Текст книги ""Стоящие свыше"+ Отдельные романы. Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Ольга Денисова

17 февраля 78 года до н.э.с. Исподний мир

Друг отца из Дворца Правосудия махал на Зимича руками, шипел, прижимал палец к губам и оглядывался на дверь, услышав историю о том, что ученые оговорили себя и друг друга: никто не строил планов покушения на Государя. И очень не хотел докладывать об этом Государственному обвинителю, но Зимич его убедил. А обвинитель неожиданно заинтересовался – ему давно не давало покоя вмешательство Надзирающих в дела светского правосудия. Конечно, он плевал на ученых и на университет, но в политических интригах был мастером: по закону свидетельство Зимича ничего не значило, но Государь презирал крючкотворство судейских и любил доверительные беседы, а не заседания и протоколы.

Зимичу было велено во всех подробностях описать произошедшее: как подготовку к празднику, так и пребывание в службе дознания Храма. И он постарался вложить в это описание всю силу своего таланта: пусть Государь не скучает, читая его свидетельства. Обвинителя же очень заинтересовала информация о мальчишке из рода Белой Совы, и он послал за ним немедленно. И пока ожидал приезда Вереско, все же поинтересовался, почему Зимич так хорошо осведомлен и как ему удалось вырваться из Службы дознания. Зимич не сильно соврал, когда ответил, что отец его невесты ездит в карете Сверхнадзирающего; ответ отсек все дальнейшие расспросы.

Вереско привезли в роскошной карете, запряженной шестеркой белых коней, – Зимич видел в окно, как кучер открывал дверь и помогал тому спуститься на мостовую. Наверное, не стоило поднимать мальчишку с постели: у него не работали руки – висели веревками под накинутой на плечи дорогущей шубой, и было видно, что каждое движение причиняет ему страдание. Совет Государя посечь его розгами явно запоздал… И лицо Вереско изменилось: вряд ли из него теперь вышел бы хитрый и веселый портняжка.

Войдя в кабинет Государственного Обвинителя, он поздоровался кивком, полным достоинства, которое приличествует его роду, но в глазах его из стороны в сторону метался страх. И держать спину прямой ему стоило серьезных усилий. Увидев же Зимича, мальчишка сначала растерялся, а потом едва не разрыдался и долго не мог говорить, сдерживая слезы. Обвинитель послал за лекарем, испугавшись, что с отпрыском рода Белой Совы случился припадок.

Вряд ли отеческую беседу Государственного обвинителя с Вереско следовало называть допросом, но парень, взяв себя в руки, держался дерзко, полностью подтвердив рассказ Зимича. И сдабривал он свои показания площадной бранью в адрес Надзирающих, нисколько не скрывая своей ненависти и презрения.

Зимич еще не закончил писать, когда обвинитель отпустил мальчишку, велев проводить того до кареты. И Зимич недоумевал и даже волновался: до кареты студент не дошел, она так и стояла чуть в стороне от входа – лошади нетерпеливо топтались на месте, а из трубы шел дымок – кучер грелся у печки.

Обвинитель велел Зимичу зайти на следующий день, после полудня, и радостно потирал руки, весьма довольный тем, что может наступить на хвост Службе дознания Консистории. Зимич же удивился, увидев у окна на лестнице Вереско.

– Я ждал тебя, – сказал тот. – Я… рад, что ты на свободе.

Голос его дрогнул, но он взял себя в руки.

– Я тоже рад тебя видеть, – ответил Зимич. – Если не здоровым, то хотя бы живым.

– Меня никто не слушает, все думают, что я еще ребенок. Что я просто ничего не знал о покушении. А они… они все предатели, Зимич. Они трусы и предатели.

– Не надо так…

– Надо! Я имею право так говорить и так думать. Я тоже не знал, что меня освободят. Мне тоже было страшно. Да, я кричал, я плакал, но я никого не оболгал и не предал. Мои друзья, глядя мне в глаза, рассказывали Надзирающим, какими словами я поносил Государя и как я призывал браться за оружие против него. Это ли не предательство? Это же… бесчестно!

– Не всем хватает силы…

– Нет, не силы. Чести не хватает. И совести, – отрезал мальчишка, отворачиваясь к окну. – Я бы хотел поговорить с тобой совсем о другом. Но не здесь, конечно… Поедем ко мне, а?

Зимич пожал плечами: разумеется, не в родовой замок Белой Совы его звали, но и городской особняк семьи Вереско наверняка мало отличался от «домика» Драго Достославлена.

