Текст книги "Вернуться в Антарктиду (СИ)"

Автор книги: Нат Жарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 110 страниц)

Тайна не могла стать пустой ни при каких обстоятельствах, слишком много людей имело к ней отношение. Секретные общества, существовавшие много веков и тщательно ее оберегающие; военные и связанные с ними главы корпораций нескольких стран, желающие поставить ее на службу своим интересам; ученые, включая Патрисию, бьющиеся над разгадкой диффузии, и, наконец, сама эта проблема распадающейся реальности – все это нельзя было взять и отменить одной единственной смертью. И если эта нелогичная смерть все-таки что-то отменила, если Загоскин был неотъемлемой частью чего-то большего, а его миссия оказалась абсурдно незаконченной, то новый мир просто обязан был заполнить лакуну.

Чем заполнить? Либо сам профессор в очередном своем воплощении, либо его сын, спешащий в столицу Башкирии на всех парах – кто-то из них, образно выражаясь, должен был подхватить падающее знамя из рук «случайного» мертвеца. Оставалось выяснить кто и каким образом станет «подхватывать знамя». И по возможности положить начало сотрудничеству.

Конечно, подобное предположение было слишком смелым. Вик не являлся специалистом по диффузиям и понимал, что не имеет права толковать факты на свой вкус. Связать смерть владельца артефакта и последовавшие перемены, включая Милино похищение и аварию, – означало признать, что у диффузии есть логика, и, следовательно, ею можно управлять. И даже, возможно, ею кто-то управляет прямо сейчас… Однако Пат, за спиной которой стоял целый отдел квантового прогнозирования, до сих пор утверждала, что изменения носят спонтанный характер, а впоследствии не значит вследствие.

Они все стремились к этому, желая управлять хаосом, но все еще были далеки от цели. Но вдруг кто-то вырвался вперед и как никогда близок к последней черте? Сегодня представилась возможность проверить это.

Въехав во двор, куда выходили окна квартиры Загоскина, Вик убедился, что надежды небеспочвенны. Он отлично помнил, что в прошлый его визит квартиранты предпочитали занавески совсем другого цвета. Конечно, вкусы людей могли поменяться, как и прочие обстоятельства, однако с учетом происходящего, шторы имели значение, только если сами жильцы поменялись.

Разумная вселенная не плодит изменений без веских оснований, из прихоти. Поскольку Михаил Загоскин вылетел в Россию внезапно, купив билет накануне, сменить дизайн в квартире он бы не успел. Заказывать услуги дизайнера на расстоянии глупо, куда логичнее предположить, что квартиру попросту не сдавали, а профессор так и жил в ней все это время.

Шанс застать живого Загоскина дома возрастал. Вот только убедить подозрительного старика, что откровенность с незнакомцами в его собственных интересах, та еще задачка! Вик не смог наладить с ним доверительные отношения до его смерти, не факт, что сможет после.

С последним неожиданно помогла Мила. Она сориентировалась мгновенно и нашла слова, зацепившие Загоскина. То, что старик среагировал на фамилию Москалева, нуждалось в отдельном осмыслении, но главное, что он их впустил.

К слову, Мила с каждым днем нравилась Виктору все больше и больше. Он видел в ней следы глубокого переживания, но девушка, очнувшись после болезни, отныне ни словом, ни делом не давала понять, насколько ей плохо. Она не ныла, хотя он бы понял – кому еще громко сетовать на судьбу, если не ей? Мила неизменно показывала себя с наилучшей стороны, и если бы не корень зла, проросший в ней...

Выбрать такого человека в друзья – все равно, что подружиться с хоботом смерча, засасывающего в себя все подряд. Вик это прекрасно сознавал. Он знал, что Пат права, и ему следует держаться от нее подальше. Мила несла в себе прямую угрозу, но он не желал бросать нуждающегося в помощи человека в одиночестве.

Нет, не так: он не желал бросать симпатичную, добрую, умную и влюбленную в него девушку. Однажды уже преданную и потерявшую все, а теперь возрождающуюся к жизни, в том числе и его усилиями. Он не должен был так с ней поступать.

Не должен и не хотел.

