Текст книги "Вернуться в Антарктиду (СИ)"

Автор книги: Нат Жарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 110 страниц)

– Только не говорите, что хотите от нее избавиться! – воскликнул Иван.

– Мы не можем, хотя этот выход был бы не самым скверным, – кивнула Пат. – Хороший индеец – это мертвый индеец, а из-за постоянных атак «Прозерпины» Мила становится нестабильной. Ее следует держать под наблюдением и в максимально комфортных условиях. И, конечно, надо бережно прочистить ей мозги, внедрив установку на помощь нам. Мила боится мужа, похитителей и де Трейси, который наверняка приложил руку к ее превращению в «глаз урагана». При этом она искренне любит Соловьева. Этими раздражителями и надо манипулировать по методу кнута и пряника. И конечно, ни в коем случае не допускать ее встречи с отцом. К отцу она наверняка испытывает положительные эмоции, и он может на нее повлиять. Необходимо сделать так, чтобы ее любовь к Соловьеву все перевесила.

– Значит, будет схватка, – со вздохом констатировал Иван. – И за Чашу, и за Москалеву. Поездка на Мадагаскар мне заранее не нравится.

Пат невозмутимо пожала плечами:

– А как вы хотите? Придется рискнуть. Если мы переживем путешествие в Храм Анкаратры, то дальше станет проще. Мы изменим мир, откатим его назад и выбьем «Прозерпину» из игры. Может, и навсегда.

Демидов-Ланской помолчал, взвешивая их шансы на успех. Патрисии нравилось плести сложные интриги, она буквально оживала, когда цель была четко сформулирована и ей предстояло лишь придумать подходящую стратегию и выбрать тактику. Но вот у него все эти «тайны Мадридского двора» буквально вставали поперек горла.

Он спросил:

– Вы обсуждали это с Виктором?

– Пока нет. Я еще не до конца продумала его роль в грядущих событиях. -Пат пытливо вгляделась в глаза своего заместителя: – Я вижу, вас что-то настораживает, Ваня?

– Пресловутый человеческий фактор, – ответил Иван. – Мне показалось, у Соловьева к Миле особое отношение, из-за чего некоторые ваши предложения он может встретить в штыки.

– Соловьев неглуп. Он поймет, что сейчас мы не имеем права действовать по-другому. А потом, когда все изменится в последний раз, его мнение уже не будет иметь значения. Я допускаю сценарий, когда «глаз урагана» сам собой ликвидируется, ведь прорывов из параллельных миров больше не будет. Последний сбой способен утащить носителей иных энергий в параллельное пространство навсегда.

– Москалева и Грач погибнут?

– Не обязательно. Грач точно нет, поскольку мы работаем над воплощением варианта, где он изначально выжил и в Сирии, и в Антарктиде. Этот вариант устраивает нас всех. Всех выживших. Что до Милы… Она нам чужая. В том варианте, где уцелел Грач, она мертва. Если мир откатится до момента, когда ее уже убили, Мила просто перестанет существовать. Войдет в запрещенное состояние.

– Виктору этот план не понравится, – заявил Иван с уверенностью.

Пат тряхнула золотистыми волосами:

– Вик человек с благородной душой. Если предстоит выбор между всеобщим благоденствием и жизнью одного единственного человека, то что, по-вашему, он предпочтет?

– Кажется, вы плохо его знаете.

– Я знаю его лучше вас! – отрезала она. – Конечно, я обговорю с ним данный вопрос. Но иных сценариев, которые бы устроили абсолютно всех, может и не быть. Ему придется смириться с выбором большинства.

Демидов-Ланской промолчал. Он дал слово поддерживать Пат во всем и особенно в тех делах, где в поддержке ей отказывает Вик. В душе ему тоже не нравился план, в конце которого Мила, пусть и незнакомая ему, но все-таки живой человек, самоликвидируется. Однако если Вик начнет громко возражать, Ивану не останется ничего другого, кроме как встать на сторону Патрисии. Просто потому, что с Пат он всегда на одной стороне, а с Виктором нет.

