Текст книги ""Стоящие свыше"+ Отдельные романы. Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Ольга Денисова

– Йока Йелен, погоди. Не надо сегодня. Неужели ты вчера не наелся?

Йока не помнил, что было вчера, а потому не понимал, на что намекает Змай. В теле свода накрапывал дождь, появились первые заметные порывы ветра.

Спаска ждала его с особенным нетерпением. Наверное, он задержался? Йока не смотрел на часы, опираясь только на внутреннее чутье.

– Йока Йелен, ну постой. Не хочешь же ты сдохнуть, не прорвав границы миров, а?

Йока приостановился, равнодушно смерил Змая взглядом с головы до ног. Спросил:

– Что тебе нужно?

– Ты забыл, что ли, как вчера клялся, что больше никогда не выйдешь за свод?

– Я ни в чем вчера не клялся. Оставь меня в покое, – бросил Йока через плечо. Он хотел только одного – воронку. С ее маленькими линейными молниями, с закрученными в воздухе камнями, со столбом разреженного воздуха в центре, – этот разреженный воздух тоже был энергией, странной, вливавшейся в тело необычайно приятным хлопком – пок! И нету его, столбика пустоты. Йоке это показалось не столько забавным, сколько радостным, и он рассмеялся.

– Тебе вкололи морфин не для того, чтобы ты побежал за свод, едва очухавшись… – крикнул Змай ему вслед.

– Я не просил вкалывать мне морфин, – пробормотал Йока сквозь зубы – самому себе.

Чудовище откатилось в притворном испуге, чтобы броситься на Йоку с удвоенной силой. Он уже умел держать слишком большие воронки на расстоянии, выбирая ту, которая ему по силам. Сегодня ему хотелось выбрать самую большую. Чтобы в ней непременно были молнии. Столбики пустоты – это приятно, да, но молнии – это… Это было ни с чем не сравнимо. Они прокатывались по телу жаром и дрожью, они были слишком коротки во времени, чтобы пить их на входе, – Йока впитывал их за ту долю секунды, пока они бежали через него в землю. Широким, полным глотком. Вроде бы днем болели ожоги, но это Йока помнил смутно. Он машинально посмотрел на себя – под майкой ничего видно не было, а по ногам до пяток спускались ветвистые отпечатки молний – язвы отвратительного вида (вспененное мясо), обугленные по краям.

Внерубежье приготовило ему сразу несколько воронок, впереди шли мелкие, не больше двух-трех локтей в диаметре, их Йока выпил и не заметил. Отбросил воронку среднего размера, вобрал в себя еще несколько маленьких (сбросил немного энергии Спаске) и нацелился на самую большую… Она была прекрасна. Серо-бурая, пыльно-водяная, мохнатая, широкая, как квашня, – высокая, с хвостом, уходящим в небо. В ней точно есть молнии… Не может не быть!

Сосредоточение давно стало для Йоки естеством, он без этого просто не мог. Теперь он ставил перед собой другие задачи – раскрыться. Раскрыть все тело, раскрыть пустоту и холод внутри, чтобы пить энергию в несколько потоков, верней – бесчисленным количеством потоков. Одни клетки впитывают силу воды (и она лениво сползает по телу вниз, лишенная энергии), другие клетки берут силу камней (камни осыпаются под ноги, а ступни подбирают капельки силы падения), третьи глотают столбик пустоты (пок!), четвертые ловят молнию… Человек не может заметить, где и когда рождается молния, но Йока предугадывал, телом ощущал ее будущую траекторию – и подставлял себя под ее удар.

Дрожь и жар… Молния впивается в тело на миг, на долю секунды! И гаснет. Еще раз! Еще! Еще! О, как это было волшебно! И восторженные вопли рвались из груди – Йока выбрасывал звук из горла вместе с энергией для Спаски. Энергия уходила за границу миров, а крики доводили чудовище до исступления. Внерубежье слышало голос Йоки, слышало, бесилось, а взять его не могло!

– Я убью тебя! – крикнул Йока, сложив ладони рупором, когда от воронки ничего не осталось. – Ты слышишь? Я убью тебя! Смешаю с вонючей болотной жижей!

Еще одну… Еще одну – и пока хватит.