Рассказ и последующие хаотичные ответы Загоскина Мила слушала, округлив глаза и стиснув зубы от обуревающих эмоций, и, желая поддержать, а еще больше успокоить, Вик взял ее за руку.

Это простое действие возымело сумасшедший эффект. Мила тотчас отвлеклась от рассказа, забыла про возрастающий страх и переключилась на куда более приятные мысли. Непонимание в ее глазах сменилось на сдержанный восторг, тревога заместилась обожанием и надеждой. Вик мог бы гордиться собой, но в глубине души почувствовал не гордость, а светлую радость. И рад он был не тому, что сгладил негатив и отсрочил взрыв, а тому, что удостоился ее любви – всепоглощающей и безбрежной, как океан.

К некоторому его удивлению, простой жест – взять Милу за руку – помог и ему тоже. Оберегая ее, он открывал в себе неизведанные источники сил. Это был еще один плюсик к ее карме. И еще одно подтверждение, что их встреча была запланирована где-то на небесах.

Увы, он не имел права погрузиться в новое для себя чувство с головой – Загоскин требовал внимания. Хитрый старик вел игру, превращая диалог в подобие поединка. Вик был вынужден принять навязанную тактику, попеременно атакуя и обороняясь, в надежде отыграть упущенное в первые минуты преимущество.

Загоскин хотел вытащить из Соловьева как можно больше, сообщив в ответ как можно меньше. Он сыпал «откровениями», мешая ложь с правдой, и даже естественная скорбь вдовца была им искусно вплетена в ловчую сеть для простаков. Поблескивающие из-под полуприкрытых век глаза пристально следили за собеседниками.

Вик совсем не ожидал, что старик вообще затеет эту дуэль, щедро сдобренную смысловыми нюансами. Он ошибочно считал его дряхлым и с чудинкой – таким, каким Загоскин демонстрировал себя в пансионате. Инвалидное кресло, нелогичные повороты в разговоре, вздорный характер ворчуна – все это казалось похожим на правду, потому что выглядело типичным и объяснимым, но сейчас, в этой новой реальности, прошлые выводы оказались помехой. Загоскин изменился. Словно вернув себе способность передвигаться без кресла, он заодно сбросил и маску выжившего из ума деда.

Они обменивались репликами, как мушкетеры уколами шпаг, задевая широкий диапазон тем: от функций артефактов до открытых порталов. Вик убедился, насколько старик крепок духом. Он все помнил, все подмечал, а его ум быстро реагировал на скрытые ловушки, помогая обходить острые вопросы и не особо проговариваться.

Мила, наивная душа, не улавливала подоплеки развернувшейся игры. Но оно и неудивительно. Целился Загоскин персонально в Виктора Соловьева, которого посчитал, как минимум, равным себе по степени посвящения.

Ни одна из затронутых тем не вызвала у профессора ни оторопи, ни острого любопытства. Чувствовалось, что он шел по знакомой дорожке. Диффузия (и неважно, в каких терминах ее описывали), «точки привязки», существование научной лаборатории, охота за древним наследием – все это являлось привычной частью его жизни. Вик не сообщил ему ничего нового.

Зато все-таки узнал кое-что сам и надеялся, что информация правдива. По описанию он опознал храм и постамент, предназначенный для Черного солнца – такой же в точности он видел в обледеневшем храме в Антарктиде.

Вне сомнений, профессор догадался, что сидящему напротив гостю слышать подобное не в новинку. На словах «чаша, из которой пил бог Андрианаманитру» он кинул взгляд на Соловьева и едва заметно кивнул с удовлетворением.

Загоскин не спросил, где и когда Вик видел подобную чашу, откуда прознал про нее, но зарубку на память себе сделал. Он всю жизнь искал «Черное солнце» и вот наконец-то встретил человека, возможно, способного к ней привести. Вик стал ему интересен.

Следовало воспользоваться этим обстоятельством, чтобы перетянуть профессора на свою сторону.

