луч блеснул в темноте и тут же погас. Сердце подпрыгнуло к горлу и провалилось вниз живота. Надежда, мелькнувшая подобно маленькой искре, готова была разгореться пожаром, но Спаска знала, что такое напрасная надежда… Надежде нельзя отдаваться бездумно, как бы этого ни хотелось.

Она не стала вставать на ноги, но подняла голову, снова пристально вглядываясь в темноту. И лунный луч блеснул снова! На этот раз Спаска отчетливо увидела в межмирье Вечного Бродягу, звавшего ее к себе.

Цепь помешала ей кинуться ему навстречу, потянула назад, как вязкая трясина, и Спаска испугалась, что не сможет ответить на его зов, но лунный камень в межмирье снова погас – и после его света темнота показалась совсем черной.

Так бывало уже не раз – Вечный Бродяга чего-то ждал, словно давал ей время отыскать дорогу к нему. Или дразнил? Или сам не мог найти ее в темноте? Спаска остановилась и приготовилась терпеливо ждать. Лунный камень то вспыхивал, то снова гас – словно подавал какие-то сигналы. Но Спаска уже поняла, что Вечный Бродяга видит ее, знает, что она здесь. А еще – что он готов отдать ей столько, сколько нужно ей, а не ему. И его силы хватило бы не только на то, чтобы выбить дверь ее камеры, но и сровнять башню Правосудия с землей. Он шел ей на помощь! Ее добрый дух услышал зов и явился, чтобы защитить ее и спасти!

Энергия полилась к ней ровным широким потоком, а не толчками, которые иногда валили ее с ног, – Йока Йелен все понял, он сделал так, чтобы Спаске ничто не мешало освободиться и уйти. И мрачное предсказание Милуша не сбылось, храмовники не догадались отрубить ей ноги.

Она примерилась, сосредоточилась и послала невидимый камень в обитую железом дверь. И петли, и засов вырвало из стен с мясом – так ветер выворачивает корни деревьев из мягкой земли. Дверь с ужасающим лязгом опрокинулась на каменный пол и проехала вперед, сбивая с ног удивленного тюремщика. Вихрь забился меж сырых стен, задувая факелы.

В пустом темном проеме появился человек, и Спаска безошибочно узнала Муравуша. Руки, прикованные к стене, сжались в кулаки и задрожали, то ли боль, то ли ненависть поднялись к горлу рыданием – он убил Верушку! Он убил бабу Паву и Бурого Грача! Он обманщик, предатель! Но вместо рыдания из горла вырвался звонкий смех. Спаска хохотала, из глаз ручьями лились слезы, а Муравуш, сперва подавшийся вперед, сразу отступил обратно. Но не успел спрятаться за углом – чтобы убить человека, нужен совсем маленький «невидимый камень», размером с тыкву. Жалкое бренное тело – голова Муравуша раскололась об пол с хрустом. Он не напрасно пел о том, как хорошо жить и как не хочется умирать, – словно чуял близкую смерть. Он был чем-то похож на Волче…

Десяток мелких «невидимых камней» выбили кольца, заделанные в стену, и цепи, хоть и были тяжелыми, уже не держали Спаску на привязи. Она сложила их на плечи, перекинув через шею, чтобы они не мешали идти, и шагнула в короткий коридор, метнув вперед еще один «невидимый камень», в замкнутом пространстве обернувшийся ветром.

Пробивая завесу мокрой пыли, которую ветер обдирал со стен и потолка, Спаске светила путеводная луна доброго духа – Вечный Бродяга вливал и вливал в нее силу, и эта сила пролагала Спаске дорогу к выходу. Ветер свистел в узких тюремных коридорах, факелы на стенах выли, плевались смолой и хлопали пламенем, словно знамена. Заспанные тюремщики только вначале стремились Спаске навстречу – и падали, разбивая головы о стены, и волочились по полу, влекомые небывалой силой Вечного Бродяги. А потом все – все! – бежали только прочь от нее. На лестнице, спускавшейся вниз по кругу, ветер сам собою свился воронкой, взвихрился с отчаянным гулом – и снес тяжелую крышу, выбрасывая в небо осколки черепицы. Спаска сошла по лестнице, не встретив никого. И не было необходимости ломать все на своем пути – уже ничто не могло ее задержать. Но само осознание того, что она крушит башню Правосудия, наполняло Спаску странным, неведомым ею восторгом, она осознавала свое безумие и упивалась им, продолжая плакать и хохотать.

