Текст книги "Вернуться в Антарктиду (СИ)"

Автор книги: Нат Жарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 110 страниц)

– Отлично, – Вик проглотил второй блин, вытер руки салфеткой, что услужливо подсунула ему Алина, и направился к выходу. – Спасибо, Мила! Вы настоящая палочка-выручалочка.

Выходя на лестницу, Милка слышала, как громко фыркают в ее адрес оставшиеся в кухне девушки, разочарованные быстрой развязкой.

– Ключ у нее, ишь ты! – эмоционально прокомментировала Алина. – Тихоня, а туда же!

3.3

3.3.

Милка не знала, слышал ли Вик реплики девиц в ее адрес и если слышал, то понял ли, что упрек был небезосновательный. Она в любом случае предпочитала хранить свои чувства при себе, прятать глаза и держаться подчеркнуто сухо. Выкатив из чулана коляску, она молча кивнула в ответ на слова благодарности и развернулась к Соловьеву спиной, чтобы запереть дверь.

– Помочь донести белье?

Милка вздрогнула:

– Зачем? – и оборотилась, встречаясь со спокойными серыми глазами.

Когда эти глаза вот так смотрели с ненавязчивой нежностью и пониманием, ей сразу становилось хорошо. Ей было ясно, что такой человек никогда и никого не предаст. Милка подозревала, что плохо разбирается в мужчинах, история с ее мужем тому была явным подтверждением, но Виктору ей хотелось верить. Он интриговал ее, подстегивая любопытство.

– Корзины у вас объемные. На улице будете вешать?

– Да, как обычно. Но я сама, привыкла уже. Вы Загоскиным занимайтесь.

Вик ушел, и Мила внутренне вздохнула, представив, как было бы славно, если б он помог ей. И дело не в таскании тяжестей, а в общении. Ее тянуло к нему с самого первого дня, и стоило огромных усилий загонять это притяжение в глубину, чтобы никто ничего не заметил. Все это было лишним. Да и разум твердил: откажись, где ты, и где он?

Они и вправду были совершенно разные, и непонятная цель, приведшая Соловьева в пансионат, смущала. Милка так и не решила, что делает в их богадельне шикарный мужчина. Полицейский под прикрытием? Но преступлений здесь никогда не происходило, расследовать нечего. Частный сыщик? То же самое. По отрывочным комментариям и поступкам Соловьева даже она, полный профан в медицине, догадалась, что его познания гораздо глубже, чем тупо поставить капельницу или сделать укол. Вик когда-то был врачом, причем врачом неплохим. Что же произошло такого в его прошлом, что он оказался здесь в роли простого медбрата?

Слева от внутренней парковки, почти у самых ворот была оборудована площадка для сушки белья. Не самое, наверно, лучшее место с точки зрения эстетики, где-нибудь на задворках развешанные на веревках простыни смотрелись бы уместнее, но зато сушка располагалась ближе всего к дверям в прачечную. Огромные корзины с мокрыми и потому ужасно тяжелыми вещами не приходилось волочь через весь сад.

Милка приспособила для своих нужд дворницкую тележку, на которой Михалыч возил лопаты и ведра. Она водружала на нее сразу по две корзины и толкала перед собой, преодолевая пороги и ступеньки. Как правило, у нее получалось, хотя однажды корзина перевернулась и белье пришлось переполаскивать.

Вообще-то в пансионате была специальная сушильная комната, но в ней постоянно чем-то пахло. Милку тошнило от заплесневелого запаха, которого никто, кажется, кроме нее, не замечал, и она предпочитала усложнить себе жизнь, лишь бы не появляться лишний раз в той комнатушке. Белье на морозе приобретало особенный волшебный аромат. Старики это сразу оценили, доложили директрисе, и та от щедрот душевных выписала ей премию в двести рублей за ноу-хау.

Милка вывезла тележку на улицу. Пробираясь по узкой дорожке, петляющей меж начинающих сереть и проседать сугробов, она услышала звуки скандала у ворот. Михалыч ругался на кого-то в голос, и это было до того непривычно, что Мила бросила белье и отправилась взглянуть.

