Текст книги ""Стоящие свыше"+ Отдельные романы. Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Ольга Денисова

Никакие дела в голову не шли. Волчок передал разрешения в службу дознания и вернулся в канцелярию. Нельзя сейчас идти в подвал, его могут в чем-нибудь заподозрить. Или наоборот? Если охрана увидит его сейчас, то не удивится его приходу вечером? Никак не получалось сосредоточиться, голова, обычно ясная, отказывалась думать, зато сердце то стучало бешено, то обрывалось, замирало от ужаса.

Наверняка охрана что-то знает, что-то слышала. И даже повода спуститься вниз выдумать не получалось, ему совершенно нечего было делать в подвале. Разве что… Разве что пятый легат нашел ошибку в деле болтливых пособниц колдунов и ему срочно нужен дознаватель, который вел допрос. Сомнительный повод, с этим можно подождать. Тем более что пятому легату не до того – он уже собрался уходить. Не пятый легат – ошибку мог найти сам Волчок. Все знают о его дотошности. Нужно только выждать немного, а то никто не поверит, что он так быстро разобрался в деле.

Больше получаса Волчок не выдержал – спустился в службу дознания. Потолкался там немного, выясняя, кто из дознавателей сейчас в подвале, и уже собирался идти вниз, когда на лестнице его окликнул Огненный Сокол.

Волчок остановился и даже поднялся на один пролет. С Огненным Соколом было трое гвардейцев из Особого легиона, но не из его бригады, Волчок не был с ними знаком.

– Волче Желтый Линь? – почему-то спросил Огненный Сокол.

– Ну да… – пожал плечами Волчок.

– Именем Добра… Сдай оружие. Только тихо. Не надо привлекать к нам внимание.

– Что на этот раз? – раздраженно спросил Волчок, уверенный, что речь пойдет об отравленном приговоре Чернокнижнику, – за неделю Огненный Сокол мог разобраться в этом деле. Ну почему именно сегодня, сейчас? Почему не вчера? Не завтра?

– Сдай оружие. Пойдем.

Волчок расстегнул пояс и протянул его одному из гвардейцев. Он не чувствовал ни волнения, ни страха – только досаду. Если Огненный Сокол его подозревает и не отпустит до вечера, как помочь Спаске? И голова как раз соображала плохо, а говорить с Огненным Соколом надо трезво, надо думать над каждым словом…

По дороге в казармы Огненный Сокол не сказал ничего. И в подвал спускался молча. Значит, подозревал Волчка всерьез, раз не в трактире решил расспросить, а арестовал и привел в комнату допросов. Лишь на пороге Волчка слегка передернуло – вспомнилось, каково оно было – стоять прикованным к стене в полной власти палача. Надо успокоиться. Нельзя ошибиться. Надо сосредоточиться, чтобы выйти отсюда как можно раньше.

Огненный Сокол сел за стол, оставив Волчка стоять напротив.

– Что на этот раз? – спросил Волчок снова.

– А ты не догадываешься?

– Нет.

– Я знаю, что ты хорошо умеешь лгать. Сейчас лгать не следует – это мой тебе дружеский совет. И вопрос у меня к тебе только один. Ответишь на него честно – и ты свободен.

– Какой вопрос?

– Может, сам все расскажешь?

– Что я должен рассказать?

Открылась дверь, и в комнату зашел дознаватель из башни Правосудия. Ему-то что тут надо?

– Ладно. Нет времени, – продолжил Огненный Сокол, скользнув взглядом по дознавателю. – Кто приказал тебе подделать запрет Государя на пытки колдуньи?

– Я не подделывал никакого запрета, – ответил Волчок. Как они догадались? Когда успели? Неужели спросили секретаря, который подписал разрешение? Но он бы не стал говорить с Особым легионом, их бы и на порог не пустили в канцелярию Государя! Если, конечно, их осведомитель не сработал столь быстро. Или… Если их осведомитель – старший из секретарей, он заранее получил приказ подписать бумагу. И, увидев запрет, Огненный Сокол кинулся рыть землю…

– Ты лжешь.

– Я не лгу.

– Ты лжешь, Волче. Вот. – Огненный Сокол кинул на стол два чистых листа бумаги. – Посмотри хорошенько.