Внизу Спаска с удивлением разглядывала роскошные пустые коридоры, где не было тюремных камер, – в каком-то из них служил Волче, проходил где-то здесь каждый день… Может быть, завтра ему не придется идти на службу, потому что некуда будет идти. Двери слетали с петель, над ними рушились арочные своды, из окон дождем выплескивались цветные стекла.

Огромное мозаичное полотно при входе в зал судебных заседаний брызнуло осколками и осыпалось на мраморный пол с сухим стуком, оставив после себя выгнутый свинцовый остов. Дубовая дверь в два человеческих роста, ведущая во двор гвардейских казарм, распахнулась перед Спаской, дверные полотна с грохотом ударили в каменные стены и осели на землю, покореженные.

Гвардейцы в исподнем выскакивали из дверей и окон казарм, но вовсе не для того, чтобы преградить Спаске дорогу, – в панике метались по двору и ломились в узкие калитки в подворотнях. Лучше бы отсиделись в своих спальнях, рушить казармы Спаска не собиралась. Не считая десятка капралов, это были новобранцы, молоденькие мальчики, некоторые – не старше Йоки Йелена… Спаска оглядела двор, пытаясь понять, какие ворота ведут на площадь Совы, в город, а какие – в запутанные дворы храма Чудотвора-Спасителя.

Ворота вылетели на площадь вместе с десятком гвардейцев, сгрудившихся в подворотне.

Очень хотелось повернуть к Мельничному ручью, в «Пескарь и Ерш», но Спаска понимала, что сила ее не навсегда, что Вечный Бродяга, стоявший по колено в грязи под дождем, да еще и почти без одежды, не смог бы бесконечно давать ей энергию. И если она явится на площадь Восхождения, то выдаст и мамоньку, и Волче. Нужно было идти в замок, только в замок. И… нельзя вылить всю энергию, надо обязательно запастись ею, чтобы никто не мог к ней приблизиться, пока она туда не доберется. Спаска направилась к Северным воротам, на Волгородский тракт, – прятаться не имело смысла.

Никто не посмел ее преследовать.

* * *

Волчок стоял и смотрел, как Спаска выходит на площадь Совы. Вот и все. Он победил. Теперь от него ничего не зависит. Не нужна даже помощь Красена – обладая такой силищей, Спаска доберется до замка. И, возможно, ей навстречу уже мчится карета Чернокнижника, как в прошлый раз. Только на козлах нет тонкого юноши по имени Славуш…

Холодный рассвет поднимался над стенами казарм красным заревом. Боль прижала неожиданно, навалилась на плечи, и Волчок сел. Страх за Спаску давал силы, а тут словно выбили скамейку из-под ног – оказалось, что сил больше нет. Теперь Огненный Сокол ничего не предложит. Разглядит шрам на плече. Обыщет комнату и найдет армейскую кокарду. Письма Спаски (рука не поднялась сжечь). Книги Змая. И лучше бы умереть до того, как это случится.

Мелькнула мысль свить жгутом остатки рубахи – ткань тонкая и прочная, выйдет надежная веревка. Но руки не поднимались. Не то чтобы больно было двигать руками – нет, они не слушались вообще. Волчок долго оглядывал камеру, но не нашел ни одного острого каменного выступа, ни одной торчавшей железки. Разве что угол деревянных нар… Если как следует удариться виском… Он с трудом встал, прошел два шага и опустился на колени у изножья своей постели.

Нет, не хватит сил. Страшно. Не умирать страшно, страшно не умереть с одного удара. И тогда Огненный Сокол уже не поверит в деньги от Красена… Надежда шевелилась в глубине души: Красен мог бы помочь. И эта призрачная, наивная надежда в последний миг не дала бы разбить голову об угол. Так, чтобы сразу насмерть. Даже если голубя Красену пошлют с рассветом, прямо сейчас, даже если голубь полетит в Волгород быстрее ветра – Красен-то быстрей ветра летать не умеет. Наивная надежда…

Надежда на долгий спокойный сон Огненного Сокола тоже оказалась напрасной. Он явился в камеру ровно в восемь утра, с боем часов на башне.

