Текст книги "Вернуться в Антарктиду (СИ)"

Автор книги: Нат Жарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 102 (всего у книги 110 страниц)

– Пап, ты себя слышишь?

– Слышу, Мила, слышу, – он взял ее руку в свою. – Услышь и ты меня и больше не прячься за абстрактным морализаторством. Деяния, которые ты нам приписываешь и якобы всем своим нутром ненавидишь, сделали тебя сильной, и в конечном итоге именно они помогут одержать верх над обстоятельствами. Ты должна благословлять «Солнечный нож», подаривший тебе новую жизнь. Эта жизнь гораздо лучше предыдущей, потому что наполнена величайшим смыслом. У тебя появились недостающие качества, благодаря которым ты разделаешься со всеми своими проблемами и отомстишь всем своим врагам.

– Перестань! – попросила Мила, выдергивая руку. Сдерживая непрошенные слезы, она и верила, и не верила, что ее отец мог быть настолько циничным. – Люди, которых ты желаешь записать во враги, на самом деле спасли меня и вернули веру в человечество. Это они сделали меня сильной, папа! Они, а не ты и не твой приятель – ритуальный палач!

– Не совсем понимаю, о чем ты говоришь, – сказал Сперанский, складывая руки на груди, – и прошу отметить, что список врагов ты составляешь сама, я ничего не навязываю. Просто уясни, что в твоем современном состоянии без врагов, увы, не обойдется. Все, кто не с тобой, кто не понимает твоих истинных возможностей и желаний – это потенциальный враг. Эти люди захотят тебя уничтожить или подчинить. Хочешь начать разборки с де Трейси или с мужем – твое право. Единственный совет: не ошибись! А то в порыве гнева можно и меня в список внести, хотя не представляю, как можно подумать, будто я желал тебе зла? Ты всегда была моей гордостью и надеждой.

– После того, что я видела, – проговорила Мила с дрожью, – я много думала и сопоставляла. Я не могу тебе больше доверять, папа! Ты меня предал. Ты мне лгал!

– Лучше доверять мне, чем кому-то еще в этом гадюшнике. Они будут петь тебе в уши, клясться в любви и заботиться, но это все обернется в финале притворством, потому что притворство и есть. Только кровь никогда не подводит. Мы с тобой, Мила, одной крови – древней крови! И несмотря на временные разногласия, всегда останемся семьей.

– Раз так, – она наклонилась вперед, сжимая кулаки, – раз мы одна кровь и одна семья, поклянись, что не будешь меня заставлять!

– Заставлять делать что?

– Что угодно! Возвращаться к Диме, например. Или целовать ноги моему убийце.

– Целовать ноги? – Сперанский улыбнулся. – Это тебе не по статусу. Де Трейси очень скоро будет сам целовать краешек твоей туфли. Если сохранит свою жизнь, конечно. Ну, а Дима… пожалуй, встреча с ним тебя действительно разочарует. У меня на него планы, но, если хочешь, я запрещу ему к тебе приближаться, обойдемся в этом деле без него.

– Я сама ему запрещу, – сказала Мила. – Просто не мешай. Не лезь в наши отношения!

– Хорошо, – на удивление легко согласился отец и встал. Он не сомневался, что пробыв с ним бок о бок недолгое время, дочь оттает, проникнется его идеями и станет послушным орудием в его руках. – Ты, должно быть, устала. Я провожу тебя в домик, который снял в надежде, что ты все же приедешь. Он очень скромный, но будет полностью в твоем распоряжении на ближайшие два дня.

– Два дня, а что потом?

– А потом мы поедем в Анкаратру, и ты войдешь в храм как истинная и неповторимая властительница нового мира. Я расскажу тебе о наших с тобой перспективах вечером. Надеюсь, мы поужинаем вдвоем, без свидетелей? Не горишь желанием закатить прием по случаю возвращение в лоно семьи?

– Нет, папа, – сказала она, – я никого не хочу видеть.

Сперанский улыбнулся:

– Тогда разберись со своим бывшим до ужина. А то припрется в самый неподходящий момент, а при нем мы не сможем откровенно поговорить.

