Текст книги ""Стоящие свыше"+ Отдельные романы. Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Ольга Денисова

19–20 июля 427 года от н.э.с. Исподний мир

Прата Сребрян сумел выбраться из замка только на третью ночь – и два вечера подряд Крапа провел в Славлене, в лучшей ее ресторации… В первый вечер он встретился там с Йерой Йеленом по его настоятельной просьбе. Встреча произвела на Крапу тягостное впечатление, о ней знал Хладан, а потому пришлось изворачиваться с милой улыбкой, напоминая старшему Йелену об основном постулате теоретического мистицизма и герметичности этой науки. Крапе показалось, что идея Йелена – потребовать от общественности признания вины перед Исподним миром – не только утопичная, но и несколько… нездоровая. Однако искренность судьи подкупила Крапу, и следующим вечером он отправил Йелену все тринадцать томов энциклопедии Исподнего мира, не указав обратного адреса. Делать этого не стоило – если бы Йелен стал показывать энциклопедию каждому встречному, подозрение бы непременно пало на Крапу. Но… ему просто стало жалко Йеру Йелена.

Во второй вечер он пошел в ресторацию один, но чтобы проводить девушку до дома, нужно было дождаться полуночи, а этого Крапа позволить себе не мог – возвращался к порталу до наступления темноты.

Неожиданной для него в тот вечер оказалась встреча с Дланой Вотаном. Крапа хорошо его знал, еще до того, как тот получил степень доктора и вошел в центумвират. Вотан был близким другом старшего Сребряна и когда-то подумывал о карьере куратора Исподнего мира. В любом случае на месте Явлена Крапа предпочел бы видеть именно Длану. Но судьба распорядилась иначе: Вотан получил докторскую степень и его диссертацию высоко оценили в Афране.

Вотан ждал Крапу возле портала, и, по-видимому, ждал давно.

– До меня дошли слухи, что Хладан опять хочет подставить Прату, – начал он после приветствия.

– Нет, на этот раз он только намекал на участие Праты в операции, но прямого приказа не было, – честно ответил Крапа.

– Крапа, ты умный. Уйми Хладана. Пусть парня оставят в покое. Честное слово, я не могу понять, почему Хладан считает его шпионом и диверсантом… Если Прата иногда сообщает что-то в Тайничную башню, это вовсе не значит, что это его обязанность.

– Хладан мне не подчиняется. И если Приор не смог его в чем-то убедить, то я точно не сумею. Но ты пока не беспокойся: я уверен, что мы обойдемся без Сребряна, а сам он вряд ли захочет в это соваться.

– Я слышал, Хладан хочет изловить какую-то девочку из замка? – Глаза Вотана смеялись.

Дочь Живущего в двух мирах слишком хороша собой, чтобы молодой Сребрян не положил на нее глаз…

– Ну да, – ответил Крапа ему в тон. – Это очень красивая девочка.

– Послушай… Не пойми меня неправильно… Я прекрасно знаю, что речь идет о приемнике Врага, и… – Вотан совсем замялся. – Если девочку убьют… Если девочка погибнет, мне бы хотелось получить ее тело для вскрытия.

Крапа на секунду испугался – именно гибели девочки, а не циничной просьбы Вотана. И, наверное, в его глазах промелькнул этот испуг, потому что Вотан начал оправдываться:

– Ну да, я циник. Но ты же понимаешь – у нее уникальные способности. И кроме моего любопытства в этом есть и практический интерес…

– Пока, насколько я знаю, девочка представляет для нас серьезную ценность. Она перекачивает в Исподний мир большие энергии, а потому мы бережем ее жизнь.

– Я же сказал «если», Крапа, – пожал плечами Вотан. – Мало ли что Хладану взбредет в голову завтра.

– Сомневаюсь, что в этом наша политика как-то изменится.

По ночам над замком взвивались невиданные здесь ветра, днем июльское солнце сушило болото, и к обеду все вокруг накрывал такой густой туман, что в десяти шагах ничего нельзя было разглядеть – погода открывала перед Огненным Соколом редкую возможность незаметно подобраться к замку.

