Текст книги "Вернуться в Антарктиду (СИ)"

Автор книги: Нат Жарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 110 страниц)

Наконец Игорь Сперанский, отец Милы, прибывший ненадолго из Парижа, произнес речь о том, что отныне еще одному ученику стала доступна истина и что после итогового испытания новоиспечённый рыцарь Храма войдет в их братство навеки вечные. Он вручил обрадованному, что все закончилось, Дмитрию перстень – не такой, как у де Трейси, а поскромнее и со свастикой, здорово смахивающей на фашистскую эмблему.

Из-за этого сходства Дмитрий опасался носить перстень на людях, никто бы его не понял. Он сунул его в дальний ящик и забыл, надеясь, что тесть-командор не прикажет ему надеть нацистскую печатку на свадьбу.

Действительно, никто от него не требовал светить свастикой направо и налево, в этом смысле Дмитрий имел полную свободу. Но вот в другом…

Однажды Москалеву прислали записку с требованием немедленно явиться к де Трейси на аудиенцию, прихватив пурбу. В письме указывался маршрут, которого Дмитрий должен был придерживаться неукоснительно. В пути также требовалось зайти в определенный магазин и купить там пачку чипсов – «для контроля».

– Что за фокусы? – поинтересовался Москалев у двух дюжих посланцев, что привезли записку.

Те лишь пожали плечами.

Москалев тоже пожал плечами и решил все сделать в точности – предупреждали же его о проверке смирения. Он сел в «Мерседес» (дюжие молодцы пристроились ему в хвост на черном «Лендкраузере») и ввел в навигатор все точки по маршруту, включая магазин.

Гостиница, где ждал его де Трейси, оказалась на окраине и была явно из дешевых, но Дмитрий уже ничему не удивлялся. Выполнив программу, он поднялся на пятый этаж на раздолбанном лифте, заставшем еще «золотые застойные времена», и нашел нужный номер.

Француз стоял у окна, созерцая неприветливый дождливый парк и пузырящуюся от хлестких струй полоску пруда.

– Ваши чипсы! – Дмитрий швырнул на низкий столик купленный пакет.

– Спасибо. Присаживайтесь, – сказал де Трейси, отходя от окна. – Чай, кофе или чего-нибудь покрепче?

– Коньяку с лимоном, – высказал пожелание Москалев, плюхаясь в протертое кресло и вытягивая длинные ноги.

Он был уверен, что такой роскоши в задрипанной гостинице не сыщешь. Однако де Трейси улыбнулся и махнул рукой кому-то, материализовавшемуся за спиной у Москалева:

– Коньяку и латте для меня!

Буквально через секунду все это уже стояло на столике перед ними.

– Угощайтесь, хотя вы за рулем... это немного неосмотрительно, не находите?

– Не нахожу, ни одна собака не остановит кортеж с охраной.

Француз усмехнулся и взял свой кофе за блюдечко, неторопливо поднося дымящуюся ароматным паром чашечку к губам.

– Сегодня вас ждет экзамен, – изрек он погодя, – последнее испытание, после которого оруженосец становится полноценным рыцарем и получает все преимущества, которое дает членство в наднациональном Клубе.

– Прекрасно, но почему мы встречаемся в этой дыре?

– Конспирация. Вы пейте, пейте ваш коньяк. Экзамену он как раз не помешает. При условии, что вы не потребуете добавки.

Под внимательным взглядом француза Москалев взял стакан, поболтал налитой в него темно-янтарной жидкостью и сделал глоток. Де Трейси одобрительно кивнул.

– Мне понадобится храбрость? – небрежно осведомился Дмитрий.

– И храбрость тоже. Я расскажу вам занятную историю, Дмитрий Сергеевич. В Москве есть одна нужная нашему обществу вещица, и мы рассчитываем, что вы немножко нам поможете в ее поисках.

– Еще одна вещица? Отлично. Что вы ждете от меня?

– Вы не хотите услышать сначала, что именно нам нужно?

– Говорите, – кивнул Москалев, вновь отпивая коньяк. Он уже понял, что де Трейси заранее наметил что и как говорить, поэтому спорить с ним не имело смысла.