Однако Загоскин не спешил выражать лояльность и по-прежнему осторожничал. Его шитая белыми нитками попытка убедить, будто пурба исчезла из сейфа после пожара, легко обманула Милу Москалеву, но для Виктора явилась неприятным намеком. Иван Петрович словно бы сигналил ему: «Я знаю больше, чем говорю, но у тебя нет ничего стоящего на обмен. Разве что сведения о Черном солнце, но ты их мне не предоставишь, у тебя нет таких полномочий. Или все-таки есть? Ты способен поторговаться?»

Магические предметы, как повествуется в сказках, могли проявлять характер и дематериализоваться на глазах у изумленной публики, но в том-то и дело, что речь здесь шла вовсе не о магии. Квантовая физика, конечно, наука совершенно невероятная и дикая, особенно в том, что касается множественности миров, но даже она была неспособна объяснить, каким образом техническое устройство Дри Атонг исчезает из закрытой шкатулки без участия человека. Нож мог слегка измениться внешне при диффузии пространств, мог изменить набор функций (при условии наличия изначальной вариативности), но растаять без следа, оставив после себя пустую тару… Это больше попахивало дешевым фокусом, как представлялось Соловьеву.

Знавший толк в фокусах, он и сам владел приемами для отвлечения внимания. «Волшебное» исчезновение людей из запертого сундука – отличный пример того, как легко морочить людям голову с помощью яркой упаковки. Сундук вроде как на месте, а его содержимое – испарилось.

Именно пустая шкатулка, которую Загоскин держал на видном месте, а после подарил Миле Москалевой «на память», смущала Соловьева.

– Что, разочаровал я вас? – вслух допытывался Иван Петрович, сверкая хитрющими глазками из-под лохматых седых бровей. – Вы же ко мне за пурбой явились, так? А ее и нет! Я и Москалеву так сказал, когда тот приехал ко мне с этим вопросом.

Вику показалось, что, упоминая вновь и вновь имя Милкиного мужа, Загоскин провоцирует ее на определенные реакции. Мила реагировала: бледнела, пугалась, приходила в растерянность. Это было опасной игрой. Не буди лиха, пока оно тихо. Не известно, как поведет себя «глаз урагана» в ситуации полной неопределенности, однако Загоскин словно желал поэкспериментировать. Знал ли он, с каким огнем играет? И если знал, то чего добивался?

Вот тогда-то, чтобы поддержать девушку и не дать сорваться, Соловьев и взял ее за руку. Профессор, разумеется, заметил, но сделал вид, будто ему все это неинтересно. Ну, милуется молодежь тайком – что в этом особенного? Однако быстрый задумчивый взгляд, которым он одарил Виктора, указывал на сделанные выводы. Вик надеялся, что те были все-таки в их пользу.

Интересно, за кого Загоскин принял его? За Хранителя? Такого же Собирателя артефактов, как он сам? Или за авантюриста вроде Дмитрия Москалева, узнавшего о «магическом кинжале» из старой статьи?

Впрочем, с Москалевым вопрос оставался неясен. Вряд ли этот человек был столь глуп и падок на сенсации, каким его старался выставить Загоскин. Иван Петрович слишком хорошо его запомнил, да и на Милу Москалеву отреагировал совершенно по-особенному, выделяя ее из массы работников пансионата.

И дело тут было не в фамилии. Во-первых, не такая уж редкая она, чтобы исключить однофамильцев. Во-вторых, если Дмитрий Москалев так ему не понравился, с какой стати симпатизировать его жене? Самое логичное – дистанцироваться от нее, молчать в ее присутствии, а не дарить книгу и шкатулку. И уж точно не распахивать гостеприимно двери перед носительницей одиозной фамилии!

В биографии Милы было нечто, пока Соловьеву недоступное, что привлекло Загоскина, вызвав в нем острое сочувствие. Но в присутствии Милы этот вопрос было бесполезно задавать. Загоскин не станет отвечать, а то и наврет с три короба, запутав все окончательно. Расспрашивать его о Москалевых следовало с глазу на глаз и вопросы подобрать такие, чтобы сразу развязать язык.