Желтый Линь в первый же день обгорел на солнце, неосторожно раздевшись до пояса. И изумленно пытался разглядеть обожженные плечи, смеялся, недоумевал и не верил, что солнце на такое способно. Нет, он слышал о злом солнце Кины, но, видно, думал, что там светит какое-то другое солнце. Вечером его знобило, а ночью он не мог уснуть, не помогло даже сливочное масло, которым Крапа смазал ожоги. Несмотря ни на что, Желтый Линь не перестал восторгаться произошедшим – радовался, как ребенок, что с ним случилась эта неприятность, и Крапа, наверное, понял почему: парень узнавал, что такое солнце, изучал его, и сама возможность этого изучения была для него новой и удивительной. С него слетела невозмутимость, отстраненность, он напомнил Крапе семнадцатилетнего мальчишку, коловшего дрова на заднем дворе заставы…

Понимал ли Желтый Линь, что солнце на болота принесла девочка-колдунья? Конечно понимал, не дурак же! Но понимать умом и чувствовать сердцем – разные вещи. Огненный Сокол, наверное, тоже любит солнце, но это не помешает ему выполнить приказ чудотворов – запереть девочку в башне Правосудия. И наверное, он найдет себе оправдания, вроде тех, что Красену выложил Хладан: в Хстове солнце нужней, чем на болотах Выморочных земель.

Прата Сребрян наотрез отказался вывести девочку из замка. Он, конечно, придумал тысячу объяснений – сразу видно, учился он мало: на курсе психологии Крапе рассказывали, что если отказ мотивирован несколькими причинами, все это лишь отговорки. В политических играх этот принцип много раз помогал Красену и выявить ложь, и самому не выдать обмана. Прата же возмущенно расхаживал по землянке и выкладывал причины одну за другой: девочку сторожат днем и ночью, лучники на башнях смотрят на все подступы к замку, дверь, ведущая на болота, заперта и ключ Чернокнижник держит у себя, а на потайной лестнице стоит дозор, девочка понимает, что на болота ей выходить нельзя, и, конечно, никуда с Пратой не пойдет, к тому же из Хстова три дня назад пришло донесение о приказе чудотворов вытащить девочку из замка, и Чернокнижник усилил бдительность.

– Я и сегодня выбрался оттуда с большим трудом, – закончил он.

Крапа усмехался потихоньку, но не возражал. Конечно, можно было приказать Сребряну вывести девочку из замка любой ценой, но он не стал этого делать. И прикрыться можно было просьбой Вотана или аргументами Сребряна.

– Когда пришло донесение из Хстова? – спросил он.

– Утром семнадцатого. Видимо, голубя отправили с рассветом.

Не успели Огненный Сокол и третий легат получить приказ, как о нем тут же стало известно шпионам. Неплохо работают люди Чернокнижника, на самом верху. Впрочем, в этом Крапа не сомневался.

– Вот что. Забудь все свои оправдания. Я доложу в Тайничную башню, что ты не настолько близок к девочке, чтобы она, зная об опасности, пошла с тобой на болота. Этого достаточно. Пусть этим занимается Огненный Сокол и его люди. Пусть он рискует своим человеком в замке. Девочка ночует в той же комнате, что и раньше?

Сребрян помедлил.

– Нет. Она ночует в Укромной. Чтобы проникнуть к ней в комнату, надо пересечь двор. И дверь, и окно охраняют.

Он солгал, и Крапа удовлетворенно кивнул.

– Но если ты увидишь, что кто-то ведет девочку из замка на болота, постарайся отвлечь стражу, в этом не много риска.

– Да, это мне под силу, – согласился Сребрян.

– Заодно узнаешь для меня, кто в замке служит Огненному Соколу, я давно хочу это понять.

– Скорей всего, это болотник. Больше никто в замке не станет служить Храму.

– А какие причины у болотника служить Храму? Я понимаю – убийства детей, это не противоречит их культу. Но все остальное?

– Если в замке узнают о болотнике, его убьют.

– Ничто не мешает болотнику уйти из замка.

– Да, об этом я не подумал… Значит, его что-то держит в замке. Значит, он не может уйти. – Сребрян на самом деле задумался, хотя Крапа не видел для него ни одной причины исполнять и эту просьбу. Давно пора было поговорить с Пратой напрямую, выяснить, не надоело ли ему жить в замке, не хочет ли он целым и невредимым вернуться в Славлену, пойти в университет, жениться и забыть об этой тяжкой службе.

