Текст книги "Вернуться в Антарктиду (СИ)"

Автор книги: Нат Жарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 70 (всего у книги 110 страниц)

– А где Патрисия?

– Решает организационные вопросы.

– А что мне там докладывала Чебышева про угрозу и стрельбу?

– Конфликт исчерпан.

– Посмотрим еще, что исчерпано, а что нет, – ворчливо произнес майор, но хотя бы прекратил орать и ругаться. – Ждите: приеду и разберусь!

– Будем ждать, – предельно вежливо ответил Вик и нажал отбой. Возвращая трубку девушке, улыбнулся: – Спасибо, Лиля! Вы помогли.

Чебышева взглянула на Мухина, неопределённо повела бровью и удалилась. Вслед за ней отступили и последние любопытствующие. Ситуация стабилизировалась.

– Ффух! – сказал Кир, карикатурно вытирая пот со лба. – Ну, ты, Вик, и крутой тащер, однако! (*хороший игрок, помогающий товарищам по команде «вытащить» даже провальный матч, молодеж.жарг).

– Кто?

– Спасатель Малибу!

– А что тебе не понравилось? Все хорошо, что хорошо кончается. Да и Лиля очень вовремя вмешалась.

– Ага. Ее выход на арену – чистая пушка! (*крутая вещь)

Соловьев подошел к Сабурскому, чтобы узнать, что с Азаматом. Убедившись, что парень пострадал не слишком сильно, распорядился донести его до «Хаммера». Отдавал приказы он не стесняясь, и, что удивительно, военные подчинились беспрекословно, приняв его главенство. Одним из тех, кого Вик отправил в помощь доктору, был тот самый лейтенант с рассечённой прикладом губой, отиравшийся поблизости.

Он, как и все, принял поручение без возражений, но попросил:

– Оружие только верните.

Вик посмотрел на автомат в руке, о котором забыл, поставил его на предохранитель и отдал бывшему противнику:

– Ты понимаешь, Сергей, что майору будет доложено о самоуправстве во всех деталях?

– У нас был приказ, – угрюмо напомнил бутозёр.

– С этим приказом я еще разберусь. Ни Москалева, ни Грач, ни кто-либо еще вашему суду не подвластны. За сегодняшнее вы ответите. Так это своим товарищам и передай!

– Нормально! – сказал Кирилл, провожая лейтенанта глазами. – Вик, я думал, ты предпочитаешь улаживать конфликты мирным путем. А ты мало того, что стрельбу поднял, так еще и сострадания к проигравшему не испытываешь.

– А тут как в вестерне: хотел стрелять вторым – умер первым, – сухо произнес Соловьев.

Теперь пришло время разобраться с другой насущной проблемой. Сдерживая страх увидеть что-то нехорошее, он наконец-то обернулся к Миле. К счастью, она уже пришла в себя и стояла на своих ногах, пусть и покачиваясь. Грач сжимал ее лицо ладонями и, наклонившись, нашептывал нечто успокаивающее. Девушка дышала тяжело, черты ее кривились, когда по ним пробегала эмоциональная судорога, но слушала Володю внимательно.

Вик хотел к ней подойти, но опасался помешать Грачу, тот явно еще не закончил. Сейчас Володя был для нее важнее, а он, Соловьев, бесполезен, чего бы там не воображала Патрисия, и это чувство беспомощности по-настоящему ранило его.

– Володя тоже крут, – прокомментировал Мухин, не отходивший от Соловьева ни на шаг. – Примчался, всех раскидал, Милку из вражеских лап вырвал…

– Что ее спровоцировало на сей раз? – резко перебил Вик. Он, конечно, старался вести себя как обычно и держать в узде эмоции, но ярость от собственного бессилия клокотала в нем, неожиданно прорываясь в такой вот вспышке.

– Да не знаю я, все очень быстро случилось.

– Не юли. Ты был с ней, не так ли?

Кир ковырнул землю носком кроссовки, искоса разглядывая Соловьева:

– Ну, был, и что? Мы сидели за столом. Мила и Адель беседовали, кормили лемуров бананами. Потом – бах! Баллон в лохмотья, Азамат орет и катается по земле, сбивая пламя. Милка перепугалась. Я к ней, но споткнулся и упал. Но она ничего не делала, честное слово! Это уже потом, когда на нее эти налетели, стала глаза закатывать, а до этого все почти нормально было.