Когда раздался настойчивый звонок в дверь, Иван Петрович явно перепугался. Блудного сына он не ждал, это было очевидно, но, видимо, ждал кого-то еще. Им с Милой он открыл, когда убедился, что они – не те, кого он боялся. Но кого он боялся? Кто напал на него в пансионате? И связаны ли с этим страхом муж Милы и безымянный мужчина с перстнем на пальце?

Вик пожалел, что не успел вовремя задать вопрос, как выглядел перстень, профессор наверняка успел его разглядеть во всех подробностях. Однако в дверь продолжали звонить, и надо было принимать решение.

– Если ты ошибся, если это не Буди… – сказал ему с плохо замаскированной тревогой Загоскин. – Эх, лучше бы тебе не ошибаться!

Вик верил, что не ошибся в расчетах, но на всякий случай вышел вслед за хозяином квартиры в прихожую, попросив Милу остаться в кухне.

Загоскин предсказуемо топтался у двери. Глазок в ней был врезан низко, и ему приходилось горбиться, несмотря на то, что и сам он не был великаном.

– Папа, открывай! – глухо донеслось с лестничной площадки. – Это я, Буди! Я вернулся домой. Прости, что без предупреждения.

– Буди? – растеряно повторил Загоскин и оглянулся на Соловьева. – Но как?..

Это можно было понять двояко: и «как вы узнали?», и «как он тут, за дверью, оказался?»

Вик пожал плечами. По всему выходило, что Загоскин и впрямь не посвящал в свои секреты сына. Вот только это не означало, что сын сам себя в них не посвятил, потому как явился очень вовремя.

– Папа! Да не будь же ты параноиком! Открывай, я за тебя волнуюсь!

– Я узнал его голос, это правда он, – шепнул Иван Петрович и принялся отпирать замки.

10.2

10. 2

– Сейчас, сейчас, – бормотал Загоскин, гремя замками.

Вик прислонился плечом к стене, ожидая, чем все закончится.

Будучи дотошным, он не пренебрегал на первый взгляд излишними мелочами, поэтому о биографии Михаила Загоскина, обладателя милого домашнего прозвища «Буди» (что переводилось с индонезийского как «мудрец»), был осведомлен.

Сын Екатерины (Кайяны Вуландари) и Ивана Петровича Загоскиных пошел по стопам родителей в науку, только выбрал не лингвистику или археологию, а сложную область нейробиологии. Защитив кандидатскую, а спустя год и докторскую, отправился обмениваться опытом в Калифорнию. Если верить сегодняшнему заявлению старика, в Америку он полетел прежде всего за своей внезапно переместившейся невестой – по-видимому, ею была Агдалия Беглова, учившаяся с ним на одном курсе, а позже занявшая место аспирантки в Институте биологических исследований Солка. Но как бы там ни было, накануне диффузии фото Михаила Загоскина все еще красовалось на сайте Солка по соседству с фотографией Бегловой, и оба они значились холостыми.

Сейчас перед Виктором стоял смуглокожий (пошел в мать) и черноглазый мужчина лет 45-ти, мало напоминающий улыбчивую фотографию с сайта Института. Сходство, конечно, просматривалось, но, по сравнению со снимком, Михаил сегодняшний прибавил с десяток килограммов, поседел на висках и обзавелся очками в тонкой оправе, делавшим его взгляд излишне простодушным.

Шумно пообнимавшись с отцом и издав все положенные случаю междометия, Михаил затащил в квартиру три объемных чемодана и принялся раздеваться. На Виктора он никак не отреагировал, просто поздоровался, словно присутствие в семейном гнезде посторонних было в порядке вещей.

Вика это нарочитое пренебрежение удивило, но старый профессор выглядел счастливым и беспокойства не проявлял.

Наконец Михаил, одернув тонкий свитер цвета абрикоса, обратил внимание на подпиравшего стенку Соловьева.

– Папа, познакомь нас, пожалуйста, как следует.

Не дожидаясь рекомендаций, Вик выпрямился и сделал шаг вперед, протягивая руку:

– Виктор Соловьев, врач общей практики. Заглянул к Ивану Петровичу на огонек.

– Михаил, единственный сын Ивана Петровича, – живо откликнулся Загоскин-младший, отвечая на рукопожатие. – Я нейробиолог, занимаюсь пограничными состояниями сознания.