Ворота были закрыты, но широкая калитка в них распахнута настежь, и в проеме виднелся заляпанный уличной грязью автомобиль. Он был столь давно не мыт, что было невозможно определить, какого он цвета.

У калитки по эту сторону стояли двое парней восточной внешности, которым преграждал путь Михалыч. Парни стремились прорваться к центральному входу в здание, но сторож активно их выпроваживал, угрожающе размахивая лопатой.

Шум привлек и Соловьёва с Загоскиным, которые как раз остановились на некотором отдалении. К Милке они были гораздо ближе, чем к сторожу, поэтому она отчетливо услышала, как Вик, наклонившись к старику, спросил:

– Вы знаете этих людей?

– Первый раз вижу! – ворчливо ответил Загоскин. – Проходимцы и жулье!

– Подождите тогда меня здесь, я разберусь.

– Ничего им не говори! – вдруг всполошился старик. – Знать их не знаю и видеть не хочу. Пусть проваливают! Нет меня тут, нет!

– Хорошо, – сказал Соловьев и, откатив коляску с завернутым в несколько одеял пациентом к стене, направился к воротам.

Милка заспешила за ним, совсем забыв, что появление незнакомцев способно таить для нее угрозу. Кажется, рядом с Соловьёвым она вообще не чувствовала страха, само его присутствие вселяло уверенность и прибавляло сил. Спорщиков они с Виком достигли одновременно.

– Что происходит? – громко поинтересовался Соловьев.

– Да вот, лалай-балалай устроили, окаянные! – взволнованно выкрикнул Михалыч. – Рвутся дядю навестить, профессора Загоскина, а я говорю, что у нас объект режимный и кого попало не пускаем. Нет их имен в списках на посещение, значит, нечего им тут делать. Пусть к директору обращаются.

Милка знала, что про «режимный объект» сторож приврал, в пансионат пускали любого (впрочем, из желающих очередь не стояла, не музей), но, видимо, что-то в облике посетителей насторожило бдительного сторожа.

Парни и впрямь вели себя нахраписто, хотя при виде новых свидетелей чуть остыли.

– А где директор? Пусти тогда к нему! – рыпнулся было один из них и снова попытался оттолкнуть сторожа, но второй придержал его за плечо.

Этот второй казался поумней и оценивающе смотрел на Соловьева, который своим присутствием менял расстановку сил. Одно дело со стариком воевать, и совсем другое – с молодым и ловким противником. А в том, что Соловьев был ловок и силен, он не сомневался. Уверенный и спокойный вид рослого медбрата говорил о многом.

– Как записаться на прием к директору? – предельно вежливо осведомился второй пришелец, продолжая сверлить Соловьёва взглядом.

– Не к нему, а к ней! – грозно поправил Михалыч. – Без записи принимает, но сегодня уехала она, не будет уже. Завтра приходите и разбирайтесь.

– Завтра воскресенье, Безруцкой не будет, – сказал Вик. – В понедельник.

– Это беспредел! – скорей по привычке уже, чем от искреннего негодования возмутился первый, тоже кося раскосым глазом на Вика. – По какому праву нам не дают встретиться с любимым дедушкой?

– Так с дедушкой или с дядей? – насмешливо прищурился Соловьев.

– Он наш двоюродный дед, а мы, значит, внучатые племянники! – вывернулся азиат. – И вообще, воскресенье – семейный день, а Иван Петрович Загоскин – не заключённый в тюряге, так что не вам решать, кого пускать к нему, а кого нет!

– Еще как мне! – разозлился пуще прежнего Михалыч и снова взмахнул лопатой, которой ворошил сугроб у ворот, раскидывая его по проезжей части, чтоб таял быстрее. – Уходите отсюда подобру-поздорову!

Милка оглянулась на Загоскина, так и сидевшего неподвижно в кресле. Конечно, узнать укутанного по самые глаза старика на таком расстоянии было сложно, но ведь и Загоскин подтвердил, что парни ему незнакомы.

Гости никак не реагировали на присутствие «родственника», не делали попыток воззвать к нему. Выходило, что и впрямь дело нечисто.