– Подумай, кто не может так просто уйти из замка и почему, – посоветовал Крапа. – А сейчас нарисуй мне план Укромной и комнату девочки в ней. Желательно знать и расположение мебели в этой комнате.

– Я не бываю в девичьих спальнях… – проворчал Сребрян в ответ.

* * *

«Милая моя маленькая девочка, самая прекрасная девочка на свете! Мне сказали, что это камень разлученных, и пока он сохраняет сине-зеленый цвет, со мной все хорошо. Смотри на него и не бойся за меня».

Спаска спрятала предыдущее письмо в ларчик с украшениями, а новое, пусть и совсем короткое, положила в ладанку позади лунного камня. И долго сжимала в руках подвеску со странным зеленоватым камнем, прежде чем надеть на шею. В камне таилась сила, нехорошая, темная сила, но Спаска не боялась темных сил. И не сомневалась: если Волче будет что-то угрожать, камень предупредит ее заранее.

За обедом Милуш посмотрел ей на грудь и покачал головой.

– А чего это ты надела на себя вдовий камень?

– Вдовий? Почему вдовий? – Спаска испугалась и сжала подвеску в руке.

– Он предвещает смерть того, кто этот камень подарил. Если подаривший его умирает, камень навсегда остается темно-красным, тогда желтое золото оправы наиболее ему подходит. А к синему или зеленому больше подошло бы холодное серебро. Когда этот камень оправляют в золото, его называют вдовьим. А оправленным в серебро – камнем разлученных. В любом случае это очень трудный камень, его тяжело носить.

– Что значит… трудный?

– Он не ломает только сильных людей. Я бы не стал дарить такой камень девушке.

– А вы вообще хоть что-нибудь стали бы дарить девушке? – обиженно пробормотала Спаска.

– Надеюсь, ты не хочешь, чтобы я начал рассказывать о своих женщинах и подарках им.

– Может, этот камень и трудный, но он еще и сильный. – Спаска сжала губы. – А всякая сила требует, чтобы ею управляли, иначе она обернется злом.

– Вот я и говорю: хватит ли тебе силы противостоять силе камня, управлять ею? Или камень начнет управлять тобой?

Милуш уже три дня запрещал Спаске выходить даже на стену, а ночью, когда ее звал Вечный Бродяга, сам поднимался с ней, да еще и в сопровождении двух десятков лучников. Вечный Бродяга набирал силу, с каждым днем бросая Спаске все больше и больше энергии, – теперь и на стене отдавать ее было опасно, Спаска едва не снесла зубец с ограждения.

Чтобы ей не было скучно, Славуш снова заставил ее переписывать на пергамен свой учебник по естествознанию. Спаска шипела, что ненавидит естествознание и геометрию и если ее что-то и интересует в науках, так это яды, а все остальное – бессмысленные умствования, которые ей никогда не пригодятся. И что безвылазно сидеть в комнате, словно в темнице, она не может. На второй день Милуш смягчился, стал отпускать ее к Свитко, заниматься любимыми ядами, хотя Славуш и возражал – наверное, переживал за свой учебник.

Свитко так и не уехал в Кину (все говорили, что напрасно), и только Спаска понимала: на этот раз ему могло не хватить силы туда добраться. Да, сухой воздух песков был для него благотворен, но ведь предстояло пересечь душную, гнилую Лиццу, а это пострашней, чем двухнедельный переход через пустыню.

Смерть стояла у Свитко за плечами и дышала ему в затылок, и каждый раз, выходя в межмирье, Спаска думала, что Вечный Бродяга дает ей силу и на то, чтобы продлить жизнь Свитко – ему не хватало солнца. Несправедливо это получалось: он был лучшим травником в округе, вылечивал иногда безнадежных больных, а себе ничем помочь не мог. И Спаска искала рецепт от чахотки, перебирая страшные и целительные свойства известных ей ядов, но не находила: от чахотки не было лекарства. Сам Свитко относился к этому снисходительно, не верил, хотя и говорил, что Спаска давно превзошла его в искусстве лечения ядами, что способность отмерить нужное количество яда – величайший дар, который Славуш пытается зарыть в землю, заставляя ее заниматься естествознанием.