Но это будет болезненным выбором, конечно…

(Сноска. *Как ни странно, но утверждения, что сознание существует вне мозга и вовсе не порождается им, звучат в научной среде все громче. Джон Экклс, крупнейший нейрофизиолог и лауреат Нобелевской премии по медицине, считает, что психика не является функцией мозга. Вместе со своим коллегой, нейрохирургом Уайлдером Пенфилдом, который провёл более 10 тысяч операций на мозге, Экклс написал книгу «Тайна человека». В ней авторы прямо заявляют, что у них нет никаких сомнений в том, что человеком управляет нечто, находящееся за пределами его тела. Ещё два лауреата Нобелевской премии, нейрофизиологи Дэвид Хьюбел и Торстен Визель, в своих научных трудах не раз подчеркивали: для того чтобы утверждать связь мозга и сознания, нужно понять, что именно считывает и декодирует информацию, которая приходит от органов чувств. Однако сделать это в рамках существующей научной парадигмы невозможно.

** Идея, что мысли и эмоции способны оказывать воздействие на реальность, еще недавно относилась к области эзотерики. Однако в 1990-е годы учёные из Принстонского университета решили проверить её экспериментом. С тех пор этот эксперимент стал классикой, воспроизведенной в нескольких крупных исследовательских центрах по изучению мозга, а том числе и в Петербургском Институте мозга. В опыте использовался генератор случайных чисел. Обычно он выдаёт примерно поровну нулей и единиц. В ходе сеанса операторы должны были «внушать» машине, чтобы она выдавала больше нулей или, наоборот, больше единиц. Для этого они напряжённо думали о желаемом. И результаты, которые показывал генератор, превысили вероятностные показатели на десятки процентов (процент «совпадения» доходил до 75-80). Также экспериментаторы заметили, что, когда в опыте участвовали два человека и больше, их влияние на генератор усиливалось, и процент иногда составлял уже более 90)

Глава 16. Гена Белоконев

Глава 16 (6) Тайны забытых библиотек

Геннадий Белоконев

16.1/6.1

Ирина Михайловна Довгур отвернулась от открытой форточки, куда пускала клубы дыма жутко вонючей «мужской» сигареты, и кашлянув, повторила:

– Нет, Геннадий Альбертович, это никуда не годится! Хорошо, что ваши бумаги обнаружила я, а не люди из контрразведки. Вот уж кто ни минуты не стал бы с вами церемониться!

Белоконев терпеть не мог ни ее прокуренный голос, ни ее безапелляционность. Довгур вообще не будила в нем добрых чувств, но он изо всех сил старался это скрыть. И дело было не только в субординации. Элементарная вежливость требовала от него почтения к женщине, пусть даже она внешне напоминала серую мышь и говорила гадости.

– Но я вас тоже предупреждаю в последний раз! Еще один проступок, – Довгур со сдержанным негодованием дотронулась пальцем до лежащей на ее столе пластиковой папочки, – и вы получите официальное обвинение в разглашении государственной тайны.

– Но помилуйте, Ирина Михайловна! – Белоконев сделал жалостливое лицо. – Я привык работать с бумагами. Бумага – она живая, она дышит, а ваши эти электронные носители… от них только зрение садится.

– Можно подумать, от чтения бумаг зрение не садится! – отрезала Довгур. – Вот что, мой дорогой Геннадий Альбертович, заканчивайте разыгрывать из себя жертву научно-технического прогресса. Когда мы с вами только начинали сотрудничать, то договорились, что все записи вы храните исключительно на наших электронных носителях, снабженных антивирусной защитой и специальными криптографическими программами. Вам их выдали в достаточном количестве, а если вам чего-то не хватило, то мы выдадим вам еще. Вы клятвенно обещали, что не будете ничего копировать на сторонние ресурсы, ни переводить самовольно в иные форматы, в том числе бумажные распечатки. Обещали же?