– Это старинный текст из коллекции Владимира Голенищева.

– Понял. Вы предлагаете мне отправиться сейчас к Голенищеву и договариваться с ним о покупке? Вещица, полагаю, ужасно дорогая.

Де Трейси расхохотался. Он поставил кофейную пару на стол, чтобы не уронить ее от конвульсивного смеха.

– Ох, простите! – француз вытер слезы и посмотрел на тихо закипающего от злости Москалева. – Ваша шутка удалась! Давно меня так не веселили.

Дмитрий влил в себя остатки коньяка и посмотрел на своего визави, играя желваками. Он ненавидел тех, кто смел выставлять его дураком (а в том, что так и есть, сомнений не возникало), только ненавидеть де Трейси было и опасно, и бесперспективно.

Француз перестал ржать и изобразил на лице серьезную мину:

– Как говорят русские, потехе отведи один час, а делу – все свое время. Приступим же к делу. Я вам поясню, чем так ценен этот папирус и почему вы не сможете его купить.

– Все можно купить, если есть деньги, – сухо сказал Москалев.

– Вы слишком горячи, поэтому ошибаетесь. Но это свойственно молодежи.

Француз нарочито вздохнул, причисляя себя самого, очевидно, к умудренным старикам. Это было бы забавно, если бы Москалев собирался повеселиться. Но он не собирался.

– Деньги, мой дорогой друг, вообще не важны, – изрек де Трейси. – Важна власть.

Дмитрий счел сентенцию чудачеством. Как это – деньги не нужны? Так могут утверждать только те, у которых их куры не клюют, а Москалеву их вечно не хватало. Не на хлеб и не на девушек, конечно, а на более крупные проекты. Приходилось брать ссуды, отдавать с процентами – это лишало его свободы маневра и вгоняло в зависимость.

– Деньги – это и есть власть, разве нет? – спросил он.

– Все с точностью до наоборот. Вы не знаете, что такое власть.

– Разве?

– То, что вам доступно, это лишь крохи с общего стола. Как бы ни были вы самодовольны, сегодня я приказал вам явиться, и вы покорно подчинились. Всегда будет кто-то отдающий приказы, которые вы будете обязаны исполнять. Почти всегда.

Дмитрий пожал плечами, скрывая, насколько неприятен ему разговор в подобном ключе:

– Диалектика. В мире нет ничего абсолютного.

– К абсолюту можно приблизиться. И, кстати, подлинник, который мы ищем, здорово поможет нам в этом.

– Подлинник из коллекции Голенищева?

– Он был создан жрецами древнего саисского храма и дает его обладателю то, чего не купишь ни за какие деньги.

– Вот как.

– Владимир Голенищев – известный русский египтолог, (*) – любезно пояснил де Трейси. – В Санкт-Петербурге на улице Моховой он хранил обширнейшую коллекцию папирусов, более пяти тысяч экземпляров. Он был прекрасным учёным, но никудышным предпринимателем. Хотя все его предки были купцами-золотопромышленниками и сколотили огромное состояние, Владимир не унаследовал их деловой хватки. Он много тратил на свои поездки, а когда акционерное общество, куда он вложился, обанкротилось, остался без средств. Чтобы спастись от разорения и расплатиться с кредиторами, он стал распродавать свою коллекцию. Значительный массив уникальных экземпляров попал в государственный музей, но единичные папирусы были проданы в частные руки. Собственно, именно благодаря последнему маневру Голенищев хоть как-то удержался на плаву. Государство приобрело коллекцию в рассрочку, но потом случилась война, переворот, революция... Ученый так и не дождался своих денег. Хорошо, что хоть ноги унес, эмигрировал во Францию, потом в Египет, где некоторое время работал в Каирском музее. А то ведь мог бы и головы лишиться, не так ли? Большевики были скоры на расправы.

(Сноска. Владимир Семёнович Голенищев (1856-1947) – выдающийся русский востоковед, египтолог, коллекционер, ученый-путешественник. Им заложены основы изучения истории, культуры, религии, языка и искусства Древнего Египта в России)

Приплыли: иностранец учил его русской истории! Таких подробностей Дмитрий не знал, запамятовал даже имя египтолога, хотя наверняка слышал прежде, и эта снисходительность де Трейси, почитавшего себя едва ли не энциклопедистом, бесила. «Погоди, вот останется последнее испытание позади, получу доступ к вашим активам и рынкам, я вам устрою!» – зло думал он, улыбаясь собеседнику губами.