Еще до «смерти» отца Спаска открыла Свитко свою тайну. Нет, она не назвала ему имени Волче, не потому что не доверяла – боялась, что их подслушают. Это из-за улыбки Свитко… Он зашел к ней в комнату, когда она развернула рубаху к свету – хотела посмотреть, ровным ли вышел боковой шов. И Свитко улыбнулся. Когда он улыбался, в комнате делалось светлее, и Спаска думала, что без его улыбки эта земля будет уже не такой, неправильной…

– По-моему, Славушу эта рубашка будет великовата… – сказал он с улыбкой. Нет, он шутил совсем не так, как отец. Не было в нем ничего едкого – скорей печальное, светлое. Он все и так понял, без Спаскиных слов.

– Это не для Славуша, – ответила Спаска, скомкав рубаху и спрятав глаза.

– И кто же тот царевич, что будет ее носить?

– Он не царевич, он богатырь. – Спаска попыталась зажать глупый смешок, который почему-то так и хотел сорваться с губ. И щекам стало горячо.

– Брось, такую рубаху не стыдно подарить и Государю. Рухский батист?

Спаска кивнула:

– Вообще-то тут еще вышивка будет. Белым шелком. На груди и на рукавах. Чтобы не бросалась в глаза, а только блестела.

– Богато. И красиво. Покажешь, когда будет готово?

– Конечно. Как ты думаешь, гвардейцу можно такое надеть? Не будут его подозревать?

Спаска прикусила язык, оглянулась на дверь и приложила палец к губам. Свитко кивнул понимающе, подмигнул ей и шепнул:

– Гвардейцы – люди не бедные. Думаю, рубаха подозрений не вызовет, даже из рухского батиста.

И теперь, расстроенная словами Милуша о камне, сразу после обеда Спаска направилась к Свитко. Он тоже кое-что понимал в камнях.

Домишко Свитко, маленький, обмазанный глиной, прилепился к стене на восточной ее стороне – Спаска любила это место: смесь пряных и едких запахов, полки, заставленные склянками, пучки трав по стенам. Свитко не любил полутьмы и где только можно расставлял подсвечники с горящими свечами; на широком столе горела спиртовка, в реторте над ней кипела мутная зеленоватая жидкость, а с носика реторты в колбу капали чистейшие прозрачные капли. Единственное окошко, выходившее во двор, обычно распахнутое настежь, было плотно прикрыто – чтобы сквозняк не сдувал пламени спиртовки.

– Свитко, ты знаешь этот камень? – спросила она с порога.

Тот оглянулся, пристально посмотрел на грудь Спаске, но закашлялся и полез за платком.

– Да. Это тяжелый, но сильный камень, – ответил Свитко, убирая платок и доставая склянку с притертой пробкой, – он пил арутскую соль, потому что после полудня его одолевала слабость, а от кашля ему уже ничего не помогало. Спаска сама готовила ему раствор, в этом он не доверял даже себе. – Если в его глубине появляются красные отблески, твоему возлюбленному грозит опасность.

– Почему ты решил, что этот камень мне подарил… мой возлюбленный?

– А кто же еще? – улыбнулся Свитко и поморщившись глотнул из склянки. – Думаю, это его ответ на рубаху. Дорогой подарок для гвардейца.

– Ты же говорил, что гвардейцы люди не бедные…

Спаска давно перестала задумываться о деньгах: отец только делал вид, что их считает. Ей стало приятно от того, что это дорогой подарок, и она немедленно устыдилась этой своей радости: Волче был не так богат, как отец.

– Но и не богатые. – Свитко подошел поближе и взял камень в руки. – Думаю, эта подвеска стоила около пятнадцати золотых лотов. Из них цепочка и оправа – два лота, работа – не более лота, остальное – камень.

Подходя близко, он старался дышать в сторону, вопреки мнению Милуша считал чахотку заразной болезнью.

– Как дорого… – вздохнула Спаска, но не смогла скрыть ни гордости, ни радости.