Волчок нагнулся, но ничего не увидел – чистая бумага. Простая, серая, не гербовая. Какую он обычно использовал для черновиков.

– Что, не видишь? Возьми в руки и наклони к свету. – Огненный Сокол подвинул и подсвечник.

И Волчок все понял – на бумаге отпечатался его черновик. Это были те два листа, которые остались нетронутыми, их он сжечь не догадался. Дурак! Дурак, и сам во всем виноват! Что теперь? Нет ни секунды на раздумья.

– Ну? – переспросил Огненный Сокол. – Кто приказал тебе это сделать? Не сам же ты это выдумал.

– Я… не буду отвечать.

– С ума сошел? – Огненный Сокол привстал. – Ответ мне нужен сегодня, сейчас. Я тебя живьем зажарю, если ты мне не ответишь.

Значит, все напрасно? Значит, Спаске поддельный запрет не помог?

– Если запрет поддельный, почему не получить разрешение снова? Зачем мой ответ нужен так срочно?

– Здесь спрашиваю я. Щенок.

Потому что дознаватели без бумаги работать не будут. А канцелярия Государя уже закрылась – теперь новую бумагу можно получить только послезавтра. Вот зачем явился дознаватель! Он не верит Огненному Соколу!

– Ну? Мне нужен ответ, быстро.

– Я… не имею права отвечать.

– Да ну? И кто же тебе запретил? Первый легат? Только первый легат может запретить отвечать на вопросы Особого легиона.

– Не только… – усмехнулся Волчок. Может, они в самом деле не начнут без бумаги? А если приказ исходит от Красена, дознаватели не посмеют идти против него.

Огненный Сокол громко скрипнул зубами.

– Ты считаешь себя умным? Ты думаешь, я в это поверю?

Догадался про Красена. Сразу догадался. И теперь Волчку надо стоять на этом до конца, ни на шаг не уклониться. Тогда, может, Огненный Сокол поверит. А если не поверит – будет сомневаться. Дознаватель будет сомневаться еще больше. И пока он сомневается, Спаску не тронут.

– Во что? – Волчок вскинул голову. – Я пока ничего не говорил.

– Мне сегодня не до шуток, – рявкнул Огненный Сокол. – Надеешься пройти три круга пыток и получить деньги за молчание? Не выйдет! Никаких трех кругов не будет. Ты лжешь про Красена, потому что знаешь: я не могу этого проверить, пока он не вернется из Волгорода. А Красен не мог отдать тебе этого приказа. Не мог! Он не знал об аресте девчонки!

Ложь должна быть правдоподобной. Нельзя придумывать много лжи, запутаешься в ней и не сможешь верно отвечать на вопросы. И можно было сказать, что Волчок сам зашел к Красену и рассказал об аресте Спаски, но это уже большая ложь, из нее можно не выпутаться.

– Я пока ни слова не говорил про Красена.

– Ничего, про Красена ты скажешь – я понимаю твой расчет. Сейчас ты будешь якобы молчать, при угрозе пыток расскажешь про Красена – чтобы твоя ложь показалась правдоподобной. Только я не поверю! Красен не знал об аресте. И не будет трех кругов, не будет! Если ты не скажешь правду, я тебя в калеку превращу, никаких денег не захочется. Ты у нас парень молодой и здоровый, из рода Желтого Линя, – разрешений на допрос четвертой степени получать не надо. Ты понял меня?

– Да, – Волчок прикусил губу.

– Ну? Кто это был? Не тяни время, оно дорого.

– Я не имею права отвечать на этот вопрос.

– Послушай, Знатуш… – тихонько зашептал дознаватель. – А может, это в самом деле Красен? Тогда лучше дождаться его приезда.

– Я понимаю, что ты хочешь побыстрей пойти в кабак! Не выйдет. Даже если это Красен, почему он не отдал приказ напрямую тебе? Зачем ему эта катавасия с поддельным запретом?

– Тогда третий легат добился бы отмены приказа через Стоящего Свыше. А сейчас Стоящий Свыше уехал.

– Красен не знал об аресте девчонки!

– Знатуш, надо отложить все это на послезавтра, – проворчал дознаватель.

– Нет! Волче, ответ мне нужен быстро. Про Красена забудь – это неудачная идея.