– Обещал, – вздохнул Белоконев, – но если выражаться буквально, я ничего не копировал. Наоборот, я свои письменные заметки переносил в электронный формат, а не наоборот. Понимаете…

– Нет, не понимаю! – Вспомнив о дымящейся в руках сигарете, Довгур раздавила ее в пепельнице и вновь прочистила горло. – Вы вообще не должны ничего писать от руки.

– Это невозможно! – запротестовал историк. – В архивах, где я работаю, запрещены телефоны, компьютеры и фотоаппараты. Как, по-вашему, я копии сниму? Я делал выписки!

– ВЫПИСКИ! – Довгур выделила слово и пристально посмотрела на Белоконева. – А что лежит в этой папке – разве ВЫПИСКА?

Тот понурился, словно хулиган в кабинете директора школы.

– Думаете, я ничего не понимаю? Здесь лежит практически готовая для публикации статья, причем статья скандальная, полная конспирологических завлекалочек. И тот факт, что вы пока ее нигде не опубликовали, вас не оправдывает. Все, что вы создаете, это интеллектуальная собственность «Ямана». Вы подписали контракт, где сей пункт был выделен жирным шрифтом. Еще раз повторяю, чтобы вы запомнили хорошо, Геннадий Альбертович: по условиям контракта вы не имеете права сливать на сторону свои «шедевры», – начальница Третьего отдела на американский манер изобразила пальцами кавычки. – Вам ясно?

Белоконев кивнул.

– Никаких копий на бумаге для личного пользования. Все ваши ВЫПИСКИ – исключительно на страницах выданного вам пронумерованного блокнота с водяными знаками. Если блокнот вам не нужен – вы сдаете его, и он утилизируется согласно протоколу, как должно поступать со всеми секретными документами. Выводы, переводы, расшифровка спорных мест – ТОЛЬКО на ноутбуке, который вам также выдали. Пользоваться обычной бесплатной почтой запрещено. Загружать копии материалов на купленный в магазине незащищенный телефон или флешку – запрещено. Обсуждать информацию с посторонними, не имеющими отношения к «Яману» и не дававшими подписку для получения допуска, категорически запрещено! Вы же не хотите угодить под трибунал?

Белоконев снова кивнул.

– Вот и я не хочу лишаться ценного сотрудника. Не подводите меня больше!

Довгур извлекла из папки бумажные листы и, неторопливо прошествовав по кабинету, засунула их в шредер.

– Можно подумать, я там изложил рецепт атомной бомбы, – буркнул Геннадий чуть слышно, надеясь, что шум измельчителя перекроет его слова, но начальница обладала чутким слухом.

– Вы так ничего и не поняли?

– Я все понял, – возразил Белоконев. – И подчинюсь. Но я не согласен!

– Не думала я, что вы такой смутьян.

– Да, я смутьян! Речь идет об истории нашей страны, оболганной и униженной! А я патриот! – жарко воскликнул Белоконев. Он вскинул голову, поправив сползшие очки, и выпрямился, становясь выше ростом. – Вы разве не понимаете, что рукописи из считавшейся утерянной коллекции Строгановых вернут нам ощущение величия и гордости за деяния наших предков? Замалчивать это – преступление! Мы и так потеряли века, замалчивая. Мы позволили нас смешать с грязью, мы даже в школе преподавали детям унизительную норманскую теорию, как будто до Рюрика у нас вообще ничего не было. Наши враги боятся нашего прошлого, боятся, что правда станет известна, и все они предстанут в неприглядном свете перед общественным судом. Как можно им потакать?

Довгур выслушала сей спич с насмешливым выражением лица.

– Быть может, вы и патриот, Геннадий Альбертович, но вы не ученый. Вы – падкий на сенсацию человек, готовый использовать служебное положение для сомнительной славы дешевого искателя приключений.

