Текст книги "Вернуться в Антарктиду (СИ)"

Автор книги: Нат Жарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 95 (всего у книги 110 страниц)

– Сперанский в своем сумасшествии даже дочь родную не пожалел, – сказал Кир. – Генная модификация была им поставлена на службу средневекового мракобесия, а это уже перебор. Наука – это сила! А он мало что в ней понимает и потому превратил в служанку, обслуживающую слепую веру. Вы, Иван Иванович, сможете их обдурить на раз-два, потому что вы – ученый, а не дилетант!

– Отличный план, – кивнул Демидов-Ланской. – Теперь расскажите мне, Кирилл, как именно я их обдурю. И при этом лишу Сперанского и де Трейси возможности применить насилие. С учетом того, что у них в руках заложники, я нуждаюсь в четких указаниях, чтобы не сделать хуже, но сегодня мои мозги слегка пробуксовывают.

– Ну… вы не позволите им открыть портал, чтобы выпустить Ктулху!

– Простите?

– Помнишь шифровку, которую получил Вещий Лис? – спросил его Вик и процитировал: – «Держите курс на свиней, но не забудьте и про пингвинов, третий выход справа, будем ждать у подножия гиганта. По возможности прикройте дверь сразу, потому что за нами идет Лавкрафт».

– Надо было написать не Лавкрафт, а Ктулху! – подхватил Мухин. – Абсолютное зло, которое спит во льдах и которое разбудили иллюминаты. Зло, на которое они молятся. Я видел его в образе Павла Долгова, и он с ножом к горлу требовал от меня Чашу – вот чего они все ждут! Д'Орсэ и де Трейси не мир меняют, они готовят приход Антихриста. Буквально.

– Тогда я не удивлен, что вы продули им артефакт, – едко произнес Демидов-Ланской. – Им сами черти помогают.

– Конечно, черти! Патрисии с помощью телепатов задурили голову. Она полагала, будто спасает Павла и Громова, а на самом деле все это время старательно разрабатывала способ, как пропустить в наш мир злобного демона. Вы, Иван Иванович, не дадите этому свершиться! Хотя у них почти уже получилось.

– Это я понял. Не понял, как именно я помешаю этому Ктулху.

– Вы их всех обманете с помощью умных словечек! Запутаете их – они же не смогут проверить ваши вычисления. А Патрисия, хоть ее и похитили, этим самым похитителям помогать точно не станет. В ней можно быть уверенными. Один неправильно набранный символ на алтаре – и все пойдет кувырком. Вы сможете это организовать.

– Хотите устроить в храме Армагеддон моими руками? Не спорю, набирать символы требуется быстро, они не уследят, даже если у них перед носом вывесить правильную схему. Но вы же понимаете, Кирилл, что именно последует после моей намеренной ошибки? Это самоубийство. Погибну не только я и наши враги, что еще допустимо в качестве неизбежной жертвы, но испепелятся все находящиеся в радиусе нескольких километров. Анкаратра превратится в пустыню, а в перспективе... даже озвучивать не хочется.

– Ваня, Кир, кажется, не об этом, – растолковал Соловьев. – Нельзя брать за основу цифры, которые сообщила тебе Адель – вот что он пытается тебе объяснить. Это подстава.

– А если нет? – живо спросил Иван. – Если это я ошибся, а не она поет со лживого голоса? Повторюсь: ее пророческие рисунки ни разу не промахивались.

– Вся правда ее пророчеств была направлена на одну-единственную задачу: чтобы мы эту последнюю ложь попросту не заметили.

Иван мотнул головой:

– Я все-таки еще раз все пересчитаю. У Адель готовое решение, это очень соблазнительно.

– Пересчитывай, конечно, если успеешь. Я же пока буду ориентироваться на твои прежние расчеты и исходить из того, что телепаты использую Адель в своих интересах. Я придумаю, что нам делать. Кстати, уже известно, когда и где мы сможем увидеться с Вещим Лисом? Он же не собирается пускать все на самотек, для того и прибыл лично.