– Почти нормально, значит? – Вик взял Мухина за плечо, разворачивая к себе. – Повтори-ка все еще раз и теперь только правду!

– Так я и не вру!

– Ты умалчиваешь. На столе стоит твой ноутбук и не просто так стоит. Что ты ей такого сообщил в наше отсутствие?

– А чего сразу я? – притворно возмутился Кирилл, и по этому притворству Вик понял, что двигается по верному пути: Мухин был причастен, и это мучило его. Совесть мальчишка все-таки имел. – Она, к твоему сведению, с самого утра была странная. Все думала о чем-то и хмурилась. Может, вы с ней ночью чего-то не поделили.

Вик чуть сильнее сжал его плечо:

– Стрелки не переводи. У Милы второй раз серьезный прокол, и снова это происходит в твоем обществе. Если тебе на все плевать, берегов не видишь, то с ней осторожнее надо. Сначала думать, потом говорить. И тебя об этом предупреждали.

Кир высвободился от хватки. Вик не удерживал.

– Я просто сказал, что ее отец в Антананариву и намедни наводил справки о ней, юзая всякие темные сайты(*заходил на сайты). Я же не знал, что вы от нее скрыли факт его перевода на Мадагаскар, и из-за этой мелочи тут полный зашквар (* нечто плохое) начнется.

Вик глубоко вздохнул, запрокидывая голову к бесцветному небу в прорехах голубизны. Облака после обеда разошлись, и стал виден лазоревый зенит, расчерченный безжалостными солнечными лучами. Погода налаживалась, а вот налаживалась ли их жизнь – это оставалось под вопросом.

«Ну да, я тоже виновен, – подумал он с тоской. – Жалея, резал хвост коту по частям». Совесть имелась и у него. И кусалась очень больно.

– С какой стати ты вообще завел с ней разговор про отца? – задал он вопрос, с усилием подавив в себе остатки негатива. – Это связано с новой диффузией?

– Нет. Я смотрел, чем заняты американцы в столице Мадагаскара и прочие связанные с ними людишки.

– И чем они заняты?

– Мелкими группами перемещаются куда-то к северу от столицы. У них точка сбора в… э-э... кажется, Андиламене. А оттуда они двинутся в… э-э-э… – Кир снова затруднился с произношением и полез в карман за телефоном. – Маровоалаво. Блин, язык сломаешь!

– Плато де Маровоалаво, – повторил Соловьев, вызывая в воображении подробную карту Мадагаскара. – Это провинция Туамасина. Очень мало намеленных пунктов, нет ни толковых дорог, ни регулярного воздушного сообщения... Голые плоскогорья, непроходимые долины рек и густые дождевые леса в узких ущельях. Там нередки вспышки малярии даже среди местного населения, голодно и очень бедно, совершенно не туристическая зона, хотя... небольшой частный аэропорт для парочки «кукурузников» в Андиламене имеется, он обслуживает бизнес по вывозу драгоценных камней и золота. На карте город помечен значками амбулатории, почты, полиции и гостиницы… какая-никакая, но цивилизация. Они самолеты арендовали?

– What the fuck (* англ. Вот же черт)! – восхитился Кир. – Мне бы такую память! Да, они переправляются туда частично самолетами, частично на арендованных машинах. В Андиламене одна-единственная гостиница при трактире, так они в ней все не поместились. Набились по пять человек в комнату, а семеро сразу в леса двинуть намереваются, а там, как ты сам только что сказал, сплошные криповые джунгли (*страшные) и малярийные комары размером с кулак. Чего они там забыли?

– Плато де Маровоалаво расположено в той же стороне, что и остров Сен-Мари, о котором писал в своих дневниках Ваня Устюжанинов. И на выжженной на шкатулке Загоскина карте примерно в том месте стоял крестик…

– Шутишь? Так это план-капкан по поиску чего-то там? Кстати, вы Зеркало-то в храме уже обнаружили?

– Его там нет. Поэтому нам тоже придется ехать на плато де Маровоалаво.

Мухин сунул в карман телефон и с готовностью уточнил:

– Когда отправляемся?