Жесткие руки ухватили его под мышки и поволокли назад, к своду. Йока сопротивлялся, но сил на сопротивление было немного: выпить воронку – не шутка, еще неделю назад он бы отлеживался несколько дней. И хотелось, хотелось еще немного, но как вырваться?

– Еще немного, дай еще немного… – прошептал он. То ли тем рукам, что его волокли, то ли Внерубежью. Притянуть воронку, притянуть сильней, чем обычно… Воронки слушались его, нужно было просто немного побыстрей. Получилось… Не самая большая – средненькая, можно сказать, – разогналась и настигла Йоку у самого обрыва. Чужие руки прикрыли его темя – вовремя… Вообще-то глупо Йока сделал – довольно крупный камень, потеряв энергию, просто упал с высоты. Чужие руки помешали впитать его силу до дна. Вот зачем? Зачем надо было подставлять руку?

В воронке не было молний, ни одной. Но Йока все равно выпил ее с удовольствием. Пок! – столбик пустоты прекратил свое существование.

Позади слышалась ругань и вой. Йоку за руки втащили наверх – обрыв с каждым днем становился все выше. Он избавился от назойливых рук, прошел несколько шагов и заглянул в межмирье в последний раз. Вообще-то мрачун не видит Исподнего мира, но тут картинка выкристаллизовалась на секунду – Йока увидел Спаску.

* * *

Йока Йелен появился скоро, почти сразу бросил Спаске немного энергии, и она кивнула Дубравушу: пора.

Карета сорвалась с места, загремела колесами, раздался свист возницы, ему ответили рога с трех сторон. На площадь Чудотвора-Спасителя сперва вырвалась конница – стук копыт загрохотал по мостовой, порвал рассветную тишину, заполонил все улочки и проулки, ударил в ворота храма, стукнулся в дорогие резные ставни и мозаичные стекла храмовых построек, подкинул заспанных стражников с нагретых местечек, разбудил богатых и жирных обитателей особняков, выходивших окнами на площадь, поднял на ноги слуг. Хлопнули пушки, над площадью зашипели, рассыпались огни фейерверка – собравшаяся было толпа у Тихорецкой башни колыхнулась и устремилась к центру Хстова.

Под армейскими сапогами дрогнула мостовая, два легиона строем выходили на площадь, закрывали подходы гвардии, смыкали плотные ряды перед стенами храма. Карета остановилась, со всех сторон клацали подковы – ее окружало множество всадников. И когда Дубравуш распахнул дверцу, Спаска не увидела впереди ничего, кроме стен – стен из тяжелых щитов.

Издали неслись речи глашатаев, Спаска разобрала несколько слов: «злые духи, отнимающие у людей сердца».

Дубравуш подтолкнул ее вперед, на мостовую, а Спаска ощутила, что сейчас Вечный Бродяга выльет на нее столько силы, сколько она не сможет удержать в себе и минуты.

Было бы наивным надеяться, что храмовники сложат оружие, едва Государь покажет им зубы, – со стен храмового двора посыпались арбалетные болты, по тревоге поднялись гвардейские казармы – Спаска видела (осязала) сквозь стены, как молодые перепуганные мальчишки суетливо натягивают штаны и сапоги, как несутся, спотыкаясь, к храмовым воротам, поправляя на ходу пояса и сабельные ножны… Арбалетчиков было не много – усиленная ночная стража на стенах, не больше тридцати человек, армейцы прикрылись щитами, стрелки́ ответили градом стрел с крыш особняков – и мальчишки-гвардейцы падали, не успев добежать до храмовых ворот.

Государь предусмотрел все – забыл только об одном. А храмовники вот сообразили сразу. И как только стена из щитов разошлась в стороны, открывая путь Спаскиным невидимым камням, так сразу пошли в стороны створки широких храмовых дверей в четыре человеческих роста. Они еще не успели приоткрыться, а Спаска уже поняла, что там, за ними… Не надо стрел, сабель, арбалетных болтов – довольно желтых лучей солнечного камня, зажженного в глубине храма. Необычайно ярких желтых лучей… Впрочем, ей угрожали не только желтые лучи – три арбалетчика спустили тетивы в тот миг, когда перед ней раздвинулись щиты. Все трое тут же рухнули на пороге, истыканные стрелами с ног до головы, от болтов Спаску загородили щитами (один из щитов болт пробил насквозь, и державший его армеец упал на мостовую). Но желтые лучи уже пробились в двери, на миг Спаска растерялась, вскинула руки, успела вскрикнуть… Там, впереди, стояли, наверное, лучшие люди Государя. Те, которые догадались, что защищают колдунью. Не только догадались за долю секунды, но и успели закрыть ее от желтых лучей.