Назвался груздем – полезай в кузов. Теперь нельзя придумывать новую ложь, тогда дознаватель перестанет верить в приказ Красена. А главное, чтобы верил дознаватель, – пусть отложит все это на послезавтра, пусть.

– Я не буду отвечать.

– Волче, я спрашиваю тебя в последний раз. Если ты не отвечаешь, я зову палача. Кто велел тебе подделать подпись Государя?

– Я не имею права отвечать на этот вопрос.

– Не имеешь права, пока дело не дошло до пыток? Или совсем?

Нет времени на раздумья. Что покажется Огненному Соколу правдоподобным? Деньги, заплаченные за молчание, или приказ, который можно нарушить? Если деньги – тогда Красен боится. Не хочет, чтобы кто-то узнал о его участии в этом деле. Если нет – значит, бояться Красену нечего и дознаватель против него не пойдет.

– Пока дело не дошло до пыток.

– Опустим эту часть беседы, – усмехнулся Огненный Сокол. – Итак, что ты мне ответишь под угрозой пыток? Что Красен отдал тебе этот приказ?

Волчок подумал немного. Зачем разыгрывать представление? Зачем оставлять сомнения дознавателю?

– Да, – ответил он нехотя.

– Хорошо. Я не сомневаюсь, что ты лжешь, но попробую убедить в этом остальных. – Огненный Сокол посмотрел на дознавателя. – Когда это произошло?

– Сегодня.

– Я догадался, что сегодня. Точное время!

Быстрее, надо думать быстрее! От четкости ответов зависит, поверит дознаватель Волчку или Огненному Соколу.

– Я не посмотрел на часы. В начале одиннадцатого. Пятый легат пришел в половине одиннадцатого, Красен приходил перед ним.

– Солнце светило на двери справа или слева?

Волчок стал вспоминать, во сколько солнце светит прямо в двери, но вовремя одумался:

– Сегодня нет солнца.

– Его плащ был сухим или мокрым?

И снова Волчок начал судорожно соображать, шел ли в это время дождь, пока не разгадал подвоха:

– Он был без плаща. Он снимает плащ внизу, не любит в нем ходить.

– А сапоги? Мокрые ли были сапоги?

– Я не заметил. – Волчок так и не вспомнил, шел ли в это время дождь.

– Дословно повтори его слова. Что он сказал, как только зашел?

– «Волче, доброе утро»…

– А дальше?

– Я не помню дословно.

– Ничего, вспомнишь. Не сейчас, так потом. Придется вспомнить. Вспоминай понемногу, а пока скажи: он как-то объяснил свой приказ? Или просто приказал, и все?

– Он сказал, что девочка… – Волчок заговорил медленно, делая вид, что вспоминает, на самом же деле обдумывая каждое слово, – нужна чудотворам живой и здоровой и что если Огненный Сокол боится ее побега, это не повод ломать ей ноги – пусть лучше усилит охрану.

– Это ложь! – Огненный Сокол повернулся к дознавателю, который окончательно уверился в том, что дело надо отложить. – Явлен намекал на то, что искалеченная девчонка никуда не денется. И что это наказание ее отцу, который не верит угрозам.

– Мало ли на что он намекал. Ты мог неправильно понять его намеки, – пожал плечами дознаватель. – А тут мнение чудотвора высказано прямо, без намеков.

– Но это ложь! А не мнение чудотвора!

– Ты еще не доказал, что это ложь.

– Волче, давай, начинай вспоминать дословно. И только попробуй ошибиться.

– Он сказал, что на девочку нужно сделать две бумаги…

– Как он назвал девочку? По имени? – оборвал Огненный Сокол.

– Нет. Он так и сказал: девочку. Мне показалось, он ее жалеет.

Вопросов было много. Огненный Сокол спрашивал и спрашивал, об одном и том же по нескольку раз, – но Волчок ни разу не ошибся. И дознаватель уже порывался уйти, сказав, что ему все ясно.

– Нет, не ясно! Он же лжет. Все это – вранье от первого до последнего слова. Я же его знаю, он хитрый, как лис. Он не в первый раз тут отвечает на вопросы. Он слишком хорошо знает, что надо говорить. Только в этот раз не пройдет! Волче, ты, конечно, умный парень, но не умней меня. Я верю и в твое бесстрашие, и в твою силу. Только они тебе не помогут. Если тебе заплатили за молчание, ты все равно заговоришь. Потому что лучше быть бедным и здоровым, чем богатым и больным. Потому что ни за какие деньги ты не купишь ни целые кости, ни зрячие глаза.