Он смело перебил:

– Простите меня, но это просто подло! Вы не смеете меня оскорблять. Я вовсе не собираюсь выдавать ваши секреты, но истина – она жжет мне сердце! Как можно молчать? Как можно скрывать подлинные летописи русов, хазар, гуннов, которые переворачивают все, что мы полагаем значимым? Да те же буковые таблички с полиэтническими руническими надписями! Мир отказывается признавать, что в те далекие времена так называемые «варвары» имели и письменность, и науку. Что мы читаем в энциклопедиях? «Писцами Аттилы были не гунны, а римляне». Но тюркская руническая письменность гуннских булгар, известная по надписям в Болгарии, была занесена в Европу именно гуннами! А рунический текст «Китоврасовых Вед»? А «Путник волхва Златояра»? В «Путнике» 46 табличек – не надо публиковать их все, если боитесь проговориться про «Белое солнце» и прочие секреты – но опубликуйте хотя бы часть! Зачем скрывать?

– Хотя бы затем, что по полету вашей мысли противник быстро догадается, в каком направлении ведутся наши перспективные разработки. Вам только кажется, будто эти тексты сами по себе ни на что не намекают. Очень даже намекают! И если сейчас станет известно, какие именно жемчужины хранятся у нас под спудом… Вам ведь известна судьба ваших предшественников, рачителей древнерусской мудрости, пытавшихся опубликовать что-то из своих находок? Имена Сулакадзева, Дубровского (*) разве ни о чем вам не говорят?

– Их оболгали! – воскликнул Белоконев.

– Вот и ваше имя точно так же измажут дерьмом, потому что борьба за влияние никуда не делась, – жестко отрезала Довгур. – Вас, к примеру, разве не напрягло, что ваша безудержная радость по окончанию «архивных раскопок» подозрительно совпала с попыткой саботажа проекта «Циклон» и покушением на Владимира Грача?

Геннадий сник. За Грача он искренне переживал. Думать, что невольно он стал причиной его неприятностей, было больно и стыдно.

– Вы даже не представляете, чего нам с Патрисией стоило защитить вас от обвинений! Вас хотели упечь до конца ваших дней, и я не шучу. Именно так бы звучал ваш приговор, если бы нам не удалось отстоять вас перед кураторами.

– Но я прошел полиграф!

– Нет, вы, Геннадий Альбертович, должны сказать спасибо мне и мадам Долговой, а не полиграфу! Это мы бились за вашу невиновность. Ну, и счастье, конечно, что Грач сумел предугадать, куда будет направлен удар, и умело избежал его. Если бы он погиб, вас бы ничто не спасло. Как и меня, несущую ответственность за утечку.

– Я все осознал, – тихо произнес Белоконев. – Я могу идти?

– Идите, – Довгур отпустила его взмахом руки. – И будьте, наконец, осторожны, черт вас возьми! Не забывайте, ради чего вы здесь. И на кого работаете.

Белоконев понуро покинул начальственный кабинет.

Офис Третьего отдела, занимавшегося информационным сопровождением Проекта, находился на первом этаже подземного бункера, на самой поверхности, поэтому путь от порога до выхода не отнял много времени. Выбравшись на свежий воздух, Геннадий огляделся, щурясь на солнце, и направился в небольшой сквер. Конечно, надо было возвращаться к себе и провести ревизию документов – вдруг обнаружится еще какая-нибудь крамола, но после устроенной выволочки не было ни сил, ни желания.

В сквере возле детской площадки стояли лавочки. Детей у сотрудников «Ямана» было немало. Здесь жили семьями, начальство приветствовало традиционные ценности.

Сам Геннадий был бездетен, и с женой у него по возвращению из Антарктиды как-то совсем перестало складываться. Сначала она обрадовалась, что муж выжил под обломками астероида, но потом ее все стало раздражать.

Вопрос был даже не в журналистах – их удалось отвадить достаточно быстро, но маленький поселок, где они жили, не терпел суеты, и вся жизнь в нем вынужденно текла нараспашку. От сплетен и пересудов было негде скрыться. Из школы Белоконев уволился: на его место, считая его погибшим, нашли другого учителя истории, а драться за часы не хотелось. Его полгода гоняли по допросам, а в дом зачастили подозрительные люди, совавшие нос не только в ящики письменного стола, но и в кухонные шкафы и в мешки с картошкой. Соседи судачили, задавали вопросы жене, мотая ей нервы, деньги в семье заканчивались... Геннадий предлагал уехать, но жена не соглашалась: хозяйство, корова, куры – все требовало пригляду. Тащить их куда-то «на выселки», как она выражалась, было проблематично.