В этот миг из межмирья на Спаску хлынул поток силы Вечного Бродяги, и выбора не было – или умереть и убить Йоку Йелена, или выбросить эту силу наружу. От ужаса, от перенапряжения, по многолетней привычке Спаска едва не повернулась вокруг себя, едва не свила энергию в вихрь вместо невидимого камня – и это был бы конец всех замыслов Государя, двух армейских легионов и самого Дубравуша, стоявшего за спиной. Да и ее, Спаски, – не желтые лучи, так стража со стен немедленно расстреляла бы ее из арбалетов.

– Уберите щиты! – вскрикнула она – а могла бы не кричать, просто снести защищавшую ее преграду и лучших людей Государя вместе с нею. Наверное, так и надо было сделать, наверное, так было бы сделать правильней… И если бы армейцы на секунду замешкались, она бы не стала ждать.

Первый «невидимый камень» рванулся в двери храма быстрей пушечного ядра, устремился в далекий его конец, туда, где сходились, терялись в глубине две колоннады – храм Чудотвора-Спасителя вмещал несколько тысяч человек. Спаска не успела заметить, насколько он прекрасен: как бы быстро ни летел ее снаряд, как бы ни прикрывала она руками лицо, а желтые лучи успели обжечь ее (мысли?), перебили дыхание. Рухнула далекая стена, зазвенела осколками мозаики, погребла солнечный камень под обломками кирпичей – вверх поднялось облако пыли, по земле покатилась дрожь…

– Разойдитесь! – шепнула Спаска еле слышно. Ей было плохо, очень плохо. Бешено кружилась голова, жар катился к горлу, не хватало дыхания, не держали ноги. Государь подхватил ее сзади под мышки, застонал – не от досады, от испуга. Энергия Йоки Йелена лилась и лилась на Спаску из межмирья…

В основание колонн, начиная с дальней стороны… Иначе смерть. Спаска выбрасывала сгустки силы один за одним, тяжелые и быстрые, нарастал грохот, тряслась земля, тучами клубилась пыль, застилала развалины – огромное здание, может быть самое большое в этом мире, складывалось карточным домиком… Так хотел Волче. Эта мысль придала сил, обрадовала – нет, развеселила! Так хотел татка! Так хотел Славуш! Они все – одержимые! – так хотели! Спаска расхохоталась, из глаз хлынули слезы, а сила лилась и лилась из межмирья, пыль из-под обломков хлынула на площадь, спрятала Спаску от выстрела.

– Разойдитесь! – крикнула она. – Шире! Разойдитесь шире!

В стены храмового двора толщиною шесть локтей, в ворота (они сорвались с петель и пролетели по мостовой, сминая разбегавшихся мальчиков-гвардейцев), в крепкие, основательные дворовые постройки: спальни, трапезные, пекарни, мастерские – накрывая метавшихся в панике людей; в ажурные галереи, взрывавшиеся стеклами, в фонарные столбы – пыль, битый камень, кровь и смерть; по опустевшим гвардейским казармам и, наконец, в основание башни Правосудия, погребая под обломками всё и всех… Пыль… Пыль поднималась все выше, где-то черная, где-то красная, кирпичная, где-то бело-серая, известковая. Пыль клубилась на том месте, где только что был храм. На том месте, где пятьсот лет назад стоял университет.

Дубравуш подхватил Спаску на руки, и последнее, что она увидела, – его пристальный, полный нежности взгляд. Наверное, он еще не осознал своей победы.

* * *

– О Предвечный… – Черута сокрушенно качал головой. – Ну что же вы делаете! Ну привяжите его к кровати, наконец!

Ничта тоже качал головой.

– Черута, я не хирург, но я и то понимаю – если его привязать к кровати, он порвет веревки. А если ему это не удастся – я не знаю, чем это закончится. Психозом, наверное. Или еще каким-нибудь видом помешательства, которое лечить трудней, чем электрические ожоги…

– Он и без этого одержим, – проворчал Черута. – Он же убивает себя, неужели вам обоим не видно?