Волчок не хотел усмехаться – вышло само собой. Пока сомневается дознаватель, уверенность Огненного Сокола ничего не значит… Вот и пусть он сомневается как можно дольше. Нужно, чтобы он сомневался как можно дольше.

* * *

Спаска медленно опустилась на брошенный к стене пук соломы – двигаться было больно. Тяжелое железо, обхватившее запястья, мешало даже убрать пряди волос с лица, и те попадали в глаза и неприятно щекотали щеки. Факел у двери оставили нарочно – чтобы до того, как он погаснет, она успела разглядеть копошившихся в углу трех тощих крыс. И мокриц, прилипших к сырым стенам. Спаска не боялась ни крыс, ни мокриц.

Нет, она не плакала – ей даже не хотелось плакать. Она говорила самой себе, что ничего страшного не происходит, но внутри все сжималось от ужаса – и дрожь пробегала по израненным плечам. Хоровод множества незнакомых лиц кружился перед глазами. Она представляла себе дознавателей жирными и похотливыми, непременно с влажными губами и плотоядными взглядами. На деле они оказались обычными людьми: уставшими, равнодушными, скучавшими. Их равнодушие пугало сильней похоти: Спаска была для них не жертвой в пасти хищника, а досадной помехой, рутиной, предметом. Ее молчание их раздражало, как раздражает жужжание мухи под потолком, – смешно испытывать гнев от жужжания мухи. Их не трогали страдания, которые Спаске причиняли плеть и каленое железо, они видели в этом лишь средство заставить ее говорить. Они не радовались ее слезам и не обращали внимания на крик.

Она думала, что палачи жаждут чужих страданий, – нет, им было все равно. Они делали свое дело и гордились своим мастерством, как Спаска гордилась удачной вышивкой, положенной на ткань, не думая о том, что игла в ее руках колет батист. Они не чувствовали чужой боли, и это оказалось страшней, чем желание причинять боль.

Спаска каждую минуту ждала обещанного Милушем: ей отрубят ноги и посадят на цепь. Но они хотели узнать имя Волче и место, где она жила, приезжая в Хстов. Спрашивали об отце. И ждали чего-то, переговаривались, нетерпеливо оглядывались на дверь.

Шрамов на лице Спаска боялась сильней, чем боли. И сперва очень смущалась наготы, но и дознаватели, и палачи смотрели на ее тело безучастно, и вскоре Спаска поняла: нагота – это холод и уязвимость.

Грубая арестантская рубаха не согревала и не спасала от сырости, а прикасаясь к ожогам, напоминала наждак. Крысы не уходили и нисколько не испугались, когда Спаска попробовала их прогнать.

Иногда ее немного согревала мысль о том, что Волче где-то рядом, ведь он служит в башне Правосудия. И, конечно, ей хотелось, чтобы спас ее непременно Волче. Но, вспоминая, как он сражался за нее на болоте, умом она понимала, что лучше бы ему не знать, что она здесь, иначе он выдаст себя, а ее не спасет. Отец просто не узнает, что с ней случилось. А если и узнает, то не успеет добраться до Хстова. И можно было понадеяться на Вечного Бродягу и его силу, которой боятся храмовники, но Вечный Бродяга не выходил в межмирье уже несколько дней.

Перед закатом к ней заглянул ласковый и разодетый Надзирающий, сладкоголосый до оскомины. Он рассказывал Спаске о мире Добра, о том, что Добро борется со Злом в каждом человеке и Храм Добра поможет ей побороть внутреннее зло.

– А в мире Добра всегда светит солнце? – равнодушно спросила у него Спаска, до этого не произносившая ни слова. Ей давно хотелось выяснить, как Надзирающие объясняют отсутствие солнца.

– Конечно! – обрадованно воскликнул Надзирающий.

– Почему же тогда чудотворы не дают солнца нам?

– Им мешает Зло – в каждом из нас. – Надзирающий огладил блестящее платье на груди – словно съел что-то вкусное.

– Почему же тогда Зло, которому я служу, дает мне силы разгонять облака и видеть солнце?

– Оно хочет тебя обмануть, – не моргнув глазом ответил жрец.