– Сначала проверь, что там с диффузией. У Грача голова болела.

– С «Васькой» свяжусь, фигня вопрос!

– Если не будет крупных потрясений… впрочем, даже если и будут, составляй маршрут в Маровоалаво с учетом доступного транспорта. Наложи карту Загоскина на спутниковую карту острова и вычисли ориентиры. Я потом к тебе присоединюсь.

Кир, довольный, что претензии по поводу Милкиной нестабильности с него сняты, убежал под остатки навеса, где на столе до сих пор стоял его ноутбук, чудом совсем не пострадавший в заварушке.

Сзади к Соловьеву подошла Мила.

– У меня такие замечательные защитники, а мне страшно, – виновато проговорила она. – Так страшно, как никогда раньше.

Вик порывисто заключил ее в объятия. Девушка прижалась к нему, и он ощутил, что ее тело все еще сотрясает мелкая дрожь. И все же, вопреки всему, в ее присутствии он ощутил невероятное облегчение и счастье.

– Мы не дадим тебя в обиду!

– Я знаю, но все равно боюсь. Я не взрывала этот злополучный баллон! Веришь?

– Верю.

– Я вообще сидела далеко. Конечно, я распсиховалась, но совсем чуть-чуть, и старалась держать себя в руках. Я делала аэробные упражнения, которые рекомендовал Миша…

Вик представлял, что она испытала. Ей нужно было время, чтобы упокоиться.

– Не думай об этом, – сказал он. – Все позади.

– Я не могу не думать, – неразборчиво пробормотала Мила, по-прежнему пряча лицо у него на груди. – Я видела его, Вик! Того, кто взорвал баллон. А он видел меня. Он теперь не оставит меня в покое.

– Здесь был диверсант? – вырвалось у Соловьева. – Или это кто-то из наших?

– Нет, это было... видение, – Мила по-прежнему прятала лицо, и потому голос ее звучал приглушенно. – Все самое ужасное произошло, когда я упала и провалилась в… в бессознательный кошмар. Вова смог меня вырвать оттуда, и монстр до меня не добрался, но он вернется, я знаю, я чувствую это! Он хочет, чтобы я оказалась в разрушенном храме. Я должна туда попасть, или он меня убьет!

Вик обмер. Он вдруг вспомнил злой оценивающий взгляд, которым его полоснула Адель у ворот в Крепость Королей. «Папа и вам приготовил подарочек, тебе и дяде Ване, один на двоих. Он очень ждет встречи с вами. Папа сказал, что вы долго будете помнить то, что он вам приготовил…»

– Это был телепат, который находится на связи с Аделью и притворяется Пашей Долговым, – утверждающе произнес он. Пазл в его голове сложился.

Мила подтвердила:

– Вы хотели, чтобы я увидела Павла ее глазами, но получилось совсем не так. Не по плану. Это он увидел меня. И если бы не Вова...

Вик взглянул на Грача поверх ее макушки. Володя выглядел осунувшимся. Он стянул с себя влажную после купания футболку и сидел прямо на земле, выключившись из происходящего. Видимо, медитировал, стараясь восстановить силы, которых наверняка ушло немерено. Соловьев должен был поблагодарить его.

– Ты, конечно, хочешь, чтобы я все про него рассказала, но можно потом, попозже? Мне сейчас совсем не хочется вспоминать. Было очень страшно!

– Конечно, Мила, – сказал Вик. – Наверное, мне стоит поговорить об этом с Вовкой.

– Он его тоже видел. У него такие жуткие красные глаза! Злые, холодные… Как у настоящего демона!

Она снова задрожала, и Вик нагнулся, чтобы накрыть ее губы своими и заставить замолчать.

Плевать, что на них смотрело пол-лагеря, включая Патрисию, на глазах которой он еще ни разу не демонстрировал свои чувства к девушке. От поцелуя Миле стало заметно легче, и это компенсировало все вероятные уколы в его адрес.

– Мы вас так рано не ждали, только к вечеру, – сказала Мила, переведя дыхание. Она зарделась, и Вик был счастлив, что сумел вернуть на ее щеки краски. – Почему вы вернулись?

Кажется, известие о нападении крокодила прошли мимо нее, как и шествие с носилками от водопада. Вик не стал ее расстраивать, отложив до лучших времен:

– Так сложились обстоятельства.