– А справка у вас об отсутствии контакта с зараженными имеется? – звонко спросила Мила, решив внести посильную лепту.

Все дружно воззрились на нее. Соловьёв посмотрел одобрительно и весело, Михалыч – явно обрадованно, что ему пришли на подмогу с такой интересной идеей, парни – беспокойно.

– Э, какая еще справка?

– В республике сезонная эпидемия гриппа, – соврала Милка, интуитивно чувствуя, что от этих двух лучше поскорей избавиться, – без справки от терапевта, что в вашем окружении нет больных, никого не пускаем. Вам это и наш директор Дарья Ивановна подтвердит. Так что отправляйтесь в поликлинику и запаситесь документом с подписями и печатями. Без справки никто с вами и разговаривать не станет, только время потеряете.

До парней окончательно дошло, что их не пропустят, они уже и рады были уйти, и справка явилась соломинкой, позволившей уцепиться и разойтись без потери лица. Ворча себе под нос, визитеры удалились.

Михалыч запер калитку и повернулся к Милке и Вику:

– Спасибо! Уж чаял, на таран пойдут.

– Они первый раз пришли к Загоскину? – осведомился Соловьев.

– Да никогда и никто не приходил к нему! Все знают, что из всей родни у него сын, да и тот в Вашингтоне. А тут такой лалай-балай! И ведь прут как танки! Кто такие?

– Больше им не открывайте, только в присутствии Дарьи Ивановны.

– Не открою, – кивнул Михалыч. – А вы-то как? Смотрю, Иван Петрович гулять собрался. Может, отпереть?

Соловьев покачал головой:

– В другой раз. Сегодня мы по дорожкам вокруг дома поездим.

– Ну и правильно. Что-то не слышал я, как машина от ворот отъезжала. Небось караулят. Надо Дарье Ивановне позвонить, доложиться.

– Мы доложим, – заверил Соловьев и подмигнул Милке: – В понедельник, не так ли? Зачем Пасху человеку портить.

Милка нерешительно кивнула в ответ. Вик снова брал ее в сообщницы, разве что палец к губам не прикладывал, но и без того было понятно, что ни о чем докладывать директрисе он не собирался.

«Уж не с этими ли подозрительными личностями связано его появление в пансионате? – подумала она внезапно. – Ждал и вот дождался. Охраняет Загоскина? Но от кого – от паучьих лап мадагаскарских злых духов?»

Милка с тоской глядела в спину удаляющемуся Соловьеву. Она знала, что он ни в чем не признается, спрашивать бесполезно.

Загоскин гулять передумал. Когда Вик вернулся, он потребовал поворачивать к подъезду.

– Ходят тут всякие, паскуды, видеть не желаю! – бормотал он сердито и тряс головой так, что с него едва не слетела зимняя шапка. – В палату меня вези! Устал, спать хочу!

Вик поправил на старике одежду, шапку и повез его к черному выходу, где не было ни ступеней, ни крутого пандуса, на котором лысые колеса коляски вечно скользили, норовя опрокинуть седока.

Милка торопливо развесила белье, а потом поднялась на третий этаж посмотреть, стоит ли у пансионата та грязная машина. С ее наблюдательного пункта была хороша видна дорога.

Машина, конечно, давно уехала, но на душе у Милы все равно разлилась свинцовая тяжесть.

3.4

3.4.

Под влиянием удушающей тайны и смутных ощущений чего-то непоправимого, Милка наконец-то взялась за книгу старого профессора. В репликах старика о злых духах, охотящихся за секретами, наверняка было зашифровано больше здравого смысла, чем ей изначально представлялось.

«Это последний экземпляр на свете, больше нигде не найдешь, все исчезло!», – вспомнила она его слова, устраиваясь вечером на кровати, и поежилась, хотя в комнате было тепло – котел в подвале работал на совесть.

Небольшая настольная лампа роняла теплое пятно света на тумбочку, часть подушки и руки, держащие книгу, но за пределами этого круга сгустились тени. Милка с тревогой всмотрелась в угол, где стояла вешалка-подставка для верхней одежды, там ей помстилось недоброе шевеление, но тотчас и рассмеялась – нарочито громко, самоуспокаивающе.