– Понятно… – протянула Спаска и отвернулась к стене. Ничего интересного храмовники не придумали.

Дальнейшая проповедь Надзирающего пропала втуне, но он так и не утратил сладкоголосия, продолжая вдохновенно лгать.

Второй посетитель напугал Спаску гораздо сильней. Она узнала его сразу – у него на краге сидел сокол в клобучке. Он ни о чем не спрашивал, а стал медленно читать список незнакомых ей людей, пристально глядя на ее лицо после каждого имени. И Спаска заранее догадалась, что в этом списке будет имя Волче, приготовилась к этому. Ей показалось, что после его имени Огненный Сокол сделал особенно долгую паузу.

Он ушел и унес с собой факел, и в приоткрытую дверь Спаска увидела, что ее камеру охраняет Муравуш и еще один гвардеец, который ехал с ней в карете.

А за маленьким окошком под самым потолком уже погас закат, и скоро в камеру вернулись крысы, напуганные было появлением людей. Спаска не боялась крыс, но в темноте их возня и попискивание казались зловещими: словно целые их полчища наползли в камеру из всех щелей и подбирались к ногам. С тремя крысами она бы справилась даже в железе, но с таким множеством…

Она тесней прижалась к стене и почувствовала, как придавленные мокрицы пытаются выползти из-под ее плеча. От камня пахнуло сыростью и мертвой плотью: может быть, ее предшественник умер на этом самом месте? И его тело долго терзали полчища тюремных крыс? И теперь они собрались здесь в надежде, что Спаска тоже умрет. А впрочем, зачем так долго ждать? И неизвестно, что лучше: быть съеденной серыми крысами или попасть на съедение равнодушным судьям Консистории.

Спаска не понимала, что такое «молиться». Милуш говорил об этом с презрением: «вместо того чтобы делать дело, можно сидеть и канючить, чтобы кто-нибудь сделал это дело за тебя». Отец высказывался менее категорично: «Когда человеку не на что надеяться, он просит защиты у тех, кто его сильней, – но это путь слабых». Спаска представила себе, как просит защиты у сладкоголосого Надзирающего, или у Огненного Сокола, или у равнодушных дознавателей, – все они были сильней ее. Даже серые крысы были бы сильней ее – если бы заполонили камеру. Нет, молитва, о которой она столько слышала, – это даже не путь слабых, это путь глупых. Что толку просить, если тебе все равно откажут?

Мокрица, словно медленная капля воды, ползла по руке вниз. Спаска с трудом подняла руку в железе и сбросила ее на пол. Крысы, услышав звон цепи, притихли и затаились.

Интересно, просить защиты и звать на помощь – это одно и то же? Надо позвать Вечного Бродягу, может быть, он услышит ее зов из межмирья. Сюда не придет Лапушка и не прилетит Враныч, у нее отобрали не только подвеску, подаренную Волче, но и лунный камень…

Спаска поднялась на ноги – длинная, тяжелая цепь позволяла отойти от стены больше чем на три локтя, но оттягивала руки назад. Ей же непременно хотелось повернуться лицом к двери. Не было и огня, сквозь который так хорошо виден Верхний мир. Не было волшебного сундучка с колокольчиками, не было подсказок Милуша. Она давно не танцевала добрым духам, но чтобы собрать силу, способную вынести дверь, нужно было танцевать им три ночи подряд. Спаска встала поближе к стене, чтобы цепь не так сильно оттягивала руки, и посмотрела вперед.

Озадаченные крысы помалкивали.

Она пролетела по межмирью, разглядывая чужих добрых духов, слишком слабых для того, чтобы ей помочь… Межмирье оставалось неподвижным, не пускало ее в Верхний мир. Мир Вечного Бродяги – это не Хрустальный дворец, который можно увидеть всегда, когда захочешь… И сколько она ни старалась представить себе языки пламени, за которыми брезжит путь в Верхний мир, как ни вспоминала барабанный грохот, это ей так и не помогло. Впрочем, даже если бы она увидела Йоку Йелена в Верхнем мире, он бы все равно ее не услышал…

Робкая, тоскливая мелодия, что когда-то лилась из волшебного сундучка, вспомнилась легко и ярко – словно Спаска на самом деле услышала ее. Она переступила с ноги на ногу: печальная мелодия кружила голову, щемила сердце и поднимала что-то легкое в груди. Особенно здесь, в темноте, на глазах голодных крыс. Спаска перекатилась с пятки на носок и приподняла голову – так, словно из-за огненного полога на нее смотрел Вечный Бродяга.