– Вряд ли это понравится твоим родственникам.

– Я живу во флигеле, там только дядька и кормилица. И вообще, мне наплевать, что им нравится, а что нет. Поехали.

Возвращаться к чудотворам очень не хотелось.

Мальчишка хотел войны не на жизнь, а на смерть. Он говорил, что вскоре унаследует огромное состояние: его отец стар и болен, а он старший сын в семье. И это состояние он готов вложить в строительство крепостей, в оружие, артиллерию и содержание армии. Не только Белая Сова недовольна властью Надзирающих – среди знатных родов найдутся те, кто не побоится выступить против них открыто, силой оружия.

– Я уже придумал главный символ войны с храмовниками: четыре четверки. Здорово?

Зимич пожал плечами, а Вереско вдохновенно продолжил:

– Четверка в цифрологии считается самым примитивным числом, основой основ, залогом существования сущего. И первая четверка будет означать ее цифрологический смысл, символ солидарности и справедливости. Вторая четверка – это четыре стихии, третья – четыре стороны света, четвертая – четыре времени года, коловращение, которое так не любят Надзирающие. Ну как?

Идеи его были по-детски иллюзорны, но решительны и благородны. Однако позвал он Зимича не для того, чтобы выслушать его мнение.

– Твой «друг» Борча на допросах рассказал Надзирающим, что скоро ты превратишься в змея. Они ему не поверили, а я… поверил. И знаешь, ты, конечно, не обижайся, но если бы у нашей будущей армии был ручной змей…

Всем нужен ручной змей, никому не нужны крылатые колесницы и добрые сказки…

И можно было бы сказать: ты сначала собери армию, а потом и поговорим.

– Я не превращусь в змея, – вздохнул Зимич. – Извини. И я бы создавал не армию, а цитадель: чтобы сохранить университет, книги, знания. А еще – чтобы любой мог там укрыться, колдуны например.

– Колдуны? Зачем?

– Надзирающие же убивают колдунов. Представь, какой сильной будет эта цитадель, если собрать в ней сотню колдунов: никакой змей с ними не сравнится, – сказал Зимич и осекся.

Вот почему храмовники боятся колдунов! Стоит тем объединиться, и это будет сила пострашней любой армии! И… как она сказала? (Она – это Дивна Оченка, а не Бисерка, и не надо, не надо начинать думать о ней снова, одной ночи раздумий вполне достаточно.) «Чудотворы обладают сходными с колдунами способностями»… И в чем же сходство? А ведь что-то такое однажды говорилось, Зимич почему-то пропустил это мимо ушей…

И вдруг это показалось очень важным. Гораздо важней, чем цитадель, которую смогут защитить колдуны.

– О чем ты думаешь? – спросил Вереско.

– О чудотворах.

– Ты в самом деле считаешь, что они существуют?

– Я это знаю. Они строят…

А что, собственно, они строят? Чего-то важного не хватало в той мозаике, которую Зимич однажды видел во сне – или почти во сне. Какая миру разница, кто им владеет? Государь, Надзирающие, чудотворы? Приходят плохие правители, их сменяют хорошие, то сильные и амбициозные, то слабохарактерные, но гуманные: мир, пошатываясь из стороны в сторону, бредет себе вперед по узкой спирали времени. Так почему же тогда, во сне, Зимичу пригрезилась гибель мира?

Он что-то такое однажды слышал, только что и от кого? И гипотезу власти чудотворов над умами выдвигали не только ученые, но и колдун (который на самом деле вовсе не колдун, а чудотвор). Наверное, ему нужно было, чтобы Зимич продолжал так думать.

Надо найти настоящего колдуна и поговорить с ним. Хотя бы того, из гвардии, у которого падучая. Только где его искать?

– А у тебя нет знакомых колдунов? – спросил он у Вереско на всякий случай, но тот покачал головой, собираясь вернуться к разговору о змее.

Зимич не стал его больше слушать, тем более что близилось время обеда и к ним несколько раз заглянул «дядька»: парень не мог есть сам, не зажили вывернутые суставы.

Колдуна, который служил в гвардии, Зимич разыскал легко – через хозяина кабака, где когда-то частенько гуляли студенты, а теперь ошивались гвардейцы. Колдун жил неподалеку, на улице Гремячьей, возле Мельничного ручья.