В Межгорье, когда Пат пригласила его присоединиться к Проекту, жене тоже не понравилось. Привыкшая к простору среднерусских равнин, она чувствовала себя на окруженном горами пятачке как в клетке. Да и коров в «Ямане» не держали. Поэтому Белоконев был вынужден жить на два дома, мотаться между Башкирией и Поволжьем и с каждым годом все отчётливее видеть, как рушится его семья.

…На скамейку рядом с ним присел Андрей Семенченко, в некотором роде – коллега. Семенченко был лингвоэтноисториком, и сферы их интересов частенько пересекались. В «Ямане» Семенченко занимался расшифровкой надписей, обнаруженных на стенах антарктического храма, но Геннадий, общаясь с ним, быстро смекнул, что помимо обширных знаний в своей сфере и феноменальной эрудиции, Андрей Игоревич обладал и кое-чем еще – а именно потрясающими источниками информации, недоступными простым смертным. Видимо, лингвист унаследовал от отца и деда не только филологические таланты, но и обширнейшие связи в самых разных кругах. Это, конечно, вслух не обсуждалось, однако всем было известно, что только благодаря Семенченко Третий отдел получил доступ к редким коллекциям рукописей из Строгановской библиотеки, давно считавшимся утраченными и даже перешедшими в разряд мифических. (**)

Сейчас Семенченко почему-то находился не в отделе, на работе, а гулял с ребенком и бездельничал. У Андрея было двое детей. Его пятилетний сынишка в данный момент играл на горке с дочкой Патрисии Аделью, а старший, наверное, был в школе. Белоконев заходил однажды в ту школу – современная обстановка и оборудование в виде электронных досок его потрясли. Небо и земля с его поселковой альма-матер, где даже туалет до недавних пор размещался на улице.

– Добрый день, – приветствовал его Семенченко.

– Добрый, – с печалью в голосе отозвался Белоконев.

– Что-нибудь случилось? Вы сами на себя не похожи.

– Получил нагоняй от Ирины Михайловны. Ничего особенного, но неприятно.

– Ирина умеет шороху навести, – кивнул Семенченко, – но она тетка не злобная и отходчивая. Особенно на фоне иных умельцев портить жизнь.

– Вашими молитвами, как говорится. А вы чего гуляете? – спросил Геннадий, зная, что Андрея Игоревича в обычные дни никогда не удавалось застать праздным. Львиную долю суток он неизменно посвящал работе.

– Да вот, – Семенченко вздохнул, – образовался внеплановый выходной. Все из-за вчерашнего переполоха. В Яман слетелись люди из контрразведки, «Ваську» перевели на боевое дежурство, а наш отдел отправили по домам, чтобы под ногами не путались. Я бы и дома поработал, но они забрали всю технику.

– Технику-то зачем?

– Ищут утечку, наверное. А может, это стандартная процедура, когда случается что-то из ряда вон. Последний раз нас так шерстили после покушения на Грача. Наверное, и вчера что-то произошло.

– Что?

– Мне не сказали.

– Понятно, – вздохнул Белоконев. – Довгур меня тоже проверяла, но делала все сама. Устроила обыск.

– Подозреваю, что настоящий обыск у вас еще впереди. И ждите требования явиться на допрос.

– Допрос? – перепугался Геннадий. – Это еще зачем?

– Допрашивают всех, кто выезжал из Межгорья за последние три месяца.

– Да это ж почти все!

– Вот именно. Меня тоже допрашивали, хотя я лично не выезжал, а просто имел неосторожность позвонить на Большую землю из города одному из своих коллег.

– Вы меня пугаете. И как долго этот паралич будет продолжаться?

– Не знаю. В прошлый раз на все ушло двое суток, потом хотя бы разрешили вернуться к работе. Надеюсь, что к завтрашнему вечеру все утрясется, хотя оперативники, лезущие во все щели, будут мотать нам нервы гораздо дольше. Впрочем, нет худа без добра. Я пользуюсь возможностью пообщаться с семьей. Дети у них, к счастью, вне подозрений.