– Ну ты и трусиха! – произнесла она вслух, подтрунивая над собой. – Еще сбегай и позови Соловья-разбойника, будет хороший повод увидеться лишний раз, он как раз сегодня ночью дежурит.

Мила знала его расписание, график запомнился сам собой, хотя спроси ее, какие дни поставили в этом месяце Гале Темниковой, она бы не сразу ответила.

Конечно, никуда она не побежала, а, запретив себе приглядываться к сумеречным углам, вновь обратилась к книге. Переплет ее был добротным, без вычурных картинок на обложке, не было иллюстраций и внутри, если не считать подробную карту Мадагаскара.

– «Встреча с вечностью на двенадцати холмах Имерины», – произнесла она шепотом и провела пальчиком по буковкам на титульном листе.

Имерина представляла собой гористую область в центральной части острова, которую Дмитрий очень хотел посетить, но у них не получилось. Милка вспомнила, что точно так же назывался и народ, проживающий в регионе, расположенном вокруг столицы Антананариву.

Считалось, что предки мальгашей – мерина – первыми добрались до Мадагаскара из Полинезии, и случилось это примерно в 10-ом веке. По-французски их древнее государство называлось Эмирна. Двенадцать ее холмов, а по сути невысоких гор, скалистых и покрытых у подножия растительностью, имели историческую и сакральную ценность. Говорили, что где-то там, в тщательно охраняемых потайных пещерах, находятся гробницы первых правителей, в которых хранятся божественные сокровища предков.

Дмитрий потратил три дня в попытках найти гида к пещерам Имерины, но все ему отказали, заявляя, что для иностранцев дорога туда закрыта. В том числе и для очень богатых иностранцев, готовых сорить деньгами. Дима сердился, но ничего поделать не мог. У мальгашей многое решалось с помощью взятки (и в местных ариари, и особенно в европейской валюте), но не в этом случае. «Танин-доло», – твердили они как заведенные, что означало дословно «земля духов». К духам, к которым присоединялись и души умерших предков, островитяне относились со всей серьезностью.

Милка спохватилась, что тупо сидит над раскрытой книгой. Ей не нравилось, что она то и дело уносится в воспоминаниях к свадебному путешествию.  Подобное, конечно, притягивает подобное, но думать о брошенном муже было невмоготу.

Перелистнув страницу, Милка наткнулась на оглавление. Ее привлекла глава с названием «Почему я написал эту книгу?». Было странно видеть ее не в начале или в конце, в виде послесловия, а ближе к середине.

Решив на сей раз осваивать трактат не по порядку, Мила открыла его в нужном месте и прочла:

«Почему я написал эту книгу? Надеюсь, дорогой читатель простит мне некоторый пафос, но я действительно шел к ней всю жизнь. Собственно, эта история была задумана и исполнена совсем не мной и за много лет до моего рождения. Все началось осенью 1770 года на Камчатке, когда в удаленную крепость Большерецка прибыл с этапом ссыльный польский конфедерат граф Беневский…»

На этих словах Мила иронично улыбнулась. Можно подумать, Загоскин сочинил авантюрный роман и оправдывался. Она даже вернулась к аннотации, чтобы лишний раз убедиться: это именно путевые заметки, а не выдуманные приключения. Однако всегда любопытно узнать, что сподвигло автора на литературный труд, поэтому она продолжила чтение.

*

Отрывок из книги Загоскина «Встреча с вечностью на двенадцати холмах Имерины».

Почему я написал эту книгу? Надеюсь, дорогой читатель простит мне некоторый пафос, но я действительно шел к ней всю жизнь. Собственно, эта история была задумана и исполнена совсем не мной и за много лет до моего рождения. Все началось осенью 1770 года на Камчатке, когда в удаленную крепость Большерецка прибыл с этапом ссыльный польский конфедерат граф Беневский.