– Нас интересует папирус, который Голенищев уступил частному коллекционеру в 1911 году. Разумеется, перед тем, как продать, он скопировал текст и перевел его. Голенищев знал 13 языков и прекрасно владел письменностью маду нетчер, использовавшейся в Древнем Египте на протяжении трех с половиной тысяч лет. У нас есть эта копия и перевод, и до некоторых пор мы полагали, что только они и уцелели. Но вдруг прошел слух, что имеется и оригинал, и он находится в России, в Москве. Поскольку с переводным иероглифическим текстом у нас возникли… скажем так – некоторые трудности, нам требуется сравнить копию с оригиналом.

– Что же вам помешало? Несговорчивость владельца?

– Да, очень жаль, что он оказался человеком весьма неуступчивым. В точности как вы, Дмитрий Сергеевич. Никогда не забуду, как вы обошли нашего человека на аукционе «Сотбис»!

– Так что конкретно нужно от меня? – резко спросил Москалев.

– Терпение, Дмитрий Сергеевич!

Тихий слуга вновь появился в комнате, чтобы передать французу телефонную трубку. Де Трейси приложил ее к уху, выслушал сообщение с каменным лицом и посмотрел на насторожившегося Дмитрия:

– Все отменяется.

– То есть как?

– Езжайте домой. Ваша помощь потребуется не сегодня.

– Вы вот так просто выдернули меня посреди рабочего дня, а теперь отсылаете прочь?!

– Именно это я и делаю, – де Трейси поднялся. – Всего вам хорошего, Дмитрий Сергеевич!

Москалев ехал в машине и ругался сквозь зубы. Он чувствовал себя дрессированной мартышкой, которую заставляют показывать трюки на потеху почтенной публике. Записка, приказ купить пакетик чипсов, дешевая гостиница – чего они хотели этим добиться? Каковы их истинные цели?

Прозрение не заставило себя долго ждать. Через три дня его навестил следователь. Это была предварительная беседа без протокола, но уже она заставила Москалева изрядно понервничать.

– Что вас связывало с Артамоновым Святославом Савельевичем? – спросили его.

Дмитрий принялся было отрицать свое знакомство (совершенно справедливо, между прочим, потому что слышать не слышал эту фамилию), но следователь напомнил, что с Артамоновым они пересекались на выставке.

– Вы же там были, Дмитрий Сергеевич? И именно в этот день.

– Ну, был. И кроме меня еще добрая тысяча человек.

– А еще Артамонов часто захаживал в вашу лавку, что на Кузнецком, и в его портмоне нашли вашу визитку.

– Да мало ли кому я давал свои визитки! Они и предназначены для того, чтобы раздавать их незнакомым людям. Может, мы и встречались с этим человеком, – Дмитрий пожал плечами, – но он был столь мелок, что я его и не запомнил. К чему все эти вопросы?

– Что вы делали с полудня до трех часов в минувшую среду?

Следователь спрашивал о том дне, когда Москалев встречался с де Трейси в гостинице. Поняв это, Москалев испытал приступ безотчетного страха.

– Я был на деловой встрече.

– С кем именно?

– Это конфиденциальная информация. Почему вы задаете мне все эти дурацкие вопросы?

– Святослав Артамонов убит.

– И мне-то что с того?

– Вашу машину видели у его дома, это засекли камеры видеонаблюдения, – ответил следователь, – только не говорите, что в машине были не вы. Вас опознали в магазине, куда вы заходили перед тем, как прийти к коллекционеру в квартиру. Магазин расположен в доме, где жил Артамонов. Вы встречались с ним в тот день, не так ли?

«Пакетик чипсов, значит?!» – Дмитрия охватила злость. Он даже не спрашивал, что это был за магазин, и так все было понятно.

– Я буду беседовать с вами только в присутствии моего адвоката, – заявил он.