Змай лежал на траве, сложив руки на груди и уткнувшись лицом в колени. И громко, с сердцем ругался на языке Исподнего мира.

Важан присел возле него на корточки, не подумав о том, что не сможет самостоятельно встать.

– Больно?

– Да чтоб вашу мать, профессор!

– Что-то серьезное?

– Как кувалдой по пальцам… – Змай выругался снова. – Никогда не задумывался, почему у нас так любят эту пытку. Теперь понял. У Йоки Йелена очень крепкая голова… Как наковальня. Ох, чтоб-в-твою-душу-мать…

– Пальцы очень чувствительны, – заметил Черута, взваливая Йелена на плечо, – тот не терял сознания, просто… спал. Не в первый раз: выбирался из-под обрыва, проходил несколько шагов и засыпал, как убитый. И Ничта догадывался, что будет, когда Йелен проснется.

Не все молнии оставляли ожоги – иначе бы Йелен давно умер, – часть ему удавалось выпить до того, как они обожгут кожу. По мокрой коже молния идет легче, вода улучшает проводимость, не пускает молнию вглубь тела – Йелен, сам того не подозревая, накапливал бесценный опыт. Ничта годами собирал редчайшие случаи поражения людей молниями… Чаще это были чудотворы, сопровождавшие грозовые тучи на поля, и заключенные, работавшие за сводом.

Черута не накладывал на ожоги повязок – говорил, что так быстрей заживет, – но старался смазать и присыпать все повреждения до того, как Йелен проснется. Ничта считал, что давно потерял страх перед чужой болью, оставил только малую толику сострадания – чтобы не превратиться в отъявленного негодяя. Он обольщался – на семидесятом году жизни неприятно открывать в себе что-то новое…

Йелен проснулся около десяти утра и, надо отдать ему должное, крепился не меньше четверти часа – отворачивался к стене, сжимал и разжимал кулаки, кусал губы. До того, как Черута вколет мальчишке морфин, нужно успеть его накормить, и если обычно это делал Змай, то сегодня профессору пришлось взяться за ложку самому. Ничта был против морфина – Йелен и без дурманящих препаратов был не в себе. Но пирамидон перестал помогать еще три дня назад.

Есть мальчишка отказывался, Змай находил способы его уговорить, а профессор не умел уговаривать.

– Йелен, открывай рот немедленно. Пока ты не доешь кашу, Черута не сможет сделать тебе укол.

Тот ничего не отвечал, отворачивался к стене и морщился. Потом из глаз у него побежали слезы.

– Йелен, не мучай ни себя, ни меня. Открывай рот.

Мальчишка вместо этого прикрыл глаза, и из них на виски выкатились две особенно крупные слезы… Заглянул Змай, показал повязку на правой руке.

– Йока Йелен, если ты и дальше будешь издеваться над профессором, я больше не выпущу тебя за свод, так и знай.

– Я не хочу… есть… – выдавил парень сквозь слезы.

– А я не хочу подставлять пальцы под летящие камни.

– Тебя никто не просил подставлять пальцы! – окрысился Йелен неожиданно зло. – Уйдите! Уйдите! Оставьте меня в покое! Я и сам не пойду за свод, я не могу больше! Не могу!

Он разрыдался надрывно, а не капризно. И когда Черута принес успокоительных капель, выбил стакан у него из рук.

– Йока Йелен, сейчас я наплюю на разбитые пальцы и начну кормить тебя насильно. Ты этого хочешь? Я и один с тобой справлюсь, а втроем – можешь не сомневаться, будешь давиться, но глотать.

Профессор скрипнул зубами – мальчишке больно, он на грани нервного истощения, он выкладывается каждую ночь на пределе возможностей организма… А если к его упрямству прибавить одержимость – он в самом деле может подавиться (то есть скорей умрет, чем позволит такое над собой насилие).

– Черута, а нельзя… ну… поставить ему какую-нибудь питательную капельницу? – спросил Ничта вполголоса.

– С манной кашей? – осведомился Змай. – Я знаю другой способ, менее сложный технически и не такой опасный для здоровья.

– Можно сходить к чудотворам, у них в аптечке должны быть инфузионные системы… – задумчиво пробормотал Черута. – Но это не метод. Глюкоза – способ поддержать организм лежачего больного, а Йока тратит очень много сил.

– Говорю же – я знаю способ… – вставил Змай.