От крепости в Большерецке было только название. Вместо высоких защитных стен – гнилой палисад, вместо рва – канава, которую и ребенок перепрыгнет, вместо гарнизона – горстка пьющих казаков. Да и как не пить, когда судьба забросила в самый дальний гарнизон без малейших перспектив когда-либо выбраться в матушку-Россию?

Мой далекий предок Алексей Устюжанинов служил при тамошней церкви настоятелем. Вызвался он в этот далекий край сам, ибо так понимал свой долг перед Богом и людьми. Думаю, не будет преувеличением сказать, что кроме него да коменданта крепости капитана Нилова никаких «приличных», то есть высокородных людей в Большерецке найти было нельзя. Графа Беневского, смутьяна, дуэлянта и авантюриста, специально выслали на край земли, чтобы в обществе простых камчадалов тот прочувствовал всю силу обращенного на него царственного презрения. В небольшом поселении при крепости, состоявшем из рыбаков и плохо образованных крестьян, куда всего лишь раза два за сезон заходили за провиантом редкие корабли китобоев, граф был обречен на тоску, холод и голод, что для такой неуемной натуры являлось бы куда горшим наказанием, чем каторга.

Предыдущая зима 1769 года принесла на Камчатку жестокую болезнь – оспу, выкосившую половину населения, а летом случился повсеместный неулов рыбы, заменявшей камчадалам хлеб, что привело к голоду. В пищу начали употреблять кожаные сумки и ремни, ездовых собак и трупы умерших родственников.

Капитану Нилову было не до ссыльных в это тяжелое время. Ссыльных, тем паче благородных, нужно было не только охранять и занимать, но и кормить, а появление очередного белоручки – не пахаря, не рыболова, не охотника – означало, что придется оторвать кусок у собственной семьи.

Короче, Нилов Беневскому совершенно не обрадовался, но граф являлся человеком здравомыслящим и прекрасно понимал, что именно не нравится в нем коменданту. Он в первом же разговоре проявил участие и заявил, что в меру собственных умений готов оказать поддержку, а не просто быть «лишним ртом» в крепости. У капитана и священника подрастали сыновья-погодки, и Беневский предложил им свои услуги в качестве учителя и наставника. Граф знал несколько языков, неплохо разбирался в математике, географии, истории, шахматах и военном деле, к тому же с первого взгляда сумел так очаровать юношей, что те рады были учиться у офицера чему угодно. На том и порешили.

Екатерина Вторая, отправляя в Сибирь впавшего в немилость графа, полагала, что в отдаленном остроге того станут содержать в строгости. В бумагах, сопровождавших Беневского, недвусмысленно говорилось: «Разговоров с сим арестантом никаких не иметь, а если оный арестант станет врать какие непристойные слова, в таком случае запретить ему строго, чтоб он от того удержался и ничего не говорил». Однако получилось по-другому. Чем дальше от столицы, тем проще нравы. На месте вечной ссылки капитан Нилов не только отнесся к дворянину как к приятному гостю, с которым можно выпить и побалакать за жизнь, но и поселил его у себя в доме, разрешив активно вмешиваться в жизнь гарнизона.

После мора и неурожая в Большерецке осталось не более сотни жителей. Все они не испытывали особой любви к Российской власти, бросившей их без поддержки, практически на грани выживания на отшибе империи. Казаки, мореходы, охотники и арестанты – все жили вместе на тесном пятачке, ограниченном покосившимся забором из дурно оструганных бревен, ели одну похлебку и делились одной обидой на власть, забывшей об их существовании. Ссыльный «генерал» (как он представился, хотя на самом деле был лишь полковником Барской конфедерации) Беневский со своей жгучей нелюбовью к правящим кругам, вставшим у руля в результате дворцового переворота, пришелся среди них ко двору.

Поповский сын Ваня Устюжанинов слушал рассказы бывалого вояки раскрыв рот. Юноша впитывал науки как губка, учил латынь и европейские языки. Обучение давалось ему играючи (видимо, я унаследовал эту генетическую черту, как и другую – страсть к приключениям). Вскоре Ваня многому научился у Беневского, включая виртуозное владение шпагой. Его отец-священник, хоть и не приветствовал «смертоубийство», сильно против воинской науки не возражал, ибо жить на границе и не уметь себя защитить – недальновидно и глупо.

