Текст книги "Вернуться в Антарктиду (СИ)"

Автор книги: Нат Жарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 110 страниц)

При подобном подходе не удивляло, что на Мадагаскаре оставалось невероятное количество мест, где никогда не ступала нога белого человека. Бог весть какие загадки и тайны поджидали исследователей в труднодоступных ущельях и лесах, населенных племенами, до сих пор встречающими непрошенных визитеров угрожающе нацеленными самодельными копьями.

В один из таких затерянных районов стремилась попасть и группа Патрисии.

В ожидании, когда погода наладится и пропустит караван из машин, снаряженных для долгого путешествия, люди коротали время в отеле, ведя оживленные дискуссии на животрепещущие темы.

На сей раз в холле собралась группа историков и лингвоисториков, к которым примкнул Кирилл Мухин, ходивший хвостиком за Белоконевым. Были здесь и Иван Петрович Загоскин с сыном. Сын его больше молчал, окидывая сборище скучающим взглядом, а вот сам профессор принимал в дискуссии непосредственное участие.

Предметом всеобщего интереса была резная шкатулка и фотоснимки хранившегося в ней кинжала. Спор вертелся вокруг таинственных символов, украшавших артефакты, и самих артефактов.

– Шкатулку изготовили в Ост-Индии, – утверждал Загоскин. – Это крокодиловое дерево, ее древесина по цвету напоминает слоновую кость. На Бали, Суматре и Яве широко распространено искусство резьбы по дереву, и стиль, в котором выполнены картины на стенках, как раз ему соответствует. Раньше шкатулка была иной, темной по цвету, но резьба осталась той же самой, индонезийской. Понятия не имею, когда и с кем она попала на Мадагаскар, но ваш человек, Виктор Соловьев, уверен, что в руках умбиаси Расамюэля она оказалась неспроста. Пожалуй, я с ним соглашусь.

– В вашей статье шкатулка на фото была светлого оттенка, – напомнил Белоконев. – Прежних фотографий не сохранилось?

– Я их не делал. Я сначала вообще не планировал выставлять шкатулку и нож на всеобщее обозрение, но потом возникло желание расшифровать надписи. Я опубликовал статью в надежде, что найдется какой-нибудь знаток или энтузиаст, и он мне подскажет. После происшествия на Яве внешний вид шкатулки изменился, и это поразило меня. Мне потребовались объяснения.

– И как, нашлись знатоки?

– Нашлись, – усмехнулся старик, – да только не те, на которых я рассчитывал. Ко мне заявились некие хранители и настоятельно просили не разглашать тайну предметов. Мне пришлось внять уговорам. Но в обмен я выторговал возможность поработать в секретных книгохранилищах в Непале, Пакистане и Индии.

– И что вам удалось выяснить? – спросил Семенченко, рассматривая вырезанную на крышке круговую мандалу (*), которая называлась «Символом перехода». – Поделитесь с нами наконец, а то все скрытничаете.

(Сноска. Мандала (круг, санскрит) – геометрический символ сложной структуры, который интерпретируется как модель вселенной, «карта космоса». Это сакральный символ, используемый при медитациях)

– Да ничего я не скрытничаю! Ишь, выдумали! – старик нервно заерзал в кресле. – И потом, вы и без меня все знаете. Или почти все.

– Так давайте обсудим, – предложил Семенченко. – Вдруг вскроются неизвестные кому-то из нас факты.

Загоскин закашлялся и кашлял долго, хватаясь за грудь. От стакана с водой, принесенной сыном, отказался.

– Папа, ты принял сегодня прописанные таблетки? – обеспокоился Михаил.

– Я не выжил из ума и все помню: когда принимать и что принимать. Не квохчи надо мной! – профессор справился с дыханием и, зыркнул на притихшую аудиторию: – Прошу учесть, что кашлял я не от смущения! Поперхнулся. Бывает.

– Мы не сомневаемся, конечно, бывает, – умиротворяюще произнес Белоконев. – Так что вам удалось вытащить из внешнего вида шкатулки и ее надписей?