Собственно, в тот раз он отделался легким испугом. Да, машину его видели в районе убийства, но ни отпечатков пальцев, ни сходства с человеком, проникшим к коллекционеру в дом, не нашли. Однако, когда убийства продолжились, и в полиции стало ясно, что у них серия, за Москалева принялись всерьез. Кто-то раскопал, что недавно он приобрел на аукционе пурбу, а убийства (вот же засада!) совершали похожим по форме и редким (да будь проклят тот чертов аукцион!) кинжалом.

Пурбу забрали на экспертизу, которая не нашла на лезвии никаких остатков крови. Дмитрий выдохнул, но нервы ему все-таки попортили изрядно. Он позвонил французу и потребовал объяснений.

– Неужели вы запамятовали суть наших давешних разговоров? – спокойно отбил претензии де Трейси. – Многомировая интерпретация Вселенной разрушает понятие личности. Великая тайна заключается в том, что каждый из нас состоит из дробящихся частей единого целого, а мир является растущей по экспоненте совокупностью событий, разветвляющихся в каждый следующий момент. Поэтому не сокрушайтесь понапрасну, считайте, что мы с вами подарили Зайкову, Артамонову, Гуревичу и прочим неудачникам вечность. Они отныне будут жить долго и, надеюсь, счастливо, чтобы наблюдать свой собственный отпочковавшийся мир. Вы знаете, что сознание живет лишь в живых копиях? Нет? Теперь будете знать. Возможно, вы даже сможете однажды встретиться с этими людьми и обсудить произошедшие с ними в новом мире перемены. (*)

(Сноска. Де Трейси цитирует физика Пола Халперна, профессора из Филадельфийского университета Жизнь. Халперн имеет докторскую степень по теоретической физике, степень магистра физики и степень бакалавра по физике и математике. В своей научно-популярной книге «Играют ли коты в кости? Эйнштейн и Шрёдингер в поисках единой теории мироздания» он рассуждает о мультивселенной и параллельных мирах и утверждает, что версия отдельного человека должна существовать вечность, поскольку он должен наблюдать свой мир. «Каждый субъект состоит из частиц, которые подчиняются квантовым правилам. Поскольку от человека бесконечно ответвляются копии вследствие раскола его сознания и тела, при квантовом переходе появляется альтернатива его существованию. С одной стороны, нельзя пережить множественный опыт, вследствие чего человек воспринимает себя единым, а мир – единственным. С другой стороны, в свете новых открытий в физике, нам приходится смириться с тем, что жизнь не такова, какой она кажется. Возможно, что сознание живёт лишь в живых копиях, поэтому каждому предстоит пережить квантовый переход и остаться в живых»)

– Да мне плевать на вашу заумь! – рыкнул Москалев. – И на придурков этих покойных тоже плевать. Но вы нагло подставили меня! За это в приличном обществе бьют морду.

– Смирение рыцаря предполагает…

– В гробу я видел ваше смирение! Что вы планируете сделать в следующий раз – подбросите мне в дом дымящийся пистолет?

– Так вот что вас заботит, – дошло до де Трейси. – Вам не о чем беспокоиться, Дмитрий Сергеевич. Вы один из нас, а своими братьями мы не разбрасываемся. Выполняя приказы, вы находитесь под высочайшим покровительством и неуязвимы, пока беспрекословно послушны. Помните, что вы с нами навсегда, а если захотите расстаться, покупкой чипсов под прицелами камер не обойдется.

– То есть это была обычная акция устрашения? И главное у меня еще впереди?

– Верно. Вы и ваша пурба нам скоро понадобитесь. По-настоящему. Ваше последние испытание отложено, но не закончено.

– А, вот в чем дело! – рассмеялся Дмитрий, нервно прохаживаясь по кабинету взад-вперед с трубкой возле уха. – Вам непременно надо повязать меня кровью. А не боитесь, что я в следующий раз, когда меня спросят, расскажу о вас?

– Вы не расскажете. Мы с вами, как и положено рыцарям, прикрываем спины друг друга. Предательства у нас не прощают.

Дмитрий закончил разговор, с проклятием бросив телефон и нечаянно разбив экран. Последнее не добавило ему спокойствия.