Вечерами, когда за окном выла вьюга, а комната освещалась коптящими сальными свечами, Беневский читал вслух книгу о приключениях лорда Ансона, каким-то чудом завалявшуюся в скудной библиотеке Нилова.  Послушать эти истории собиралось едва ли не все население крепости, включая кухарку и команду застрявшего в порту Большерецка из-за ранней зимы каботажного судна. Воображение рисовало слушателям волшебные тропические острова, где царит вечное лето, порхают невиданные райские птицы и шелестят загадочные пальмы на песчаном берегу лазурного залива.

Невероятно, но именно книга Ансона «Путешествие около света» невольно способствовала тому, что мысли о бунте против власти и бегстве с Камчатки в надежде найти лучшую жизнь за океаном постепенно слились воедино и овладели умами. Когда ссыльные во главе с графом Беневским, сговорившись, решили самовольно уплыть в теплые моря на поиски свободы и пиратских сокровищ, к ним примкнуло более семидесяти человек. Среди них был и тринадцатилетний подросток Иван Устюжанинов, сломя голову бросившийся навстречу приключениям.

В мае 1771 года, отбив кувалдами вмерзший в лед галиот «Святой Петр» и прихватив на обмен меха, оружие и скромный объем провианта, беглецы отправились в кругосветное плавание. Перед тем, как уплыть, они написали письмо в Петербург, где содержались в том числе и такие строчки: «В России начальники единое только имеют право делать людям несчастие, а помочь бедному человеку никакого уже права не имеют... непорядочные у нас законы и самовластие... Народ российский терпит единое тиранство, в Европе ездят промышлять серебро и золото, а у нас сей промысел отнят, а кто оным может пользоваться – то одни фавориты и богачи, грабя народ и из общественной казны богатства. Что осталось бедному непросвещенному народу? Он коснеет в невежестве и страждет, и никто за истинные заслуги не награждается… камчатская земля от самовластия начальников разорена… Можете рассуждать, обвинить ли наш поступок, какой мы произвели, но мы все присланы в Камчатку не по правосудию, а по доносам, и нет и не было ни малейшего к нам человеколюбия».

Декабристы полвека спустя мечтали бежать в знакомую им Европу, где они учились (например, Кюхельбекер), воевали с Наполеоном и имели представления о культуре и обычаях. Камчатские бунтовщики бежали за красивой сказкой на Юг, за горизонт неизвестного, на свой страх и риск, без знания точного маршрута и языков. Это была настоящая авантюра. Молодые, азартные и бесстрашные, они вышли на каботажном судне, предназначенном для плавания в прибрежных водах, в открытый океан. Вместо карты у них была книга лорда Ансона с нарисованными от руки схемами. Они не представляли толком, куда плывут, но верили, что обязательно найдут счастье на далеких берегах.

В Санкт-Петербурге о бегстве ссыльных узнали только через год – новости тогда доходили в столицу с опозданием, но письмо Беневского и его соратников, все-таки добралось в столицу по плохим дорогам и наделало шума. Понятно, что поступок сочли возмутительным и наглым, завели особое «Дело о происшедшем в Камчатке в Большерецком остроге от сосланных злодеев бунте» (* Сноска: хранится в Центральном государственном архиве древних актов в Москве на Пироговке). Бегство «за южные моря» настолько взбесило Екатерину, что она повелела имена бунтовщиков предать вечному забвению. Страх понести наказание был столь велик, что в России о камчатских событиях не писали вплоть до начала 20-го века.

Как было уже сказано, очарованный фантастическими описаниями и личным примером никогда не унывающего графа Беневского Ваня Устюжанинов, не раздумывая, примкнул к беглецам. Ему было суждено избежать гибели в пучине и обогнуть одним из первых российских подданных мыс Доброй Надежды. Его приключения были воистину неисчерпаемы! Он добрался до Мадагаскара, потом уплыл во Францию вместе с графом, а потом с новой экспедицией вернулся на Мадагаскар, ставший для него личной точкой притяжения.