Она танцевала для него – и знала, что он ее не видит. Напевала чуть слышно, и не могла высоко поднять руки, и кружилась, наматывая на себя звенящую, словно монисто, цепь, – и раскручивала ее обратно: медленно, шажок за шажком, то поднимаясь на носки, то сгибаясь, словно тростинка на ветру, то вскидывая лицо к потолку и подставляя его невидимым солнечным лучам, то опуская голову на грудь. Боль немного мешала, но только в первые минуты, – а потом отступила, стала почти неощутимой. Мелодия текла и не кончалась – и Спаске чудилось, что за темнотой уже мелькает белый огонь путеводной луны, зажженный для нее Вечным Бродягой.

Цепь дергала за запястья, влекла к полу, но Спаска упорно тянула руки вперед, надеясь раскрыть темноту перед собой, распахнуть невидимую дверь. Тщетно…

Мелодия иссякла, как иссякает, вязнет в тумане порыв ветра. Руки со звоном упали вниз, плечи поникли… Спаска опустилась на солому и уткнулась лицом в колени. Ночную тишину, вначале показавшуюся абсолютной, то и дело нарушали далекие звуки города – стук колотушки, цокот подков по камням мостовой, редкие крики дозорных.

Крысы, прислушавшись к тишине, снова завозились в углу. Спаске не хотелось плакать – от ужаса перед неотвратимо наступающим днем пропадали даже слезы.

* * *

От батистовой рубахи, вышитой Спаской, не осталось ничего: то, что в клочья не изорвала плеть, насквозь пропиталось кровью. Веревка изгрызла запястья до костей, вывернутые и вправленные плечи уже не так болели, как расплющенные кончики пальцев. Даже от легкого тока воздуха из приоткрытой двери они ныли нестерпимо, до слез, до крика.

А Огненный Сокол задавал вопрос за вопросом. И перед каждым ответом надо было думать, не терять голову, не ошибаться.

– Другой бы давно сбился. Даже если бы не лгал, – сказал Огненный Сокол и глянул на дознавателя. – Слышишь, Волче? Другой бы давно умолял о пощаде. Ты слышишь?

– Слышу, – ответил Волчок. Голос плохо слушался, зуб на зуб не попадал. Не от холода – от усталости. И уже не было сил сжимать зубы. Во время передышки надо глубоко дышать и не двигаться. Не тратить силы понапрасну.

– Снимайте с него сапоги, – велел Огненный Сокол подручным палача и вопросительно посмотрел на лекаря.

Тот кивнул. Волчок здоровый парень, это только кажется, что еще немного – и он умрет. Не умрет. Лекарю видней.

Двое гвардейцев подошли к Волчку спереди, один нагнулся, чтобы взяться за правый сапог, и неосторожно задел привязанную к подлокотнику руку. Боль стукнула в голову, ослепила, вышибла слезу из глаз. Волчок заскулил и откинул голову в подголовник. Обидно. Вот это – обидно. Когда есть несколько минут на отдых…

– Что вы там возитесь с сапогами? Не снять, что ли? – раздраженно спросил Огненный Сокол.

– У него двое портянок, – ответил гвардеец.

Огненный Сокол встал и обошел стол.

– Зачем тебе двое портянок, Волче? – спросил он весело.

– У меня больные почки. Лекарь велел держать ноги в тепле, – ответил Волчок. Лучше бы он купил себе сапоги по ноге, вместо тех, что раздобыл ему Змай. Огненный Сокол небось забыл, какого размера сапоги, оставшиеся в деревне на болоте.

– Да? А мне кажется, это потому, что тебе велики сапоги. А зачем, Волче? – Голос Огненного Сокола был вкрадчивым, даже ласковым.

– Я уже сказал. – Говорить было тяжело. Особенно длинные фразы. Каждый звук отдавался в пальцах и в плечах.

Огненный Сокол вдруг обошел его с левой стороны и провел рукой по тому месту, где остался шрам от сабельного удара. А потом вернулся к столу за подсвечником.