– Твой способ не очень хорош для домика без водопровода и в отсутствие прачки, – мягко ответил Черута.

– Ну как поступают в таких случаях? Что делают? – спросил профессор.

– В клинике доктора Грачена применяют кормление через зонд. Но вряд ли зонд есть у чудотворов.

– Уйдите оба, – вздохнув, сказал Ничта.

– Как скажете, профессор, – пожал плечами Змай. И добавил в дверях: – Желаю удачи.

Черута ничего не сказал, выходя из спальни.

Профессор закрыл дверь и вернулся к постели Йелена, грузно опустился на стульчик. Поставил тарелку на тумбочку. Неумело провел рукой по голове мальчишки.

– Сейчас Черута сделает тебе укол. Сразу станет легче, и ты уснешь. Сильно жжет?

Йелен кивнул и непритворно, рефлективно всхлипнул.

– Оно тебя перехитрило. – Ничта снова погладил его по голове. – Оно не сумело убить тебя одним ударом и добивается своего не мытьем, так катаньем. Оно убивает тебя медленно, постепенно.

– Не успеет… – снова всхлипнул Йелен. – Сегодня Спаска разрушила их главный хстовский храм. Осталось несколько дней.

Вот оно… Свершилось… Обитаемый мир начал падение в пропасть. Он уже не балансирует на грани, он медленно качнулся вперед, центр тяжести висит над бездной…

– И ты хочешь к этому дню приползти на карачках, накачанный морфином?

– Нет, – тихо обронил Йелен.

– Может быть, ты не любишь манную кашу? Попросить у Черуты сделать что-нибудь другое?

– Свеклы, что ли? – поморщился Йелен.

– Нет, есть мясные консервы, яйца, сахар, мука. Может быть, оладьи?

– Я просто не хочу есть. Меня тошнит.

– Съешь одну ложку. Только одну.

– Ага… За папу, за маму… Я не хочу даже одну ложку. – Он снова залился слезами.

– Одну ложку, через не хочу. Назло Внерубежью. Это компромисс, Йелен. Надо уметь идти на компромиссы.

Он подумал. Пожал плечами.

– Только я сам. Не надо меня кормить, у меня с руками все в порядке.

– Нет вопросов, – хмыкнул Ничта и устроил тарелку у Йелена на груди. Тот долго рассматривал ложку, примеривался, с отвращением приоткрыл рот и протащил ложку сквозь зубы.

Как и предполагалось, первая ложка решила проблему – Йелен с удивлением зачерпнул вторую. Через пять минут тарелка была чистой.

– Я… хочу еще… – медленно и недоуменно произнес парень.

– Очень хорошо. Сейчас принесу.

– И… оладий тоже можно…

– Прекрасно. Чай? Сладкий, с ягодой?

– Да. Чай, – кивнул Йелен. – С ягодами. Сладкий. Да.

Когда Ничта вернулся, мальчишка снова плакал. Ел и плакал. Боль, нервное истощение. Осталось несколько дней. Жить ему осталось несколько дней… Жизнь одного мальчика – и жизнь двух миров. Почему из всех людей в двух мирах Ничта увидел свое продолжение именно в том мальчишке, который должен умереть?

Сколько дней? Пять? Семь? Когда иссякнет энергия аккумуляторных подстанций? Почему люди так мало знают о небесном электричестве?

– Если завтра утром ты снова соберешься за свод, облейся соленой водой. Черута приготовит ведро у выхода. Не забудь, хорошо? – Ничта поднялся. – Сейчас он сделает тебе укол.

Парень замотал головой и заплакал сильней.

– Не надо. Я не хочу. Я не хочу… приползти на карачках… Я должен его убить. Я должен. Иначе все бессмысленно. Иначе я просто умру, и все. Зачем тогда умирать?

Предвечный! Ничта опустился обратно на стульчик – тот заскрипел под его весом, едва не сломался…

– Йелен, ты не умрешь. Я обещаю тебе. Ты мне веришь? Ты прорвешь границу миров и останешься в живых. Веришь?

Парень медленно покачал головой.

Когда Ничта вышел из спальни Йелена, Цапа и Дмита разбирали привезенные из Брезена продукты.

– Твоя дочь сегодня разрушила свод и убила Йелена, – сказал профессор Змаю, усаживаясь за кухонный стол напротив него.

