Текст книги "Вернуться в Антарктиду (СИ)"

Автор книги: Нат Жарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 110 страниц)

Все лежало в открытом доступе, и просто удивительно, что Мила не читала этого прежде. Кажется, страх ее был слишком велик, и она боялась даже навести о муже справки. Потому что, если б навела, то не смогла бы держаться как ни в чем не бывало.

Прикрыв крышку ноутбука, Вик остался сидеть за столом, опирая подбородок на сомкнутые в замок пальцы. Поодаль стояла полупустая тарелка с макаронами по-флотски. Звонок Салимова застал его за поздним ужином, но теперь уж стало не до еды. Интуиция не подвела его, девушка и впрямь имела отношение к их проблеме.

– А жаль, – проговорил Вик чуть слышно, опуская кулаки на стол. – Лучше бы ты оказалась обычной мошенницей.

Людмила Москалева была ему симпатична, но увы, приходилось смириться с тем, что она действительно мертва, опознана и похоронена еще в январе. А то, что ее живая и здоровая копия обслуживала постояльцев в пансионате «Счастливая старость», имело только одно объяснение…

2.5

2.5.

Вик снова взялся за ноутбук и открыл программу скайпа. Напротив аватарки Патрисии Ласаль-Долговой горел зеленый огонек, и он, помедлив секунду, нажал вызов.

Пат отозвалась моментально:

– Ашор, привет! Как дела?

– Хорошо, – ответил ей Вик по-французски, ровно взирая на ее красивое лицо, обрамленное золотистыми прядями, выбившимися из прически.

Патрисия всегда следила за тем, какое впечатление производит ее внешность на окружающих. Красота была ее инструментом, и эта бросающаяся в глаза небрежность в волосах была неизменно просчитана математическим холодным умом. В точности, как и его прежнее имя, вроде бы случайно сорвавшееся с языка. Пат считала, что подобное обращение намекает на нечто связавшее их, превращая простой разговор в сугубо личный.

Но Вик не желал общаться на ее условиях. Эта игра давно его утомила.

– Послушай, Пат, сколько раз я просил тебя больше не называть меня Ашором? Все в прошлом, и ты прекрасно это знаешь.

– Для меня это не прошлое, и ты тоже это знаешь, – парировала Патрисия.  – Я все еще этим живу. Разумом и всеми чувствами я по-прежнему там, в Антарктиде. И мне не позволяют начать с начала, как некоторым счастливчикам.

Вик вздохнул, пряча глаза. Он намеренно хотел ее оттолкнуть, но Пат привыкла к его пренебрежению и умело скрывала, насколько сильно ранит ее равнодушный тон Вика. Они оба знали, что на самом деле происходит в их сердцах, но разговаривать иначе у них уже не получалось.

– Твое новое имя к тому же меня раздражает, – прибавила Ласаль. – Не желаю его слышать.

– Извини.

Пат чуть отвернула голову от камеры, являя чеканный профиль:

– Кстати, Адель сегодня спрашивала о тебе. Интересовалась, чем занят сейчас человек, покоривший ее смешными фокусами. Так что я ждала твоего звонка.

– Как поживает твоя дочь? – задал он вежливый вопрос. – Надеюсь, здорова?

– Физически да, но в остальном… ты же помнишь, насколько с ней непросто.

– Она по-прежнему пугает тебя?

– А тебя она разве не пугала? Особенно, когда рассказывала про своего отца. Разве не поэтому ты сбежал? Чувствовал, что занимаешь чужое место.

Патрисия снова смотрела ему в глаза, но Вик выдержал это и нашел силы невозмутимо пожать плечами:

– Если честно, мне иногда кажется, что ты многое себе надумываешь. Адель растет и все больше становится похожей на обычного ребенка. А ваши с ней общие сны и прочая фантастика лежат в области психологии, а не физики.

Пат дернула уголком губ, но скептичная улыбка умерла, не родившись.

– Мы ничего с ней не выдумываем. И Павел жив! Он шлет послания с той стороны как умеет. Мы обязаны вытащить его оттуда, понимаешь? Мы должны его спасти!

– Какой ценой?

