Текст книги "Декларация независимости или чувства без названия (ЛП, фанфик Сумерки)"

Автор книги: Kharizzmatik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 149 (всего у книги 166 страниц)

Я медленно двинулась к нему, меня наполняло любопытство, но через несколько шагов до меня дошло. Той ночью, когда мы играли в двадцать вопросов в его комнате, он говорил, что его мать на кладбище в Маунт Кармеле, и есть смысл в том, что доктора Каллена похоронили рядом с женой. Сердце бешено забилось, и желудок скрутило, я тут же почувствовала, что вмешиваюсь во что-то очень личное. Но тут Эдвард поднялся. Я вспомнила, как он сидел у фортепиано, склонившись над клавишами и плача, в годовщину смерти его матери, и боль сдавила грудь. Я поежилась и снова задохнулась, делая шаг назад, но он как-то почувствовал мое движение и напрягся.

Мы молчали, не двигаясь, атмосфера стремительно менялась. Солнце скрылось за тучей, и кладбище внезапно накрыла тень, холодный ветер прокатился по площади, меня будто молнией ударило. Воздух был густым и с трудом попадал в легкие, руки тряслись. Ключи, которые я держала, звякнули, и я резко выдохнула, крепко вцепившись в связку и пытаясь успокоиться, звук пронесся эхом по кладбищу.

Все как будто происходило в замедленном ритме. Он повернул ко мне голову, моргая. Я вздохнула, когда, наконец, увидела его лицо, увидела плотно сжатые губы, и мешки под глазами, и боль в глазах. Он выглядел уставшим, истощенным, и его страдания ощущались в каждом движении. Когда он увидел меня, пустое выражение его лица тут же сменилось мириадой других эмоций, тех, которые бушевали у меня внутри. Шок, неверие, озадаченность, отчаяние, страх, страстная надежда, печаль, скорбь… все это я чувствовала, когда смотрела на сломленного мужчину, которому отдала свое сердце и не забрала назад. Я любила его, так же сильно, как и всегда, и стоило мне понять это, как эти же чувства я увидела и у него, все стало на свои места.

Он любил меня. Несмотря на то, что все стало иным, несмотря на то, что мир кажется чужим, любовь еще здесь. Наконец-то, я нашла то, что было правильным.

Я нарушила момент оцепенения и двинулась в его сторону, он тоже сделал ко мне несколько нерешительных шагов. Тогда я сорвалась и, сбросив туфли в траву, понеслась к нему. Меня трясло от слез, и я врезалась прямо в него, Эдвард напрягся, пытаясь удержаться на ногах. Он обвил меня руками, и от силы нашего столкновения отступил на несколько шагов назад. Он зацепился за что-то, и мы полетели на землю. Его тело неистово задрожало, когда у него вырвалось сдавленное рыдание, он вцепился в меня так крепко, будто от этого зависела его жизнь.

Мы не говорили ни слова, ком в горле делал невозможными любые звуки, кроме рыданий. Я прикрыла глаза и растворилась в его объятиях, по спине снова пробежала молния, когда я ощутила его родной запах. Его тело было теплым, и, несмотря на то, каким ранимым и беззащитным он сейчас был, в его руках было надежно. Я ощущала себя в безопасности, как будто все мои поиски и скитания нашли конечную точку в этом мгновении, в этом месте; я наконец-то вернулась домой.

Он был моим домом.

Я не знаю, сколько мы сидели там, на траве, между могилами его родителей, отчаянно вцепившись друг в друга, и отдавшись во власть эмоций. Вся наша боль, страдания, тоска – все это выходило наружу вместе с воздухом, и мы так крепко держались друг за друга, что, боюсь, оставили на коже синяки. Мне было все равно, это не важно. Единственное, что сейчас имеет значение – это он.

Может, прошли минуты или часы, но время для нас остановилось. Мы не замечали ничего вокруг, никто не посмел помешать нам, единственное, что осталось в мире – это мы сами. Его всхлипывания постепенно затихали, как и мои, но мы были не готовы еще отпускать друг друга.