Устюжанинов прожил на острове несколько лет, выучил язык и обычаи мальгашей, открыл великую тайну забытой древней цивилизации, наткнулся на пиратский клад и стал богатым человеком, в бою потерял кисть левой руки, но, измученный тоской по родине с ее суровыми горами, долгими зимними ночами и снегом, вернулся в Сибирь. Вольному плавателю в гостях хорошо, а дома лучше.

Спустя двести лет я нашел его «Записки о хождении морями и счастливом житии на туземном острове Мадагаскар, писаные в 1778 году Иваном Уфтюжанином, побывавшим в тайном городе Меринов на южной оконечности Земли»при обстоятельствах, подробно изложенных в этой книге. Под старость лет я испытал такое невероятное воодушевление, что можно говорить о пришествии второй молодости. Без преувеличения: история приключений поповича Устюжанинова повлияла на меня и моих предков по мужской линии в точности так, как когда-то книжка о странствиях лорда Ансона определила жизнь моего далекого предка.

Увы, несмотря на вспыхнувший в моей груди энтузиазм, силы мои на исходе. Я прошел только часть уготованного пути, дальнейшее оставляю за вами. Теперь я знаю: все повторится. Круг замкнулся однажды, замкнется он и второй раз. Я предчувствую, что кому-то из моих дорогих читателей предписано на роду вступить на дорогу к вечности под сводами мадагаскарских пещер. На их благоразумие, волю и благородство я уповаю…

*

Мила прикрыла книгу, борясь с новым приступом воспоминаний.

В свадебном путешествии Мадагаскар явился ей сказочной страной. Баобабы, лемуры, бирюзовые заливы Индийского океана… До середины двадцатого века остров был французской колонией, и язык завоевателей все еще оставался там государственным, Миле пришлось поработать для мужа переводчиком. Ей это было в радость.

Посетив столицу острова Атананариву, они продолжили путешествие в глубь страны. Милке хотелось экзотики, и она уговаривала Диму ехать на местной маршрутке в соседний город Фианар, но муж отказался, наняв персонального водителя.

– Восемь часов в дороге бок о бок с потными туземцами я не выдержу, дорогая, – сказал он, целуя ее в макушку. – Я забронировал лучший дизайнерский отель неподалеку от национального парка Исалу. Ты же любишь природу? Обещаю, что прогулка по парку будет незабываемой. Мы посетим равнины, скалы и водопады. Ты больше нигде такого не увидишь!

Исалу и впрямь показался Миле райским местечком. Недавно в провинции Фианарантсуа шли дожди, и местность пестрела распустившимися цветами. Над мелкими стремительными реками порхали огромные стрекозы. На сухих ветвях ленивыми клубками висели змеи. Пели птицы. На песчаных валунах красно-желтого цвета грелись хамелеоны.

Горы, водопады, захватывающие дух отвесные обрывы и узкие каньоны захватили Милку в плен. Она прикасалась ладонью к обветренным скалам, спрашивая себя, сколько миллионов лет этим древним камням? Какие секреты они хранят? Она много фотографировала, смеялась, щурилась на солнце, висящее прямо над головой, и была счастлива.

– Посетим завтра базар в Илакаке? – спросил Дима вечером четвертого дня. – Говорят, здесь очень колоритный базар самородков, можно по дешевке приобрести настоящие сокровища. А дома я закажу из них царский гарнитур для тебя.

Мила подозревала, что речь, скорей всего, пойдет о контрабанде, но отнеслась к этому легкомысленно. Она успела прочесть в интернете, что после того, как в 1998 году в Фианарантсуа нашли первый сапфир, местное население целиком посвятило себя незаконному промыслу. Полиция, как водится, была в доле, но ее присутствие на улицах и без того оставалось весьма условным.

Городок Илакака состоял из сплошь покосившихся домов, выстроившихся вдоль дороги на Тулеар. Если бы Милка просто проезжала мимо, то даже не догадалась бы, что за стенами жалких лачуг стоят сундуки, набитые россыпью драгоценных камней на миллионы долларов.