Мила внушала себе, что ей жизненно необходимо «закрыть гештальт», как выражаются психотерапевты. Она знала, что Дмитрий находится в ставке «Прозерпины» вместе с отцом, и готовилась к неизбежной встрече. И все же, когда она увидела Диму, то ощутила… нет, не волнение, не злость и не презрение. И даже не страх – первобытный ужас.

Она не подозревала, что это будет настолько неприятно и жутко, ведь ей представлялось, что все давно решено. Однако когда Дима вышел из какой-то хижины и встал, оглядываясь, Мила моментально и против воли перенеслась в воспоминаниях назад – в тот день перед побегом, когда он, пьяный и злой, поднял на нее руку. Сначала он – а потом его знакомец де Трейси, довершивший начатое. Пусть последнее представлялось смутно и пришло из обморочного видения, но отпечаталось в памяти намертво.

Москалев еще не заметил ее, пялился на местных жителей (верней сказать: на симпатичных и гибких жительниц, приветливо ему улыбавшихся), но Милу прошибла дрожь. Она замерла посреди дороги как вкопанная, не в силах произнести ни слова, и спина ее покрылась потом.

И тут Дмитрий повернул голову...

Разумеется, он ее узнал. Да и как не узнать, если по правую руку от нее стоял Илья Сперанский? Первоначальное легкое изумление, мелькнувшее в его глазах, сменилось на секунду ненавистью, но тотчас заместилось притворным восторгом.

Мила закусила губу. Кто не знал Дмитрия, мог бы решить, что она предвзята, и ненависти в нем не было и в помине, просто пригрезилось от испуга, но в том-то и дело, что Мила слишком хорошо его знала. Дима провел в тюрьме несколько месяцев, пока обвинение в ее убийстве с него не сняли. Конечно, он ненавидел ее – за то, что его подставили из-за нее. И за то, что ее смерть являлась запланированным актом, о котором ему не сообщили заранее. И еще за то, что от ее воскресения выгадывал отнюдь не он.

– Тебе не стоит нервничать, ты же знаешь, это вредно, – сказал отец, изучая ее реакции с каким-то извращенным любопытством. – Если вдруг поблизости взбесится какой-нибудь бык и затопчет подвернувшегося младенца, оно никому не доставит радости. Пожалуйста, учитывай это, когда станешь с ним разговаривать.

Мила хотела ответить, что умеет себя контролировать, но не сразу справилась с голосом.

Тем временем Дмитрий, оставив на лице исключительно нейтральное выражение, решительно зашагал к ним по дорожке, огибая огромную лужу.

Мила выпрямилась, сжимая кулаки:

– Я хочу п-поговорить с ним, папа. Н-наедине.

– Хорошо, – кивнул Сперанский. – Но прими последнее мое наставление: не стоит метать бисер перед свиньями. Полегче с ним, без надрыва, как и полагается великим правительницам, и помни, что ты не обязана оправдываться. Он тут не для этого.

Дима подошел, сияя самой прекраснодушной улыбкой, которую был способен отыскать в своем арсенале:

– Мила! Не представляешь, как я за тебя волновался.

Он взял ее за плечи. Не обнял, не коснулся, лаская, а жестко впился в плоть, как впивается жадный торговец в возвращенную ему похищенную собственность. Пальцы его были тверды, и сила, с которой они давили, противоречила елейным словам.

Мила вздрогнула, словно ее ударило током. У нее на секунду даже помутнело в глазах, и подступила знакомая тошнота.

Дмитрий собирался поцеловать ее, как полагалось сделать мужу, встретившему жену после долгой разлуки. Он наклонился, но видимо, что-то в Милкином лице – а может, в прищуренных глазах Сперанского? – остановило его.

Пользуясь моментом, Мила высвободилась. Дима обратился к тестю с мягким упреком:

– Илья Ильич, почему вы не сказали, что ваша дочь сегодня к нам присоединится? Я бы встретил ее...

– Я и сам не был уверен до конца, что ее привезут.

– Мила, любовь моя, с тобой все хорошо? – Москалев заново всмотрелся в окаменевшее лицо жены. – Я знаю, они держали тебя в плену… Господи, не представляю, что тебе пришлось пережить! Почему ты молчишь?