– La mia bella ragazza, – прошептал он, его голос сломался, и у него вырвалось еще одно рыдание, которое он пытался сдержать.

От его слов по телу прошла вспышка тоски, и я прикрыла глаза, отдаваясь ощущению электричества, возникающего при соприкосновении нашей кожи.

– Эдвард, – тихо сказала я, его имя застряло в горле.

Он отстранился, чтобы посмотреть на меня, его лицо было мокрым от слез, глаза покраснели, а на голове был беспорядок. Я подняла руку и расправила прядки, с неудовольствием ощущая, сколько он нанес на них косметики, чтобы пригладить. Его волосы всегда были удивительно мягкими, но сейчас прядки стали жесткими и мои пальцы запутались в них.

– Твои волосы.

От грустной улыбки уголки его губ приподнялись, и хотя он не ответил, я знала, что он понял мои слова. Он вытер слезы на моих щеках, ресницы затрепетали в ответ на его мягкое касание. Он проследил кончиками пальцев мой подбородок, потом изучил лицо, а затем заправил непослушную прядку волос за ухо.

– Твои уши.

Я кивнула, когда он нежно дотронулся до сережки. Я проколола уши в Калифорнии, и Эмили купила первую пару сережек как подарок ко дню рождения. Я вытерла его слезы и изучила его лицо так же, как он изучал мое, я заметила на его щеке маленький шрам. Я никогда прежде его не видела, но знала, что он новый. Что с ним случилось?

– У тебя шрам, – тихо проговорила я, проводя по нему кончиком пальца.

Он вздохнул, склоняя голову к моей ладони.

– У тебя загар.

– А у тебя нет.

Он выдавил улыбку в ответ на мои слова, у него вырвался изумленный смешок, и я улыбнулась. Когда он посмотрел на меня, я вспыхнула румянцем, и он нежно погладил мою щеку.

– Ты все еще краснеешь, – прошептал он.

– А ты причина этому.

Мы молчали с минуту, впитывая слова, и он внимательно изучал меня.

– У тебя макияж.

– На тебе костюм.

Он снова кивнул, бросая на себя короткий взгляд, прежде чем скривиться.

– Я по-прежнему не люблю их, но это же похороны, – его голос сорвался на этом слове, и он отвернулся, делая глубокий вздох, чтобы успокоиться.

Его взгляд устремился мимо меня на что-то, на лице проскользнула озадаченность, и он тряхнул головой.

– Ты носишь высокие каблуки.

– Я по-прежнему не люблю их, но это же похороны, – прошептала я, повторяя его слова и продолжая осматривать его. – Ты не носишь «Найк».

– Хотел бы я. Эти гребаные туфли давят, – пробормотал он.

Я хихикнула, когда он выругался, от звука его голоса мое тело наполнилось чувствами, которых я давно уже не ощущала. Это поражало и смущало, такая буря чувств истощала меня.

– А ты по-прежнему говоришь это слово, – сказала я, испытывая странное облегчение, что он ругается.

Эту часть Эдварда я любила и хорошо помнила.

– Это слово? – спросил он, приподнимая брови.

Я не отвечала, и тогда он засмеялся, качая головой.

– А ты по-прежнему не используешь его.

Я просто пожала плечами.

Мы сидели там какое-то время, изучая друг друга, и в данной ситуации это казалось поразительно нормальным, я знала, что это лишь способ снова найти нашу связь. Мы заново вспоминали друг друга, узнавали то, что изменилось за время нашей разлуки, и к нам вернулся комфорт и чувство родства. Я бесчисленно множество раз думала, что скажу Эдварду, если вновь его увижу, я грезила о том, что он скажет в ответ. Я прокручивала в голове воображаемые диалоги, думала о разных вариантах развития событий, но никогда не верила, что это будет так просто. Прошло почти два года с тех пор, как он был рядом, но в моем сердце время потеряло значение.

Мы оба изменились, но Алек и Эсме были правы, когда говорили, что Эдвард внутри останется прежним. Я увидела это, когда заглянула в его глубокие зеленые глаза, там пряталась тьма; события, свидетелем которых он стал, преследовали его, но не поглотили. Они подобрались к нему совсем близко, но не смогли захватить его жизнь. Он выдержал, и я не знаю, что он сделал, чтобы не сдаться, но было ясно, что он не проиграл битву.