– Сегодня он ждет нас всех в Туамасине, – Иван мельком взглянул на экран часов, светившийся на приборной доске. – Наши уже, должно быть, выехали из Ивонго. Лис велел не сидеть им на одном месте, потому и назначил промежуточный пункт.

– Значит, мы едем в Туамасину?

Демидов-Ланской подтвердил и спросил:

– Так что мне ответить Сперанскому на смс-ку? Или дожидаться вердикта генерала Лисицы?

– Напиши, что согласен на переговоры, – посоветовал Вик. – Лис скажет тебе то же самое, так к чему тянуть – Сперанский еще обидится, что его игнорируют. Выдвини ему встречные условия.

– Мы не в том положении, чтобы торговаться. У них Патрисия и Лилия, плюс «Солнечный нож», Зеркало, инсайдерская информация из параллельного мира и отсутствие совести. Сперанский поймет, что я блефую. Или решит, что я спятил и не стоит вести со мной дел.

– У нас есть эксклюзивная Имерельская Чаша! – напомнил Кир. – Этот козырь перекроет все.

– Чаша находится на попечении генерала Лисицы. Я не могу ею распоряжаться, и это ясно всем. Я могу лишь сделать вид, что слушаю Лиса, а потом, в нужный момент, предать его. Тем более, что Сперанский написал все верно: наш генерал не настоящий Хранитель. Лис многое упускает из того, что происходит у него под самым носом, и задуманного мною предательства тоже предвосхитить не сумеет.

– Вы не верите в силу Вещего Лиса? – воскликнул Мухин ошарашенно. – Да как так-то, Иван Иваныч?! Разве можно сомневаться?

– Именно Лисица допустил ситуацию, в которой мы все оказались, – хмуро ответил физик. – Взгляните правде в лицо: либо Хранители ничем не отличаются от обычных людей, просто лучше информированы в некоторых вопросах, либо Вещий Лис – не самый лучший их представитель. В моем личном понимании, Хранитель должен сидеть в глухом месте, подальше от цивилизации, и охранять свои тайны. А Виталий Федорович всю жизнь провел в борьбе на видных постах, вмешивался по долгу службы во все передряги, допускал промахи и ставил личное порой выше общественного.

– Это очень серьезное обвинение! – возмутился Кир. – С чего вы взяли, что личное для него важнее?

– А как, по-вашему, Ключ от Чаши оказался у Патрисии? – парировал Иван. – Ну, знает Лис кое-что, скрытое от общественности, умеет что-то, но никакого особого понимания, что будет дальше, у него нет и никогда не было. Он даже не смог подсказать нам, где находятся артефакты – а уж это-то Хранители обязаны как-то чувствовать, разве нет?

– Ничего про это не знаю, – честно признался Соловьев, – чувствуют они их или нет, Хранители для меня – тайна за семью печатями. Может, они и не сверхъестественные существа, но Вещий Лис очень непрост, это я могу тебе гарантировать. И то, что он не знал, где искать Нож и Зеркало, ни о чем не говорит. Мало ли какие у них существуют запреты и секреты?

– Судя по тем вопросам, что он задавал мне о шифровке Перехватчика, Вещий Лис совершенно не разбирался в физике Зеркального лабиринта, хранить секрет которого вроде как назначен. Если он и не самозванец, то весьма близок к дилетанту, и я не знаю, что для нас хуже. Сперанский с де Трейси, нахватавшиеся по верхушкам, действуют с ним на равных, и в этом отношении помощь Вещего Лиса нам ощутимого преимущества не даст. Я, во всяком случае, надежд на это не питаю. Противник у нас подкован серьезно и усиленно набирает очки.

– Ничего, – проговорил Соловьев, – как выражаются мальгаши, соль-то у них есть, но посмотрим, умеют ли они готовить. Лично я на Лиса рассчитываю, и тебе бы лучше поумерить скептицизм, чтобы он не мешал воспринимать хорошие предложения. Я очень хочу послушать, с чем он к нам пожаловал.

Демидов-Ланской коротко выдохнул сквозь зубы, не согласный с этим непрошенным советом, и включил поворотник, намереваясь съехать к обочине и остановиться.

– Будешь писать Сперанскому?