Он снова попытался до нее дотронуться, но Мила отшатнулась – слишком явно, чтобы Дима настаивал. Только не в присутствии ее отца.

– Да что с тобой? Ты как дикий зверек. Они тебя мучили? Били? Скажи хоть слово! Как ты умудрилась попасть в подобный переплет? Зачем ты уехала из Москвы?

Мила сделала усилие и вернула власть над собственными эмоциями.

– Я уехала, потому что нам с тобой больше не пути. Я не хотела с тобой жить, Дима. И не буду!

– Это шутка? – он принужденно рассмеялся.

– Это правда. Между нами ничего отныне не будет. Никогда.

– Ты… – Москалев нервно стрельнул взглядом в сторону Сперанского. – Они что-то с тобой сделали? Промыли мозги? Объясни мне, за что ты так на меня взъелась?

– Я пойду, – сказал Сперанский. – Вам есть о чем поговорить.

– Я не понимаю, – произнес Дмитрий. В его глазах вспыхнула паника. – Это все из-за диффузий? Все так перепуталось… Илья Ильич! Что происходит?

– Проводите Милу в ее бунгало, Дмитрий Сергеевич. И если хоть один волос упадет с ее головы, я буду знать, с кого спросить.

– Илья Ильич! Как вы могли подумать? Я буду беречь вашу дочь как зеницу ока!

– Правильно, – кивнул Сперанский, – охраняйте ее. Будьте ей верным рыцарем. Устраняйте любую угрозу. Вы же догадываетесь, что именно в этом и заключается сейчас ваше предназначение. Только в этом – и тогда слава найдет своего героя.

– Папа, я не нуждаюсь в охране!

– Мне так будет спокойнее, дочка, – он покровительственно ей улыбнулся. – Чужие люди, незнакомая обстановка… А Дима о тебе позаботится.

В голосе отца Мила уловила намек на угрозу, но предназначалась она Москалеву. Эдакая странная смесь: угроза пополам с подаренной надеждой, будто все в его руках и обойдется, если... После такого Дима уж точно не осмелится ей навредить, и Мила, догадавшись об истинной цели отца, испытала небольшое облегчение.

При ее отце Дима никогда не позволял себе лишнего, но оставшись с ней наедине, сбрасывал маску. Та подсмотренная ненависть по-прежнему жила в нем и требовала выхода. Мила верила, что сумеет за себя постоять, но все равно побаивалась.

Когда Сперанский ушел, Москалев нервно усмехнулся:

– Кажется, твой папочка не верит в мои добрые чувства.

– Я тоже не верю, – сглотнув, произнесла она, решив быть твердой.

– И напрасно, любовь моя. Мне тоже довелось многое пережить.

– Не сомневаюсь. Только урок не пошел тебе на пользу, иначе бы ты здесь не оказался.

– Ты что, всерьез думаешь, что я тут по доброй воле? – он показал ей перстень со свастикой. – Видишь эту штуку? Мой короткий поводок. В нем скрыт механизм, и если я делаю что-то не так, то он стреляет в меня какой-то гадостью. Очень больно, между прочим, вся рука потом горит. Я такой же заложник, как и ты.

Мила не поверила. Если бы Дмитрий хотел улизнуть, то нашел бы лазейку. Он оставался с ее отцом, потому что считал это выгодным.

– Не ставь между нами знак равенства, тем более, что это не поможет вернуть мое расположение.

– Ну что ты такая злюка? – Дима, казалось, неподдельно обиделся. – Между прочим, я реально сходил с ума из-за того, что они с тобой постоянно проделывали. Я про укол иммутандором в Марселе и все остальное. Ты же знаешь уже, кто такой твой папаша на самом деле?

– Знаю.

– Я не мог ему помешать, понимаешь? Твой отец клялся, что не делает тебе ничего дурного, и я ему верил, а что оставалось? Между прочим, когда я выяснил, куда именно ты пропала из Москвы, то приехал на Урал. Я хотел выкрасть тебя из Межгорья, строил планы, но меня предал мой собственный партнер. Серегин – помнишь такого?

– Уверена, что в Яман ты тоже рвался не сам, тебя послал мой отец.