– Семья – это важно, – согласился Белоконев.

– Я еще хотел встретиться с прибывшим в Яман профессором Загоскиным, но меня к нему не пустили, – пожаловался Андрей Игоревич. – У вас, случайно, нет на него выхода?

– У меня? – поразился Белоконев. – Да откуда! Уж коли вы не смогли... А почему вас не пустили?

Семенченко пожал плечами:

– Не велено. А мне хотелось бы знать, нет ли у Загоскина других текстов, аналогичных надписям на рукоятке кинжала. Он же наверняка их искал, чтобы уточнить и расшифровать. В книге «Встреча с вечностью на двенадцати холмах Имерины» нет упоминаний о чем-то подобном. И мне кажется это странным. Мне вообще вся эта книга показалась странной от начала и до конца.

– Почему?

– Не похоже, что ее писал лингвист. Автор утверждает, что провел годы за расшифровкой древних табличек, но не приводит ни строчки из сделанного перевода. Нет ни фотографий изначального текста, ни ссылок на другие работы. Книга эта – сплошная беллетристика. В ней нет ничего ценного, однако Загоскин, как я слышал, утверждал, будто остался всего один экземпляр, и это огромное горе. Разве не странно?

– Содержание могло исказиться из-за диффузии, – осторожно предположил Геннадий.

Семенченко, выражая сильное сомнение, сморщил лицо и вытянул губы в трубочку:

– Ну нет. С испорченной книгой автор тем более не носился бы как с писаной торбой. Рискну предположить, что изначально Загоскин напечатал единственный экземпляр. Выходных данных в книге нет – ни имени редактора, ни тиража, ни даты подписания в печать. Какая-то кустарщина. Я планировал задать ему несколько вопросов в том числе и по этому поводу, но, как видите, меня не пустили. Может быть, не желают, чтобы я провоцировал его на нестандартные ходы, возбуждая подозрительность.

– Вы ему не доверяете?

– Похоже, что не я один. Вам, кстати, я тоже не советую верить Загоскину на слово. Не болтайте при нем лишнего, если вдруг появится возможность поговорить.

– С чего бы это? – нахмурился Белоконев. В памяти еще были свежи нападки Довгур, и новые наставления в том же духе вызвали в нем естественный протест, хотя обычно он к советам Семенченко прислушивался.

– Подозрительный он, – заявил Андрей. – Его рассказ о том, как Солнечный нож волшебным образом пропал у него из шкатулки, мне очень не понравился.

– Артефакты не могут себя так вести?

– Я плохо разбираюсь в поведении артефактов, но если не приписывать им изначально божественную природу, а рассматривать как обычные устройства, то они не должны сами собой перемещаться с одного места на другое. Это противоестественно и не оправдывается известными нам свойствами этих объектов, почерпнутыми из тибетских списков Ульянова и каменной летописи из Антарктиды, расшифрованной к сегодняшнему дню.

– По-вашему, Загоскин сам куда-то переправил Дри атонг?

Семенченко кивнул и выдал очередной совет:

– Я бы на вашем месте покопался в истории пурбы Воронцова-Рериха, которую Москалев приобрел на аукционе Сотбис.

– Да уж я копался... – начал Геннадий, но вдруг встрепенулся: – Погодите! Неужели вы считаете, что у Загоскина была в руках именно Воронцовская пурба, которая потом попала к Москалеву?

– Думаете, нереально?

– Ну... есть там любопытная строчка в аукционном провенансе (* истории продаваемого предмета), что продавец приобрел пурбу Воронцова-Рериха у семьи русского эмигранта в 1972 году во Франции. Иван Петрович Загоскин в том же 1972 году был в Париже... так что предположение, что за анонимным владельцем лота скрывался именно Загоскин, совсем уж отвергать нельзя. Во всяком случае, до проверки, но... Но тогда получается, что на Мадагаскар Загоскин прибыл, имея в багаже пурбу! Он не находил ее в пещерном храме Анкаратры?!