Лицо у Михаила было живое, округлое, с безвольным подбородком и без заметных морщин. Он был массивным, но рыхлым, и возвышался над своим отцом на целую голову, настолько же уступая при этом в росте Соловьеву. Пожимая его руку с широкой ладонью и короткими пальцами-колбасками, Вик однако ощутил в ней недюжинную силу.

– Значит, я не напрасно волновался, раз застал в квартире врача? – Михаил изобразил преувеличенную тревогу. Именно что изобразил – Вик уловил неловкую фальшь. И что-то еще, какую-то тень, промелькнувшую на дне увеличенных линзами глаз. – Что с ним? Опять сахар упал или давление?

– Ах, оставьте! – Загоскин замахал руками. – Я здоровее всех живых. Виктор просто знакомый. Мы с ним немножко поболтали на кухне…

Однако он не добавил, что гость уже уходит – значит, считал разговор неоконченным и выставлять за дверь никого не собирался, несмотря на изменившиеся семейные обстоятельства.

Вик быстро прикинул, стоит ли ретироваться, оставив отца и сына наслаждаться обществом друг друга, но потом решил, что ответы на вопросы важней семейной идиллии. Раз не гонят, значит, стоит подождать и посмотреть, что последует дальше.

– Рад, очень рад знакомству – глаза Михаила за стеклами очков блеснули заинтересованно. – Вы сосед? Бывший коллега?

– Я работал в пансионате, где некоторое время жил Иван Петрович.

– Понятно. Наблюдаете по-дружески за бывшим пациентом?

– Можно и так сказать.

Михаил повернулся к отцу:

– Папа, ну что ты держишь нас в прихожей? Нашу встречу надо отметить. И обмыть! – он проворно полез в чемодан, откуда извлек бутылку дорого виски, показав Соловьеву этикетку: – Как насчет более близкого знакомства? Посидим тесной мужской компанией…

– Я не один, – предупредил Вик, – с девушкой.

– Виктор пришел ко мне со своей коллегой, – заспешил пояснить профессор, – то есть не совсем коллегой… сослуживицей. Людмила, где ты прячешься? Иди сюда, я тебя с сыном познакомлю!

– Девушку мы тоже с удовольствием угостим, если она пожелает. У меня есть кола, – Михаил снова запустил руку в чемодан, – я запасливый. Я и закуску прихватил.

Сын не поинтересовался профессиональным мнением о здоровье пожилого родителя, не обеспокоился, что чужие люди толпами ходят к его отцу – а ну как мошенники? Михаил избегал смотреть Соловьеву в глаза и излишне суетился, стараясь скрыть неловкость, словно это он был тут незваным гостем.

Из кухни появилась Мила. Загоскин-младший тотчас рассыпался в комплиментах. Вик не мешал им, отступил в глубь коридора, но глаз с Михаила-Буди не сводил. Уверенность, что американский нейробиолог знал, кого именно застанет в квартире, крепла в нем с каждой секундой. Буди был ужасно плохим актером.

– Проходите же, проходите в комнату! – спохватился Иван Петрович. – Там просторнее и стол большой, все поместимся. Милочка, помогите с сервировкой, я покажу, где лежат скатерть и столовые приборы. Буди, ты, наверное, проголодался с дороги? У меня есть отличные щи! Как ты любил в детстве. Правда, остыло все…

– Ничего, подогреем! – бодро воскликнул Загоскин-младший.

В присутствии сына профессор подобрел, размяк и превратился в обычного пожилого человека, который рад приезду любимого родственника. Вик достал с антресолей коробку с праздничным сервизом (на чем настаивал Загоскин-старший: праздник так праздник!) и помог отнести его кухню, где Мила принялась перемывать тарелки.

Пока она стояла у раковины, Вик достал пискнувший телефон – Патрисия прислала ссылку на массив данных, собранных аналитиками за последние сутки. Зная, что времени просмотреть все и немедленно у него, скорей всего, не будет, она сделала приписку: «Ты спрашивал про перстень, глянь папку номер три»

– Что-то важное? – спросила Мила, кидая на него взгляд через плечо.