– Хорошо, что вы приехали! Кир меня защищал, но один в поле не воин, а Иван Иванович держал на руках Адель, ему было нельзя вмешиваться. Они бы и ребенка не пощадили. Володя сказал, ты стрелял в воздух, чтобы их отогнать? Я как-то пропустила...

– Было такое.

Мила передернулась, и Вик обнял ее крепче.

– Последнее, что я помню, как они кричали «хватай ведьму!» Вова считает, что это телепат всех спровоцировал. Так что ты Кира не ругай! Кир оказался таким бесстрашным! Я бы не смогла как он: один против толпы разозленных мужчин…

– У Кира проблемы с амигдалой,(*) это участок мозга, от которого зависит оценка ситуации. (Сноска. *Миндалевидное тело или амигдала участвует в формировании эмоций и прежде всего страха)

– Хочешь сказать, что это… дефект?

– Это его особенность, которую он заработал из-за сильного стресса в детстве. Мозг Кирилла генерирует так мало страха, что он похож на щекотку и скорей возбуждает, чем служит тревожной сигнализацией. Ему нравится рисковать.

Не согласная с этим выводом, Мила бросилась горячо защищать Мухина:

– Если бы Кир был как все, то не вступился бы за меня. Никто не вступился, кроме него! Страх, конечно, полезная эмоция, но не всегда.

– Ты права, – поспешил успокоить ее Соловьев. – И я рад, что парень не подвел.

– Скажи ему об этом! Он тебя боготворит, это сразу заметно.

– Скажу. Обязательно.

Обнимая Милу, Вик внезапно подумал о том, что и впрямь не стоит все поступки списывать на физиологию. Вот взять его самого: мир его, неустроенный и суматошный, внезапно обрел полноту. Сцементировался любовью. Всего один-единственный человек добавился в систему координат, и все стало выглядеть иначе. И если на одну чашу весов теперь клали благополучие вселенной, ответственность и долг – а на другой улыбку, живущую в Милкиных глазах, то эта улыбка перевешивала для него все остальное. Это ощущалось как нечто сакральное, снисходящее на него извне и с чем невозможно, запрещено бороться.

Сегодня он понял, что жизнь его без Милы лишается смысла. Ни одна женщина до сих пор не пробуждала в нем подобного экзистенциального безумия. Вик всегда вступался за кого-то, потому что считал это своевременным и справедливым, но сегодня его вел священный ужас. Если Мила вдруг исчезнет, он был уверен, что разобьется вдребезги. Разлетится на миллионы осколков и никогда больше не соберется обратно.

Ему казалось, что и раньше он любил. Но сегодня вдруг обнаружилось, что любовь пришла к нему впервые в жизни. Все, что было до, в подметки ей не годилось.

Грач, уходивший к речке, чтобы умыться, вернулся в лагерь и целенаправленно двинулся к Соловьеву.

– Вова, как дела? – начал Вик. – Я должен сказать тебе спасибо…

– Подожди, не сбивай меня с мысли, – остановил его Грач. Виновато взглянув на Милу, он неуклюже попросил ее отойти к навесу: – Мне надо поговорить с Виком, но не надо, чтобы ты снова все это слышала. С тебя хватит.

– Нет! – Мила вцепилась в Соловьева, словно боялась, что Грач начнет ее отрывать силой. – Я лучше закрою уши ладонями, но не останусь в одиночестве!

Вик вздохнул:

– Пусть остается с нами.

– Ну, как знаешь. Вряд ли он нападет сейчас снова. Ему тоже силы нужно восстановить и перегруппироваться. Мила же тебе призналась, кто нас посетил?

– Да. Вы встретились с телепатом «Прозерпины». Сумеешь описать его настоящую внешность?

Грач покосился на Милу и шепотом сообщил:

– Если честно, он полный урод. Глаза красные, злые… Рост средний, телосложение хилое. Боксом или борьбой он стопудово не занимается, хотя молодой, лет двадцать от силы. Был одет во что-то светлое, или мне так показалось. Я его по-первости вообще за призрака принял. Блондин, кажется…

Вик вспомнил разговор с Демидовым-Ланским по приезду в лагерь:

– Может, альбинос?