– Не находил, – кивнул Семенченко. – И в запретный храм жрец привел его исключительно потому, что Загоскин предъявил ему кинжал. Согласитесь, это звучит логичнее, чем оправдание, будто перед ним сами собой распахнулись двери из-за того, что он сносно болтал на местном наречии. Сказки про «Руку Бога» прекрасны, но неправдоподобны.

– Но если Загоскин привез пурбу, чтобы оставить ее в храме, как его отец оставил там Зеркало, то почему же не оставил?

– Может быть, напугался того, что с ним произошло? А может, пожадничал. После землетрясения на Яве он стал чего-то опасаться и пурбу спрятал в сейф. Когда же новость об артефакте всплыла и к нему стали проявлять интерес всякие разные личности, он окончательно струсил и избавился от артефакта.

– Избавился, продав на аукционе?

– Если действуешь через аукцион, то не тратишь время на поиск надежного покупателя, да и деньги на торгах можно выручить неплохие. Плюс ко всему, Сотбис по желанию не выдает имена клиентов – ни тех, кто выставляет на торги антикварные вещицы, ни тех, кто их покупает.

Белоконев хмыкнул, признавая, что в логике Семенченко трудно отказать. Его цепочка умозаключений не противоречила известным фактам.

– Поэтому и говорю, чтобы вы не больно-то откровенничали с Загоскиными. Их цели непонятны, а сами они постоянно врут. Во всяком случае, так поступает профессор. – Семенченко помахал рукой сыну, подзывая его и давая тем самым понять, что собирается уходить по своим делам. – В общем, проявляйте разумную осторожность, особенно с учетом, что у нас гостят грозные ребята из ФСК.

– Хорошо, – сказал Геннадий, – я обдумаю эти моменты.

– Обдумайте, конечно, – одобрил Семенченко. – Вы не слышали, когда мы уезжаем на Мадагаскар? Пат ничего вам не говорила?

– После вчерашнего форсмажора я ее даже не видел. Но думаю, точно не завтра. Пока нет полной ясности с поездкой в Антананариву, я надеялся найти время, чтобы смотаться домой. А может, еще и в Питер успел бы заскочить.

– Это вряд ли. Поселок на строгом карантине. – Семенченко поднялся, увидев, что сынишка уже бежит к нему вприпрыжку, размахивая на ходу руками. – Но вы не расстраивайтесь. Когда Проект завершится и завесу секретности приоткроют, работать станет гораздо проще. Можно будет и о диссертации подумать.

Это звучало чудесной музыкой. Вот только Геннадию слабо верилось, что Проект прикроют. Разве что после дождичка в четверг.

(Сноска. *Александр Иванович Сулакадзев – русский библиофил, коллекционер рукописей и исторических документов, историк и археограф-любитель (1771–1832). Долгие годы он собирал коллекцию старинных рукописей, ездил по монастырям, работал с подлинниками летописей и кодексов, изготавливая с них списки и копии. В конце жизни издал каталог своей коллекции, в которой насчитывалось более пяти тысяч литературных памятников, датируемых от первых веков нашей эры и до пятнадцатого. Вокруг деятельности Сулакадзева никогда не утихали бурные споры. Существование древних (рунических) памятников, включая известные «Велесову книгу», «Песнь Бояна», «Жарослава», «Идоловид» и др., подвергали сомнению и называли фальшивками. Сегодня историки сходятся во мнении, что Сулакадзев – злостный мошенник-фальсификатор, однако это мнение не опирается на сколько-нибудь полную палеографию и анализ источников, а является буквальным повторением слов Сперанского, установившего в 1925 году, что в подлинных рукописях из библиотеки Сулакадзева имеются более поздние приписки, то есть «рукописи испорчены». При этом не доказано, что приписки принадлежат руке самого Сулакадзева или он приобрел экземпляры уже «испорченными». При жизни Сулакадзев не пытался продать ни одного экземпляра своей коллекции (отсутствовал мотив корысти), наоборот – хотел подарить собрание Румянцевской библиотеке (ему было отказано, так как господствовавшая в 19 веке и позднее «норманская теория» и представление, что «до Кирилла и Мефодия письменности на Руси не существовало» не позволяли рассматривать древнерусские литературные памятника как подлинные). После смерти коллекционера его библиотека была распылена. Историкам известно всего несколько уцелевших экземпляров из пяти тысяч единиц каталога, и все современные выводы о «фальсификациях» делаются без опоры на анализируемый материал. Где, в каких руках находятся древнерусские рукописи, уцелели ли они или уничтожены, остается никому не интересным.