– Куда я денусь? Твоим выводам я пока верю больше, чем грядущим раскладкам Лиса. Диктуй текст, если придумал уже.

– Придумал, – ответил Вик, – напиши ему следующее...

(Сноска. * Насекомые типа саранчи – нетипичная еда для мальгашей. На северо-востоке острова жители могли съесть при случае цикад, которых они называют «сакондри», и даже высоко оценивали его вкус, но это не занимало значительной доли в их рационе. Однако в последние годы из-за провала продовольственной программы на Мадагаскаре все чаще говорят о голоде и альтернативных источниках пищи. Инициаторами подобных проектов становятся европейские ученые, которые надеются таким образом убедить мальгашей в пользе не слишком популярного источника белка и уменьшить охоту на лемуров и других редких животных. Говорят, что жареная мадагаскарская цикада (ее готовят как шашлык на углях) напоминает по вкусу бекон. На курортах ее готовят для туристов как образец местной экзотики)

29.2

29.2/9.2

Дмитрий Москалев, наша реальность, некоторое время назад

Роман Семенович Укоров, адвокат и туркопелье Ордена Храма Обоих Солнц» постоянно путался у Дмитрия под ногами. Дмитрий не привык отчитываться ни перед кем и тем более делиться планами, которые, вообще-то бывают секретными, однако противный адвокатишка лез буквально во все щели. И суток не прошло после возвращения из СИЗО, как он уже всунул свой длинный нос в конфиденциальные бумаги, в рабочий компьютер и телефонную переписку.

Москалев привычно огрызнулся, но получил в ответ надменную отповедь, подкрепленную неожиданной болью в украшенном перстнем пальце, и примолк, как нашкодивший двоечник в кабинете директора, схваченный за ухо.

Боль, связанная с перстнем, не только его ошеломила, но и напугала. Дмитрий захотел немедленно зашвырнуть подальше проклятую печатку, но ее обод намертво врезался в кожу, а в палец словно воткнули раскаленную иглу.

– Даже не пытайтесь! – презрительно сказал ему Укоров, который уже выходил из кабинета, но обернулся, затылком почуяв крамолу. – Этот перстень с вами надолго, если не навсегда. Снять его не получится без существенного вреда для здоровья. Вы же не хотите остаться инвалидом?

– В нем скрыт какой-то механизм? – вскипая, воскликнул Москалев. – Игла? Яд? Подлое дело!

– Для подлых людей, – парировал Укоров, демонстрируя ему извлеченный из кармана миниатюрный пульт. – Пока вы не докажете, что я могу вам доверять, вы при каждой ошибке рискуете остаться без пальца. А то и без руки. Вы же правша? Учитывайте потенциальный ущерб.

Адвокат ушел, а Москалев раненым тигром долго метался по кабинету, круша мебель и доведя до испуганной икоты секретаршу, не вовремя сунувшуюся в начальственный кабинет.

– Что стоишь, дура? – заорал на нее Дмитрий. – Дуй за Соломоном, живо!

К моменту появления на пороге начальника службы безопасности, он немного остыл и был уже способен воспринимать человеческую речь.

– Ну? – мрачно побудил он Соломонова, плюхаясь в кресло. – Что ты успел нарыть на этого урода?

Хотя прошло совсем мало времени, Антон Егорович Соломонов справился с поручением. Он раскрыл папочку, которую держал в руках, и заговорил. Дмитрий слушал и мрачнел, понимая, что все это лишь малый объем, лежавший на поверхности. Он тер ноющий палец (отказавшись уже трогать перстень) и сжимал зубы до скрипа. Начбез за пару часов раздобыл на Укорова такую инфу, что какой-нибудь сицилийский мафиози обзавидовался бы. А ведь по хлипкому виду гаденыша и не скажешь, какая он несокрушимая сволочь! Кажется, половина Москвы была у адвоката в кармане, а поскольку связи в наши дни – это соль земли, навредить Москалеву лично, как и его бизнесу, Укоров был способен. И это без учета масонских связей и ядовитой иглы, спрятанной под свастикой.