– Я не понимаю твой вопрос. Любой!

Вик был уверен, что спасение пропавшего под обломками антарктического храма супруга волнует Патрисию в самую последнюю очередь, но промолчал, не желая затевать бесплодный спор.

– Ладно, оставим это. Разговор свернул не туда. Что случилось в Уфе, Аш? – спросила Пат, смягчая интонации. – Нет хороших новостей?

– Смотря что считать хорошими новостями. И для кого хорошими.

– Здравый ум профессора Загоскина – это будет очень хорошей новостью. Ты познакомился с ним? Читал его медицинские документы? Он вменяем?

– Вполне, и с ним можно попробовать договориться. Но старик очень осторожен, он ведет себя так, словно чего-то опасается. Или кого-то. Прикидывается безумным, но это притворство. Подозреваю, он получал угрозы и уверен, что за ним следят.

– Насколько это обосновано?

Вик неопределенно повел плечом:

– Пока не разобрался. Кто-то из твоих сотрудников способен сливать информацию на сторону?

– Я не отвечаю за них, потому что они не мои сотрудники.Я сотрудничаю с теми, кого мне дали, и не слежу за ними 24 часа в сутки. Почему ты спрашиваешь?

– Кажется, твои соотечественники идут за тобой попятам. Едва ты проявляешь к чему-то интерес – они тут как тут. Я узнал, что полтора года назад в Москве прошла серия убийств коллекционеров антиквариата. Перед смертью их пытали.

– Это ужасно, – произнесла француженка. – Но почему ты решил, что убийства связаны с нашими поисками?

– Потому что именно в это время, как рассказывал мне Гена Белоконев, вы напали на след тибетской ритуальной пурбы, принадлежавшей предкам Рериха.

– Звучит голословно. И если это все, что тебя беспокоит...

– Нет, не все. Я обнаружил второй «глаз урагана», – сказал Вик.

Пат подобралась:

– Второй «глаз»? Володя Грач не уникален?

– Да. Это молодая девушка, москвичка. Ее прототип погиб три месяца назад, заколот трехгранным тибетским ножом. Полиция подозревает, что ее убийца – тот же человек, что нападал на антикваров. То есть ее муж, Дмитрий Москалев. И как раз в начале января вы зафиксировали крупный сбой...

Француженка прикрыла глаза, переваривая информацию.

– Ты ее видел? Эту девушку...

– Ее зовут Мила. Мила Москалева. Она в Уфе. Конечно, я ее видел и даже говорил с ней.

Пат выругалась. И резко поинтересовалась:

– Она знает о том, что с ней произошло?

– По-моему, она думает, что просто удачно сбежала от мужа-садиста и боится навести справки о нем, даже новости не смотрит, благо о столичных происшествиях тут не трубят на каждом углу. Однако в любой момент Москалева может позвонить кому-то из знакомых или просто открыть интернет...

– Я поняла. Неизвестно, как она поступит, узнав правду. И неизвестно, как поступят другие, узнав о ее существовании, – Патрисия шумно выдохнула. – Новая турбулентность, и ты в самой сердцевине. Я должна начинать за тебя волноваться?

– Нет. Круг общения у Москалевой сильно ограничен, а старые связи оборваны, поэтому меня пока не штормит. Но все может измениться, конечно.

– Мне это не нравится. Сможешь привезти ее ко мне? Завтра же.

– Я не занимаюсь похищением малознакомых девиц.

– Привези ее ко мне, Ашор! – потребовала Патрисия. – Ее необходимо изолировать, ты же не хочешь, чтобы история с Грачом повторилась! Кстати, как далеко «глаз урагана» находится от Загоскина?

– Мила работает в том же пансионате, что и я.

– Плохо.

– «Глаз урагана» образовался в январе, а сейчас март. Процесс изначально не связан с Загоскиным, но их притянуло друг к другу. Это значит, что свой артефакт Загоскин держит где-то поблизости.

– Если «глаз» не связан с Загоскиным, то с чем тогда? – не поверила Патрисия.