– Еще не знаю…

Он открыл указанную папку, где лежал один текстовый документ и несколько фотографий, с которых на него смотрел суровый мужчина средних лет, с крючковатым носом, высоким лбом без единой морщины, холодными светлыми глазами и тонким ртом.

«Васька» отследил человека, заказавшего слежку за Милой и ее похищение городскому авторитету Бизону, ориентируясь на кадры и прочую информацию, сделанные в Уфе. Главным злоумышленником оказался не супруг и не его помощник Сергеев, а французский подданный, атташе при посольстве с дипломатической неприкосновенностью и безупречной репутацией.

Кроме этой сомнительной сделки с Бизоном (большую часть данных при этом «Васька» восстановить не смог – кое-кто все основательно подтер, так что и это оставалось гипотетическим), никаких предосудительных поступков за загадочным французом не числилось. Официальных контактов с Дмитрием Москалевым дипломат не имел, бизнеса не вел, хотя они неоднократно оказывались вблизи и на одних площадках: выставках, ресторанах и офисных центрах. Но известно же, что Москва – большая деревня. Люди одного круга и схожих интересов неизбежно пересекаются

– Мила, ты знакома с Антуаном де Трейси? – поинтересовался Вик, пробегая глазами текстовое досье на француза. Все-таки дипломатическая работа походила на отличное прикрытие.

– Нет, кажется... А кто это?

– По всей вероятности, именно он поджидал тебя на заброшенной водонапорной башне. Это работник французского посольства в Москве.

Мила выключила кран и склонилась над телефоном, который ей протянул Вик, вернув на экран фотографический портрет.

– Никогда его не видела, – ответила она озадачено и тотчас поправилась: – Я не помню этого человека. Если он работал в посольстве, то, в теории, мы могли пересекаться… но мы не общались, это точно. Зачем ему понадобилось меня похищать?

– Похищать, следить и обыскивать комнату Загоскина в пансионате, – задумчиво проговорил Вик. – Он, вероятно, стоит за всеми этими действиями. Вот, взгляни еще и на это.

На одной из фотографии была изображена рука де Трейси крупным планом. «Васька» увеличил и очистил изображение, взятое с какой-то уличной камеры. В результате перстень был виден отчетливо: на черном фоне печатки выступала золотая ваджра.

– Что это за знак? – спросила Мила.

– Ваджра. Мифическое оружие бога Индры, обладающее невероятной силой. Она встроена в пурбу. Расположена между рукояткой и клинком.

– Это символ принадлежности к тайному ордену? Он масон?

Вик пожал плечами. В досье об этом не было ни слова, а гадать он не любил.

– Это он приходил с моим мужем к Загоскину?

– Думаю, да. Если он велел тебя похитить, то мужа твоего наверняка знал.

– Он хотел увезти меня в Москву и предъявить следствию? Показать, что я жива?

– Квантовые аналитики не способны читать мысли, а фактов для анализа пока не хватает. Подумай, что может быть общего между дипломатом и твоим супругом? Общие увлечения, знакомства, работа?

– Неужели Дима принадлежит к какому-то ордену? Да быть не может! Я не верю. Это даже… смешно!

– Почему?

– Двадцать первый век на дворе. Сейчас никто не играет в рыцарей-тамплиеров, даже мальчишки, это нелепо. И немодно.

– Он мог это скрывать. Дмитрий был склонен к романтике?

Мила задумалась.

– Может, та научная лаборатория, с которой он хотел заключить контракт, была французской? – рискнула она предположить. – Вроде бы там речь шла о международном сотрудничестве, которое усложняло договор. Были юридические нюансы… но я плохо помню.

– Ладно, разберемся. Не переживай пока.

– Почему «пока»? – Мила нервно сдернула с крючка полотенце и принялась перетирать помытые тарелки, стаканы и фужеры. – И когда будет в самый раз?

– Я скажу, – пообещал он ей и улыбнулся.

Полюбовавшись еще немного на перстень де Трейси, Вик вспомнил про другое украшение и достал из кармана джинсов кольцо, найденное на пепелище.

Увидев его, Мила резко отвернулась:

– Прости, я тебе солгала, – заявила она неожиданно.