Однако он погнался за сказочной жар-птицей по собственной инициативе, и теперь, когда она норовила его заклевать, некого было винить в этом, кроме него самого.

17.7

17.7/7.7

После случившегося Дмитрий отходил какое-то время, но, поскольку неприятностей с законом ему удалось избежать, он скоро успокоился. Когда пришло время действовать по-настоящему, он, к собственному удивлению, уже никаких мук не испытывал – свыкся с неизбежностью. Все прошло быстро, без помех и не оставило в душе горького послевкусия, хотя дело оказалось не в пример результативнее, да и крови было много.

До сих пор Москалеву не приходилось убивать, но в первый день ему и не позволили делать это лично. Объяснили: владеть пурбой – это одно, а выполнять роль жреца – совсем другое. Даже присутствовать при ритуале ему не требовалось, никто на этом не настаивал, но Дмитрий все-таки смотрел. Любопытство – страшная вещь. Он ждал от себя брезгливости, ужаса, слабости, но не почувствовал практически ничего. Эта внезапная обыденность его слегка насторожила, конечно, но заниматься самокопанием не хотелось. Не заблевал пол – и хорошо.

Во второй раз, в третий – там стало легче. Намного легче....

Дела его пошли в гору. Он расширил бизнес, купил себе вторую лавку с восточным барахлом и перестал тревожиться за свое будущее. В конце концов, не он один замарался, выстраивая империю. Все состояния мира так или иначе стоят на крови, просто в средние века с этим было проще, а сейчас, чуть что, общество поднимает вой, как будто кому-то есть дело до жизни и смерти отдельных личностей (и как будто все эти «отдельные личности» были ангелами).

Правда, когда он с Милой был на Мадагаскаре, старый колдун-умбиаси сказал ему без обиняков:

– Ты – убийца! Думаешь, что смерть принесла тебе выгоду? Нет, она принесла тебе погибель. Красные глаза смотрят на тебя! Они подчинили тебя, выпили тебя. Ты – это больше не ты, а пустая глупая оболочка. Скоро ты совсем умрешь и станешь прахом. Но винить в этом будешь свою жену.

Переводчик с местного наречия (старик не говорил по-английски) хладнокровно все перевел, и ни один мускул не дрогнул на его лице. Дмитрий сурово посмотрел в его темные глаза, прикидывая, не опасен ли ему невольный свидетель, и решил, что нет. Пусть живет.

– Старый хрыч заговаривается? – поинтересовался он с усмешкой, предлагая отличный вариант все разрулить без напряга.

Переводчик с готовностью ухватился за эту возможность. Он поклонился и скорчил виноватую рожицу:

– Такое бывает, да! Он старый и плохо соображает. Его слова следует понимать иносказательно.

Дима знал, что колдун не ошибся. Он был убийцей. Мерзкий демон, украшающий рукоятку пурбы, забрал себе его душу. Впрочем, до тех пор, пока это оставалось тайной, ему было все равно.

– Хотите, я найду для вас другого умбиаси? – продолжая усердно кланяться, поинтересовался проводник. – Я найду, я знаю такого, он живет недалеко.

– Нет уж, хватит с меня пророков, – отказался Дмитрий и направился к жене: – Мила, мы уезжаем!

Чтобы там не бормотал этот выживший из ума старик, с женой ему повезло. Как и с тестем. Он добился этим браком главной цели: приобрел связи и пополнил мошну. Винить их в чем-то? Да никогда! Это опасно и непродуктивно. Ну, а то, что порой приходилось платить за услуги «грязной работой»... неприятно, конечно, но его это не пугало. Его покойный дед в девяностые и не такое проворачивал. Да и папаша щепетильностью не отличался. У Дмитрия жизнь в этом отношении складывалась куда проще.

Но однажды он сам все едва не испортил.

Произошло это по пьяни. Напиваться в доску Дмитрий не планировал, вышло само. Удачная сделка перед Новым годом наложилась на очередной взбрык жены, и это требовалось запить, чтобы переварить.

Мила давно уже освоилась в роли хозяйки и все чаще показывала норов. Дмитрий злился, но памятуя о могущественном тесте, не смел совсем уж переходить грань, чтобы раз и навсегда поставить нахалку на место. «Надо было жениться на восточной женщине, – думал он, – те не приучены перечить господину и знают, как его ублажить».