– Я тебе говорил: ее прототип убит трехгранной пурбой. Ее муж – коллекционер. И, судя по фотографиям в Инсте, он с Милой был на Мадагаскаре прошлым летом.

Патрисия снова выругалась.

– Вот что, Аш, я немедленно вылетаю к тебе!

– Не стоит, – сказал Соловьев. – Ты мне все тут испортишь.

– Ничуть. Я займусь ликвидацией «глаза», а ты – профессором Загоскиным. Так выйдет быстрей.

Соловьев едва заметно поморщился:

– Мне не нужна такая скоропалительная помощь. Позволь мне действовать так, как я наметил.

– Ты не справишься один.

– Справлюсь. Тебе нужна шкатулка с ее содержимым или нет?

Патрисия молчала несколько секунд, потом кивнула:

– Хорошо, будь по-твоему. Поступай как считаешь нужным, но не затягивай, прошу тебя! Я буду с нетерпением ждать, когда вы с ней приедете в Межгорье. Буду тебяждать, – поправилась Пат. – Я всегда тебя жду, Аш, всегда тебе рада.

– Я тебя услышал, Пат. Будут новости, сообщу,  – ответил Вик и отключился.

Глава третья. Мила. 3.1

Глава 3. Опасные визитеры

Людмила Москалева

3.1

Некоторое время назад...

Когда-то Мила жила в самом центре Москвы и была счастлива. Папа – работник дипломатического корпуса, мама – домохозяйка, квартира в престижном районе, два-три раза в год путешествия за границу, учеба в школе с хорошей репутацией…

Все рухнуло в тот самый день, когда Милке исполнилось восемнадцать. День совершеннолетия ознаменовался немыслимой трагедией – смертью мамы. У нее было слабое сердце, врачи даже запрещали ей рожать, но она родила, потому что любила мужа и хотела от него детей, хотя бы одного. Порок – такая штука, рвется там, где тонко. Удивительно, что она вообще продержалась так долго, сумела вырастить и воспитать дочь.

Отца ее смерть подкосила, и, чтобы хоть как-то забыться, он с головой ушел в работу. На службе ему пошли навстречу, услали как можно дальше от Москвы, где все напоминало о покойной супруге. Милка осталась одна в трехкомнатной квартире. За ней вызвалась присматривать тетка Лена, сестра матери. Ну как присматривать – заглядывать два раза в неделю, чтобы пригласить на «творческие посиделки» в Сивцев Вражек и потом отчитаться ее отцу по телефону, что все в порядке.

Тетка Лена была человеком из мира искусства, держала художественную галерею и помогала молодым талантам пробиться к вершинам популярности, попутно неплохо на них зарабатывая. Нельзя сказать, что она была совсем уж не от мира сего, хватка бизнес-акулы должна присутствовать в характере куратора, ибо без нее не выжить, не устроить передвижной выставки и не продать, однако в бытовом плане Елена Сановна последовательностью не отличалась. Тетка учила Милку светской болтовне и глубине понимания прекрасного, ибо «прекрасное лечит» и «разбираться в живописи – неотъемлемая часть воспитания благородных девиц», но лучше бы учила племянницу житейской премудрости и способности разбираться в людях. Последнего Милке ох как не хватало.

Тусовки в галерее современного искусства Людмиле нравились. Там было интересно, бурлили страсти и пахло большими деньгами. Милка, в силу возраста и воспитания, деньгами не слишком прельщалась. Она никогда не знала нужды, не умирала с голода или от стыда за заштопанную одежду, жила в родительской квартире на Плющихе, а не снимала комнатушку на рабочей окраине, наскребая с трудом сумму на аренду. Деньги являлись для нее абстрактной величиной и ни разу не целью, но в галерее о деньгах постоянно говорили, да и коллекционеры – люди не бедные. Брендовая одежда, мощные машины, перстни на пальцах и люксовое шампанское, подаваемое официантами на серебряных подносах, невольно направляли мысли в определенную сторону.

Милка легко находила общий язык с самыми разными людьми, умела поддержать беседу с художниками, развлечь скучающего нувориша, заглянувшего в галерею от нечего делать, или пообщаться с иностранцами на их языке. Практиковаться во французском и английском было удобно, и Мила даже радовалась, что совмещает приятное с полезным. На одной из таких галлерейных вечеринок она и познакомилась со своим будущим мужем.