Не зря, ох, не зря Дмитрий чуял подвох с первой минуты их знакомства! Но теперь уж поздно, поезд ушел. Москалев притих и счел за благо пока не демонстрировать норов. Время, проведенное на нарах, хорошо отложилось у него в памяти, и повторения он не хотел. «Ничего, – думал он с безмолвной злостью, – придет и мой срок!».

Укоров приказал ему лететь в Уфу за Милой немедленно, и Москалев подчинился, хотя первоначально планировал собраться с мыслями в течение нескольких дней, а для этого лучше было держаться от беглянки на расстоянии. Он всерьез боялся не сдержаться и надавать ей при встрече оплеух, а это было чревато. Месть, горячая и необдуманная, колотила набатом ему в грудь. Дмитрий страстно мечтал поквитаться за свои унижения. Подлая шлюшка одна была во всем виновата, но могущественный тесть вряд ли стерпел бы подобное, и приходилось сдерживаться.

Перстень, намертво севший на палец, тоже внес коррективы. Дмитрий больше не принадлежал себе, и поскольку дураком не был, устраивать фронду без веской причины и солидной поддержки не стал. Он приказал секретарше купить билет на самолет и снять в Уфе приличный номер, а сам поехал домой собираться.

Прибыв в столицу Башкирии, Москалев с ходу попытался пробиться в Межгорье, чтобы вытащить Милку – по-хорошему или за волосы, как пойдет, – но потерпел неудачу. Ни к чему не привел и мозговой штурм: приличных идей, как обойти КПП, не нашлось ни у Соломонова, ни у Серегина, присматривавшего в эти дни за башкирскими активами.

Неудача Дмитрия взбесила, тем более, что Серегин наговорил про его жену много чего. И про нее, и про де Трейси, и про странный пансионат, где скрывался, по слухам, недобитый хранитель древностей Загоскин, и про загадочного санитара, возникшего словно из ниоткуда. Парень, переигравший де Трейси и нанятых им бандюганов, был, разумеется, птицей не самого низкого полета, но поскольку принадлежал к группе «выживших», с ним придется разбираться отдельно. Дмитрий это признавал и сходил от перспектив с ума. Милкины похождения и сами по себе доводили его до белого каления, но сейчас к ним присоединялись еще и бессилие, и зарождающийся страх. Когда «Прозерпина» и «Яман» схлестнутся, мало не покажется никому.

У Москалева, правда, теплилась надежда, что он отнюдь не проходная пешка в этой смертельно опасной партии. Милка – единственная дочь Командора, и раз тот отдал ее ему, то не сослепу, нет! Тесть наверняка вскрыл всю подноготную будущего зятя, и это означало, что Москалев – такой, какой он есть – был важен ему и нужен. Именно он, а не его активы и фирмы самоцветов – от этого предположения Дмитрий и собирался отталкиваться.

Впрочем, с ожившей женой тоже все было сложно. Дмитрий знал, что де Трейси ее убил, и это не могло ему пригрезиться – только не такое действо! Резня свершилась на его глазах и в точности повторяла сценарий, каким пользовались храмовники. Де Трейси был убийцей не только по долгу службы, но и в силу личных извращенных представлений, он наслаждался властью над жизнью и смертью и всегда с удовольствием брал в руки Рериховскую пурбу. Милку он не пожалел, и раз Сперанский не растер его в порошок… раз сумел дочку свою каким-то образом оживить и вытащил из тюрьмы зятя, заявив, что случившееся было «ему уроком», то…

…то де Трейси действовал по личному приказу Командора!

«Это был заговор! – осенило Дмитрия. – Но против кого?»

Сам Дмитрий никаких угроз собой не представлял и не являлся их целью. Только средством, как ни обидно было подобное отношение. Но кто же тогда адресат?

Дмитрий и сам был циником, готовым ради большой выгоды на многое. Однако принести в жертву каких-то несговорчивых коллекционеров, чтобы отобрать у них нужные вещи, – это одно, это допустимо и практически нормально, но положить на алтарь собственного ребенка.. Это уже за гранью. Чтобы подвергнуть болезненному испытанию ту, ради которой, по идее, наживается состояние, укрепляется положение и строится будущее – это какова же должна быть прибыль?!