Лицо его было угрюмым, в глазах застыла исступленная, спокойная злость. Вместе с ним пришел заспанный лекарь, который зевал, ежился и потирал плечи. Велел Волчку встать и повернуться к окну левым плечом.

– Да, это шрам, – проворчал лекарь, снова зевнув. – Скорей всего от глубокой рубленой раны. Под ним еще один, но небольшой.

– Это шрам от сабельного удара? – переспросил Огненный Сокол, и злость в его глазах стала еще спокойней, еще уверенней.

– Возможно. Очень похоже, – пожал плечами лекарь.

Глупо. Нужно было заранее придумать, откуда взялся этот шрам. Найти тех, кто подтвердит его «законное» появление… А впрочем, капитан Знатуш не верит в совпадения.

Огненный Сокол долго смотрел Волчку в лицо, а потом сказал тихо и медленно:

– Ты будешь завидовать казненным на колесе.

* * *

Возница гнал лошадей в Хстов. И не было смысла его торопить, он любил быструю езду, радостно покрикивал: «Посторонись! Дорогу!», свистел, крутил кнутом и привставал на козлах. Крапа мог лишь смотреть в открытые окошки на проплывавшие мимо болота и мучиться бездействием. Ну и платить на каждой почтовой станции за смену взмыленных, едва не загнанных насмерть коней.

Третий легат явился к нему в спальню рано утром и спросил, не отдавал ли он приказа своему бывшему секретарю подделать запрет Государя на пытки. И Крапа едва не сказал, что вчера не видел Желтого Линя, но вовремя спохватился. Третий легат был разговорчив: подделка документа была очевидной, доказанной неопровержимо. Желтый Линь сначала отказывался давать показания, но под пыткой сознался, что подделать запрет ему приказал господин Красен. Третий легат нисколечко не сомневался, что Желтый Линь солгал, а потому от Крапы ему скрывать нечего. Впрочем, что́ это был за запрет, третий легат так и не сказал.

Если бы голубя послали на рассвете, он бы не добрался до Волгорода к этому часу. Значит, третий легат знал об этом еще вчера, но Крапу ни о чем не спросил. Значит, боялся ответа. Какого? Положительного или отрицательного?

Крапа ничего не ответил третьему легату и через двадцать минут выехал в Хстов. На одну минуту из этих двадцати его задержал Явлен: попросил заехать на Змеючий гребень и передать в Тайничную башню пакет для Хладана. На Змеючий гребень Крапа заезжать не собирался, но не стал говорить Явлену, что слишком торопится, и решил передать пакет через портал в Храсте. Спросил, срочно ли это, но Явлен покачал головой и сказал, что это их с Хладаном частное дело.

Если Желтый Линь подделал документ, а потом прикрылся его, Крапы, именем, то, наверное, у него не было другого выхода. Может быть, он спасал друга, родственника? Может быть, приказ отдал кто-то другой, но Желтый Линь не должен был его выдать? Какая разница! Он не из тех, кто будет пользоваться дружбой с Красеном из мелкой корысти. Если он сделал это, у него была на то очень веская причина. Но почему третий легат не спросил об этом вечером? Сейчас Крапа уже давно добрался бы до Хстова.

Он еще уверенней подумал, что чего-то не знает. От него что-то скрыли. От него, но не от Явлена.

Мысль эта пришла ему в голову неподалеку от поворота к Змеючьему гребню, и он прикинул: магнитовоз от Тайничной башни до Храста доберется быстрей, чем четверка лошадей. Но, взвесив все за и против, Крапа решил, что сэкономит не более получаса и при этом рискует завязнуть в Тайничной башне, – вдруг кому-то придет в голову его задержать? Нет, пусть лучше будет Северный тракт и карета.

У са́мого поворота к порталу в голове снова некстати закрутилась мелодия «Такой простой истории любви» и Крапа подумал о пакете для Хладана. Когда он принимал пакет из рук в руки, ему некогда было разглядывать лицо Явлена, прислушиваться к его словам и раздумывать над ними. И теперь, вспоминая, как тот опустил глаза, говоря о частном деле, Крапа предположил, что никакого частного дела не было, Явлен просто не хотел ставить Крапу в известность об этом пакете и уповал на его порядочность.