– Будь осторожна с этим камнем. Он может и обмануть. На солнце он будет сине-зеленым, но в свете огня или в сумерках может показаться, что он краснеет. Это только покажется.

– Свитко, а Милуш сказал, что этот камень называют вдовьим… – робко сказала Спаска.

– Вдовьим его называют, когда он становится красным. А сине-зеленый называют камнем разлученных. Не слушай Милуша. Но, надеюсь, ты не побежишь за своим возлюбленным в Хстов, если тебе померещится краснота внутри камня.

– Не знаю. Я бы за ним побежала даже в башню Правосудия. Потому что если он умрет, мне жить будет незачем…

Отец бы обязательно над этим посмеялся, но Свитко был не такой, он все понимал.

– Думаю, он тоже тебя любит. Судя по тому, какой камень выбрал, – сказал Свитко.

– Конечно любит! Он за меня против десяти сабель вышел. Он бесстрашный. Ты не подумай, что это я так себе придумала, это на самом деле. Я же чувствую. А еще он очень надежный, я с ним ничего не боюсь, только за него мне всегда страшно.

Говорить о Волче было очень приятно. И нисколько не стыдно. И хотелось рассказать Свитко о том, как это было тогда, на болоте, как отчаянно Волче сражался, как был ранен… Но тут явился Славуш, якобы проверить охрану, и начал расспрашивать, что это кипит в склянке, хотя в лекарствах ничего не понимал. А потом Свитко отправился на болота, греться на солнце и собирать травы, и Спаске снова пришлось вернуться к себе, переписывать надоевший учебник Славуша.

* * *

Красен не торопился возвращаться, предложил пообедать на Змеючьем гребне и только потом ехать на заставу, где их ждала карета. До ужина он собирался осмотреть строительство, подбиравшееся к замку, и, конечно, взял Волчка с собой.

По новой гати – распущенным и плотно пригнанным друг к другу бревнам – ехали вскачь, Красен, в отличие от Волчка, любил верховую езду и понимал толк в лошадях. Волчок же верхом ездил редко и быстро уставал. Зато они добрались до края гати быстро, меньше чем за час.

Все изменилось с тех пор, как Волчок был здесь в последний раз. Кроме приземистого бревенчатого дома с бойницей вместо окон, поодаль стояло еще одно сооружение, издали напоминавшее конюшню, только уж очень крепкое, срубленное из бревен в обхват. Вдоль гати громоздились осадные башни, а потом Волчок разглядел и пушки – только не сразу догадался, что это пушки: гладкие и тонкие стволы, слишком длинные для выстрела; широкие и мощные щитки; грубые прямоугольные лафеты. Нет, их вид не мог никого устрашить. Волчок думал, что новое оружие должно быть во много раз больше обычных пушек, раз оно так разрушительно. Короткоствольные мортиры он тоже узнал не сразу: на тяжелых лафетах, казавшихся бесформенным нагромождением железа, стволы было и не разглядеть. Красен, заметив его интерес, нарочно подвел Волчка поближе и рассказал, чем эти орудия отличаются от обычных пушек, насколько они совершенней. Волчок был изумлен – и простотой решений, и сложностью конструкций, и небывалой смертоносной силой. И… долго не мог отойти от страшного оружия, разглядывал его, поглаживал стволы, не смея самому себе признаться в том, что оно ему нравится. От Красена это не ускользнуло.

– Что, влюблен с первого взгляда? – усмехнулся он.

– Не думаю, что оно того стоит… – пробормотал Волчок.

– Стоит, стоит… Любим же мы хорошие ножи, дорогие сабли, совершенные луки. Это сила. Всегда хорошо направить силу на врага…

– Вы о замке? – Волчок удивленно взглянул на Красена.

– Я – вообще. Направлять такую силу на замок – все равно что из тяжелого арбалета целиться в голенького младенца. Впрочем, не такой он уже и голенький. – Красен кивнул на восток.

Приступная стена замка оделась в безобразный серый щит, гладкий и безыскусный. И своей простотой, расчетливой практичностью этот щит походил на новые пушки.

– Это и есть искусственный камень? – спросил Волчок у Красена.

– Да. Он гораздо прочней известняка, уступает лишь монолитному граниту. Ты когда-нибудь видел, как делают известковый раствор?