– Это такая шутка, профессор? – переспросил Цапа.

– У нее был выбор? – как ни в чем не бывало осведомился Змай.

– Насколько я понял, выбора не было у нас, – пожал плечами Цапа.

– Да-да, профессор, вы дали на это добро, если я ничего не путаю, – кивнул Змай. А потом неожиданно, едва закончив фразу, встал и направился к двери.

– Через неделю мы все умрем? – весело поинтересовался Цапа.

Профессор в окно увидел Змая во дворе – тот сел на бревно и обхватил голову руками.

* * *

Крапа Красен смотрел на пыль, клубившуюся между площадью Чудотвора-Спасителя и площадью Совы, и не чувствовал горечи – только злорадство. Понимал умом, что это конец Обитаемого мира, но не жалел его. Должен был жалеть – и даже накачивал себя этой жалостью, старался думать о жертвах, к которым это приведет. Но вспоминал только смрадный лагерь с ранеными на подступах к замку Чернокнижника, искаженные болью лица, кровь и отчаянье, смерть в грязи и паразитах. Вспоминал Желтого Линя – молодого, здорового, смотрящего на мир обоими глазами: «Если бы я управлял миром, в нем бы не было Храма».

– Красен, это конец… – выговорил Явлен трясущимися губами. – Это конец… Надо бежать отсюда, ты слышишь?

– Да, конечно, – пробормотал Крапа. Имея в виду, что слышит.

– Нам не прорваться к порталу, в городе два легиона армейцев! Хстовская гвардия перебита, а остальные далеко! Красен, что ты стоишь? О чем ты себе думаешь? Надо выбираться отсюда, надо бежать! Нас убьют, нас того и гляди кинут на расправу толпе! Ты слышал? Мы с тобой злые духи!

– Да-да, злые духи, отнимающие у людей сердца, – пробормотал Крапа. – А разве нет?

– Ты всегда был чокнутым! А теперь и вовсе свихнулся!

На развалинах сквозь клубы пыли проявлялись человеческие фигуры – собирали храмовое золото. Быстро сообразили, голь хитра на выдумки. Не только мужчины – и женщины, не только шушера с улицы Фонарей – и вполне добропорядочные горожане. Впрочем, мародеров было не много, большинство горожан собралось на Дворцовой площади послушать Государя. Конечно, в Хстове в одночасье не перевелись верившие в Предвечного и его чудотворов, но притихли пока, помалкивали. Наверное, Дубравушу хватит ума оставить им хотя бы Предвечного, иначе он быстро потеряет власть.

И если завтра дочь Живущего в двух мирах не сможет разрушить остальные храмы Хстова, Государь их просто взорвет бездымным порохом, отобранным у храмовников, теперь ему никто не помешает.

– Поедем, я отвезу тебя к порталу… – вздохнув, сказал Крапа Явлену.

Тот уставился на Крапу, что-то прикидывая в голове, а потом попятился.

– Я не поеду… Я не выйду отсюда без сопровождения легиона гвардейцев!

– Прекрати паниковать. Через несколько часов ты точно не выйдешь отсюда, с гвардейцами или без. Поехали. Мы должны сообщить в Тайничную башню.

Дубравуш направил толпу и часть армии на резиденцию Стоящего Свыше – несмотря на максимализм, понимал, что у любой войны, кроме высоких целей, должны быть цели и попроще, грабеж например. А потому особняк злого духа Явлена, стоящий на площади Чудотвора-Спасителя, пока никто не трогал – толпа просто не знала, кому он принадлежит. И все же Крапа выбрал свою карету, а не карету Явлена. На всякий случай.

Большие храмы, окруженные стенами, обороняли остатки гвардейцев, которым удалось уйти от Государя и быстро опьяневшей от крови толпы, – Красен старался к таким местам не приближаться.

На пути к порталу карету остановили только однажды, но Крапа уверенно выкрикнул в окно: «Именем Государя!..», и армейцы тут же расступились. Явлен, забившийся в самый темный угол, сидел ни жив ни мертв, и его страх Крапа тоже принял со злорадством: если Явлен не способен испытывать чувство вины, если не ощущает раскаяния, то пусть хотя бы испугается как следует.

– Ты понимаешь, что теперь будет с Обитаемым миром? – не удержавшись от усмешки, спросил Красен.