Мила – не знала, а иногда и просто не хотела. Она вообще норовила забрать себе все больше власти. Года через три, после рождения запланированного наследника, Дмитрий собирался услать ее куда-нибудь подальше: во Францию или в Швейцарию. Но пока приходилось терпеть и подстраиваться. Тесть бы развод и пренебрежение дочуркой не простил. Как и явных синяков на лице – поэтому приходилось сдерживаться и прибегать к психологическим приемам. Унижать гордячку, ломать ее, принуждать – все это тоже доставляло удовольствие.

Однако в тот вечер вышло совсем уж кривобоко. Мила простыла и ушла к себе, чтобы вволю поболеть, и Дмитрий решил, раз уж так, ни в чем себе не отказывать. Может, потом и «по бабам» отправился бы, раз жена к исполнению супружеских обязанностей не готова. С ним в доме находился его закадычный друг и помощник Андрей Серегин, и сидели они хорошо, душевно. Дмитрий не заметил, как превысил дозу и принялся трепать языком.

В какой-то момент его прервал женский вскрик. Дура-жена, оказывается, подслушивала и, как обычно бывает, мало что поняла из услышанного.

Дмитрий вспомнил о категорическом запрете тестя распространяться о секретных делах в ее присутствии и перепугался. Серегин тоже – он торопливо сбежал, для проформы попытавшись внушить Миле, что ее муж просто пьяный дурак и привирает под влиянием алкоголя.

Мила, конечно, не поверила. Дима видел это по ее глазам, хотя во всеуслышание она утверждала обратное. Но в глубине-то души она считала супруга порочным! Мила ненавидела его, и Москалев это чувствовал. Из удобного средства для достижения цели жена стремительно превращалась в обузу.

«Хоть бы наследника скорей родила!» – в запале подумал он и решил ускорить сей процесс, приступив к нему немедленно.

Мила сопротивлялась и кричала, и Дмитрий окончательно потерял лицо. Он орал на нее, нещадно бил, чего не позволял себе прежде, и грозил придушить, если та проболтается хоть кому-то о своих подозрениях.

Он не шутил. Он и впрямь был готов ее убить, тем более, что от возни его мужской запал исчез, и фиаско больно задело самолюбие. Первая осечка за всю жизнь – и когда! А главное, с кем! И если для того, чтобы стереть этой бабе память, потребуется открутить ее хорошенькую головку, то он бы пошел и на это. Да, пошел бы, если б не страх перед ее отцом.

Страх унижал, и Дмитрий хотел отомстить за это той, которая оказалась свидетельницей.

Он бросил ее в спальне на измятой кровати. После произошедшего Мила двигалась с трудом, и он счел, что с нее достаточно. Он даже подумал, что придется потом снова разыгрывать сцены покаяния и дарить подарки в надежде, что она не станет жаловаться папочке. Мила вечно норовила выставить его сволочью, хотя почти всегда была во всем виновата сама.

Москалев вернулся к накрытому столу и обвел его мутным взглядом. Прислуга убрала грязные тарелки, заново разложила закуску и выставила еще одну бутылку. Его привычки старались предугадывать, но сейчас кухарка явно промахнулась – пировать в одиночестве Дмитрию претило. Андрей же, гадина, слился, не захотел присутствовать при семейных разборках.

Дмитрий уселся на стул и подпер голову руками. Прежде он никогда не позволял себе распускаться на людях. Серегин хоть и свой, но все равно чужой. Растреплет. Сколько он ему выложил за вечер? Дмитрий плохо помнил, эмоциональная вспышка выжгла его дотла.

– Пойти проветриться или лечь спать? – спросил он сам себя. – Дилемма…

Он выбрал прогулку. Садиться за руль благоразумно не стал и вызвал такси (оба водителя были отпущены на Рождество к семьям). Москалев решил поехать в центр и завалиться в какой-нибудь бар, все равно какой. Лучше даже незнакомый, где точно не встретишь известных и осточертевших ему рож.