– Мало ли кто там чего себе вообразил на мой счет? – Дима слегка успокоился, получив возможность все свалить на другого монстра и тем самым обелить себя. – После того, как провел в тюрьме некоторое время, я уже очень ясно представлял себе, кто есть кто в их дурацкой иерархии. И понимал, что пора бежать пока не поздно. Но я не хотел бежать без тебя! Я планировал наш совместный отъезд, искал подходы к Патрисии, но просто не успел.

– Неожиданно, – Мила презрительно смерила его взглядом, – ты правда думаешь, что я тебе поверю?

– Послушай, тебя, кажется, очень сильно запугали. И оболгали меня, навешав всех собак. Но на самом деле все совсем не так! Я люблю тебя, дорогая. Признаю, что не всегда в прошлом вел себя красиво и прошу у тебя за это прошения. Мила, я изменился! Клянусь, что многие вещи пересмотрел за эти месяцы. Хочешь, встану перед тобой на колени?

– Не надо, Дима, – она отступила, понимая, что после такого унижения он возненавидит ее еще больше, – все это бесполезно. Давай расстанемся мирно, без сцен.

– И все же выслушай меня, пожалуйста!

Дмитрий порывисто протянул руку и схватил ее подбородок, заставляя посмотреть на него. Возможно, он ждал увидеть привычные ему глаза жертвы – умоляющие и готовые поверить, что один маленький шаг отделяет их от перемирия, и все вот-вот снова станет хорошо, но Мила больше не чувствовала себя жертвой. Переступая через нахлынувшие воспоминания, она стукнула его по руке, а затем уперлась ладонями ему в грудь, отталкивая что есть мочи.

– Никогда, слышишь? Никогда не смей меня касаться!

Он покорно попятился:

– Ладно! Ладно, я не буду до тебя дотрагиваться. Но ты должна меня выслушать. Не знаю, что тебе наплел отец, но это он во всем виноват! Он и де Трейси. Я для них всегда был пустым местом, хотя при этом они не отказывались таскать из огня каштаны моими руками. Но больше так продолжаться не будет. Их следует остановить, и я их остановлю. С тобой или без тебя, но я нацелен на борьбу. Пусть даже я погибну, но не стану мириться с существованием этой гниды под названием «Прозерпина»!

Мила склонила голову к плечу, ища в нем признаки фальши или безумия. Она была готова увидеть что угодно, так не вязались его речи с тем прежним Димой, что был готов выжидать и изворачиваться, лишь бы добиться прибыльного результата, но сохраняя при этом свою паршивую душонку в неизменности. Угрожать «Прозерпине» Дима мог, лишь имея неоспоримое преимущество в силе или технике, но поскольку у него не было ни того, ни другого, скорей, речь шла о безумии.

– Патетика – это лишнее, – наконец произнесла она. – Но ты, кажется, всерьез намерен выжить?

– Какая патетика? Говорю же, я их пленник! – в выражении глаз Москалева снова промелькнула ненависть, но теперь уже не к бывшей жене, а к гораздо более могущественному противнику. – Я пытался состыковаться с Патрисией Ласаль, но она не дала мне даже рта раскрыть. Смотрела как на букашку.

– Это после того, как ты ее похитил вместе с Зеркалом? Я не удивлена. Кстати, где она сейчас?

– Да здесь она, где еще ей быть.

– В Крепости королей?!

– Ну да. В одной из дурацких хижин с дырявой крышей.

Она не верила ему, не доверяла, но если Дмитрий имел доступ к Патрисии, это бы облегчило ей задачу. Демидов-Ланской просил передать ей письмо, в котором описывал все свои приготовления. Пат должна быть в курсе их задумки, но добраться до нее представлялось невозможной задачей.

– Можешь устроить нам свидание?

Дмитрий размышлял не больше секунды:

– Могу. Ты с ней в хороших отношениях? Замолви за меня словечко.

– Сначала отведи меня к Пат, потом решим.

– Идем прямо сейчас, пока твой папочка не спохватился.

Дмитрий развернулся и пошел по дороге, но когда Мила попыталась догнать его, резко остановился. Судя по всему, разговор оставил его неудовлетворенным. Он привык, что последнее слово всегда за ним. Пользуясь тем, что Мила почти налетела на него, не сумев вовремя затормозить, он снова схватил ее за плечи:

– Осторожней, моя дорогая!