Презрение к родной крови, нетипичное, как считал Москалев, для тестя, радеющего за крепкие связи, заставляло иначе взглянуть на происходящее. Только фанатик способен поставить волю бога выше собственной. Ритуалы, тайные собрания, священные реликвии и перстни – все это было для храмовников всерьез, а не обычная мишура, как он до сих пор полагал. Сперанский и его адепты искренне верили в собственную исключительность. Они не насмехались над неофитами, не дурачили их, а проповедовали идеи непритворно.

И, собственно, имели на это право! Больше всего Москалева удивляло, что все окружающие как-то враз забыли, что его держали в камере за убийство. Не только члены Ордена, но абсолютно все! Словно не его поймали на месте преступления. Словно не про него писали таблоиды и не на него от души орал следователь, подсовывая под нос фотографии из разгромленной библиотеки. Дмитрий готовился к вопросам, особенным взглядам и шепоткам за спиной, но никто даже не отводил глаз!

Каким-то образом Сперанский оживил Милку и изменил мир. Изменил реальность, подчинив себе умы практически всех ее обитателей. Орден Храма Обоих Солнц – это вовсе не закрытый Клуб для мужчин, где они могли тусоваться в непринужденной обстановке. За храмовниками, точнее за их элитой, стояла реальная сила, и Дмитрий по собственной глупости добровольно сунул голову в пасть натуральному льву.

Но ничего, он вырвется на свободу! Москалев по-прежнему помнил прошлое, помнил все, что происходило, и воспоминания его отнюдь не тускнели, из-за чего он чувствовал себя едва ли не единственным здравым человеком среди сонма спящих глупцов. Не поэтому ли Сперанский делал на него ставку? Может, он особенный?

Или, что более вероятно, ему позволили быть особенным. Перекроили мозги всем, кроме него. Но почему?

Дмитрий много думал об этом: начал еще в самолете, продолжил в отеле, и когда сумел-таки отбросить естественный скептицизм и чувство гордости за себя, такого замечательного, пришел к невероятным открытиям.

Эти люди собирали древние артефакты не для того, чтобы поклоняться им. Они раскрыли их секреты и пользовались ими без огласки, перекраивая реальность по собственным лекалам. Обладая властью над сознанием и превращая обывателей в типичных зомби, они плевали на осторожность. Они могли абсолютно все! И за это, за любое зверство, приближенным к трону адептам ничего не грозило.

Неограниченная власть, неограниченные деньги и полная безнаказанность – когда Москалев представлял себе это, его начинало трясти от ужаса перед раскрывающейся бездной, и от возбуждения, что ему было позволено все это увидеть и оценить.

Дмитрий не обольщался. Ему позволили – это ключевое слово. Могут и передумать. Никому нельзя доверять! Наипервейшая цель сейчас – выжить и не попасть под раздачу, когда две могущественные силы станут бороться за господство на планете. Хорошо бы, конечно, не только выжить, но и воспользоваться чудесными плодами, за которые идет борьба, но это уже второй пункт. Для начала довольно уцелеть, а о бессмертии подумать после. О бессмертии и, конечно, о сакральных артефактах.

Дмитрий захотел проникнуть в Межгорье. Не только для того, чтобы отрезать яйца Соловьеву, с которым спуталась жена. Нет, поквитаться с Милкиным любовником, конечно, было его святой обязанностью, и он сделает это, но – потом. Сначала требовалось добраться до Патрисии Долговой де Гурдон. Ее работа над оружием, основанным на новых физических принципах, была невероятно ценна. Перебежчица Патрисия оказалась противником «Прозерпины» и врагом храмовников, а известно, что враг твоего врага способен принести пользу.

Дмитрий был готов попридержать коней, засунуть обиду и ревность в дальний уголок и даже пожертвовать женой, если это потребуется для налаживания контактов с француженкой. Для начала он жаждал взглянуть ей в глаза, чтобы оценить, что собой представляет хваленная аристократка. Лишь после этого он бы принял окончательное решение: сдать ее Сперанскому, чтобы выторговать преференции для себя, или договориться с Патрисией, если ее «Яман» окажется восходящей звездой, набирающей обороты. Он желал быть в стане победителей, и стоило определиться с этим здесь, в России, а не на далеком Мадагаскаре, где он будет лишен маневренности.