Дух Эдварда, возможно, сломлен, но его душа не затронута.

Мы не расспрашивали друг друга, мы не задали ни единого вопроса, чем занимались во время разлуки. Для этих вопросов время наступит позже, время запоздалых объяснений, но сейчас наше мгновение. Я как будто впервые его встретила, но мое сердце узнавало его.

Он был моим Эдвардом, и даже сломленным он был прекрасен.

– Трудно поверить, что ты тут, – прошептал он, снова притягивая меня в объятия.

Он зарылся лицом мне в волосы и глубоко вдохнул, его тело задрожало.

– Наверное, это чертов сон. Быть не может, что ты на самом деле здесь.

– Это не сон, – ответила я. – Я здесь.

– Надолго?

Я открыла было рот, чтобы ответить, сказать ему, что буду тут столько, сколько он захочет меня видеть, но мне помешала трель телефона. Между нами тут же повисло напряжение, он отпустил меня и достал из кармана трубку. Его тело окаменело, он поднялся с земли и кивком велел мне оставаться на месте. Я внимательно смотрела, как он отошел на несколько шагов, открыл мобильный и поднес его к уху. Он говорил тихо, чтобы я не услышала, и я нахмурилась, ощущая тошнотворное чувство в животе. Я знала, что наша передышка не вечна, что тот пузырек, в котором мы старались укрыться, быстро лопнет при столкновении с реальностью. Он все еще был частью моей жизни, но остались те стороны его существа, которые для меня закрыты – эти вещи знать не положено. Эдвард хранил секреты, которым не суждено раскрыться, и так будет всегда. Никогда не изменится.

ДН. Глава 77. Часть 6:

Я встала с земли, Эдвард по-прежнему вел беседу по телефону, а я тихонько рассматривала надгробный камень на могиле его матери, читая выбитые там слова.

Элизабет «Лиззи» Каллен

Март 1965 – октябрь 1996

«Or pensa pur di farmi onore»

Ей было всего тридцать один в день смерти, слишком молода, чтобы покинуть этот мир. Доктор Каллен пережил ее на десять лет, но его любовь к ней не дрогнула, даже если он знал, что нет ни единого шанса вернуть ее. Им настал конец, а он держался за ее память, потому что верил, что она та самая, единственная. Их души были связаны до такой степени, что даже смерть не разорвала эти узы, и я знала, что доктор Каллен продолжал любить ее до последнего вздоха.

Не могу даже представить, каково ему было – просыпаться каждое утро и понимать, что ее не вернуть, что ему не дано более ощутить эту любовь. Я не сводила глаз с надгробия, венчающего самую большую потерю его жизни, и в тот момент я поняла, что у нас с доктором Калленом в наш первый день в Финиксе было больше общего, чем можно представить. Мы оба потеряли волю двигаться дальше; мы оба прекратили надеяться на лучшее. Мы оба приветствовали смерть, как конец наших мук на земле, но мы также помнили, что остались для нас дела и в этом мире, здесь люди, которым мы нужны. И мы оба боролись ради этого, ради тех, кого еще любили; и мы одержали победу.

– Прости за это, – тихо сказал Эдвард, прерывая мои размышления. – Это был…

– Мне не нужно знать, – оборвала я, но я услышала, как он все равно пробормотал имя Алека.

Он ничего мне не должен, и я не хочу, чтобы он чувствовал себя обязанным. Неловкое молчание зависло в воздухе, я продолжала рассматривать надгробие, а Эдвард вздохнул.

– Or pensa pur di farmi onore, – сказал он, читая строчки на камне. – Это значит «Всеми силами почитай меня». Это строчка из Данте…

– La Vita Nuova.

Мы сказали это одновременно, и я мягко улыбнулась, а он выглядел удивленным.

– Ты подарил мне копию на день рождения.

– Да, точно, – побормотал он, на его губах промелькнула улыбка, а в глазах заплясали огоньки. – Кстати, с днем рождения.