И покосившийся домишко, и убогая каморка, где на засаленном сером белье лежал в постели колдун, никак не соответствовали службе в гвардии Храма. Зимича направила в каморку до времени состарившаяся, неухоженная женщина – то ли мать колдуна, то ли хозяйка домишка.

Зимич постучал в дверь, боясь неосторожным движением снять ее с петель. Ему не ответили, но он все же вошел.

А он был очень молод, этот колдун… Не старше самого Зимича. При первой встрече ему так не показалось.

– Ты? – Колдун приподнялся на локтях, словно хотел отодвинуться и не мог. – Зачем? Зачем ты здесь?

– Ты что, боишься меня? – Зимич усмехнулся, но вышло это как-то жалостно.

– Ты змей, – то ли с ненавистью, то ли с ужасом прошипел тот. – Зачем ты пришел? Я и сам скоро подохну, зачем?

– Я пока еще не змей. – Зимич подвинул к себе стул и уселся посреди каморки. Она была столь мала, что со стула можно было дотянуться рукой и до двери, и до окна, и до постели. – Все колдуны, которых я знал, жили долго.

– Я… отравился. Меня отравили. Желтые лучи.

– Ты что, разве не знал, что для колдунов они ядовиты?

– Я не знал, что я колдун. Моя мать – потаскушка, прижила меня неизвестно где и с кем. Сучка… – Лицо его перекосилось, но не презрением, а холодной яростью безумца. – Убил бы… Из-за нее… все из-за нее. Я никогда не попаду в солнечный мир Добра…

Ярость сменилась слезливой гримасой, колдун вытащил руку из-под грязного одеяла и прикрыл глаза ладонью – от виска до виска.

– Ты еще заплачь, – поморщился Зимич. – Ты же колдун, ты что, никогда не бывал в мире духов?

– Нет, – ответил тот, убирая руку. – Этому, говорят, надо учиться.

– Но ты ведь видишь, что я змей? Как ты это видишь?

– Вижу, и все.

– Что ты еще видишь?

– Я вижу, как люди источают любовь… – Он снова сморщился, собираясь заплакать – то ли от восторга, то ли от отчаянья. – Я сам хотел источать любовь, но я не могу, не могу…

Зимич решил, что имеет дело с сумасшедшим. Говорят, от падучей люди рано или поздно впадают в детство.

– Тебя обманули. Нет никакого солнечного мира Добра.

– Если нет мира Добра, то куда течет любовь? – выкрикнул колдун с перекошенным лицом. – Я же вижу ее! Как маленькие, робкие струйки сливаются в ручьи, а ручьи – в широкую реку, реку любви, и это прекрасно, прекрасно!

– Да ты поэт, братец… – Зимич покачал головой. А действительно, если нет мира Добра, то куда течет любовь?

– Только я один не могу… не умею… я могу немного постоять на берегу, и только. Меня породило Зло. – Он упал на подушку.

– Я попробую найти опытного колдуна и расспросить его, что надо делать после отравления желтыми лучами. – Зимич поднялся. – Но, боюсь, чудотворы отравили тебя не только светом солнечного камня. И кто из вас большее зло – это еще вопрос.

Темнело. Февральские сумерки ползли из подвалов и глухих дворов, плыли по дну узких немощеных улиц и выплескивались на площади: так ручейки сливаются в реки, а реки – в озера. Так куда же течет любовь, которую видит этот сумасшедший колдун? Не в солнечный же мир Добра…

В Лесу, даже в феврале, сумерки были не такими, как в городе. Да, тоскливыми, но тоска эта щемила сердце не страхом, а надеждой – на свет и тепло очагов. Если бы не назначенная Государственным обвинителем встреча, Зимич немедленно отправился бы в Лес: искать колдуна поумней, поопытней и поздоровей. А куда идти теперь? В кабак, напиться до беспамятства? Или вернуться на площадь Совы, в пивную? Нет, невозможно… Слишком много воспоминаний о ней… О ней – это о Дивне Оченке, а не о Бисерке…

На махонькой площади Большой Рыбы из распахнувшихся дверей в лицо неожиданно дохнуло теплом и запахом еды, и Зимич вспомнил, что не только не обедал, но и не завтракал – ушел из «домика» Драго потихоньку, пока его никто не видел. Два чистеньких окошка трактира светились, а над входом горел приветливый фонарь, освещая вывеску «Пескарь и Ерш». Дверь захлопнулась с мелодичным звоном колокольчика, и Зимич подумал, что пообедать (или поужинать) не помешает.