Дмитрий Москалев показался ей красивым и образованным. Он был относительно молод (на десять лет старше Милы), интересовался антиквариатом восточного направления, и от него пахло совершенно неприличными деньгами. Среди ее знакомых он выделялся как белоснежная яхта средь невзрачных лодчонок – во всяком случае, именно так показалось Милке. Она в ту пору еще не понимала, что громадные состояния любят тишину, и если наследник папиной империи берется сорить купюрами направо и налево, то это либо в силу скудности души, либо с некой целью. Милка решила, что шикарные покупки и пожертвования в фонд поддержки, организованный теткой, происходят от щедрости. Умный, добрый и галантный человек не может быть плохим, но увы, она сильно ошибалась. Только прозрение для нее наступило слишком поздно.

В первые месяцы их знакомства, впрочем, и впрямь ничего не предвещало трагического финала. Дмитрий ухаживал красиво, вел диалоги исключительно на общие темы, без пошлых намеков и торопливой небрежности. Основной доход Дмитрию приносили удачно вложенные активы и различные предприятия, полученные в наследство от деда: несколько автозаправочных станций, рынок, портовые склады, фирма по перевозке грузов, ювелирный цех по огранке самоцветов, магазины и похоронное агентство. Как истинный выходец из новейших смутных времен, дед не брезговал ничем, однако его внук, по его же собственным словам, «неразборчивым наследством» тяготился, питая интерес исключительно к вечной классике. Особое внимание он уделял разве что ювелирным магазинам и цехам, поскольку золото и камни были для него не просто выгодным товаром, но особым миром, притягательным и опасным. Милке он признался, что подумывает открыть восточную лавку со всевозможными «тибетскими прибамбасами» и нуждается в гиде по бурному морю антикварного бизнеса, поэтому осторожничает и пока присматривается.

Тетка Лена считала Москалева очаровательным и весьма благосклонно привечала его у себя.

– Обрати внимание на этого весьма перспективного и тонко чувствующего молодого человека, – нашептывала она Милке, – у него превосходный вкус и благородные манеры. А внешность! Да я сама готова в него влюбиться. Не стой столбом, дорогая, заметь, как он на тебя смотрит!

Дима умел обаять. Милка, тогда еще выпускница факультета иностранных языков, пала его жертвой очень быстро. У них начался головокружительный роман. И некому было трезво взглянуть на претендента и объяснить, что страсть, охватившая Милу в ответ на настойчивое поклонение (порой переходившее в преследование) – плохой советчик.

Тетке не было до Милки никакого дела, ее вполне устраивало, что Москалев официально просил у нее руки племянницы, а не как в дурном романе попользовался и бросил. Милкин отец был далеко и знал о Дмитрии ровно то, что тот сам пожелал ему сообщить. Сама же Милка не смогла различить за вкрадчивыми повадками опасные пороки.

Их свадьба была пышной, на семьсот гостей, многих из которых Милка видела впервые, что не помешало ей великолепно отыграть роль хозяйки по-московскому шикарного гульбища. После медового месяца на борту белоснежной яхты, бороздившей просторы Индийского океана, молодожёны переехали в загородное поместье Дмитрия, недавно отреставрированное из полуразвалившейся дворянской усадьбы.

Дима все-таки купил себе «восточную лавку» и погрузился в мир поющих тибетских чаш с головой. К тому же, побывав на Мадагаскаре и проникнувшись красотой тамошних сапфиров, он всерьез нацелился на наши российские месторождения на Южном Урале. До этого его уральская фирма разрабатывала только коллекции из малахита и изумрудов, но тут он неожиданно увлекся черными звездчатыми сапфирами и говорил о них много и охотно. Большую часть времени Дмитрий проводил на работе, оставляя молодую жену на попечении экономки, охранника и шофера. Милка поначалу не воспринимала это как желание ее ограничить, но постепенно ее затуманенное любовью сознание просыпалось.