Грач почесал затылок:

– Черт его знает… Кожа на лице бледная, словно мукой припорошили.

– У него бесцветные волосы, ресницы и брови, – подтвердила Мила, которая и не думала затыкать уши. – Да, похоже, что он альбинос.

– Он был один?

– Нам и одного хватило, верно, Милка?

Грач изобразил на своем лице улыбку, призванную приободрить Москалеву, но поскольку улыбаться ему на самом деле не хотелось, получился кривой оскал. Мила, впрочем, в ответ несмело рассмеялась:

– Зрелище, конечно, не для слабонервных, но привыкнуть можно. Второй раз легче пройдет.

У Вика защемило сердце. «Ты ж мой боец!», – подумал он с гордостью.

– А как ты догадался? – с подозрением вдруг спросил Грач. – По красным глазам или слышал чего про альбиноса?

– Позавчера от Вани мельком, – признался Соловьев. – Он обмолвился, что «Прозерпина» вроде бы разрабатывала схожий с нашим «Циклоном» проект, и самыми перспективными в нем считались братья, страдающие врожденным альбинизмом. Демидов-Ланской размышлял, не они ли воду у нас мутят. Он надеялся, что один из альбиносов на самом деле нам подыгрывает, но по мне это сомнительно.

– Слышал его предположения, – кивнул Грач, – хотя при мне вы альбиносов не упоминали.

– Мы с ним в точности не знали, с кем имеем дело при посредстве Аделин. Сама она узнает новости или ей все приносят на блюдечке.

– До сегодняшнего дня не знали. Теперь проверено на практике: Аделью умело управляют, что не удивительно, она все-таки ребенок. Но откуда Ванька про моих так сказать коллег узнал – от Патрисии?

– От Вещего Лиса. В последний свой приезд он зондировал почву, не провернуть ли нечто похожее с Аделин и Милой.

Мила дрогнула, и Вик положил ей руку на плечо:

– Но Патрисия все эти предложения отвергла.

Грач хекнул. Немного покрутил головой, разминая шею:

– А знаешь, – произнес он задумчиво, – может, и зря отвергла. Нет, женщин и детей трогать нельзя, это святое, но вот я бы рискнул. Знаю, Аня меня, если бы слышала сейчас, прибила бы, да и Милка, смотрю, не разделяет, но мне терять нечего. Не найдем нож – мне так и так кранты. А с этим красноглазым все равно придется схватиться, так я бы хоть в курсе был, чему их учили.

– Их не учили, Вова, их пичкали под завязку сомнительной жижей. Пат считала, что с той стороны вам достаточно советов Миши Загоскина. Кстати, надо бы порыться в его вещах, вдруг да наткнёмся на что-нибудь стоящее.

– Порыться – это дело, но сначала предупредим Патрисию о Красноглазом. Дочку ее жалко. Она ж его папой называет, верит ему, слушается. А если там еще и второй где-то рядом околачивается…

– Она сказала «у меня как бы два папы», – вставила хриплым шепотом Мила. – Если телепаты близкие родственники, то тогда все ясно. Они во многом похожи, действуют и думают одинаково, и Адель это ощущает.

– Почему она их не боится? – Грач скорчил очередную зловещую мину. У Вика даже мелькнуло, что после нагрузки у него временно атрофировались мышцы лица, так эти гримасы были не похожи на его обычное выражение. – Мне, здоровому мужику, до сих пор не по себе, а Милка едва концы не отдала от одного вида этой бледной поганки.

– Адель показывала мне фотографию Павла Долгова, – сказала Мила. – Она видит лицо своего отца.

– Я же говорю, что он урод. Или они уроды! Девочка искренне любит красноглазую сволочь, а мы что – ничего с этим поделать не сможем? Грош нам тогда цена, – категорично произнес Грач. – Скоро Аделька подрастет, войдет в силу и начнет проводить в мир хотелки этих обманщиков, думая, что так и надо. Они же не просто так к ней прилипли. Мы не должны этого допускать!

– Идемте к Пат, – постановил Соловьев. – Мы втроем: ты, я и Мила. Возможно, сегодня она нас наконец-то послушает.

24.2

24.2/4.2

Людмила Москалева. Некоторое время назад.