– Я три года его месил… В лавре.

– Искусственный камень делают по тому же принципу, только известь обжигают особенным образом. На это нужно много хорошего березового угля, потому это очень дорого. Чернокнижник бы не справился с этим без помощи Государя.

– А это что за конюшня? – Волчок показал на сооружение из толстенных бревен.

– Конюшня… Это ты верно подметил. Там держат «кинских мальчиков». Их здесь около сотни. Кстати, не подходи к этой «конюшне» со стороны бойниц – они бьют по всему, что движется. Один удар легко снесет голову. Тоже, между прочим, добавляют хорошей погоды, но не напрямую, конечно.

– А посмотреть на них можно?

– Не нужно. Это отвратительное зрелище. Они действительно не люди уже, а скоты. Причем весьма и весьма опасные. Если честно, я и сам не очень хорошо знаю, как надсмотрщики с ними управляются. Но я слышал, что они обучаемы, хотя и с трудом, иначе в бою они оборачивали бы силу и против своих тоже, а этого не происходит.

Огненный Сокол подошел сзади неслышно и положил руку Волчку на плечо – тот вздрогнул от неожиданности и оглянулся. На краге капитана сидел Рыжик и разглядывал Волчка, наклонив голову.

– Ты мне нужен. Ненадолго, – сказал капитан и посмотрел на Красена. – Я поговорю с вашим секретарем минут пять-десять, не возражаете?

Красен пожал плечами.

– Отойдем. – Огненный Сокол развернулся. – Это хорошо, что я тебя здесь встретил, не нужно будет возвращаться на заставу. Тебе не передали, что я тебя искал?

– Нет. Мы не заходили, только вещи переложили в карету.

– У меня просьба к тебе. Продай мне свою булавку.

Волчок этого не ждал. Не в одну секунду сообразил, для чего Огненному Соколу его булавка, думал сперва – это какая-то проверка, новые подозрения, и спросил:

– Зачем она вам? Таких булавок пруд пруди, их все кому не лень заказывают.

– Как думаешь, в замке Чернокнижника об этом знают?

– О чем? – снова не понял Волчок.

– О том, что этих булавок – пруд пруди.

– Понятия не имею. Может, и не знают.

– Вот и продай ее мне. А не хочешь продать – поменяй. Я тебе свою взамен отдам.

Этого только не хватало… У Огненного Сокола булавка была исключительная, тонкой работы, не на коленке слепленная – раскрывший крылья сокол, у которого каждое перышко можно было рассмотреть. И если ее потерять…

– Зачем? – Волчок отступил на шаг. Отказать нет ни одной причины. Но нужно же что-то сделать, как-то дать знать Спаске, что это обман…

– Мне бы не хотелось объяснять. Тебе что, жалко? – усмехнулся капитан.

– Да нет… – ответил Волчок. – Просто странная просьба. И… зачем мне булавка с соколом?

– Бери пока с соколом. Буду в Хстове – сделаю тебе другую, а эту ты мне вернешь. Так что? По рукам?

Там, в замке, Спаску охраняет Славуш. И Милуш, и стража, и добрая сотня лучников. Даже если Спаску удастся обмануть, никто ее не выпустит из замка. Не отдать булавку глупо, это будут не просто подозрения – эти подозрения Огненный Сокол тут же и проверит, довольно подвести Волчка к воротам и показать Спаске, и она, чего доброго, спрыгнет вниз со стены…

– Берите, – пожал плечами Волчок, расстегивая булавку и судорожно соображая, что может сделать, какой знак может подать, чтобы Спаска не поверила тому, кто ей эту булавку покажет, чтобы догадалась, что это обман… Знать бы раньше…

Ничего путного в голову не пришло, и в тот миг, когда Огненный Сокол зевнул, сладко зажмурившись, Волчок вогнал булавку в большой палец: может быть, увидев кровь, Спаска поймет, что дело нечисто? Это оказалось гораздо больней, чем думалось, Волчок дернул рукой, булавка прокатилась по настилу из бревен и провалилась в щель.

– Да чтоб тебя… – Он как следует выругался и сунул палец в рот.

Огненный Сокол клацнул зубами, обрывая зевок.