– Когда? – мирно спросил Соловьев.

– Когда отказалась признавать это кольцо. Оно мое. Но я не хочу считать его своим вторым талисманом. Можно оно останется у тебя?

Вик не возражал, да это и не имело значения – все равно Патрисия отберет в свою коллекцию.

– Что в нем изменилось, можешь взглянуть?

Мила аккуратно взяла кольцо, как будто это была ядовитая змея, поднесла его к глазам близко-близко и долго присматривалась, хмуря брови.

– На внутренней стороне пропали наши имена, – наконец, сказала она. – Было выгравировано «Дмитрий и Людмила» с сердечком.

– А фраза «Счастье там, где ты» осталась неизменной?

– А ее и не было, – Мила прикусила губу, как поступала в минуты волнения. – Я бы сказала, что это совсем другое кольцо. Из-за надписи. Но дело в том, что Дима заказывал нашу пару у своего ювелира. Этот дизайн уникален. Никто бы на фирме не стал подделывать свадебные кольца босса.

– Значит, только гравировка изменилась. Это было отдельной операцией или кольцо сразу рисовали с надписью?

– Ее наносили позднее, после согласования с нами. Дима настаивал на чем-нибудь вычурном, типа какой-нибудь крылатой фразы на латинском, но я сказала, что это пошло. В итоге, остановились на именах.

– На латинском фраза звучала по смыслу идентично с тем, что появилось?

– Я не помню, – Мила отдала ему кольцо. – Вариантов было множество. Какое это имеет теперь значение?

– Я просто стараюсь понять, – мягко произнес Вик, догадываясь, что все-то она помнит, просто не хочет впускать в свою новую жизнь старые воспоминания.

– Этих фраз был длиннющий список, – повторила она, и мочки ее ушей слегка покраснели. – Разве изменения обязательно содержат намек? В чем смысл, что цвет глаз у Дино поменялся?

Вик вздохнул.

«Хаос – это только хаос, – повторяла Патрисия. – Сувенирная тарелка Анны, на которой один танцующий пингвин превратился в парочку, вовсе не намекает на грядущую свадьбу с Володей Грачом. Это банальное совпадение, а смысл в другом. Просто мы его не понимаем».

Вот только Виктору было сложно пребывать среди несвязных обрывков. Ему требовалась сложносочиненная цепочка из непохожих друг на друга звеньев, но вместе представляющих стройное произведение, ведущее к цели. Он всегда искал эту цепь и, как правило, находил.

– Ну, где же вы? – в кухню зашел Михаил. – Вам помочь чем-нибудь?

Вик неуловимым движением пальцев отправил кольцо в нагрудный карман рубашки, и сын профессора его не заметил.

– Вот эти тарелки уже можно расставлять, – сказала Мила, – а стаканы я еще не протерла.

– Да черт с ними! К чему было перемывать всю коробку? – Загоскин-младший подхватил стопку посуды. – Бросайте все и идемте в комнату, там уже все на столе.

– Надо бы суп подогреть… – предложила Мила. – Иван Петрович как раз собирался обедать, когда вы приехали.

– Ну, зажгите газ… Вообще, там всего достаточно, можно и без кислых щей обойтись. Давайте, давайте, к столу! Папа ждет вас и лекарства положенные принял.

Мила отложила полотенце и посмотрела на Соловьева.

– Ты иди, а я сейчас, – сказал он и пояснил специально для Михаила: – Нужно сделать один срочный звонок.

– Не задерживайтесь! – поторопил его Загоскин-младший. – А то начнем без вас. Опоздавшим, как известно, достаются одни кости.

– Я быстро, – кивнул Вик.

Он не стал звонить, а вошел в интернет и отправил Патрисии небольшое послание, в котором сообщал, что встретился с профессором и его сыном, и спрашивал разрешения на то, чтобы сделать им предложение от ее имени. В конце приписал:

«Профессор лжет насчет пурбы. Он знает или догадывается, где она. Нужен веский аргумент, чтобы заставить его поделиться сведениями».