Дождливая ночь выдалась для нее мучительно-тревожной. Вик был с ней, но его физического присутствия уже не хватало. Миле требовалось что-то еще: обсудить происходящее, вынести на свет божий всплывающие в памяти жуткие подробности, которые она давным-давно запихнула в дальний уголок, отгородилась от них, но теперь они рвались на свободу. Их было необходимо озвучить, выговориться, и Вик, конечно же, не отказал бы ей в поддержке, но как раз ему Мила и не могла ничего доверить. Кому угодно, наверное, но только не ему! Потому что болезненные воспоминания были связаны не столько с отцом, сколько с мужем. Рассказывать про Дмитрия Вику она не хотела.

Вик спросил ее, болела ли она чем-то серьёзным, требовавшим экспериментальных редких лекарств. Мила ответила, что подхватила на Мадагаскаре «какую-то заразу, лихорадку» – ей стыдно было признаться об истинной причине ее плохого самочувствия.

На яхте, отплывающей с Мадагаскара, Дима впервые применил к ней насилие. Не физическое – тут все было бы однозначно, Мила бы не потерпела ни побоев, ни угроз, но Дима вел себя хитрей. Он подавил ее волю, сломал гордость и растоптал мечты о дружной маленькой семье. Это оказалось болезненнее любых синяков.

Дмитрий был сам не свой после общения со стариком-колдуном. Что тот наговорил ему, Мила так никогда и не узнала, но муж ее, милый и предупредительный до сих пор, резко изменился.

Сначала он просто ходил мрачный, говорил отрывисто, отмахивался от нее и ее вопросов. Мила немного обиделась. Ей тоже было не по себе, потому что умбиаси напророчил ей кошмарную судьбу. Его слова врезались ей в память, словно выжженные каленым железом, она бы не забыла их даже на смертном одре: «Ваш брак обречен, потому что проклят богами и духами. Муж выпьет всю твою кровь, сожрет твою молодость, но это не принесет ему счастья. Ты умрешь первой, но потом вернешься в Подлунный мир и заберешь его с собой на ту сторону. И умирая, твой муж проклянет тебя».

Мила не верила. Отказывалась верить. У них с Димой все было хорошо. Однако когда следующим вечером он ворвался в каюту и грубо швырнул ее на кровать, у Милы впервые мелькнуло: а вдруг колдун прав?

– Раздевайся! – рявкнул муж.

– А нельзя ли повежливей? – возмутилась Мила.

Два часа назад она пыталась с ним поговорить, но Дмитрий вытолкал ее из гостиной:

– У меня важный звонок! Это касается бизнеса, и я не хочу, чтобы ты подслушивала!

– Когда это я подслушивала? – с обидой спросила Мила.

– Иди, иди отсюда! – он махнул на нее рукой. – Не видишь, мне сейчас не до тебя!

Оскорбленная до глубины души Мила ушла, хлопнув дверью. Он поступил с ней как с девкой, и ее гордость не могла этого простить. Пока Дима не попросит прощения и не объяснит, что происходит, она не желала делить с ним постель.

Однако муж был на взводе. Желая своеобразной разрядки, он не собирался уступать.

– Я сказал, раздевайся! – Подкрепляя свои намерения недвусмысленной картинкой, он принялся расстегивать брючный ремень. – Ты должна мне подчиняться. Выполнять любой приказ, даже если он кажется тебе абсурдным.

– Я тебе не проститутка!

– Вот именно! Ты моя жена и обязана слушаться беспрекословно.

Дмитрий был слегка под градусом, но не пьян и прекрасно отдавал себе отчет, и это Милу напугало. Ей даже возмущаться его домостроевскими заявлениями расхотелось. Она отползла от него по огромной кровати. Кровать занимала практически всю каюту, при желании, на ней могли бы отлично выспаться человек пять, но места для маневра и тем более бегства этот сексодром не оставлял.

– Послушай, мне кажется, ты сейчас не в форме. Ты напился и…

– Моя физическая форма великолепная, и я тебе это продемонстрирую, – Дмитрий продолжал разоблачаться. – Давай, Милка, снимай платье! Оно стоило кучу бабла и отлично на тебе сидит, ты наверняка не захочешь, чтобы я порвал его в пылу страсти.

Мила вжалась в мягкое изголовье:

– У тебя проблемы?