– Что такое?

– Да укололся… – проворчал Волчок, направляясь туда, куда упал булавка. Кровь должна высохнуть.

– Жалко отдавать? – усмехнулся Огненный Сокол.

– Нисколько.

Булавку Волчок заметил сразу, но все равно потянул время, притворившись, что никак не может ее найти.

Первое, что сделал Огненный Сокол, получив булавку в руки, – вытер с нее кровь. Обидно, конечно, стало – палец сильно болел. И не надеялся Волчок на Славуша, не чувствовал уверенности в страже…

– У меня для вас есть кое-что. – Волчок полез за пазуху. – Красену это принес его человек.

Красен сам отдал план Укромной Волчку, чтобы тот достойно отчитался перед Огненным Соколом. Капитан довольно кивнул.

– И отчет вам я уже написал. Вот, возьмите, мы же сейчас уедем, наверное.

Мелькнула мысль проследить за капитаном, а потом нагнать на болоте его посланника и убить. И наплевать, что подумает Красен, – про отлучку всегда можно что-нибудь соврать. На болото уже опускался туман, никто не увидит Волчка, не остановит… Или добраться до замка и рассказать обо всем Славушу. Встретиться со Спаской, объяснить, что булавку забрал Огненный Сокол.

Мысли эти были одна глупей другой. И Волчок поймал себя на том, что не может оставаться невозмутимым, думает сердцем, а не головой. Потому ничего хорошего в голову и не приходит. Огненный Сокол тем временем направлялся к пустому деревянному дому, а Красен исчез из виду – наверное, нашел ученого строителя, как и собирался.

Узкое окно-бойница в пустом доме выходило на восток, солнце шло к западу – в случае чего было даже не соврать, что пришел погреться на солнышке. Но Волчок быстро придумал отговорку – Красен давно хотел узнать имя человека из замка. Почему бы не оказать ему любезность? Волчок дождался, когда Огненный Сокол закроет за собой дверь, и в обход направился к окну-бойнице. Не прогадал: разговор был хорошо слышен.

– Я… не стану этого делать, – услышал он тихий, неуверенный голос. – Это… слишком. Я готов отвечать на вопросы, но от такого… увольте, это выше моих сил.

Этот голос Волчок уже слышал. Проводник, который вел их в Черную крепость первого мая, невысокий, чем-то похожий на болотника человек…

– Тебе придется это сделать. Или завтра же Чернокнижник узнает, кто убил пятерых колдунят. Я ничего не путаю? Пятерых? Или уже больше? Чернокнижник узнает, кто водит гвардейцев по болотам, кто отвечает на мои вопросы… О, я вспомнил! Кто помогал пронести заразные трупы за крепостную стену Волгорода, а потом и в замок? Сколько жизней тогда получило болото? Кто помогал устранить наследника Волгородского князя? Я много могу рассказать Чернокнижнику. Ты этого хочешь?

– Понятно, что я этого не хочу. Но то, что вы требуете, – это гнусность. Это такое предательство, какое ни с чем не сравнится…

– У тебя был выбор, когда ты отдавал болоту колдунят, не так ли? У тебя и теперь есть выбор: можешь удавиться сам, можешь дождаться, когда это сделает Чернокнижник. А можешь выполнить мою маленькую просьбу. Болоту это понравится, вот увидишь. Болото, я думаю, особенно ее ненавидит.

– Да, я слышу. Оно сохнет. Ему плохо.

– Вот. Значит, по-твоему, это должно быть доброе дело. Раз болоту оно понравится…

– Вы говорите то, в чем ничего не понимаете. Болото – это зло, настоящее зло, истинное, а не то, которое выдумали храмовники. Его зов непреодолим, он страшен. Он несет смерть. От него не укрыться нигде. Я пробовал уехать в Кину, но там вместо зова болота слышал зов пустыни. В Лицце – зов моря. В Аруте, в Рухе, в Дерте – оно везде, и оно многолико. Мне не хватило сил побороть это зло…

– Никто не мешал тебе достойно умереть, вместо того чтобы покупать себе жизнь ценой убийств и предательств. И я не вижу разницы между теми, прошлыми, предательствами и этим, новым. Кстати, за девочку обещана награда, высокая. На эти деньги ты можешь открыть зелейную лавку, хоть в Хстове, хоть в Дерте, хоть в Къире. И никто тебя не найдет, даже искать не будут. Подумай. Что тебя держит в замке? Возможность колдовать в открытую? Я сделаю тебе такую бумагу, по которой ни в одном государстве ни один храмовник близко к тебе не подойдет. Будешь заниматься любимым делом, воровать колдунят потихоньку, проживешь еще несколько лет в покое и достатке.