В трактире было всего три стола, один из которых занял только что вошедший посетитель – человек в добротной бобровой шубе, похожий на приезжего, но не из дальних мест, а, скорей, из какого-нибудь захолустного поместья.

Зимич ожидал увидеть опрятную и домовитую хозяйку, но встретил его хозяин – низкорослый и пухлый, веселый и суетливый. Приезжего хозяин знал и только кивнул ему, подмигнув, когда тот усаживался за стол, а перед Зимичем расстелился и расплылся в широкой улыбке:

– Чего кушать будете? У нас только вкуснятина. Хотите – тройная уха со стерлядочкой, хотите – кулебяки свежие и разные, хотите – рябчики жареные, сочные, с хрустящей корочкой, или уточка – пальчики оближете, с квашеной капусткой, жирненькая. А если мало – блинов напеку тут же, хотите – с повидлом, хотите – с мясом, хотите – с курочкой, а можно просто со сметаной. Сметана у меня – пальчики оближете, свежая, не застыла еще, как мед тянется.

Перечисляя блюда, хозяин закатывал глаза и облизывал губы. И Зимич почувствовал зверский голод.

– Давайте уху и утку. И вина…

– К уточке лучше не вино, лучше медок сладкий и горячий. У меня медок отменный – таких приправ у нас на базаре не найти, ни у одной кухарки в Хстове таких нет, потому как мой зять везет их мне из самой Кины. Вот сюда садитесь, к огоньку поближе. – Хозяин широким жестом накинул на стол яркую скатерть (словно из рукава ее вынул), а вслед за ней поставил лампу, отчего за столом сразу стало уютно и удобно.

– Давайте мед… – Зимич улыбнулся и сел. И только тогда увидел, как пристально на него смотрит приезжий из-за соседнего стола.

– Несу-несу, – пропел хозяин своему второму посетителю и исчез в кухне, откуда донеслось: – Все давно готово, вас дожидается.

Приезжий откинулся на спинку тяжелого стула и заметно побледнел, несмотря на то что пришел с мороза. И все так же не отрывал глаз от Зимича. Лицо его – правильное, умное – оставалось каменным, и взгляд ничего не выражал: ни удивления, ни страха, ни интереса. Разве что некоторую настороженность.

– Несу-несу, – пел хозяин, возвращаясь из кухни с подносом в руках. – Вот ушица славная, горячая, пахучая, рыбка беленькая, бульончик – как слеза чистенький, навар прозрачный желтенький, кружочками расходится. Ну красота, а не ушица!

Приезжий что-то шепнул ему на ухо, хозяин замотал головой и несколько раз пожал плечами. Не иначе хотел сказать, что Зимича видит первый раз в жизни. Это было неприятно, даже хотелось подойти и представиться, чтобы рассеять подозрения. Но… Кто знает, что это за человек? И почему вдруг Зимич его насторожил? Во всяком случае, Зимич не стал скрывать, что поведение приезжего его задело, и тот неожиданно поднялся.

– Вы позволите, я тоже сяду ближе к огню, – попросил он (и, похоже, вовсе не сожалел о своем невежливом поведении).

– Если я занял ваше место, то готов извиниться.

– Нет-нет. Я ведь вошел первым. Я не сразу подумал о том, что продрог и захочу сесть ближе к очагу. Но если вы хотите поужинать в одиночестве…

– Да садитесь на здоровье, – оборвал его Зимич. – Вы ведь тут не в первый раз обедаете?

– Да, я снял жилье неподалеку, но стол здесь лучше, чем у моей хозяйки. Я даже подумываю, не переехать ли сюда, хозяин сдает комнаты.

А почему бы не снять комнату в этом уютном местечке?

– Вот снова ушица – бежит, торопится, как бы не остыть, не расплескаться. Ах, хороша рыбка стерлядочка, сладкая, мягкая, жирная. Хрящички во рту тают, мяско беленькое на зубах не вязнет. – Хозяин водрузил уху в горшочке перед Зимичем. – Кушайте на здоровьичко и не спешите – уточка в печке томится-мается, капусткой напитывается, корочкой хрустящей покрывается. А вот хлебушек беленький-тепленький-мягонький-пышненький.

Зимич взялся за ложку. Если тут снять комнату, через месяц-другой можно стать таким же жирненьким и сочненьким, как хозяин.