– Что бы с ним ни случилось, там нет кровожадной толпы, которая готова рвать на куски живых людей…

– Думаю, ты обольщаешься. В Хстове лишь около ста тысяч жителей, в Славлене раз в восемь-десять больше. И все они захотят оттуда бежать. Не знаю, как насчет рвать на куски, но топтать сапогами всякого, кто встанет у них на пути, будут точно…

– С чего ты взял, что все они захотят бежать? – неуверенно пробормотал Явлен.

– Мы не удержим свод. Внерубежье зальет Славлену лавой, даже если Йока Йелен прорвет границу миров.

– Ты пессимист. Думаю, свод просто немного подвинут, только и всего.

Крапа расхохотался – немного нервно и весьма злорадно. Но осекся и с полуулыбкой произнес:

– Свод рухнет, можешь в этом не сомневаться. Дочь Живущего в двух мирах толкнула Обитаемый мир в пропасть, и жить ему осталось не больше недели.

– Ты будто этому рад, – проворчал Явлен.

– Да, я этому рад. – Крапа вскинул глаза. – И особенно я рад, что это произошло по воле Исподнего мира. Сытые богачки от нечего делать проливали слезы над его бедностью, собрали не меньше трех гектов рыбьего жира для детей Хстова! За пятьсот лет под ярмом – три гекта рыбьего жира! Несколько мешков сахара и круп! Их дети отдали свои старые игрушки – безволосых кукол и плюшевых медвежат с оторванными лапами! И я надеюсь, теперь они поймут, сколько на самом деле стоит свет солнечных камней в каждом доме! Они не расплатились бы с Исподним миром и отдав ему все свое имущество! Все, до последней рубахи!

Явлен отвел глаза и покачал головой, давая понять, что Красен ненормальный. А Крапа уже не мог остановиться.

– Глупые дамочки Обитаемого мира не видели Хстова, больных детей и гниющих полей с хлебом. Но ты, Явлен, ты видел это изо дня в день! Ты видел роскошные ресторации, залитые светом улицы Славлены, авто, трамваи и лифты, школы и больницы – и чахоточных карликов, согнутых рахитом, оспу и холеру, и голод, и беспросветную серость. Ты видел голубое небо и солнце над Лудоной – и непрерывные хстовские дожди. Почему ты не рад крушению Храма?

Явлен и хотел бы ответить – Крапа видел раздражение в его мечущихся глазах, именно раздражение, какое вызывает зудящий над ухом овод, – но ответить он боялся. Боялся, что Крапа высадит его из кареты посреди бунтующего Хстова. Впрочем, ответ Крапа знал и без него.

Возле небольшого каменного дома, где прятался портал, было тихо и пустынно, лишь во дворе как ни в чем не бывало играли дети прислуги. Старший из мальчиков, опередив отца, кинулся открывать ворота перед богатой каретой – шустрый, рябой, с широким лягушачьим ртом, – Крапа помнил его еще ребенком, выжившим после эпидемии оспы. Помнил его мать, теперь беззубую старуху, молодой и цветущей. Сейчас ей едва ли было тридцать пять. Оспа отняла у нее четверых детей, но вместе с ее старшим сыном во дворе копошились еще пять или шесть ребятишек помладше.

А у портала как раз было суетно – Крапа расслышал голоса, едва раскрыв двери, Явлен же остановился и слегка присел от испуга, собираясь в случае чего бежать.

– Крапа, ты очень кстати, – раздался уверенный голос Названа, стоило переступить порог портального зала. – Мне нужна помощь.

Рядом с Названом стоял его сын, перепуганный и дрожащий. Беззубая старуха, мать несчетного числа детей, гладила его по голове, успокаивая, но это, похоже, пугало мальчишку еще сильней.

– Одного, как видишь, мне перетащить удалось! – весело сообщил Назван. – Но их еще двое. И моя жена тоже ни разу не переходила границу миров.

– Вот видишь, – Крапа посмотрел на Явлена с улыбкой, – некоторые чудотворы бегут из Обитаемого мира в Исподний.

Явлен поморщился и снова отвел глаза.

– А еще у меня много вещей, – добавил Назван.