– Да, у меня проблемы, и я хочу, чтобы моя милая и нежная жена помогла мне от них избавиться. Или тебе плевать на то, что я чувствую, что мне плохо? Ты вышла замуж за мои деньги?

– Нет, но…

– Ты любишь меня, Мила?

– Мне не нравится твой тон… – произнесла она далеко не так уверено, как следовало.

– Отвечай, любишь или нет?

– Люблю, но я...

– Если любишь, докажи!..

Дмитрий требовал от нее полного подчинения, но в основном его фантазии ограничивались сексуальной сферой. Далекий от бытовых проблем, он не заставлял ее, как Золушку, перебирать мешки с чечевицей и просом, мыть посуду до блеска или тереть шваброй палубу, хотя Мила иногда думала, что и это скоро последует из элементарного принципа. Но нет, ей «везло» в другом. Дима планомерно превращал ее в игрушку для собственных утех, попутно внушая, что именно так все и происходит в законном браке.

– Любовница может взбрыкнуть и отказаться, она не связана обязательствами и имеет право на некоторые капризы, – утверждал Дима, – а жена составляет одно целое с супругом. Это означает, что у них одни радости на двоих и одни горести. Ты должна меня понять, Мила. Выяснить, что делает меня счастливым, и применять это на практике.

– Даже если наши вкусы расходятся? – пыталась она с ним спорить.

– На самом деле, моя дорогая, наши вкусы не такие уж и разные. Дочери Евы порочны по своей сути, и я уверен, что в душе ты жаждешь того же самого, просто не решаешься признаться. Ты закрепощена условностями и ханжескими правилами, которые вбила тебе в голову тетка, не знающая, что мир давно изменился. Женщине позволено получать удовольствие от близости, и я намерен показать тебе, какая ты на самом деле.

– Откуда тебе знать, какая я?

Дмитрий в ответ рассмеялся:

– Уж поверь, жизненного опыта у меня побольше твоего! Ты вышла за меня девственницей, и это значит, что именно мне и никому другому предстоит открыть для тебя прекрасные горизонты.

– Я с тобой разведусь! – прошептала она.

– Прекрасное решение! – он издевательски поаплодировал. – Не разочаровывай меня, Мила. Неужели первая же трудность отправила тебя в нокаут? Ударили – вставай и продолжай борьбу! Только слабаки сразу же валяться лапками кверху. Ты хотя бы попробуй, дорогая. Ты же с характером, неужели мы с тобой, два разумных человека, не сумеем прийти к компромиссу и спасти свою семью?

Мила честно пыталась участвовать в этом эксперименте, и иногда ей казалось, что Дима в чем-то и прав. Он не был с ней груб постоянно. Дарил подарки. Проявлял заботу. И были вечера, когда он, пуская вход все свое остроумие, веселил ее всевозможными историями или наоборот, вел сугубо интеллектуальные беседы. У Москалева были не только недостатки, но и несомненные достоинства, и Мила понимала, за что его полюбила. Однако самое первое столкновение с его тайной и, скажем прямо, порочной стороной, обернулось для нее сильнейшим эмоциональным шоком.

Тогда, на яхте, удалявшейся от острова Мадагаскар, Дима, смеясь, лапал ее прямо под взглядами молчаливых матросов и капитана. Зажимал в тесном коридорчике и, причиняя боль, заставлял вскрикивать и стонать так, чтоб было слышно всем. Ему нравилось, что другие самцы видят его власть и, как он надеялся, завидуют ему. Команда, впрочем, скорей сочувствовала Миле, отчего ей становилось еще невыносимее.

После очередного унижения, когда он содрал с нее купальник и принудил к сексу прямо на палубе средь бела дня, что-то в Милке надорвалось.

Ночью у нее поднялась температура, и она металась в бреду несколько дней. Поначалу Дима не обратил на это внимание – простыла и простыла, он поручил ее заботам единственной бабе в команде – уборщице кают, но та не справилась. Миле не становилось легче, она не пила и не ела, ее кожа сделалась землистой, губы потрескались, а щеки ввалились, и Дима испугался. Он позвонил во Францию ее отцу, Илье Сперанскому, и тот велел везти Милу к нему.