Сначала Дима потребовал, чтобы она бросила работу в школе и целиком занялась хозяйством, а на робкие возражения отвечал, что неуважаемая в обществе работа вредит его реноме.

– Жена цезаря должна быть безупречна, – твердил он с улыбкой.

Вскоре он пошел дальше, запретив ее «небезупречным» подружкам переступать порог их особняка. Во избежание дурного влияния, так сказать.

Сначала Милка пыталась соответствовать всем требованиям, полагая, что надо подстраиваться, чтобы сохранить в семье мир, но Дмитрию всего было мало. Начались ссоры. Он все чаще стал позволять себе насилие, и никакие мольбы были не в силах его остановить.

Иногда Мила даже думала, что ее мужа кто-то сглазил. Например, мадагаскарский колдун умбиаси, которого они посетили во время свадебного путешествия, он напророчил им кучу проблем из-за «особенного отношения богов». Именно после посещения острова в Индийском океане характер Дмитрия стал незаметно портиться. А вскоре эта порча достигла астрономических масштабов, и ее уже нельзя было ни скрыть, ни списать на дурное настроение.

Мила пыталась противостоять, отстаивала свои права и свободу, но по итогам ее мир лишь сужался. Спустя полгода после свадьбы она обнаружила себя запертой в четырех стенах, под неусыпной охраной, без собственных средств и права голоса. Когда она узнала, что требовавший супружеской верности Дима сам вовсю развлекался на стороне, то закатила скандал – и была жестоко наказана за строптивость. Мужа не остановили ее громкие крики, а болезненные стоны лишь распаляли его. Отныне насилие стало частой гостьей в их загородном особняке, и Мила стала бояться прихода ночи.

Она потребовала развода. Дмитрий рассмеялся ей в лицо:

– Ты моя, – сказал он. – Навсегда. А все, что мое, не может принадлежать кому-то еще. Я, скорей, это сломаю и выброшу, чем уступлю.

Тетка Милку не поддержала. Она считала Дмитрия порядочным человеком и не верила, что он способен так притворяться.

– Если муж пьет, гуляет и поднимает руку, то в этом виновата жена, – заявила она безапелляционно. – Могу порекомендовать вам отличного семейного психолога.

Милка пожаловалась отцу, но тот женился по новой, работал во Франции и мало чем мог ей помочь, разве что морально утешить. Он совсем не понимал, что люди бывают жестокими не только под напором внешних обстоятельств, но и в силу испорченной натуры.

– Может, ты все-таки ошибаешься, доченька? – мягко спросил он. – Дима неплохой парень, и я уверен, что он очень тебя любит. Влюбленного мужчину ни с кем не перепутаешь, а я видел, как светились его глаза на вашей свадьбе. Тебе, Мила, тоже надо научиться работать над собой. Семья держится на усилиях двоих. Дай ему еще один шанс, дочка!

На людях Дмитрий вел себя вежливо, в кабинете психолога стоял на коленях и каялся перед Милкой, заверяя в безумной любви. Он стал заваливать ее подарками и цветами, слал смс-ки с признаниями и теплыми словами восторга. Под напором внезапного «артобстрела» она растерялась, поверила, уступила, но мир в семье продержался не больше месяца. За закрытыми дверьми Дима вновь начал превращаться в зверя. Он был властелином и хозяином, а Милка – его вещью. Он творил с ней, что хотел.

А потом получилось так, что совершенно случайно Мила подслушала разговор мужа с одним из его помощников, Андреем Серегиным. Речь шла об убийстве. Милка и раньше подозревала, что бизнес ее супруга не всегда велся в рамках закона, но теперь получалось, что он и вовсе протекал за гранью.

Оба говорящих были изрядно подшофе. На дворе стояло чудесное время новогодних праздников, когда люди, даже такие осторожные, как ее муж и его подручный, расслабляются и теряют бдительность. Только этим мог объясняться факт, что о своих черных делах они беседовали на широком балконе, забыв прикрыть как следует дверь. Милке стало холодно, она накануне простудилась и маялась горлом, поэтому отправилась искать, откуда же так сильно дует. Обнаружив, что Дима и Андрей вышли покурить, она подошла, чтобы закрыть дверь – и услышала то, что не предназначалось для ее ушей.