Вещами Названа оказались книги, лекарства и неизвестные Исподнему миру медицинские приспособления, и их в самом деле было много. Вокруг них были расставлены светильники с открытым огнем, обычно помогавшие неопытным в переходе, отчего дышать в зале было нечем. Однако Явлен все равно вздохнул с облегчением, перейдя границу миров, покрутил пальцем у виска и не стал утруждаться долгими речами – кинулся к телеграфу, докладывать в Тайничную башню о произошедшем в Хстове.

Наверное, любой чудотвор может пересечь границу миров, если очень захочет, но для неинициированного ребенка это непосильная задача. Он не вещь, чтобы перенести его через портал на руках, разум держит его в Верхнем мире. Видно, дети Названа слишком любили своего отца и готовы были следовать за ним куда угодно через любые препятствия, потому что часа через два все трое были препоручены заботам многодетной матери из Исподнего мира. Еще не меньше часа Назван провозился с переходом жены. Она рыдала, рвалась к детям, а именно избыток чувств иногда сильно мешает переходу.

Оставалось перенести совсем немного вещей, когда возле портала неожиданно появился Инда Хладан. Он вошел неслышно и некоторое время стоял у дверей, наблюдая за Красеном и Названом, и заговорил, только когда его заметили.

– Аяяй, доктор… В столь трудный час, когда Обитаемому миру как никогда потребуются врачи, и особенно врачи-чудотворы, вы бежите прочь, как крыса с тонущего корабля…

– Не говорите ерунду, Хладан. – Названа перекосило, и посмотрел он на Хладана скорей с угрозой, нежели со страхом или чувством вины. – Я бегу не на курорт Натании. И теперь поздно меня удерживать.

– Никто не собирается вас удерживать, – усмехнулся Хладан. – Отправляйтесь куда хотите, все, что могло произойти, уже произошло. И произошло не без вашего участия.

– Я рад, что это произошло, – с вызовом ответил Назван.

– Вы, Красен, я полагаю, тоже не поедете в Славлену? – с той же глумливой улыбкой спросил Хладан.

– Мне нечего делать в Славлене.

– Тогда я должен передать вам кое-что. Через несколько дней свод рухнет. Мы постараемся оттянуть момент его падения до окончания эвакуации, но, боюсь, это уже не в нашей власти. После будет предпринята попытка прорвать границу миров, а ее прорыв приведет к жертвам и разрушениям не только в Обитаемом мире. Вот на этой карте отмечены точки вероятного прорыва, направления ветров и зоны наибольших разрушений. Думаю, вы сможете убедить Исподний мир в необходимости эвакуации населения из этих зон.

Крапа посмотрел на карту, которую протянул ему Хладан.

– В Исиде? Вы хотите прорвать границу миров в Исиде?

– Там отмечен не только Исид, Красен, – раздраженно ответил Хладан. И в этом раздражении Крапа уловил подтекст, намек. И от Хладана Крапа такого намека не ждал.

– Чудотворы опять смеются над Исподним миром. Там нет железных дорог для эвакуации населения за считанные дни.

– И не забудьте отметить, что к природному катаклизму привело крушение хстовского храма, – хмыкнул Хладан. – Так горячо вами поддержанное. Исподний мир сам посмеялся над собой, чудотворы тут ни при чем. И когда сквозь дыру в границе миров на болота обрушится вся сила Внерубежья, жители Волгорода могут поблагодарить лишь своего Государя за освобождение от злых духов, отнимающих у людей сердца.

Крапа понял намек Хладана и без столь откровенного уточнения.

Стоящий Свыше, облаченный в свои лучшие одежды, висел вниз головой посреди Дворцовой площади, а стража пресекала попытки немногочисленной толпы бросать в него камни – гнилые овощи бросать дозволялось. Тело первого легата гвардии Храма, казненного колесованием, клевали птицы – он был немолод и, к сожалению толпы, умер быстро. И ведь не сказать, что простой народ так сильно ненавидел верхушку Храма, чтобы радоваться казням, но радовался, – видимо, само по себе низвержение власть имущих поднимало бедняков в собственных глазах. А вот смерть Государя вряд ли вызвала бы одобрение хстовичей, а скорей всего стала бы их искреннем горем – не столь по традиции, сложенной, кстати, Храмом, сколь благодаря его личному магнетизму, умению вызывать любовь. И, Крапа почти не сомневался, толпа звериным чутьем ловит чистосердечие и неподдельную любовь Государя. Впрочем, в истории Крапа находил немало примеров, когда звериное чутье обманывало толпу…