– Хватит, Знатуш! – раздраженно затянул дознаватель. – Что ты там еще придумал?

– Иди сюда. Посмотри. Это шрам?

Дознаватель, ругаясь сквозь зубы, поднялся и подошел к Волчку.

– Да тут все плеткой исхлестано, где тут шрам разглядишь?

– Вот же, смотри хорошенько. Выпуклый, сизый.

– Это от плетки рубец, никакой не шрам.

Волчок испугался. Очень. И не потому что за это Огненный Сокол будет убивать его долго и страшно. А потому что после этого дознаватель перестанет верить в историю с Красеном. И тогда все напрасно.

– Волче, это шрам? – тихо спросил он.

– Нет. У меня там нет шрама. Не было.

– Знатуш, мне это надоело! Мне пора домой!

– Ты что, не понял? Помнишь колдунью и гвардейца? Теперь все сходится. Раньше не сходился размер сапог. Теперь сходится все. Я не верю в совпадения.

– Я не понял. Ничего не понял, – проворчал дознаватель.

– Ему никто не отдавал этого приказа. Он сам. Он это сделал сам, он спасал девчонку. А, Волче? Так это было? – Огненный Сокол повысил голос.

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – ответил Волчок, еле ворочая языком. Язык прилипал к нёбу. Это лишь подозрения, не доказательства. Огненный Сокол сам в это до конца не верит, ему выгодно убедить в этом дознавателя. Тогда приказа Красена не было.

– Не понимаешь? Тогда говори мне быстро, кто тебе приказал подделать разрешение, или я буду считать виноватым в этом тебя одного. И тогда…

– Я уже сказал. Приказ мне отдал Красен. Мне нечем себе помочь.

– Помнишь, как ты опрокинул ведро в землянке Чернокнижника? Помнишь? Если бы не это ведро, я бы на тебя никогда не подумал. Говори мне быстро, ты знаешь ее отца? Знаешь. И змеи тебе тогда мерещились. Ты всегда крутился рядом, ты всегда был под подозрением. Ты всегда выскальзывал у меня из рук. Теперь не выскользнешь. Давай, по порядку: где ты с ним встречался? Где встречался с девчонкой? Как передавал сведения в замок?

– Знатуш, ты бредишь, – фыркнул дознаватель. – Ты сошел с ума.

– Выйди отсюда вон! Тебя это не касается! Это уже не твое дело, а внутреннее расследование Особого легиона. Лекарь! Посмотри на его плечо. Это шрам или рубец от плетки?

Лекарь пожал плечами:

– Надо смыть кровь, приложить холод. Когда сойдет отек, будет видно.

– А когда он сойдет?

– Через час-полтора. Если приложить холод.

Дознаватель поднялся:

– Я понимаю твое желание добиться своего всеми правдами и неправдами. Но мне надоели твои выдумки. Уже темнеет, и я ухожу.

* * *

Когда Крапе рассказали о взрыве на подступах к замку, он сперва думал, что храмовники снова дали маху: либо неверно сушили нитроцеллюлозу, либо какой-нибудь дурак из гвардейцев вдарил молотком по детонатору. Но, заехав по дороге на место взрыва, убедился в том, что ошибся. Хотя взрывом разнесло весь лагерь осаждающих, а пожары довершили эту работу, оставшиеся в живых в один голос подтвердили: по складу со снарядами ударили из замка. Это был не вихрь – из тех, что обычно отправляют на неприятеля колдуны, – это был удар сродни удару кинского мальчика. Удару чудотвора… Только нет в обоих мирах такого чудотвора, который способен с расстояния в тысячу локтей разрушить крепкую бревенчатую стену. Это девочка. Это сила Вечного Бродяги.

Раненых гвардейцев перевезли на заставу, а ополченцы и трудники остались на болотах, под наскоро сколоченным навесом, – от бараков взрыв не оставил ничего. Когда Крапа повернул к навесу, сопровождавший его капитан гвардейцев поморщился и сказал, что там не на что смотреть. Крапа был с ним согласен: это зрелище ничего не добавляло к его картине мира. Не по чудотворам, принесшим в этот мир бездымный порох, ударило страшным взрывом, – пострадали люди Исподнего мира, и неважно, гвардейцы это были, ополченцы Хстова, трудники, работавшие на строительстве, – это были не чудотворы, не первый легат гвардии и не Стоящий Свыше. И Крапа пожалел, что не может спуститься с неба на белых крыльях, дать этим несчастным хотя бы утешение… Погрязшего в роскоши старика лечит от насморка доктор Назван, а как бы здесь пригодился хлороформный наркоз, морфин, современная хирургия, лекарства… В Исподнем мире переливание крови не запрещено законом, как в Северском государстве, – скольких раненых, истекших кровью, можно было бы спасти! Хотя в этом мире знали и применяли опий, но Стоящий Свыше не поспешил раскошелиться на «маковые слезы» для раненых.