Так он и сделал. Кутил до утра, потом отсыпался в номере гостиницы и домой собрался лишь под вечер 7 января. Такси приехало быстро, но на выезде из города образовалась пробка – Москва, праздновавшая всю неделю, слегка оклемалась и попыталась вернуться в привычный ритм, ведь завтра был первый рабочий день.

По пути Москалев велел таксисту остановиться у Торгового центра и вышел, чтобы купить букет цветов. От магазина до дома было десять минут пешком, и Дмитрий захотел пройтись, настроиться на нужный лад.

В калитке, наполовину просунутый под накладной замок, белел конверт. Москалев не сразу сообразил – думал, это снег. Писем ему никто не писал, а если и писал, то не втыкал их в щели калитки.

– Обнаглели эти рекламщики! – проворчал он, выдирая конверт и собираясь бросить под ноги.

Однако картинка в виде свастики, забранной в круг, в том месте, где лепят марки, остановила его.

– Это еще что?

Дмитрий зажал цветы под мышкой и разорвал конверт, добираясь до послания. Почерк был знаком: руку де Трейси он бы ни с чем не перепутал.

«Вам известно, что бывает с клятвопреступниками? Им вырывают языки»

Москалев покрылся холодным потом и заозирался. В мозгу билась только одна мысль: КТО? Кто посмел настучать на него?!

Вариантов было немного, всего три. Кухарка (но ее не было в комнате, когда он откровенничал), Сергей (но до сих пор друг платил ему преданностью) и Милка…

– Нажаловалась на меня, сучка!

Отбросив ставший ненужным букет, он бросился в дом. Мила была в библиотеке. Дмитрий налетел на нее, стащил с кресла за волосы и бросил на пол.

– Да будь ты проклят, убийца! – взвыла Мила.

– Я убийца? Да, я убийца! – взревел он. – А ты предательница и стерва! Отвечай, как давно ты спелась с де Трейси?

– С каким еще де Трейси?

– Вот только не надо строить из себя невинность!

– Я не знаю никакого де Трейси. Ты спятил?

– Шлюха! Ты спала с ним, да? И шпионила для любовника в моем же собственном доме?

– Это неправда!

– Врешь!

Мила смогла подняться с пола, но последовавшая оплеуха опрокинула ее на витрину с пурбой. На секунду Дима замер, отмечая иронию судьбы – снова этот дьявольский артефакт!

– Не смей меня бить!

– Ты моя! И я буду делать с тобой все, что захочу. И когда захочу!

Он рухнул на нее сверху, и она задергалась под ним, но он был сильнее:

– Говори, что именно хочет от тебя де Трейси?

– Я его даже не знаю!

Дмитрий снова ее ударил. Он видел, что на осколках разбитой витрины следы ее крови – Мила поранилась, но это лишь заводило его. И даже то, как отчаянно она сопротивлялась, не остужало пыл, а подстегивало, наполняя тело кипящей энергией.

Жена в попытке защититься нащупала рукой пурбу, но он легко отнял ее. Кинжал был его, он владел им по праву. И Мила тоже принадлежала ему без остатка.

– Какая сцена! – раздался вдруг в библиотеке знакомый насмешливый голос. – Я шел поговорить, а попал на порноролик?

Москалев скатился с Милы, оборачиваясь и рыча:

– Как ты сюда попал, сволочь?! Кто впустил?!

Де Трейси ухмыльнулся, взглянул куда-то за его плечо, подавая глазами сигнал, и мощная сила оторвала от пола и отшвырнула Дмитрия прочь. Точно так, как за минуту до этого, он швырял свою жену.

– Кто вы? – прохрипела Мила.

Дмитрий едва расслышал ее сквозь звон в ушах и удивился: неужели не соврала? Неужели они не знакомы?

Де Трейси подобрал с пола пурбу:

– Очень удобно, – сообщил он, приближаясь к Миле. – Как говорят у вас, у русских, двух зайцев одним ударом.

– Эй! – прохрипел Москалев и предпринял попытку встать. – Что ты делаешь?

– Au revoir, ma reine! – Де Трейси полоснул Милу по горлу, и ее клокочущий стон слился с криком ее супруга.