– Руки! – прошипела Мила, чувствуя неприятное головокружение.

Дима демонстративно выставил ладони вперед:

– Я всего лишь не дал тебе упасть лицом в грязь!

– Это бы не произошло, если б ты продолжал нормально идти вперед. Или ты передумал?

– Нет, конечно. Но сначала пообещай, что мы не будем больше ссориться. И не будем смешивать личное с вопросами выживания. Это очень важно для нас обоих.

– Откровенно говоря, мне на тебя наплевать. Ты сам виноват в том, что загнал себя в ловушку.

– Знаешь, почему меня до сих пор не убили? – он наклонился к ней, понижая голос. – Потому что твой отец – повернутый на мистике сатанист. Он смотрит, выплывем ли мы с тобой или потонем. Он и пальцем не шевельнет, чтобы помочь нам, но зато, если выплывем, примет это за знак судьбы. Он и тебя тоже тестирует, швыряет с размаха то в один омут, то в другой, считая, будто школа жизни пойдет тебе на пользу. Наши с тобой ссоры – это вода, льющаяся на его мельничное колесо, так не стоит ему потакать! Мы с тобой оказались на одной баррикаде, а он с де Трейси – по другую ее сторону, и так будет вечно. Помни об этом, когда станешь говорить с Патрисией Ласаль де Гурдон. Она ведь тоже находится по ту сторону. Она – аристократка, чей род возвысился еще во времена Ричарда Львиное Сердце, поэтому одна всегда остается одной из них.

Мила не ответила. В высказывании бывшего мужа таилась искра истины, но всего лишь искра, погребенная за тоннами холодной лжи. Патрисия никогда не перешла бы на сторону «Прозерпины». Демидов-Ланской не сомневался в ней. Будучи благородным человеком, он не смог бы полюбить чудовище, а Мила верила, что любовь – это не только источник силы духа, но и мерило истинности в этом изменчивом мире. Тех, кто предает легко, не могут боготворить.

– Ты отведешь меня к дому, где держат Пат, или мне самой ее искать? – осведомилась она, борясь с тошнотой, проистекающей от нервов. Ей следовало лучше себя контролировать.

– Отведу, раз пообещал. Хотя твой папаша велел сопроводить тебя совсем в иное место, и по идее, мне выгоднее послушаться его, чтобы не нарываться.

– Но ты же не его комнатная собачка, чтобы выполнять чужие команды? – вскинулась она.

– Не ори. Нет, я не выдам тебя отцу. Все гораздо сложней, моя дорогая. Понятно, что ты не просто так собралась поглазеть на Патрисию, а явилась сюда как шпионка «Ямана», но ты кое-чего не знаешь. Или не хочешь знать. Будь осторожней с этой француженкой! Это ее тебе следует опасаться, а вовсе не меня.

– Как интересно ты заговорил! Но сам же просил только что замолвить за тебя словечко.

– Хочу избавиться от этой штуки, – Москалев показал перстень, – она должна знать, что с этим делать. Однако верить ей до конца нельзя. Здесь никому нельзя верить, Мила. Все играют против всех, но я сейчас – твой лучший союзник, потому что от этих интриг ничего не выигрываю. Я сам по себе! И ты должна держать меня в курсе обо всем, что происходит. Особенно, между тобой и Патрисией. Это в твоих же интересах. Я помогу тебе уцелеть, но только если буду знать все до мелочей.

– Не подмазывайся, не поможет, – ответила Мила. Спасать его она не собиралась. Даже из простой солидарности, на которую Москалев, кажется, уповал. – Впрочем, я слышала, что Мадагаскарские духи добры к тем, кто поступает по совести. Хочешь спастись – совершай хорошие поступки и не требуй за них симметричной платы.

– Только вот не надо про духов! – натурально сморщился Москалев. – Не уподобляйся своему папаше.

– Мы идем или нет? – повысила она голос.

Оглядевшись по сторонам, Дмитрий поманил ее на задний двор хижины, откуда недавно вышел.