Загоскин вздохнул:

– Есть несколько ключевых моментов. При отклонениях реальности от изначального замысла появляются некие «точки концентрированной силы». В них записаны характеристики смещения или перехода между мирами.

– Как записаны? – встрял Кирилл. – Посредством чего?

– Посредством чего, не скажу, для меня это все чистая магия. Я просто читал манускрипты, где описывался механизм появления подобных «точек», и по-дилетантски пытался перевести это на понятный мне тезаурус (*). (Тезаурус –зд.: специальная терминология) Так вот, шкатулка стала такой «точкой», потому что «некоторые предметы наделяются душой и поступают как живые». Последнее – цитата из «Гильгитской рукописи», (**) одной из тех, что нашли археологи в развалинах буддийской ступы Кашмира и поместили в библиотечное хранилище монастыря в Ладакхе. Ее датируют приблизительно шестым веком. Текст был составлен на санскрите, но являлся переводом более старого источника.

(Сноска **Рукописи Гилгита включены в реестр ЮНЕСКО «Память мира». Их несколько десятков, и не все они изучены и переведены. Они являются одними из старейших рукописей в мире, изготовленных из бересты, и старейшей коллекцией на санскрите, сохранившейся в Пакистане. Большая их часть хранится ныне в музее в Нью-Дели. Тексты включают знания по истории, медицине, литературе, военному искусству и др.)

Тут уж не только Кир, все присутствующие не удержались от громкого выражения охвативших их чувств. Белоконев с дрожью спросил:

– Как это? У предметов наличествует воля?

– Я истолковал фразу немного иначе, – снисходительно произнес Загоскин, довольный, что завладел всеобщим вниманием и не столкнулся при этом с огульным недоверием. – Живые люди способны перемещаться между мирами, это факт. Но есть нюанс: случайным образом они способны переместиться и уцелеть только в том случае, если в новом мире нет и никогда не было их копии. Невозможно войти в портал и встретить там самого себя. Это запрещено. При физическом контакте будет взрыв или чего-то столь же катастрофическое. Неодушевленных предметов это не касается, но если какой-то предмет вдруг обретает свойства живого – а это происходит из-за сконцентрированной в нем праны – то, перемещаясь, предмет меняется на аналог. Прана – не совсем душа, и предмет, ею наполненный, не разрушается.

– Не понял, – откровенно признался Белоконев.

– А я понял! – воскликнул Кир. – У шкатулки появилась своеобразная аура, которая изменила ее свойства. И теперь при путешествии через портал она не путешествует в прямом смысле слова, а сливается со своим местным прототипом. Без взрыва.

– Ну да, – кивнул профессор одобрительно, – молодой человек прав. Шкатулка превратилась – или ее превратили – в реперную точку, существующую во всех мирах одновременно. Она – индикатор. Если индикатор меняет часть своих свойств, то это означает: вы попали в другой мир.

– А при возвращении домой шкатулка станет прежней? – уточнил Семенченко.

– Полагаю, что да. Если я однажды вернусь в старый мир, откуда пропал во время катаклизма на острове Ява, то моя шкатулка снова потемнеет. Ведь именно так ведут себя индикаторы. «Точки концентрированной силы» указывают на местоположение в мирах Мультивселенной.

– А люди? Они меняют свойства?

– Люди не меняются. Они всегда одни и те же. У путешественников остается все тот же цвет глаз, цвет волос, прическа… Но повторяю, нельзя переместиться в близкий мир, похожий на ваш, если в нем живет и здравствует ваша копия. Как понимаете, это дискредитирует саму идею путешествий, потому что интересны как раз близкородственные миры. И что же делать, если необходимо попасть именно туда, где мало отличий?

– Убить прототипа? – предположил Кир, казалось бы, наобум

Но профессор неохотно подтвердил:

– Только, чтобы убить, надо войти в контакт. А чтобы войти в контакт, надо иметь там своего лазутчика, а где его взять? И древние ученые придумали выход.

– Какой? – спросил Белоконев.