Они не слышали ее шагов, не видели силуэта за стеклом, и все бы закончилось хорошо, но Мила не удержалась – вскрикнула, зажимая рот, и тем самым выдала себя.

Узнав, что она подслушивала, Дима рассвирепел. После ухода помощника он избил ее так, что она едва смогла встать с пола.

– Шпионка в моем собственном доме! – орал он, брызгая слюной, и в его пустых глазах плескалась пьяная удаль, перемешанная с естественной злобой. – Вякнешь хоть кому-то, убью!

Его обещание не было пустой угрозой, и Милка задумала бежать. Она до последнего боялась, что побег закончится в могиле. Отчаяние вело ее прочь, заставляло хитрить и притворяться, но даже оказавшись в Уфе, Мила долго не могла поверить, что избавилась от унижений навсегда.

Образ потерявшего человеческий облик супруга постепенно гас и стирался из памяти, но она чувствовала, что сама сильно переменилась. Ее вера в людей была подорвана.

В Уфе Милка ждала лета. Месяц июнь был назначен ею крайним сроком, чтобы успокоиться и задуматься над тем, как ей отныне жить. Понятно, что она не сможет вечно прятаться в пансионате. Следовало двигаться дальше, обустраиваться, строить себя заново после небольшой передышки. Она планировала сменить город, уехать куда-нибудь еще, но уже не спонтанно, а осмысленно. Мила полагала, что лучшего времени, чем лето, для переезда не найти, и ждала тепла, ощущая с некоторым удивлением, как ее заледеневшая душа тоже постепенно оттаивает.

С появлением в ее жизни светловолосого «Викинга» процесс заживления пошел ускоренными темпами.

3.2

3.2.

Наши дни

Вик Соловьёв влился в коллектив пансионата без малейших проблем и притирок. Бог весть, как это у него получалось, но все работницы были от нового медбрата без ума и при этом не перессорились.

– Его бывшая просто дура каких поискать! – убежденно говорила сиделка Тоня, расположившись за кухонным столом со всеми удобствами. – Такого мужика проворонила!

Все свободные от непосредственного дежурства сегодня помогали поварихе. В воскресенье праздновали Пасху, и, по заведенной традиции – устраивать на праздники щедрое угощение для постояльцев, работы было немерено. Милка тоже находилась среди всех, помогая строгать салаты, пока другие чистили овощи, а повариха пекла куличи и блины (последние обожала Безруцкая и требовала готовить на каждое застолье).

На кухне было жарко, но весело. И конечно, никакое священнодействие не могло обойтись без обсуждения мужиков.

Милка не любила сплетни, но тут не могла пройти мимо, чутко прислушивалась к болтовне. Она сравнивала Вика с камнем, брошенным в тихий омут. Он взбаламутил всё и пробудил всех чертей.

– Ничего, мы ему заскучать не дадим! – задорно пообещала молоденькая сестричка Ларочка. Она выпрямилась, томно изогнулась, отставляя ножку в белом кожаном сабо и затеребила пуговку на халате, будто бы в намерении устроить стриптиз.

– Это уж точно, – подхватила Алина, как и Лара, работавшая в пансионате медсестрой. – Согреть ему постель скоро очередь выстроиться. И я буду в первых рядах.

Вика жалели и с нетерпением ждали, когда суровое мужское сердце забьется с новой силой после тяжелого развода. Только Мила была уверена, что за внешней приветливостью и мягкостью Соловьева кроется стальной характер. Такого стрельбой глазами из седла не выбьешь. Она потому и не лезла, наблюдала издали, хотя его присутствие по-прежнему непонятно волновало ее.

– Постыдились бы! Тьфу на вас! – упрекнула настырных девиц повариха. – Кому нужны шалавы? Приличному мужику – точно нет. А Соловей приличный, по нему сразу видать. Он либо женится, либо в сторонке постоит.

– Захочу, так и женится, – самонадеянно осадила ее Лариса. – Тоже мне проблема!

– Не женится, если вешаться на него начнешь, – возразила Галка, – такие, как он, весьма разборчивы.