– Ничему не удивляйся, – сказал он с сухим смешком. – И помни: я тебя предупредил.

30.3

30.3/10.3

Патрисия Ласаль-Долгова де Гурдон, четыре дня назад

Она знала, что так будет, и нашествие «Прозерпины» не стало полной неожиданностью. Обидно, что им не хватило малости – часа или даже меньше, чтобы улететь из Фаритрамасины. Вооруженное отребье, набранное «с бору со сосенки», как выразился бы Вик, успело в самый последний момент.

Пат извлекла из кобуры оружие, но так и не открыла стрельбу. Лиля Чебышева героически сражалась за них обеих, но силы были неравны, и девушка просто не желала этого признавать. Пат могла бы встать с ней рядом, но ее рационально устроенный ум подсказал иное решение. Уступить силе и натиску – это не позор, позором для нее было проиграть генеральную битву за будущее, а это не решалось с помощью пуль и кулаков.

Когда на борт их самолетика вломились штурмовики, Пат сдалась без единого слова. Ее связали и отправили в Андиламену, где с потрясающим для этой местности комфортом разместился Антуан де Трейси.

До того как предстать перед ним, ей пришлось иметь несчастье беседовать поочередно с Дмитрием Москалевым и Ильей Сперанским, но с этими прихлебателями Патрисия иметь дела не хотела. Слишком мелкие сошки, хоть оба по-своему метили в фюреры. И если Сперанский в своих амбициях умудрился взлететь достаточно высоко – женился на дочке основателя «Прозерпины» Элен д'Орсэ (хотя вряд ли ему при этом доверили нечто большее, чем роль «свадебного генерала» в мантии Русского Командора), то потуги выглядеть суперважным у экс-супруга Милы смотрелись жалко.

Когда ее привезли на частную виллу, которую снял мсье Антуан (или которую ему безвозмездно уступил владелец, разделявший взгляды высокопоставленного француза), она поняла, что именно сейчас и начнется все самое интересное. Захват самолета был прелюдией. Здесь, в окружении по-европейски безукоризненных газонов и филигранно подстриженных кустов, представлявших собой немыслимый оазис посреди диких джунглей, Пат наконец-то дала свой бой – решительный и беспощадный.

У нее выдалась нелегкая ночь, но прежде чем отвести к де Трейси, ей позволили переодеться в чистое. Слуга отвел ее в хозяйскую гардеробную при огромной спальне, оформленной в розовых тонах, и дал время, чтобы подобрать платье по размеру. Впрочем, сменив порванную одежду на брючный костюм, свежестью лица похвастаться Пат не могла.

«Что ж, – подумала она, рассматривая краем глаза свое отражение в зеркалах, установленных в холле, – тем хуже для Антуана. Если он желает меня унизить, то берется не с того конца».

Де Трейси позвал ее на завтрак, сервированный в саду: решил совместить приятное с полезным. Они никогда не были представлены, но оба были наслышаны друг о друге. Наследник банкиров чурался грязных подвалов и пыточных камер, предпочитая даже убийства обставлять по-королевски, но Пат расценивала это как слабость. Провозглашая, что все средства хороши, когда ведут к победе, не стоило разыгрывать из себя шевалье в белых одеждах, тем более, что политика никогда не вершится чистыми руками, и это известно всем.

Оживившийся при ее появлении де Трейси привстал. Пат кивнула ему и опустилась на подготовленный для нее стул, велев темнокожему слуге принести ей кофе по-арабски.

– Вы умеете его готовить? – осведомилась она и, получив подтверждение, добавила: – И заодно подайте свежие круассаны взамен тех, что успели обветриться на свежем воздухе.

– Кажется, вы наконец-то попали в знакомую среду, – прокомментировал де Трейси, поднося к губам фарфоровую чашечку. – Поздравляю, мадам!

– Напрасно вы уселись на улице, – она сделала знак второму слуге налить ей в стакан свежевыжатого апельсинового сока, – здесь полно насекомых и нездоровый воздух.

– В столовой слишком душно, – возразил де Трейси, – владелец домишки поскупился на кондиционеры.