Конечно, было бы просто волшебно, если б храмовники и «яманцы» немедленно и бесповоротно поубивали друг друга, но на подобное надеяться не стоило. Москалев считался реалистом и настраивался на долгое лавирование. И тут случилась засада.

Туркопелье Роман Укоров умел, видимо, читать мысли. Когда Дмитрия вторично бортанули в Межгорье, он в неурочное время приперся в гостиницу «Шератон», поскольку чего-то заподозрил. Хамовато ввалившись в номер без стука он с ходу заявил:

– Предатели в наших рядах долго не живут. Мне кажется, что ваша цель слегка сместилась, и вы рветесь не за женой, а за чужими секретами. Поправьте меня, Дмитрий Сергеевич, если я не прав.

– С удовольствием поправлю, – ответил Дмитрий, про себя в красках представляя, с каким наслаждением открутил бы голову этому му*аку. Это была бы самая радикальная поправка из всех возможных, жаль, что не осуществимая.

Он рывком распахнул холодильник бара и застыл на секунду, выбирая бутылку. Остановился на односолодовом виски, схватил стакан (явившемуся без приглашения он и не думал предлагать) и привычно плеснул в него жидкости на два пальца. Ему требовалось успокоиться, а порция алкоголя обычно приводила его в равновесие. Если, конечно, не злоупотреблять.

Укоров подскочил и вырвал из рук Москалева бутылку. Дмитрий от неожиданности едва уберег стакан и, чтобы не расплескать его на себя, отскочил от туркопелье к окну.

– Напиваться не позволю! Сначала предъявите отчет о проделанном и действенный план, как вернуть жену, а потом уж спивайтесь, превращаясь в бесполезное чмо.

«Сам ты чмо!» – мысленно вскипел Москалев.

Кулаки у него чесались все сильней, и он благоразумно отступил от адвокатишки еще на один шаг.

– В Межгорье пронюхали о моем прибытии, – сообщил он, сжимая стакан, но побелевшие от злого усилия пальцы остались единственным признаком бушевавшей внутри бури. – Дальше поселка продвинуться мне по-любому не позволят, а Милку, как мне стало известно, держат на военной базе. Это самая сердцевина охранной зоны с собственным пропускным пунктом. Сейчас мы с Серегиным ищем подходы к работникам Ямана. Уверен, что найдется человечек, которого можно подкупить. Или принудить иным способом.

– Не в ту мишень целитесь! – с важным видом произнес Укоров, убирая бутылку обратно в бар. – Вам надо не в гестапо играть и не лазутчика из себя корчить, а составлять покаянную речь, чтобы размягчить сердце Людмилы Ильиничны.

– Стоит мне добраться до Милки, и я обрету над ней контроль. Она же влюблена в меня как кошка!

– Те времена давно миновали.

– Намекаете на санитара, с которым ее видели в Уфе? Как его там? – Москалев сделал вид, что запамятовал ненавистное имя. – Соловей, кажется. Они знакомы без году неделя, а Милка – девочка с предрассудками. Она не пойдет за первым встречным.

– Вы даже мысли не допускаете, что люди способны меняться?

– Это мир у вас меняется, а люди остаются такими же! – отрезал Москалев. Разумеется, он не верил в благоразумие Милки и не верил в благородство Соловьева, но адвокатишке не следовало подкидывать лишней пищи для ума. – Привычки Милы не изменились за три с половиной месяца. Когда ее привезут ко мне…

– Не привезут! Военные ее никогда не отдадут, и выкрасть ее не получится. Единственный вариант – она сама захочет оттуда уехать. Вы должны написать ей письмо. Попросите прощения и выманите за ограду. Письмо гораздо легче передать, чем человека в багажнике прятать.