Но уха была бесподобна, и хлеб удивительно вкусен, и очаг не дымил, и лампа не чадила, и цветная скатерть радовала глаз. Зажмуриться бы, забыть обо всем на свете…

– Почему вы на меня так смотрели? Я вам кого-то напомнил? – спросил Зимич без обиняков.

Незнакомец не смутился и так же без обиняков ответил вопросом на вопрос:

– Это вы убили колдуна из Бровиц?

Он не был похож на охотника. И роль чудотвора ему бы подошла больше, чем роль колдуна. Зимич опустил ложку в уху и помедлил, меряя собеседника взглядом.

– Колдуна из Бровиц убили желтые лучи солнечных камней. Я пока не умею убивать людей взглядом, равно как и творить чудеса.

– Пока? – переспросил незнакомец лукаво.

– Знаете, если я спрошу, чудотвор вы или колдун, то в любом случае получу ответ «колдун»…

И тут лицо приезжего впервые вытянулось от удивления. Вытягивалось оно медленно, по мере того, как до незнакомца доходил смысл сказанного. Он тоже уронил ложку в уху и замер, глядя на Зимича.

– Медок сладенький, медок горяченький! Парит, но не кипит, пенкой не покрывается. От одного только запаха все хвори проходят: от кашля, от насморка, от першения в горле! – Хозяин поставил на стол хитрое сооружение: в плошке с водой плавала свечка в маленькой лодочке, а прямо над ней на решетке стоял большой кувшин с медом, и в самом деле распространяя по трактиру пряный аромат. – Не остынет, не закипит, парить не перестанет. Пейте на здоровье, гости дорогие, но время зря не тратьте, а то с паром и весь хмель уйдет.

Незнакомец взялся за ложку и, когда хозяин ушел в кухню, продолжил, еще не оправившись от услышанного:

– Вы видели чудотвора? В самом деле?

– Я видел трех… – Зимич осекся, сглотнул и поправился: – Четырех чудотворов. Один из них выдавал себя за колдуна.

– Вы уверены, что это были именно чудотворы?

– Один из них у меня на глазах заставил светиться камень. Желтыми лучами. А почему вы решили, что это я убил колдуна из Бровиц?

– Колдуна из Бровиц убил человек, который должен превратиться в змея, об этом говорит весь Лес. А таких людей не много ходит по земле, я думаю, сейчас вы такой один. И… почти три месяца прошло, я не чаял вас встретить… в человеческом облике.

– Вам очень повезло. Но не в том, что я еще в человеческом облике, а в том, что вам это удалось сделать в огромном городе и выдать за случайность. – Зимич едко усмехнулся.

– Это вовсе не случайность. Я прихожу в этот трактир уже неделю. Я, конечно, не знал, что встречу вас, но я чувствовал здесь нечто, а я доверяю своему чутью. Да, я колдун. Я не просто колдун – я колдун-ученый. Меня зовут Ловче-сын-Воич.

На этот раз лицо вытянулось у Зимича, и он не удержался:

– Что, еще один?

– Признаться, я не понял вашего вопроса.

17 мая 427 года от н.э.с.

Инда прибыл на метеостанцию в воскресенье к двум часам дня, когда из леса вернулись вездеходы, отправившиеся на поиски Йоки, а полиция Магнитного прислала телеграмму о том, что мальчика видели в городе живым и невредимым – он собирался купить билет на поезд, но не купил. Инда позволил себе принять душ и переодеться, но обедать не стал – направился в Магнитный. Если мальчик не купил билет на поезд, это не значит, что он на этом поезде не уедет. Но все в этот день было против него: Инда приехал на сортировку, а поезд отправился с вокзала! Когда Инда добрался до вокзала, поезд показал ему свой длинный извивающийся хвост. Он дал телеграмму в Торфяной с просьбой найти в поезде мальчика, но через полтора часа ему ответили, что мальчика в поезде не было. Инда не сомневался: они просто плохо искали! От злости он дал еще одну телеграмму (уже по каналу чудотворов) – в Тайничную башню, без адресата: «Какому идиоту пришло голову отправить Стриженого Песочника Магнитогородскую тюрьму?» Инде было все равно, что на это ответят: сделанного не вернешь. Однако ответ пришел: распоряжение отдал Длана Вотан. Как представитель Афранской Тайничной башни в Славлене. В эту минуту Инда почти не сомневался: Вотан хочет выставить его кураторство над Йокой в неприглядном свете, чтобы перехватить инициативу.

Мелькнула мысль снарядить специальный магнитовоз в Славлену, немедленно, но Инда посчитал это излишним. Сутки ничего не изменят.