– Солнечный нож. Это же очевидно! На Яве, когда мы с Кайной открыли портал в древнем храме Паданга и переместились, нам крупно повезло. Наши копии погибли под руинами во время разрушительного урагана, и мы заняли их место благодаря пурбе. Со стороны этого никто не заметил.

– Выходит, вы пришелец из параллельного мира?!

– Я дважды путешествовал. На Яве было второй раз, а первый случился на Мадагаскаре. Пурба оба раза спасала меня, но в Анкаратре она не стала помогать моим товарищам. Я много размышлял над этим, и у меня лишь одно объяснение: это паршивое стечение обстоятельств. Жрец Мписидики встретился сам с собой, отсюда и тот взрыв. Возможно, его прототип находился в момент контакта поблизости, и они, так сказать, аннигилировали. А вот мой старинный друг Расамюэль просто погиб, его душа не выдержала перехода, а тело рассыпалось в прах спустя несколько часов. Кстати, его местный аналог ненадолго пережил его. Как оказалось, после нашей встречи он заболел и умер. Он только и успел передать мне заговоренную шкатулку для пурбы.

– А вам повезло, потому что у вас был Солнечный нож?

– Возвращаясь, я попал в автомобильную аварию. В новом мире мой прототип не выжил бы, но я, пришедший на его место, выкарабкался в больнице. И никто не заметил подмены, потому что равновесие Мультиверсума не нарушилось.

– Вот почему с Володей Грачом столько проблем, – тихо пробормотал Белоконев. – Мы вышли из-подо льда, и мир нас принял, потому что считал живыми. Мы все имели шанс выжить, кроме Володи. Володя погиб на войне задолго до событий в Антарктиде, и об этом знало множество людей. Но подождите! – заволновался он. – Это что же получается? Пурба убивает копии, чтобы оригинал благополучно пережил путешествие?!

– Не просто же так Солнечный нож выполнен в виде ножа, – жестко ответил ему Загоскин. – Физическое перемещение – это крайность, а для крайности характерны крайние меры. При этом я нахожусь в более выигрышном положении. У меня была пурба, которая меня выручила, а у вас пурбы не было. И неизвестно, как вам это аукнется – всем без исключения, не только Грачу. Я даже могу допустить, что пресловутая диффузия – это реакция на вас. Неисправное Черное солнце подпитывает вас, но не спасает. Оно оттягивает агонию.

– Как все это жестоко!

– Людям не следует уподобляться богам и ходить между мирами. Боги – те имеют право, их потому и называют бессмертными. А вот люди должны расплачиваться кровью. Кровь – это жертва. Это энергия, направленная на то, чтобы заклеить дыры и восстановить равновесие. К сожалению, энергию нельзя получить просто так, из ничего. Солнечный нож развоплощает, высвобождая энергию души. Чем больше энергии, тем легче пришельцу встроиться в новые реалии. Тайная «Гильгитская рукопись» даже рекомендовала заранее насыщать Солнечный нож жертвенной кровью, чтобы ее точно на все хватило.

– Неужели требовалось убивать невинных?! – воскликнул Белоконев, шокированный. – Принести в жертву нескольких людей ради благополучия одного путешественника?

– Последователи Юнгдрунг Бон практиковали жертвоприношения. Это не секрет.

– Однако антаркты придумали несколько устройств, – напомнил Семенченко. – Кроме Ножа, есть еще Зеркало и Чаша. Каковы их функции?

– Про Чашу я знаю только, что она умеет очень многое, – сказал Загоскин. – Она и лечит, и защищает, и прорубает окна в иные миры, и делает еще кучу самых разнообразных вещей. В рукописях говорилось, что Чаша способна возродить из мертвых. В том числе и при неудачном переходе. Чаша – это, пожалуй, самый уникальный объект, когда-либо созданный человеком.

– А зеркало? – задал вопрос Белоконев.