Эта идея Москалеву не очень зашла, он вообще не был любителем эпистолярного жанра, привык брать за счет личного обаяния, жестов и интонаций, мгновенно подстраиваясь под собеседника. Он догадывался, что с Милкой уже не будет как раньше, ее терпение истощено, и придется попотеть, чтобы убедить ее хотя бы выслушать его пламенный спич, да и Соловьев хлопот наверняка доставит. Однако в себе Дмитрий не сомневался. Все это происходило с ними не в первый раз, он и прощение просил, и подарки дарил – знал, на какие кнопки жать и за какие струны дергать.

– Я предпочитаю смотреть в глаза тем, с кем разговариваю, – произнес он. – Письмо можно выбросить, не читая, а вот уши не больно-то заткнешь, все равно придется слушать.

– Начните с малого. В вашем незавидном положении выбор невелик. Да и соперник в наличии.

– Соловей-то? – Москалев пренебрежительно фыркнул, хотя внутри у него все клокотало. – Ясно же, что этот тип ее обманул, очаровал, чтобы притащить в Межгорье и посадить в клетку. Мила понимает уже, что их встреча с этой смазливой рожей была не случайной. Должна догадаться, что целились не в нее, а в ее отца. Мила – умная девочка и после того, как вкусила все прелести жизни взаперти, наверняка кусает локти, что была такой дурой. Мне бы только добраться до нее!

На самом деле Москалев не знал, что будет делать с Милой. Не убьет – уже хорошо. Он вообще не считал, что жену надо убеждать и уговаривать. Понадобится – притащит к отцу, и там уж пусть у папаши болит голова, как образумить дочурку. А если выгорит с Патрисией, то придется притвориться, что он ее простил. До поры, разумеется, притвориться – не навсегда.

«Предательница при любом раскладе огребет по полной! – поклялся он себе, глотая обжигающий нёбо виски. – Соловьева в расход сразу и без раздумий, а Милка… заплатит за унижения и месяцы тюрьмы. И за папашку своего тоже! Пусть мучается подольше».

Милка боялась его вспышек, старалась их предупредить и избежать. Столкнувшись с его железной волей, гнулась и отступала. Напугать ее, внушить чувство вины – этот прием оставался действенным на протяжении всей их семейной жизни, и Москалев пребывал в убеждении, что он останется таковым и сейчас. Власть над ней сама по себе могла бы компенсировать затраченные усилия, но не сегодня. Сегодня ему этого было мало.

«Хоть бы она и впрямь успела согрешить с этим санитаром! – думал он. -Наказывать за дело приятнее, чем без веского повода»

Укоров недовольно покачал головой:

– С чего вы это взяли?

– Вы о чем? – очнулся Москалев, выныривая из возбуждающих дум.

– С чего вы взяли, что мишенью был именно Сперанский?

– Вы меня за дурака держите? Я знаю, кто вы такие, и знаю, какое внимание вы уделяете вашим конкурентам из «Ямана». Как ни прячь драгоценные козыри, но Милка наверняка угодила в их сети задолго до того, как оказалась на Урале. Конечно, мне не до конца понятен тот маневр с убийством и тюрьмой, мои воспоминания несколько отличаются от официальной версии событий, но если я предпочел их никак не комментировать, то оно не означает, что я упустил это из виду. Дочь Сперанского оказалась в Уфе, а потом и в Межгорье только потому, что это был ваш прокол. Ваш и конкретно де Трейси! Все из-за того нелепого отступления перед Иваном Загоскиным. Думаю, профессор проболтался.

– Думаете? Да кто позволил вам думать?! Не вашего ума дело, как и для чего господин де Трейси поступил так, как поступил! Вам запрещено лезть в эти материи. Ваше дело – убедить Людмилу Ильиничну вернуться к отцу. Справитесь – мы вас поощрим. Не справитесь – уничтожим. А будете рассуждать о том, чего вам знать не положено, жизнь в следственном изоляторе покажется раем. Садитесь и пишите письмо без разговоров! Если не умеете складывать слова на бумаге, я надиктую вам текст.

– А иди ты на*! – Дмитрий все-таки не сдержался.

– Вы соображаете, с кем говорите?

– А с кем я говорю? Я зять Сперанского, а вы кто такой?! Текст он мне надиктует, писатель хренов!