– Давайте сменим тему, – предложила Соня, – а то бедный Вик скоро икать начнет. В самом деле, только и забот, что косточки ему перемывать. Галя, расскажи лучше, как сегодня дела у Ивана Петровича? Опять бузил?

– Только немножечко с утра, – откликнулась с готовностью Темникова – А потом подобрел. Жалко его. Сын его совсем знать отказался. Бухгалтер обмолвилась, что он денег больше из своей Америки не пересылает. Загоскин из своих личных средств проживание оплачивает.

– Ужас какой! Неужели бывают настолько черствые сыновья? – повариха осуждающе покачала головой. – Родители в них всю душу вкладывали, а они потом денег жалеют. Как Иван Петрович к этому относится? Переживает?

– Переживает, конечно, но держится, – ответила Галочка. – Истории из своей жизни рассказывать начал, я аж заслушалась. Такие мистические вещи с ним происходили!

– Мистические?

– Может, и придумал, конечно, но говорил складно.

– Надеюсь, не про пауков, – сказала тихо Милка, поежившись.

– Нет. Рассказывал, как общался с этим… как его… Короче, с мадагаскарским колдуном.

– С умбиаси, – брякнула Мила и, спохватившись, прикусила язык.

– О, точно! Ты откуда знаешь? Он и тебе успел рассказать?

Мила пожала плечами, предпочитая не упоминать о своем прошлом. Ее руки задрожали, и она отложила нож, успокаиваясь. Впрочем, ее смятения не заметили.

– Галь, расскажи про колдуна, интересно! – потребовала Ларочка.

– Да ну, жуть это! – высказалась Соня. – У Иван Петровича в последнее время все истории жуткие. Что пауки, что колдуны, что зеркала – одна хрень.

– Вовсе нет, – возразила Галочка, – на сей раз ничего жуткого он не рассказывал. Его знакомый колдун умел открывать двери в другие миры, параллельные нашему, и через эти двери проникать в любое место уже нашего мира. Ну, типа потайных ходов. Загоскин поначалу ни в какое колдовство не верил и в возможности открыть дверь в иную вселенную тоже. Опиум для народа и все дела. Он с колдуном поспорил, и тот показал ему фокус в доказательство.

– Хорошо, что не заколдовал, – встряла Соня, – а то колдуны обидчивые.  Раскритикуешь, а они мстить начнут.

– Да дай послушать! – зашикали на нее. – Так что за фокус?

– Колдун поставил на стол каменное зеркало, а перед ним миску с водой, – обстоятельно продолжила Галочка, довольная всеобщим вниманием. – Потом он взял нож и принялся им над миской водить, пространство типа резать, а Загоскину велел смотреть в зеркало. Тот не верил, но смотрел, любопытно же. И вот поверхность камня заволоклась туманом, и на ней, как в телевизоре, появилась картина: жена Загоскина в их квартире. И картинка не статичная, а движется, только без звука. Зеркало показывает, что жена делает. А она посуду мыла. Колдун сунул пятерню в миску с водой и достал из нее обручальное кольцо жены!

– Откуда известно, что именно ее кольцо? – засомневалась повариха. – Вдруг заготовка была в рукаве?

– А оно у них подписано было, с гравировкой на внутренней стороне. Тем не менее, Загоскин, как истинный материалист, все еще не верил. Он пошел в посольство и позвонил оттуда жене, а та ему сразу пожаловалась, что потеряла кольцо. Оно типа соскользнуло в слив раковины во время мытья посуды.

– Эта история произошла с генералом Ермоловым, – не выдержала Милка, обрывая восторженные аханья.

У нее создалось впечатление, что хитрый старикан посмеялся над малообразованной девушкой. Он вечно был себе на уме, и распознать, когда он говорит всерьез, а когда издевается, было подчас невозможно. Но тут его намерения были ясны.

– С кем-кем? – удивилась Галочка.