– Зеркало указывает путь, – ответил Загоскин. – Открывать порталы надо с умом. Надо видеть, куда ты перемещаешься. А иногда можно не вмешиваться и не рвать ткань Мультивселенной, достаточно просто поговорить с кем-то на той стороне, чтобы уточнить последствия грядущего выбора. Предугадать все невозможно, но можно ознакомиться с вариантами и выбрать лучший, ведь Зеркало позволяет заглянуть не только в настоящее, но и в прошлое, и в будущее параллельных миров. Время – это человеческая условность.

– Любопытно, – протянул Семенченко.

– Весьма. Но поскольку я владел одной только пурбой, львиную долю усилий я посвятил, чтобы добыть информацию про нее. Допускаю, что моих познаний в физике недостаточно, и я во многом ошибся, но у меня создалось впечатление, что древние писали о тонком уровне материи, невидимой глазу, подразумевая физические поля, излучения и волны. У пурбы в рукоятке встроена ваджра. А ваджра – прибор, улавливающий отраженные от предметов сигналы, усиливающий их, преобразующий и перенаправляющий в нужное место.

– Как в радиолокации? – заинтересованно уточнил Кир. – Сигнатура объекта как некоторый набор характеристик отражённого целью сигнала, принятого радаром? Только ваджра не радар, ее функции шире!

– Может быть, – не стал спорить Загоскин. – Для меня это темный лес. В те дни да и сейчас для меня куда важней практика. Я читал манускрипты, чтобы понимать, как пользоваться пурбой осмысленно. И я выяснил, что выгравированные символы на рукоятке – это что-то наподобие градуированной шкалы. По идее, они должны светиться, указывая на очередность процессов и интенсивность излучения меток. Ну, или как-то иначе себя обозначать. Было написано, что с помощью этих указателей следует выстраивать стратегию общения с другим миром. Однако сразу скажу: я ни разу не видел, как они светятся. Светились только глаза на лице демона.

– Глаза демона светятся? – вскричал Кир. – Невероятно! В рукоятке спрятан источник энергии или это индуцируется человеком-оператором?

– Тише, парень, – одернул его Семенченко. – Физический механизм пусть разгадывают физики, это их работа. Нас же интересует кое-что иное. Иван Петрович, я понимаю, что в первый раз, в Анкаратре, вы были немного растеряны, но на раскопках острова Явы, когда вами был открыт портал второй раз, вы использовали кинжал вполне сознательно. Даже если представить, что сам ритуал вы провели по наитию, вы должны были как-то взаимодействовать со шкалой и символами. Иначе бы вы не спасли свою будущую жену, как не спасли своего друга Расамюэля.

– Мне было малость не до того, – повторил Загоскин. – Я не смотрел на кинжал, я просто сжимал его в руке и надеялся, что он поможет.

– Быть может, импульсы мысленного посыла передаются в пурбу через ладонь? – предположил Белоконев. – Когда держишь кинжал, рука как раз обхватывает демона, и знаки оказываются прикрыты. А вот глаза его расположены выше, и потому их свечение становится заметно. Для лучшего управления надо, скажем, представить нужный значок и удерживать его в воображении.

– Врать не буду, – сказал Загоскин, – в бонских рукописях мне не попадалось описаний, как это работает. Только общие и весьма пространные намеки. До многого я дошел своим умом и не гарантирую, что все понял верно.

– Папа, если бы ты позволил мне изучить пурбу в лаборатории, – неожиданно заявил Михаил, – то все встроенные в нее механизмы были бы давно изучены. Ты сделал большую глупость, что прятал ее ото всех.

– Ну-ну, поучи меня! – вспылил старик, сразу же костенея от охватившего его негодования. – Вам бы только добраться до волшебных предметов и препарировать их, как лягушек. Да только кто бы вам позволил?

– А тебе кто позволил решать, что будет для человечества хорошо, а что плохо?

– Да уж позволили! Нашлись люди, которые разыскали меня и вправили мозги.

– Пресловутые хранители? Но почему же тогда они не отобрали кинжал?

– – Потому что они ему не хозяева! Это владелец имеет право что-то забрать, отобрать, подарить или продать – оно же собственность, ей можно свободно распоряжаться. А хранители всего лишь несут ответственность за доверенное им наследие. Время отобрать у людей пурбу, видимо, тогда еще не пришло.