– Не смотри на эту вопиющую бедность, – смеялся Дмитрий, – хитрецы просто пускают пыль в глаза. У этих ребят все в шоколаде, просто таков их образ жизни, они вполне благополучны, и их не переделаешь.

Мила переводила, пока он договаривался поочередно с гидом, с посредником и с продавцом. Появление белых людей вызвало небольшой ажиотаж, потому что они с мужем оказались тут единственными европейцами, посетившими сей криминальный мирок лично. Как правило, крупные скупщики, живущие в Америке и Европе, сами брезговали глотать пыль мадагаскарских дорог и вели дела через представителей.

– Я тоже найму кого-нибудь, – кивал Дмитрий, довольно потирая руки, – даже с учетом, что честных посредников не бывает, любое воровство окупится сторицей. Сапфиры очень выгодный бизнес.

– А разве у нас в России нет месторождений сапфиров? – спросила Мила. – Наша страна богата полезными ископаемыми, зачем тащиться в такую даль?

– Сапфиры встречаются в Башкирии, на Иремеле, но месторождения разведаны плохо, а в окрестностях полно военных баз и, соответственно, патрулей и охраны. Даже с учетом всех взяток, что придется отслюнявить местным бонзам, мне будет гораздо удобнее и дешевле возить камни с Мадагаскара. Впрочем, я пока ничего не решил...

Мила узнала, что добыча сапфиров для мальгашей – семейное дело. Обычно муж или старший сын копали шурф, а жена помогала вытаскивать из ямы породу в ведре на веревке. Иногда ничем не укрепленные шахты обваливались и  засыпали старателей, но на их место тотчас приходили другие.

В Илакаке практически все ходили с оружием, и немудрено. Именно сюда съезжались контрабандисты со всего мира. Именно здесь сбывались самые сумасшедшие мечты, создавались и терялись состояния. Именно отсюда шел поток камней в ювелирные мастерские Парижа и Лондона. Человеческая жизнь в Илакаке не стоила ничего, а мертвые камни управляли жизнью и смертью.

Мила не хотела об этом вспоминать. Она положила книгу Загоскина на тумбочку, погасила свет и легла в кровать, укутавшись тонким одеялом по самые уши. Она надеялась, что разбередившаяся от чтения рана не навеет ей сегодня совсем уж горьких снов.

*

( Историческая справка. Граф Беневский был реальным историческим лицом, хотя его жизнь, пожалуй, интереснее любого авантюрного романа. История о том, как он, ссыльный преступник, сбежал с Камчатки и стал королем Мадагаскара, ныне известна всем заинтересованным лицам не только за рубежом, где неоднократно издавались мемуары Беневского, ставились по мотивам его похождений пьесы и писались оперы, но и в России. После того, как табу на обсуждение столь вопиющего факта были снято, писатель Н.Г.Смирнов написал по следам тех событий исторический роман «Государство солнца» (в 1928 году). Упомянутый в главе Иван Устюжанинов (Уфтюжанин, Устюжанин – фамилия пишется в разных источниках по-разному), сын священника из Большерецка, также реальное историческое лицо. Он сопровождал Беневского на протяжении всех его невероятных приключений вплоть до смерти графа от шальной пули, подкараулившей «короля Мадагаскара» в 1785 году. На момент бунта в Большерецке Ване исполнилось 13 лет, а вернулся он в Россию в 1789 году, когда ему было тридцать один. Его записок, о которых пишет профессор Загоскин, не сохранилось, хотя о них упоминается в некоторых исторических документах. Аналогичные «путевые записки» вели и другие вернувшиеся на родину беглецы, но в силу существовавшего запрета на обнародование событий, их полностью никогда не публиковали. Даже морским офицерам (Крузенштерну, например) было запрещено знакомиться с ними, хотя там содержалась подробная «дорожная карта» с описаниями мелей, портов, обычаев стран и прочая, весьма полезная для первопроходцев информация. Вернувшихся в Россию беглецов правительство не простило, а отправило вновь отбывать ссылку в Сибирь. Вольных людей, бежавших с Беневским (моряков, крестьян, того же Устюжанинова) аналогично отправили за Урал подальше от столицы)