Профессор Мечен только хлопал глазами, когда Инда потребовал от него ответа. Специалист по психологии подростков-мрачунов! Какая там психология? Профессор замечательно оперировал такими вещами, как крепкие замки и колючая проволока, но в психологии оказался полным профаном. Легко быть психологом с позиции силы, с позиции принуждения! Инда уповал только на то, что Мечен достаточно напугал парня Брезенской колонией.

Что двигало мальчишкой? Что заставило его бежать? Желание восстановить справедливость, пожертвовав собой? Хорошо бы. Лучше, чем разочарование в чудотворах.

Теперь судья Йелен узнает о том, что его приемный сын – мрачун. Интересно, это заставит его сделать верный вывод, или он предпочтет и дальше закрывать глаза на факты? Хорошо, что Важан предложил в председатели именно его: это надежно заткнет комиссии рот, как только она приблизится к правде. Если приблизится. Чудотворам все равно, к какому заключению придет комиссия, лишь бы в нем не было правды. Будут ли депутаты тянуть время, пока паника не стихнет сама собой, или предложат толпе жертву – все равно. Главное, чтобы общественность не вмешивалась в то, в чем ничего не понимает. Да что там общественность – ни прикладной мистицизм, ни оккультизм Брезена не в состоянии разобраться, как действовать оптимально, с наименьшим риском. Да, наверное, и сами мрачуны не очень хорошо понимают, с чем имеют дело, но им это и не требуется, у них другие цели – своротить чудотворов. И никто из них не станет проводить расчетов: что начнется тогда, когда «погаснут солнечные камни», – рухнет свод? Сколько времени потребуется, чтобы энергии двух миров уравновесились? Не уничтожит ли это Обитаемый мир?

Парня надо изолировать, пока он не понимает своей силы. Тогда его можно использовать. Интересно, за те дни, что он перебрасывал энергию в Исподний мир, изменилось ли что-нибудь настолько, чтобы это зафиксировали приборы? Это было бы интересным результатом, пусть и очень грубым. Это позволило бы оценить потенциал. Или, наоборот, Внерубежье почувствовало лазейку и устремилось к ней?

Инда вернулся на станцию, надеясь проверить свои гипотезы, но ему не пришлось самому заняться этим: случайно, между делом, он узнал, что́ заставило чудотворов отправиться на этот злосчастный рудник. Солнечные камни вывела из строя не одна, а много молний. Эдакие маленькие, слабенькие (по сравнению с настоящей грозой), локальные удары. Словно небо прицеливалось и рассчитывало силу.

Инда скрипнул зубами: это ему в голову не приходило. И в то, каким образом «небо» может рассчитывать силу и прицеливаться, не поверили бы даже в Тайничной башне. Он с трудом сдержался, чтобы не бежать до комнаты Мечена, и, распахивая дверь, постарался успокоить дыхание.

– Профессор, мне очень важен ответ на один вопрос. И мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал об этом вопросе. О способностях вашего нового ученика мы поговорим в другой раз и в другом месте. А сейчас припомните, пожалуйста, каких животных вы встречали в последние дни?

– Я не встречал никаких животных в последние дни, – уверенно ответил профессор.

– Попробуйте еще раз. Скорей всего, речь идет о животных, которыми интересуется герметичная зоология, но, возможно, это и не так.

– Я не встречал никаких животных, – повторил Мечен, – независимо от того, чем интересуется герметичная зоология.

– Хорошо. Переформулирую вопрос: Йока Йелен встречался с каким-нибудь животным? Будь это лягушка или ящерица.

– Лягушки и ящерицы еще спят. Это я вам заявляю как специалист в герметичной зоологии. – Профессор гордо задрал подбородок, но тут лицо его вдруг изменилось, словно он что-то вспомнил. – Позвольте… Право, думаю, это то, о чем вы спрашиваете. Два дня назад я эти же слова говорил Йоке. Он увидел в траве змею… А я ему сказал, что змеи еще спят, что ему это только показалось…

– Прекрасно, профессор, – сказал Инда и быстро вышел вон.

Магнитовоз в Славлену. Срочно, немедленно, прямо сейчас! Инда дал телеграмму в Магнитный, дал телеграмму в Тайничную башню, отлично понимая, что опоздал. На два дня, не меньше. «Сказочник» его переиграл. Будь проклята эта трещина! Будь прокляты опыты Исида!