– И когда оно придет?

– Может, завтра, а может, послезавтра. Как только три древних артефакта соберутся на алтаре последнего Храма Обоих Солнц, произойдет Событие, предсказанное и описанное задолго до нашего рождения. И вот когда это сбудется, тогда они и явятся. И заберут все лишнее. Человечеству незачем владеть такими опасными вещицами.

– Куда они заберут, папа? И зачем?

Профессор вздохнул, резко сникая:

– Я просто делаю, что должно. Мне позволено собирать артефакты. А хранить баланс вселенной заповедано другим. И я уверен, что они-то как раз прекрасно знают, что делают.

– Да, было бы печально, если бы и хранители двигались на ощупь, – вздохнул Семенченко.

– Надо в это верить! – пылко заявил Белоконев. – Если не верить в осмысленную волю Хранителей, то все теряет смысл. А так у нас будет хотя бы надежда…

18.3

18.3/8.3/1.3

– Давайте вернемся к шкатулке, – попросил Семенченко, все еще вертевший сей предмет в руках, – и к надписям на ее крышке. Три знака из двенадцати, идущих по кругу, соответствуют тем, что начертаны на рукоятке пурбы. Еще две пиктограммы встречаются в текстах, высеченных на стене Антарктического храма. Эти символы я могу худо-бедно идентифицировать и перевести, но вот остальные...

– Интересно послушать, – подстегнул его Белоконев, – что тут написано. Прочтете вслух?

– Не вслух, только переведу. Верхние два знака, вот эти, – палец Семенченко скользнул по кругу «мандалы», – повторяются на пурбе и регламентируют порядок действий в ритуале: как и где встать, о чем подумать или, скорей всего, вознести молитву. А вот эта идеограмма обозначает «Черное солнце», то есть Чашу. Остальные же символы совершенно уникальны, и нам не с чем их сравнить.

– Текст на храмовых скрижалях относится к идеографическому письму, и это могут быть неизвестные нам редкие понятия, – подсказал кто-то из лингвистов.

– Или более древние элементы пиктограмм, – вставил другой.

– Я вообще поражаюсь, как вам удалось расшифровать хоть что-то, написанное на мертвом языке, – сказал Загоскин. – Вы проделали уникальную работу.

– Благодаря стечению многих факторов, – ответил Семенченко. – Во-первых, мы пользовались неограниченным машинным временем для анализа текстов. Во-вторых, этих текстов накопилось немало. В-третьих, здесь собралась прекрасная группа единомышленников. Ну, и наконец, у нас имелась рукопись из Лхасы с переводом сотни идеограмм на известный нам диалект амдо (*Сноска: один из тибетских языков).

– Хе-хе! – трескуче рассмеялся старый профессор, оценив шутку. – Со словаря и следовало начинать. Однако вы везунчики! Мне всегда представлялось, что символы на шкатулке – это язык искусственно созданный, имеющий исключительно письменную форму. Он служил средством передачи для посвященных в тайну Зеркального лабиринта, но на нем никто и никогда не говорил свободно.

– Логично, – одобрил Семенченко. – Идеография лучше передает заложенную идею, поскольку отображает смысл, а не звучание. А если это искусственная система, то ее изначально создавали с таким расчетом, чтобы она пережила тысячелетия и смерть нескольких цивилизаций. Она должна быть проста в использовании. Собственно, что-то подобное мы и видим, это помогает нам в дешифровке, но многого нам и не хватает.

Загоскин вздохнул и, протянув руку, ткнул в нижние неразгаданные символы:

– Эти девять знаков, которые вы не перевели, обозначают названия миров Зеркального лабиринта. Так говорилось на одной из дощечек монастырской библиотеки Юнгдрунг Бон. Только не спрашивайте меня, что это за миры, я их не видел. Просто сообщаю как факт.

– Вот как?

– Вот так, да. Мне тоже немножко повезло. Хе-хе! Миров, согласно табличке, было гораздо больше девяти. В тексте называлось сто восемь, но с учетом того, что 108 – это сакральное для тибетцев число, оно могло быть и обычным преувеличением.