– Вы забываетесь! Придется вам кое-что напомнить! – Укоров предсказуемо схватился за пульт, собираясь послать сигнал в перстень.

Дмитрий зарычал и швырнул в стену стакан, брызнувший во все стороны осколками. Никакая боль сейчас была не способна его остановить. Невзирая на огненную вспышку, от которой едва не парализовало руку, он врезал в наглую морду от души.

Адвокат отлетел к двери, уронив пульт. Москалев, продолжая по-звериному рычать от боли и ярости, подхватил этот пульт и крепко сжал в кулаке.

Все оказалось просто! Даже слишком просто. Укоров копошился на полу, поскуливая и путаясь в собственных ногах, и в глазах Дмитрия вспыхнуло торжество. Не этому хлюпику тягаться с ним! Москалев жалел лишь об одном: что раньше терпел его власть.

– Вы крупно пожалеете! – проблеял Укоров. Он кое-как встал, держась рукой за сломанный нос. Ворот его светлого плаща был заляпан кровью.

Дмитрию хотелось отметелить его как полагается, но он воздержался. Не стоило превращаться в дикаря и терять очки. Не сейчас. Укоров – мелочь и ничтожная дрянь, не с ним же базарить за жизнь! Предстоял душный разговор с тестем, но Дмитрий уже и этого не боялся.

– Вы даже не представляете, что только что совершили! На кого подняли руку!

– Пшёл вон! – с удовольствием выговорил Москалев.

Он опустил отобранный пульт в карман брюк, схватил туркопелье за шкирку и выбросил из номера. Рубикон был пересечен. Либо пан теперь, либо пропал, но по-старому уже ничего не будет.

Сперанский позвонил вечером.

– Мне на вас жалуются, Дима, – сухо произнес он в трубку. – Что вы там себе позволяете?

– Плачу придуркам так, как они того заслуживают, Илья Ильич, – ответил Дмитрий так же спокойно и сухо. – Не тех людей вы подбираете. И не те методы.

– А не слишком ли вы самонадеянны?

– Да, я привык полагаться на себя. Подчиненные слишком часто подводят, обращая полезных людей против вас. Разве вы не знаете, сколько мороки бывает от дурного человеческого материала?

Сперанский хмыкнул. Но сделал он это без ожидаемого гнева или неудовольствия. По его выражениям всегда было сложно понять, как он относится к собеседнику и что думает на самом деле, а по телефону и подавно, однако Дмитрий надеялся, что все рассчитал верно. Тесть презирал слабаков.

– К чему нам посредники, Илья Ильич? – спросил Москалев.

Сперанский не позволил ему свернуть в сторону:

– Зачем вы желаете встречи с Патрисией Ласаль?

«Значит, завелась-таки крыса среди доверенных лиц!» – подумал Москалев.

Свои намерения он обсуждал в отеле лишь с двумя людьми. Соломоныч отговаривал его от контактов с Долговой, а Серегин настойчиво уточнял детали. Что ж, собираясь провернуть крупное дело, Москалев перво-наперво избавлялся от сомнительных активов. В этот раз он поступит так же.

– У Патрисии есть недостающие мне сведения, – ответил он. – Мне не хватает понимания, к чему «Яману» потребовалась ваша дочь. А ведь именно ради нее я и приехал на Урал! Боюсь сказать ей и сделать что-то не так. Илья Ильич, мы же с вами всегда нормально общались. Разве я не выполнил какое-то из условий? Разве я вас подвел? Ответьте честно: было такое или нет?

– Если честно, – Сперанский вздохнул, – я относился к вам по-отечески. Вы такой же дерзкий и неуемный, каким был я тридцать лет назад. Наверное, с возрастом я стал сентиментальным, но ныне спрашиваю себя, не поторопился ли проводить аналогии?

«Старый пердун мягко стелет, да жестко будет спать», – подумал Москалев и сказал:

– Ваши сомнения во мне сильно огорчают. Мои ошибки, ежели таковые встречаются, происходят исключительно от недостатка информации. Мне кажется, нам надо исключить недомолвки. Уверяю, что стану вашим самым преданным слугой, разделяющим ваши цели.