Петр Петрович Дубровский – дипломат, коллекционер, с чьим именем связывают вывезенную в 1789 году из Франции в дипломатическом багаже т.н. «Библиотеку Анны Ярославны». Ради нее Александр 1 распорядился создать «Депо манускриптов», сделав Дубровского директором библиотеки. Позднее, после смерти покровителей Дубровского, его соперники (в частности, Оленин, сменивший его на посту главы библиотеки) дискредитировали саму идею, что означенные книги были подлинными. Кстати, большинство названий из общего перечня «Библиотеки Анны Ярослпвны» нигде и никогда больше не всплыли, поэтому установить сегодня их местонахождение, как и провести экспертизу на подлинность, не представляется возможным

**Строгановская библиотека, обязанная своим названием роду Строгановых, знаменитых российских предпринимателей-солепромышленников и крупнейших землевладельцев, сыгравших значительную роль в истории России, давно разрознена. Части обширнейшего книжного собрания, начало которому было положено в 16 веке, можно встретить в разных городах и странах. Основной ее массив хранится в Томске, но книги и рукописи из строгановского собрания раритетов ныне встречаются и в Петербурге, и в Одессе, и в Риме, и в Нью-Йорке. Есть они и в частных коллекциях. Некоторые манускрипты, которые Строгановы собирали по скитам и монастырям, утрачены или считаются легендарными. Последнее касается литературных памятников дохристианской Руси (рунических текстов), существование которых опровергается официальной наукой, а известные списки с них называются фальшивками)

16.2

16.2/6.2

Полтора года назад

Чертов Проект теперь довлел над всей его жизнью. Чтобы собрать информацию о древних предметах, Геннадий мотался по всей стране и горбился над выцветшими от времени документами в прохладных залах хранилищ и запасников, собирая факты по крупицам. Он шел по следу словно охотничий пес и также по-собачьи уставал, но все равно продолжал преследовать неуловимые артефакты и людей, когда-либо державших их в руках. Объем досье скоро превысил мыслимые пределы, но существенно это их не продвинуло.

Сначала Белоконев искал сведения в разрозненных архивах горнопромышленников Демидовых, с чьим именем был связан переезд «Черного солнца» в пещеру на горе Иремель. Однако, ничего не обнаружив, обратил внимание на их прямых конкурентов Строгановых.

Начиная с 18 века Демидовы и Строгановы делили сферы влияния на Урале. Восточный склон Уральского хребта считался условно Демидовским, а Западный – Строгановский. Противостояние по линии Пермь – Екатеринбург продолжалось долго и знаменовалось судебными тяжбами, распрями и ссорами, пока в 1795 году дети двух семейств не поженились.

Геннадий навел справки о современном местонахождении Строгановских архивов и отправился по маршруту Томск – Пермь – Петербург пытать удачу заново. Однако капризная Фортуна ни за что бы не явила ему свой сияющий лик, если бы не Адель, дочь Патрисии. Вышло так, что приобщаясь к масонским тайнам влиятельных семейств Урала, Белоконев мимоходом открыл для себя и другую тайну, не менее интригующую.

Это случилось в день его очередного визита в Межгорье. Дочке Патрисии тогда было годика три. Ее няня, кажется, получила отпуск, и Пат привела малышку с собой на встречу с Белоконевым.

– Она не помешает, – сказала она, усаживая дочь за свой письменный стол. – Будет сидеть тихо.