– Либо не каждый артефакт поддерживал связь со всеми мирами, – проговорил Семенченко, – а только с девятью. И для следующих девяти нужен другой набор.

– На Яве разрушительный катаклизм случился потому, что настройки Солнечного ножа и Каменного зеркала не совпадали на сто процентов, – предположил Мухин. – Если бы совпадали, все прошло бы тихо-гладко. Как вам такая версия?

– Любопытно, – одобрительно кивнул Белоконев. – Весьма любопытно, но при этом несет с собой громадные сложности. Если не всякое Зеркало подойдет к пурбе Воронцова-Рериха, то мы сильно рискуем…

Ученые заспорили. А Кирилл подсел поближе к задумчивому Семенченко:

– Андрей Игоревич, а почему продвинутые строители Зеркального лабиринта писали примитивными идеограммами? – спросил он. – Я читал, что фонетическое письмо соответствует более сложному устройству общества. Типа сначала рисуют картинки, потом стилизованные значки, потом идет слоговая письменность и, наконец, звукобуквенная.

– Вы забыли про современные азиатские культуры, использующие иероглифы, – ответил Семенченко.

– Это исключения, которые подтверждают правило.

– Это не исключения, а иной образ мышления, – возразил лингвист. – Иероглифы возникли из рисунков, изображающих конкретные вещи. Картинка рыбы означала рыбу, картинка солнца – день, и если считать письмом исключительно систему, фиксирующую звуки речи, то страны, пользующиеся иероглифами, действительно получаются какими-то отсталыми. Их жители якобы оказались неспособны перейти к фонетизации. Однако это совсем не так! Если вспомнить, сколько диалектов существует в границах того же Китая, где жители северных территорий совершенно не понимают жителей Юга, становится понятно, что иероглифы, единые для всех, это фактор, объединяющий страну. Более того, письменная речь помимо обычной коммуникации долгое время исполняла и другие функции. Читающий мог с первой же секунды представить себе культурный уровень писавшего, его склонность к искусству и философии. То есть письмо отражало личность того, кто взял в руки кисть и нарисовал послание.

– Вы о каллиграфии?

– Верно. К сожалению, развитие электронных гаджетов почти свело подобную идентификацию на нет, но даже с учетом этого, считать идеографию примитивизмом и пережитком прошлого не стоит.

– Почему же тогда другие народы постепенно перешли от идеографии к буквам?

– Лично для меня это большая загадка. Когда значок пиктограммы превращается в иероглиф, все предельно ясно: картинка, изображающая ту же рыбу, для удобства начертания становится абстрактной, из нее убирают лишние детали. При этом даже спустя длительное время, когда произношение меняется, значок «рыба» остается актуальными: рыба ведь по-прежнему водится в речке. И все же однажды в мире случилась подлинная революция. Речь почему-то принялись записывать буквально – так, как она звучит, смещая акцент со смысла на звук. Кто счел это прогрессивным? Как определили знаки, подходящие для звуковых комплексов? На эти вопросы однозначных ответов у науки нет. Фонетическое письмо – это не шаг вперед, а шаг в сторону. Большое количество языков и диалектов на самом деле здорово затруднило взаимопонимание.

– Значит, по-вашему, символы на артефактах кто-то нарочно придумал, чтобы сгладить различия в языках разных миров? И получились эдакие… математические формулы, понятные всем математикам вне зависимости от места проживания.

– Согласитесь, Кирилл, что в этом есть смысл. У многих народов есть похожие легенды о том, как боги научили людей писать. Быть может, символы, нанесенные на шкатулку и на стены затерянных храмов, это последнее свидетельство подобного «дара». Люди разговаривали на разных языках, но понимали друг друга, когда общались с помощью идеограмм. – Тут Семенченко улыбнулся и прибавил: – До тех пор, впрочем, пока они не загорелись идеей построить Вавилонскую башню и не напугали богов вторжением.

Послышалось мелодичное пиликанье лифта, и из раздвинувшихся с шелестом дверей в холл выступил Демидов-Ланской.