Пат, недавно отправлявшая ему ссылку, ждала его реакции, поскольку ответ пришел мгновенно:

«Привози сюда всех. Я сама с ними поговорю».

«Сколько я могу им рассказать предварительно?»

«Смотри сам, я тебе доверяю. А ты им доверяешь?»

«Нет. Но Миша Загоскин, скорей всего, знает о нас. Мне показалось, он ищет выход на кого-то из Ямана»

«Откуда ветер?»

«Он фальшив с ног до головы и подбивает к нам с Милой клинья. Ни грамма не удивился, увидев нас в квартире отца»

«Он в курсе того, что происходит с реальностью?»

«Больше, чем старается показать»

«Будь внимателен! Если это агент «Прозерпины», ему нельзя верить ни в чем»

«Это понятно, Пат. Жди новостей»

Вик убрал телефон и отправился в комнату, откуда доносился шум голосов. Судя по всему, Миша Загоскин вовсю клеился к Миле, но та держалась с ним подчеркнуто вежливо.

«Вот ведь засранец», – подумал Вик. Впрочем, подумал достаточно добродушно. Он был уверен, что Мише интересны не столько Милины прелести, сколько то, что она может знать о сложившемся положении вещей. Однако ситуация все равно требовала вмешательства.

10.3

10.3

– У меня фантастическая работа! И ужасно секретная. Но от вас, прекрасная Людмила, я ничего не скрою, – заливался соловьем Михаил Загоскин. – Я подвожу под сказочно-мифологический антураж строгую научную базу. Вы слышали об измененном состоянии сознания? Оно знакомо выдающимся гениям, художникам и монахам, достигшим стадии просветления. В этом особом состоянии люди делают открытия, улавливают информацию, приходящую из глубин ноосферы, и даже творят настоящее волшебство.

Вик вошел в комнату, и Миша поспешно убрал руку со спинки Милиного стула. Но пламенный спич не оборвал:

– Все сказочные атрибуты, вроде палочки-выручалочки, начинают работать только в руках особо подготовленных людей, умеющих настраиваться и излучать в пространство специфические мозговые волны. Главный орган управления – это не заклинания или генетика, а мозг.

Соловьев устроился за круглым столом на свободном месте, оказавшись между Милой и профессором Загоскиным.

Девушка сидела спиной к окну, за которым светило яркое весеннее солнышко, и его лучи, запутавшиеся в темных волосах, рождали вокруг нее золотистое гало, подобное нимбу. Вик с трудом отвел от нее глаза, да и то лишь потому, что имел возможность находиться рядом и не только любоваться, но и в прямом смысле ощущать исходившее от нее тепло.

Мила, женским своим чутьем уловив его настроение, едва заметно улыбнулась и, вздернув высоко брови, вопросительно склонила голову к плечу. Ей было любопытно, как прошел «срочный звонок» и все ли в порядке. Вик утвердительно моргнул в ответ, вызывая на ее губах более отчетливую улыбку.

Ситуация к дальнейшим играм, впрочем, не располагала, поэтому Соловьев посмотрел сначала на профессора, который перестал сиять как медный грош и стал непривычно тих в присутствии сына, а потом и на Мишу-мудреца, восседавшего напротив. Старик, кажется, не одобрял того, чем занят сын, но вот насколько глубоко простиралось это неодобрение?

Михаил истолковал пронзительный взгляд Соловьева по-своему. Прервав монолог, он живо схватил бутылку и разлил виски со словами:

– Что ж, раз все в сборе, значит, начнем!

Миле он долил колы, а над бокалом отца помедлил:

– Тебе газировки или минералки?

– С ума сошел, – проворчал Иван Петрович, – у меня таблетки. Конечно, минералку.

Разобравшись с напитками, Михаил встал и провозгласил тост за воссоединение семьи, обмолвившись, что семья бывает шире кровных уз, включая в свой ареал еще и единомышленников.

– Папа, ты удивительный человек! – с преувеличенным пафосом заявил он. – И вокруг тебя всегда концентрировались столь же удивительные люди. То, что мы сегодня собрались за одним столом, это не случайность, а знак, что отныне все у нас будет хорошо – в такой-то приятной компании иного быть не может!