Крапа медленно шел между людьми, лежавшими прямо на деревянном настиле, – их было больше сотни человек. Тот, кто за эти несколько дней не умер от шока, от кровопотери, перитонита, заражения крови, скорей всего умрет от гангрены: запах гниющей плоти перебивал запах нечистот. В Млчане было принято обрабатывать раны кипящим маслом, чтобы они не загнивали, но даже этой чудовищной процедуры раненые не удостоились – наверное, из-за дороговизны масла. А может, из-за того, что под навесом было только два лекаря – но шестеро Надзирающих, которые провожали умиравших в солнечный мир Добра. Обмотанные грязным тряпьем кровавые раны, синие губы лежавших неподвижно и бившиеся о настил головы… Отчаянный шепот: «Помогите, помогите…», хриплые крики и зычные, надсадные тихие стоны и громкие; мольбы и молитвы. А еще под навесом особенно остро чувствовалась болотная духота, запах торфа и тины.

Нет, не утешить этих людей белыми крыльями захотелось Крапе – попросить у них прощения. За нищету, которая особенно остро заметна в болезни. За гнилостные испарения с болота. За бездымный порох, подаренный этому миру вместо лекарств и учебников. Крапа, конечно, оставил лекарям денег на «маковые слезы», на чистую ткань для повязок, хлебное вино и другие известные здесь снадобья. Но, во-первых, сомневался, что лекари потратят золото по назначению, справедливо рассудив, что умирающим лечение ни к чему, а во-вторых, понимал, что не этим надо искупать вину перед Исподним миром.

Привезенная на смену разбитым пушкам мортира за несколько дней станом ушла в грязь – не помогли по́дмости, слишком тяжелой она оказалась, и глядя на ее торчавшее вверх жерло, Крапа ощутил злорадство: у замка нашлось чем ответить чудотворам и храмовникам. Крапа напоследок окинул взглядом разметенный лагерь: ему не верилось, что с девочкой, распоряжавшейся такой огромной силой, он недавно ехал в одной карете… И с мальчиком, который ей эту огромную силу передал.

Значит, Чернокнижник додумался до того, что энергию, полученную колдуном, можно превращать не только в ветер, но и в «невидимые камни»… Давно было пора, кинский мальчик попал в замок еще лет пять назад, Прата докладывал об этом. Прата… Шальная мысль мелькнула в голове: а что если не Чернокнижник додумался до этого, что если ему подсказали? В таком случае Сребрян перед смертью сделал для замка больше, чем он, Крапа, для Исподнего мира.

Он не остановился на гвардейской заставе, лишь с тоской взглянул на поворот к Змеючьему гребню, – он ни разу не был в Славлене с тех пор, как они с Желтым Линем провели на болотах два чудных солнечных дня в ожидании встречи со Сребряном. И всю ставшуюся дорогу в голове крутилась нехитрая, привязчивая мелодия: «Такая простая история любви».

Крапа подъехал к Хстовским воротам на закате, солнце садилось в тучи на горизонте, в то время как на юге, над замком Сизого Нетопыря, небо оставалось чистым. Тучи, согнанные с Выморочных земель, ливнями проливались на Хстов, но и туда добиралась ясная погода, здесь же, похоже, давно не было дождя. Каменный мост через Лодну, возведенный на месте сожженного во время последней эпидемии оспы, всегда потрясал Крапу своей тяжеловесностью. И Лодна поражала шириной и полноводием после жалкого рва вокруг замка. Конечно, Лудона в окрестностях Храста была и шире, и чище, но Крапа давно перестал сравнивать природу Верхнего мира и Млчаны, так же как никогда не сравнивал Хстов и Храст, Волгород и Славлену.