– Дамы и господа, – почти торжественно объявил он, заставив умолкнуть всех разом. – Синоптики наконец-то нас обнадежили. Погода стремительно улучшается, и завтра мы трогаемся в путь.

– Ура! – крикнул Мухин.

– Советую всем хорошенько выспаться перед дальней дорогой.

Историки заулыбались, предвкушая интересную работу в заброшенном храме, и стали расходиться.

– А мы поедем все вместе? – спросил Кир.

– Больше никаких разделений, – заверил Иван Иванович. – И я надеюсь, что в этот раз нам не придется тебя ждать.

– Я не просплю!

Физик кивнул и направился к выходу в сад. Он остановился на террасе, прислонившись плечом к толстой колонне, поддерживающей плоскую крышу, и, достав сигареты, прикурил. Сделав несколько затяжек, он перевел взгляд на Грача, выполнявшего на мокрых дорожках замысловатые асаны.

Иван никогда прежде не видел, как тот занимается. Честно говоря, все эти позы с шумным выдыханием воздуха казались ему «шаманством», и то, что они работали, провоцируя адекватный отклик в границах физического мира, вызывало безграничное удивление. Но двигался Грач плавно и красиво, и от него даже на расстоянии веяло мощью хорошо тренированного тела – это Иван по справедливости оценивал высоко.

Какое-то время он курил, глядя попеременно на Грача и на разошедшиеся к ночи тучи. Тяжелые облака неслись по жемчужно-розовому закатному небу, и в их просветах встающая над горизонтом луна дрожала, словно лист на ветру.

Закончив упражнения, Грач подошел к Демидову-Ланскому и безмолвно встал, подпирая колонну с другого края и время от времени отмахиваясь от вонючих облаков дыма, сносимых в его сторону.

– Завтра выезжаем, – негромко произнес Иван, прервав затянувшуюся паузу.

– Хорошо, – кротко отозвался Володя. – Засиделся.

– Каждый вечер так тренируешься?

– Стараюсь.

Они еще немного помолчали. Сквозь приоткрытое окно до них доносилась тихая музыка, игравшая на ресепшене. Холодало. Близкая ночь дышала влагой и незнакомыми ароматами. Небо, почти освободившееся от плотной пелены, стремительно темнело и уже подмигивало настолько яркими звездами, что их не застил лунный свет.

– Интересная страна, – негромко произнес Грач. – Вернуться бы сюда при иных обстоятельствах.

– Зачем?

– Любопытно.

– Еще насмотришься, – пообещал Иван, выдыхая в сторону сигаретный дым.

– Как понимаю, мы сначала заедем в деревню, где когда-то жил жрец, водивший Загоскина в секретный пещерный храм?

– Да. Но того жреца больше нет, мы узнавали.

– Тогда зачем?

– Расспросить про запретное святилище в горах Анкаратры. Жрецы долдны хоть что-то знать.

– Пат не доверяет Загоскину, обещавшему показать дорогу?

– Она никому не доверяет.

– Тебе тоже?

Демидов-Ланской чуть наклонился вперед и повернул голову, чтобы встретить спокойный взгляд Грача. Он не прочитал в нем ничего, кроме вежливого любопытства.

– Не исключено.

– Ну, вам видней. Хотя… странно мне. Все это как-то… ну, не по-человечески.

– Не мнись. Говори прямо.

– Прямо так прямо, – Грач вздохнул. – У меня жена интересуется, чего это Патрисия так к Миле Москалевой подобрела? Любой каприз исполняет.

– Так они, вроде, и не ругались.

– Да, но… у Ани глаз острый на такие дела. Я ей говорю, что нормально все. Типа ты с Пат… чего Виктора не отпустить-то? Но если ты не с ней… а она тебе даже не полностью доверяет…

Грач замолк. Демидов-Ланской тоже курил молча.

– Так вот я и хотел спросить, – снова начал Грач неуклюже. – Успокой меня. Скажи, что Пат ничего по отношению к девчонке не придумала. Из того, о чем нельзя говорить.

– Я тебя не понимаю.