Знаменитая фраза Александра Македонского о том, что лучшая защита – это нападение, хороша и для войны, и для шахматной партии, и для обычной дискуссии, тем более что эти вещи часто переплетаются между собой. Они оба это понимали прекрасно и сейчас прощупывали защиту собеседника, чтобы понять, насколько далеко можно с ним зайти. Однако Пат недаром много времени потратила на искусство шахмат. Она и в жизни выбирала приемы в зависимости от текущих конфигураций, предпочитая не растрачивать энергию стремительной атаки впустую.

– Предупреждаю, что в следующий раз предпочту принимать пищу в помещении. Сегодня я сделала исключение ради вас, Антуан, рассчитывая на продуктивную беседу. Вы, как понимаю, готовились, стараясь произвести впечатление, и я не желаю вас сильно разочаровывать. Хотя вы до сих пор не представились мне по форме, начав разговор не с того конца, опустим церемониальную часть. Озвучьте наконец ваши требования, а то я подумаю, будто вы совсем потерялись в моем присутствии.

Антуан поставил чашку на блюдце, а блюдце на покрытый длинной скатертью круглый стол. Грубость слегка помятой в стычке аристократки (еще и с незажившей ссадиной на щеке) оскорбила его до глубины души.

– При всем почтении к вам, мадам, но вам бы не стоило вести разговор в подобном тоне, – предупредил он.

– Иного тона для высокомерного чистоплюя, забывшего все правила вежливости, у меня нет!

– У вас есть претензии? С вами плохо обошлись в этом доме?

– Отвратительно! – она отставила в сторону полупустой стакан сока и принялась неторопливо намазывать на принесенный из кухни круассан малиновый джем. – Я легла спать в пятом часу, а подняли меня в девять по вашему распоряжению, как будто вы не могли подождать еще немного, дав мне выспаться. Затем, этот наряд: кто придумал выдать мне костюм с чужого плеча? Я не ношу обноски. За то время, что прошло от момента, как вам сообщили обо мне, можно было купить нормальное платье в столице. И последнее: где мои вещи, которые мне до сих пор не отдали?

Де Трейси кашлянул:

– Приношу вам свои извинения, мадам. Унизить вас не хотел и даже не догадывался, что вы предпочтете мирно почивать в неведении относительно вашего собственного будущего. Наоборот, я спешил вас заверить, что вы не пленница, и с вами будут обращаться со всем уважением, сообразным вашему рангу.

– Все это пустые любезности, ваши поступки говорят обратное. Повторяю еще раз: где мои вещи?

– Я распоряжусь, чтобы вам вернули ваш рюкзак с одеждой.

– Все вещи, – с нажимом сказала Патрисия, – все, что были со мной в самолете, включая ноутбук, планшеты, спутниковые телефоны и – самое главное – Каменное Зеркало.

– Ну, это уже наглость! – рассмеялся де Трейси. – Быть может, вы еще потребуете отпустить вас на все четыре стороны со всем этим богатством?

Пат отложила столовые приборы и слегка откинулась на спинку стула:

– С чего вы взяли, Антуан, что я уйду?

– Вы не уйдете? – повторил он слегка удивленно и сохраняя на тонких губах насмешливую полуулыбку.

– Разумеется, нет. Вы не избавитесь от меня при всем желании. Я намерена закончить то, чем занимаюсь многие годы. И закончить это надо правильно, а не «тяп-ляп», как выражаются русские. Я не доверяю вашим специалистам, поскольку не уверена, что их квалификация соответствует уровню поставленной задачи. А поскольку мы с вами не о выпечке кремового торта ведем речь, а о такой серьезной вещи как новая ветка реальности в условиях динамичного меняющейся карты миров, то любая ошибка, кажущаяся несущественной, рискует опрокинуть все ожидания, превратив порядок в грубый хаос.

– У нас прекрасные специалисты, мадам. Мы подбирали команду скрупулёзно, и до сих пор они…

Пат коротко взмахнула кистью руки, обрывая:

– Антуан, этих людей подбирали не вы!

– Да, не лично я, но я уверен, что…

– И напрасно! – снова перебила она его. – Вы доверили это дело человеку, который меня ненавидит. А он собирал научную команду с таким прицелом, чтобы не дать работу тем, кому я благоволила, и кто, соответственно, является наиболее ценным приобретением для проекта. Он оставил самых талантливых за бортом.