Пакет не был запечатан, лишь завернут в мешковину и перетянут бичевой. О порядочности Крапа рассуждать не стал, лишь обратил внимание на хитрый узел, которым была завязана веревка, и постарался его запомнить, – возможно, это не прихоть Явлена, а заранее условленная примета, что пакет никто не вскрывал.

В пакете лежала скатанная девичья рубаха с обережной вышивкой Выморочных земель. Из дорогой тонкой ткани. Наверное, Крапа догадался, кому принадлежит эта рубаха, до того, как ее развернул. И когда из нее выпал тяжелый лунный камень в серебряной оправе, Крапе не нужно было вспоминать, где он его видел. И пучок волос, стянутых лентой, подтверждал его догадку неопровержимо. Вот он, козырь в рукаве храмовников: они взяли дочь Живущего в двух мирах, лишили замок оружия и, возможно, надеялись, что девочка послужит оружием для них самих. Явлен, зная Крапу, верно рассудил: узнай он об этом вчера, и… он бы не позволил искалечить ребенка. Любой ценой, даже ценой своей карьеры. Он бы отдал состояние за то, чтобы узнать об этом вчера и спасти девочку.

Запрет Государя на пытки? Желтый Линь подделал запрет Государя на пытки? Крапа обомлел: неужели парень предвидел, угадал его желание защитить ребенка? Желтый Линь лишь прикидывается циником, для которого нет ничего дороже собственного домика в Хстове. Или… или, угадав желание чудотвора, он надеялся заработать? А может, это просто совпадение и Желтый Линь подделал какой-то другой запрет?

Крапа не сдержался и крикнул вознице:

– Быстрее! Гони еще быстрее! Нет ни секунды!

Возница засвистел пронзительным и долгим свистом и привстал на козлах. Может быть, еще не все потеряно? Может быть, что-то можно изменить?

Рубаху Крапа все же развернул и нашел перепачканные в крови сережки и еще одну подвеску, золотую: распятый в ромбовидной оправе темно-красный камень в форме человеческого сердца.

– О Предвечный… – пробормотал Крапа, холодея. Камень разлученных, за который Желтый Линь отвалил семнадцать золотых лотов!

Несколько минут он сидел неподвижно, осмысливая увиденное, и машинально теребил в руках обе подвески – золотую и серебряную. Все становилось на свои места, но… Равнодушный, непрошибаемый, циничный Желтый Линь! Неужели он и оказался тем самым гвардейцем, которого, сбиваясь с ног, искал весь Особый легион? Значит, не в Горький мох он ездил к своей невесте, а в замок? Значит, не Огненный Сокол приставил его к Красену, а Живущий в двух мирах?

Крапа перебирал в памяти все, связанное со своим бывшим секретарем (лучшим секретарем Млчаны!), и качал головой, не зная, смеяться над собой или плакать над судьбой парня.

Ладанка, спрятанная с обратной стороны лунного камня, расстегнулась неожиданно, со щелчком, – Крапа вздрогнул и едва не выронил ее из рук. И тут же подумал, что заглядывать в девичьи тайники непорядочно – не то что рыться в пакетах, отправленных «по частному делу». А впрочем, самую главную девичью тайну Крапа уже узнал…

«Милая моя маленькая девочка, самая прекрасная девочка на свете!»

Равнодушный, непрошибаемый, циничный Желтый Линь! Он спасал свою маленькую девочку, самую прекрасную девочку на свете! А Крапа-то думал, что она достойна стать невестой Государя…

«Мне сказали, что это камень разлученных, и пока он сохраняет сине-зеленый свет, со мной все хорошо. Смотри на него и не бойся за меня».

Вообще-то Крапа сомневался в заявлении лавочника, уверенный, что тот набивает подвеске цену. Он поднял подвеску к свету – камень был темно-красным. Желтый Линь не хотел денег, он спасал свою маленькую девочку. И, похоже, ценой своей жизни…

Такая простая история любви. Мелодия навязчиво крутилась в голове, слишком легкомысленная для безобразных трагедий Исподнего мира.