– Я должен подумать.

– У тебя нет времени думать. Завтра, как только упадет туман, колдунья должна выйти из замка. И если этого не произойдет, послезавтра тебя повесит Чернокнижник. Бежать я тебе не дам, замок окружен моими людьми.

– Но она может мне не поверить. Не послушать.

– Поверит, если ты захочешь, чтобы тебе поверили. Держи булавку. Да, если ты решишь удавиться сам, я все равно расскажу о тебе Чернокнижнику. Так что не надейся спасти этим свое доброе имя. Иди, тебя проводят.

Болотник даже не заикнулся о том, что девочку охраняют. Словно вывести ее из замка для него не составляло труда.

Надо предложить Красену задержаться. Он согласится, он и еще один вечер с радостью проведет там, в своем Верхнем мире, с девушкой, в которую влюблен. Еще не поздно вернуться на Змеючий гребень. И пробыть там до завтра. Ночью сходить в замок, описать Славушу болотника, рассказать Спаске о булавке.

– Волче, Рыжик давно тебя заметил, – раздался голос Огненного Сокола из окна-бойницы. – Не уходи, я сейчас к тебе подойду.

Бежать не имело смысла, Волчок от досады прикусил губу.

– Подслушать меня незамеченным очень трудно. – Огненный Сокол появился из-за угла, широко улыбаясь. – Рыжик чует присутствие человека и дает мне знать.

– Как вы догадались, что это я?

– А кто еще? Ученый строитель? Шпион Чернокнижника? Из тех, кто находится рядом, только Красен хочет узнать имя моего человека в замке. И сам он подслушивать меня не побежит. Следовало бы тебя арестовать и допросить, чтобы Красену неповадно было… Но за план Укромной я тебя прощаю. – Огненный Сокол рассмеялся. – И больше шпионить за мной не пытайся, ладно?

– Как прикажет господин Красен, – усмехнулся Волчок.

– Жалко уезжать… – сказал Волчок по дороге на заставу. – В Хстове дождь…

– А что? – обрадовался Красен. – Может, отдохнем тут еще денек, а?

– Я не против. – Волчок равнодушно пожал плечами.

И все складывалось как нельзя лучше, Красен собрался в Верхний мир и хотел вернуться на рассвете, но на заставе ему неожиданно передали записку, присланную с голубем. Волчок сразу заметил подвох, потому что Огненный Сокол отправил на заставу Муравуша и тот уже выходил от коменданта, когда к нему заглянул Красен.

– Ничего не выйдет, Волче, – вздохнул Красен, прочитав записку. – Мне завтра утром нужно быть в Хстове. Поехали.

– Это поддельная записка… – сказал Волчок.

– Почему ты так думаешь?

– Ее только что привез Муравуш. Огненный Сокол не хочет, чтобы вы и на этот раз сорвали ему операцию.

– Когда это я срывал ему операции? – невинно поинтересовался Красен.

– Когда сказали, что Живущий в двух мирах мертв. Огненный Сокол не дурак. На Живущего в двух мирах ему было плевать, это приказ чудотворов, и никому, кроме чудотворов, его смерть не нужна. Но девочку-колдунью Храм хочет держать на своих землях.

– Записка написана Явленом. На языке Верхнего мира. И его почерк я хорошо знаю.

– Я могу написать записку любым почерком. И не один я умею это делать.

– Записку принес голубь. – Красен поднес свиток к носу. – От нее пахнет птицей.

– Вы отличите запах Рыжика от запаха почтового голубя?

– Пожалуй, нет. Но… в любом случае я не собираюсь срывать операцию Огненного Сокола, и ничего, кроме личных дел, меня здесь не держит. Так что правильней будет вернуться в Хстов.