– Да все ты понимаешь! – рассердился Володя. – Аня считает, что Пат Милке мозги пудрит. Бдительность притупляет. А сама хочет обменять ее на Солнечный нож. В свете того, кем ее папаша оказался. Ответь, реально такое или бред сивой кобылы?

– Конечно, бред, – грустно сказал Иван.

– Уверен? Торга не будет?

– Не будет Пат никого на нож менять, – Демидов-Ланской затушил сигарету о верхнюю крышку урны, стоявшей перед колонной, и метко отправил окурок в предназначенное для этого круглое отверстие. – Даже если бы и хотела, то провернуть подобную сделку невозможно. «Прозерпина» по доброй воле артефакт не уступит.

– Ну, тогда хорошо. Тогда и Вик коленца не откинет.

– А Вик собирался?

– Он бы мог, но коли все в порядке...

– Будем надеяться.

Грач потянулся и неожиданно смачно зевнул:

– Пойду я, пожалуй. Холодно тут, а еще Африка называется! Градусов десять, наверное.

– Было двенадцать, когда я выходил, – меланхолично отозвался Иван. – Зима.

– Да, зима… – Грач отступил в тень. – Ладно, до завтра!

– Спокойной ночи.

Послышался звук открывающейся и тотчас закрывающейся двери.

Демидов-Ланской постоял некоторое время на террасе, наблюдая, как пальмы трепещут широкими резными листьями на ветру, и последовал за Грачом в дом.

18.4

18.4/8.4/1.4

Выехать сразу после завтрака, как планировали, не получилось. С самого утра город затянул необычайно густой туман. Он расползся по улицам, парализовав движение, пожрал дома и деревья, и вместо солнечного дня, который обещали синоптики накануне, Анцирабе погрузился в мистический сумрак. Только после трех пополудни поднявшийся ветерок кое-как разогнал марево, и Пат объявила группе, что они выдвигаются.

– В Амбухиманге будем к шести, там и заночуем, – сказала она. – В деревне при святилище есть гостиница для паломников. Надеюсь, места в ней найдутся почти для всех.

– А кто не поместится? – уточнил Белоконев.

– Вы, Гена, точно поместитесь, – успокоила его Пат, – а за нашу доблестную охрану не переживайте: у военных есть палатки.

– А когда планируем добраться к пещере? – спросил Семенченко.

– Если все пойдет по плану, то послезавтра.

– А чего тянуть? Давайте разделимся на две группы. Первая во главе с профессором сразу отправится в горы, а вторая, так и быть, начнет собирать информацию в деревне у жрецов.

– Разделяться не станем, – вмешался Демидов-Ланской. – Передвигаться по острову будем одним хорошо охраняемым караваном. Местные власти выделили нам в помощь проводника. Он служит в полиции и хорошо знает местность, куда мы направляемся.

– Анкаратру мало кто знает, – возразил Загоскин. – Это настоящие дебри, где прежде прятались от преследования всевозможные разбойники. По старой памяти туда никто старается лишний раз не углубляться.

– Выбора нет, – ответила Пат. – Игнорировать предписания правительства мы не можем. Всем понятно, что полицейский будет за нами приглядывать и докладывать обо всем, но таково условие.

…Из Анцирабе выехали в сторону восточного побережья по весьма приличному шоссе, по которому в высокий сезон возили туристические группы. Туристы и курортники охотно любовались величественной панорамой извилистых хребтов, поросших зеленым лесом, и фотографировались у необычайно зеленых и чистых озер. Однако сейчас, в первых числах июня, дорога оставалась совершенно безлюдной.

В это время года гряда потухших вулканов Анкаратры всегда бывает погружена в безмолвие. Синие горы, окутанные облачным маревом, спят, разбросанные по лоскутному покрывалу, «сшитому» из квадратиков рисовых полей, садов и виноградников. Выпавший еще утром иней отбелил верхушки взгорий, не исчезнув до конца под дневными прохладными лучами, а по узким долинам, по которым петляло шоссе, кое-где по-прежнему носились рваные клочья тумана.