– Что ты делаешь, мразь! – Дмитрий рванулся, но снова был сбит с ног одним из французской свиты, о которой совсем позабыл. Незнакомый мужик-телохранитель навел пистолет, практически уперев ствол ему в лоб.

– Дарую ей вечную жизнь, а ты что подумал?

Француз выпустил из лезвия пурбы иглу, и кинжал буквально ожил в его руке. Он загудел, засветился ядовито-красным цветом, пуская во все стороны шипящие молнии. Дмитрий, забыв про ствол у лба, пялился на жуткое зрелище, раскрыв рот.

– Вот так! Все надо провести по правилам…

Совершив над телом его жены странные манипуляции, де Трейси выпрямился и отдал кинжал второму из своих шестерок: – Закончи тут, дружище. Надо, чтобы походило на убийство в состоянии аффекта.

– Что она тебе сделала? – прохрипел Москалев.

У него темнело в глазах. Все-таки подобного он не ждал, и был уверен, что сейчас станет следующим.

– Она – ничего, а вот ты… – де Трейси подошел к нему, все еще удерживаемому под прицелом. – Ты нарушил клятву.

Несмотря на весь свой священный ужас, Дмитрий грязно выругался. Француз презрительно скривил тонкий рот:

– Надеялся, что все сойдет тебе с рук? Нет, Дмитрий Сергеевич, это не игрушки, и ты получишь по заслугам. Ты сядешь в тюрьму за убийство жены. Жаль девочку, натерпелась перед смертью, но Командор считает, что час ее благородной жертвы пробил. Да и тебе – урок.

Тем временем первый подручный вытер тибетский нож о платье мертвой Милки и положил возле тела. Потом достал из кармана телефон и набрал номер полицейского участка:

– Алло! Это полиция? Я прогуливался мимо усадьбы в деревне Крекшино и слышал оттуда женские крики. Она звала на помощь…

– Вы не смеете! – дернулся Москалев. – Я расскажу им правду! Скажу, кто убил ее на самом деле и вообще все про вас расскажу!

– И не забудь упомянуть про то, как ты зарезал трех коллекционеров, – подсказал де Трейси спокойно. – В составе группы по предварительному сговору. Не всех восьмерых, но тебе и этого хватит, не так ли? За убийство при отягчающих у вас больше дают, да?

– Я сяду, но и вы тоже сядете!

– Ну-ну, удачи! – Француз брезгливо перешагнул через натекшую лужу крови и направился к выходу.

Дмитрий кинулся было за ним, но охранники не пустили. Они скрутили его, влили ему в рот некоторое количество водки, бутылку которой предусмотрительно принесли с собой, и бросили на пол неподалеку от трупа.

Когда они ушли, Москалев встал, шатаясь, кое-как выбрался из библиотеки и спустился по лестнице в холл. Он намеревался сбежать, но полиция приехала слишком быстро.

Дмитрия поймали прямо у крыльца – в окровавленной одежде, орущего проклятия и благоухающего водкой. Все было слишком очевидно, чтобы у следствия возникли сомнения...

Убийство Милы и последующие изнурительные допросы произвели на Дмитрия неизгладимое впечатление. Он потребовал адвоката, но известный ему, прикормленный, явиться в тюрьму не пожелал, а другой, которого нанял Серегин, выслушал невероятный рассказ о подставе и, кажется, не поверил.

– У вас очень серьезное положение, Дмитрий Сергеевич, – сказал он, качая седой головой. – Давайте будем выстраивать разумную защиту исходя из имеющихся фактов, а не из сказочной галиматьи.

– Это не сказки!

– Если мы озвучим судье то, что вы мне тут поведали, я сомневаюсь, что вас отпустят под залог. Я и так сомневаюсь, потому что дело вышло резонансное, про него только ленивый не написал, но если вы еще и не продемонстрируете искреннего раскаяния… Короче, вот вам версия, которой следует придерживаться...

Томясь в камере предварительного заключения, Москалев не раз проклял тот день, когда ему в голову пришло поторговаться на аукционе за чертов нож! Только сейчас он догадался, что для де Трейси и Сперанского он всегда оставался вошью. Такой же мелкой и мерзкой вошью, как и те, убитые им коллекционеры. Просто Москалева убили не сразу, а решили поглумиться.