– С генералом Ермоловым, героем Отечественной войны 1812 года, – пояснила Мила. – Загоскин ее тупо под себя переделал. Байки он травил, а ты повелась. (*)

(Сноска: Историю с кольцом, приключившуюся с генералом Алексеем Ермоловым, впервые опубликовал журнал «Русская Старина» в 1878 году. Автором была Татьяна Петровна Пассек, тетя писателя Герцена, а ей об этом рассказал сам генерал)

– Откуда тебе про генерала известно?

– Читала однажды, – ответила Мила, жалея, что вечно лезет со своей ученостью и тягой к прямоте. Вот и сейчас, кажется, только хуже получилось.

– Глупости, – обронила Алина, часто раздражавшаяся Милкиной эрудицией, которую не скроешь ни за бедным платьем, ни за физическим безропотным трудом, – не верю, чтоб жена дворянина и генерала сама посуду на кухне мыла. А значит, и кольцо не могла в слив раковины уронить.

– Ну, могло ведь и дважды произойти, – протянула Галя примиряюще. – У генерала Ермолова одна ситуация, а у Загоскина – чуть другая, но суть-то единая. Телепортация и мистика зеркал существуют на самом деле, и есть люди, которые этим пользуются вовсю, хотя наука пока об этом не подозревает. Вот!

– Разоблачать факты – на это много ума не надо, – поддакнула Лариса, – а ты попробуй объясни! Ученые не могут объяснить, вот и говорят, что этого якобы не было, все выдумки. А лет через сто придумают объяснение, так оно и выдумкой перестанет быть.

– В любом случае, было интересно послушать, – кивнула Галочка, как бы подводя итог, – мы с Иваном Петровичем очень мило поболтали.

– Не представляю, как с ним вообще можно мило болтать, – поежилась Соня. – Ужасно вздорный старикан.

– Иногда можно, хотя вот наш Соловей умудряется делать это постоянно, Иван Петрович ни разу еще не закатил истерику в его присутствии.

– А у меня создалось впечатление, что старик Вика просто побаивается. Смотрит все время исподлобья и глазами за ним следит. Как мышь за котом.

– Опять про Вика начали?! – прикрикнула повариха.

– Кто-то меня звал? – послышался веселый голос, и в кухне появился Соловьев собственной персоной.

Женщины оживились. Даже повариха. Когда Вик проворно стянул горячий блин из горки, она притворно замахнулась на него вилкой с насаженной на нее луковицей для смазки:

– Ты просто Соловей-разбойник какой-то! Что за разбойный налет на кухню?

Вик засмеялся:

– Ужасно аппетитно, Тамара Евгеньевна! Как удержаться?

– Да ладно вам, не убудет от одного блинчика, где еще холостому горяченького поесть? – вмешалась Лариса и подвинула тарелку с блинами к Соловьеву поближе. – Кушай, Вик, не стесняйся.

Милка глядела на эту ажитацию с недовольной усмешкой.

Кроме того первого дня, когда она проводила для Соловьева экскурсию по территории пансионата, она больше не оставалась с ним наедине, но все равно знала, где он и чем занимается. Не караулила, но как-то все само собой получалось.

По отношению к себе она тоже чувствовала его молчаливое внимание, и это льстило. Ей казалось, что Соловьев никого не выделяет из женского коллектива, со всеми держит дистанцию, оставаясь неизменно приветливым, и только на нее, Милку, порой смотрит немного иначе, по-особенному. Но проверять подозрение и тем более делиться им с кем-то еще ей совершенно не хотелось.

– Пойду я, – произнесла она, поднимаясь, – стиральная машинка уж небось отключилась, надо белье развесить.

На нее, кажется, никто не обратил внимания.

– Вик, а ты чего сюда пришел-то? – наседала на медбрата Лариса. – До ужина еще далеко.

– Старшую ищу, Иван Петрович погулять хочет, но у него нога сегодня побаливает. Коляска нужна.

– Альбина аптеку принимает, – отозвалась Галочка, – в пристройке поищи.

– Если хотите, я открою чуланчик, – внезапно предложила Милка от двери. – Ключ у меня есть.

У Загоскина была своя коляска, электрическая, но он ее берег. Для прогулок по корявым и заснеженным уличным дорогам ему выдавали другую, простенькую, которую катил сопровождающий человек.