– Вы такого мнения о мсье Доберкуре?

– Это не мнение, а констатация факта. Впрочем, я благодарна Доберкуру за то, что он позволил переманить в Россию всех, кого я отметила, оставив «Прозерпину» скрести по сусекам. Вы сделали мне подарок, Антуан.

– Мне кажется, вы преувеличиваете.

– Отнюдь. Вы задавались вопросом, почему ни один из физиков, которые получили гранты на исследования от моего фонда «Миссия достойных», не вошел в команду по разработке дубликатов Триады? Или вы полагаете, что я раздавала деньги направо и налево лишь бы кому и без учета перспектив?

– В самом деле? Ни один?

– Именно так, и неудивительно, что итог многолетней работы «Прозерпины» стремится к нулю. Я много лет потратила на то, чтобы выделить из массы блестящие умы, способные не просто двинуть науку вперед, но быть полезными в моих разработках, но что получилось? Сын Армана Доберкура Ги погиб по собственной дурости, а мсье Арман обвинил в этом меня – заметьте, без всякого суда и следствия! – чем вынудил спасать жизнь на российских просторах. Моя жизнь, которая была зачата и положена во имя Грааля и грядущего нового мира, гораздо весомее, чем жизнь его сына, но вы как будто все разом ослепли, оглохли и потеряли память. Разве Доберкурам позволено смешивать личное и общественное? Нет, месть и дурость не могут быть положены в основу закона и порядка. Так отчего же вы пошли на поводу у безумца, позволив ему бесконтрольно портить мой проект? Боже мой! Вы ни словом ему не возразили и даже сейчас спокойно попиваете кофеек на природе в то время, как братья-альбиносы Доберкура гробят последние крупицы здравого смысла в Антарктиде.

Де Трейси озадаченно молчал.

– Все правильно, Антуан, молчите! Умные выводы лучше всего делать в безмолвии.

Пат отвела от него взгляд и спокойно продолжила свой завтрак в повисшей тишине.

– Я сейчас не владею данными, – заговорил француз, – но если все так, как вы говорите, и ни один из выбранных вами ученых не был нанят в лаборатории «Прозерпины», а братья Марковичи плохо управляются с артефактом, то наша внутренняя политика действительно нуждается в пересмотре.

– Хоть я и жила в России, но судьба моего фонда меня волновала, – ответила Пат, – я в курсе, что у вас происходит. Допускаю, вы не знаете имен молодых ученых, которых я отбирала, пусть так – вы слишком поверхностны и увлечены другим, чтобы копаться в деталях. Но имя моего отца, Нобелевского лауреата, вам известно! Наши семьи как-никак общались, если уместно здесь это слово. Так вот, даже мой отец, чьи фундаментальные открытия положены в основу теории поля гравитационного магнита, не получил приглашения от Доберкура. Он мог бы возглавить Парижскую Лабораторию альтернативы, но не возглавил. Вы спрашивали, почему?

– Мне передали, что он отказался.

– Ложь. Отец занимался физикой не только из любви к науке. Он работал на общее дело. Как, впрочем, и я. Мне и на Урал пришлось уехать не по доброй воле, а только потому, что там я могла без помех отдавать свой долг. Ведь именно там оставался единственный доступный нам «Грааль».

– Хотите сказать, мадам, что русские никак на вас не повлияли и не склоняли принять их точку зрения?

– Русские – умная и талантливая нация, они мне помогли, когда я лишилась иных средств. И сегодня, когда я стою на пороге грандиозных свершений, никто – в том числе и вы, Антуан, – не способен меня остановить. Вам нужно сотрудничать со мной, чтобы остаться в живых.

– Простите, мадам, это угроза?

– Вы идиот, Антуан! Вы сами для себя самая мощная угроза. У вас нет людей, способных воплотить сложнейший сценарий преобразований, за который вы взялись, и не взорвать вселенную к чертовой бабушке. На свете вообще нет таких людей, кроме меня!

Де Трейси снова надолго замолчал. Пат покончила с кофе и булочкой и встала, небрежно бросив льняную салфетку на стол.