Когда они подплывали к Марселю, Мила немного пришла в себя. Увидев мужа, сидевшего в неудобном кресле, где он явно провел ночь, она спросила, что случилось. Она мало что помнила, и Диме не составило труда убедить ее, что он лично заботился о ней все это время.

– Ты подцепила заразу, но мы тебя вылечим, – сказал он.

На самом деле это было больше похоже на психический надлом, и позднее, восстановив всю цепочку, Мила догадалась об этом. Отец тоже особо не скрывал, каких именно специалистов вызвал к ней во Франции, обозвав ее «склонной к истерии».

– Наверное, на тебя так подействовала смерть мамы, – исправился он потом, вывернув на привычный ему путь медиатора, – ты стала немножко неуравновешенной и многое видишь в черных тонах. Я очень надеюсь, Милочка, что дорогое экспериментальное лекарство тебя излечило навсегда и ты не сойдешь с ума, окончив свои дни в закрытой лечебнице. Но ты должна быть осторожна. Любая твоя истерика рискует отныне спровоцировать рецидив. Надо учиться держать себя в руках, сначала думать, потом действовать и принимать жизнь такой, какая она есть.

После Марсельской клиники Мила изменилась. Стала тише, покорнее. Она боялась лишний раз вспылить, не отстаивала свое мнение. Дима полностью ее подавил. Мила боялась его разочаровать, чтобы не получить в ответ звериный оскал и болезненное соитие в спальне. Она все реже задавалась вопросом, правильно ли живет и нужно ли ей все это.

Отец советовал ей не рубить с плеча и дать Москалеву шанс.

– Ты и так однажды довела себя чуть ли не до психушки, а все потому, что не умеешь найти золотую середину. Много ждешь, мало работаешь над собой, – сказал он ей по телефону. – Семья – это серьезная вещь, и я вижу, что Дима, при всех его недостатках, все-таки любит тебя и обладает бесконечным терпением. Помоги ему стать лучше, если что-то в его характере тебя не устраивает. Жена для мужчины имеет огромное значение. Именно женщина делает из тигра милую кошечку, а не наоборот.

Возможно, Мила не сумела ему толком объяснить, что именно ей не нравится. Возможно, ей мешал стыд и ложная идея, что она будет выглядеть идиоткой, сбежавшей от мужа сразу же после венца. Ее никто не принуждал выходить за Дмитрия Москалева, это было ее решением. Ее все устраивало, так чего ж теперь расписываться в неспособности стать хранительницей семейного очага? Мила не была тщеславной, но Дмитрий, как умелый манипулятор, нашел для нее слова, чтобы убедить: она и только она является ответственной за все, что происходит. И если выходит плохо, Миле надо больше стараться.

Сегодня Мила удивлялась, как вообще решилась на побег тем январским днем. «Наверное, это судьба, – думала она, лежа в спальном мешке в палатке, по которой сверху лупили струи тропического дождя. – Убежать, чтобы встретить наконец мужчину своей мечты». Вик стал олицетворением ее судьбы и всего, чтобы было в ее жизни хорошего.

Но разве можно было признаться ему во всем, что происходило с ней раньше? Даже когда он спрашивал. Даже если Мила знала, что он ее не осудит – все равно признания жгли ей губы. Но утаивая подробности, получалось, она ему лгала. Чем тогда она лучше папы, который обманул ее, вколов непонятное вещество под видом лечения? Чем она лучше Димы, вравшего ей во всем, даже в том, что любит?

Все эти вопросы ложились на сердце тяжелым камнем. Мила опасалась, что, не признавшись Вику, вводит его в заблуждение. Всюду был клин: признаешься – рискуешь оттолкнуть от себя любимого мужчину, а не признаешься – подведешь его. Что выбрать? Она только-только начинала отогреваться в кольце его рук, только-только пришла в себя от потрясений, но экзистенциальные решения по-прежнему давались ей с трудом…

…– Мила, можно я банан возьму?

– А? – Мила вынырнула из мрачных мыслей.

– Я хочу банан. Можно?

Перед столом, за которым они сидели с Кириллом, стояла Адель и смотрела на глубокое блюдо с фруктами, которые остались от завтрака. Тут были яблоки, апельсины и виноград, но Адель гипнотизировала единственный банан с пожухшей кожурой.