Его слова застали меня врасплох.

– День рождения?

– Да. Сегодня тринадцатое. Ты забыла, что сегодня твой праздник? – озадаченно спросил он.

Я покачала головой, и он едва слышно что-то пробормотал, а потом попытался взъерошить волосы, вновь забывая про гипс на руке и укладку. Он поежился и выругался, снова сгибая и разгибая пальцы.

– Ты хоть помнишь свой восемнадцатый день рождения? Я чувствую себя дерьмом, что пропустил его.

– Помню, – тихо сказала я. – И это не твоя вина, что ты его пропустил, – я запнулась, получив от него недоверчивый взгляд.

Я поняла, что сморозила глупость. Он оставил меня, бросил посреди ночи, и, не поступи он так, он был бы со мной рядом в день восемнадцатилетия. И конечно он возложил всю вину лишь на себя.

– Ну, хорошо, это ты пропустил, – сказала я, пожав плечами. – А я пропустила два твоих дня рождения.

Он сухо засмеялся, качая головой.

– Нет, не пропустила, – с нажимом сказал он.

Я замолчала от его тона, напряжение становилось все сильнее.

– Ты оба раза желала мне счастливого дня рождения. Только это помогло мне продержаться. Со мной творилась полная фигня. Знаешь, что я делал на твой восемнадцатый день рождения, Белла?

– Нет, – нерешительно ответила я, боясь ответа.

– И я тоже не знаю, – ответил он, качая головой. – Я пошел на работу, я должен был… б…ь, я должен был сделать дерьмо, которое делать, на хер, не хотел. А потом я приехал домой и напился до невменяемости, и я не помню ни единой гребаной минуты той ночи. Я проснулся утром, рядом стоял полисмен, я был на этом чертовом кладбище, и меня бранили за публичное пьянство и шатание по улицам. На мне даже не было рубашки и сраных туфель, лицо было обдолбаным, а на теле – новая отметина. Я сделал той ночью татуировку, а потом мне надрали задницу и я притащился на могилу матери, чтобы поспать, но я ничего этого не помнил. Вместо того, чтобы быть с тобой, я был, б…ь, тут. Какого хера я делал это дерьмо? А когда коп узнал мое имя…

Он запнулся, снова горько смеясь. Я видела, как в его глазах формируются слезы, с каждым словом его гнев рос. Я молчала, позволяя ему выговориться; я знала, что ему нужно выплеснуть это наружу, прежде чем оно съест его.

– Он узнал, что я Каллен, и, конечно, я автоматически причислился к ним. Сын Карлайла Каллена, эта хрень тут же делает меня врагом. Tale il padre, tale il figlio (2). Меня тут же записали в плохие личности, потому что никто порядочный не стал бы иметь дело с этим дерьмом. Все, что потребовалось – это узнать мое гребаное имя! И что самое худшее, он, б…ь, был прав! Как же я, на хер, ненавидел это, но он был прав. Я один из них.

– Ты не плохой человек.

– Ошибаешься, Белла. Ты даже не знаешь, б…ь, насколько плохой, – выплюнул он, поколебавшись, прежде чем продолжить. – Ты бы, черт подери, не глянула на меня, если бы знала.

– Ты делал лишь то, что должен был, Эдвард.

– Ты даже не знаешь, что я делал! – парировал он. – Каково это – стоять и смотреть, и не говорить ни единого гребаного слова. Как ты можешь заявлять, что я хороший человек, если я наблюдал, как людей, на хер, убивают, но держал рот закрытым, как будто они ничего не значат?! Как будто их, б…ь, списали со счетов, и насрать, что у них есть семьи! Какой, б…ь, хороший человек такое делает?

– Я, – тихо прошептала я, слезы наполнили глаза.

Я подняла руку и вытерла их, а он одарил меня недоверчивым взглядом.

– Ты забыл историю, которую я рассказывала тебе? Ту, где Чарльз убил девочку-подростка? Он избивал ее до смерти, ее тело лежало на полу часами, а мы просто проходили мимо, как будто ее там нет. Он избавился от нее, а я убирала оставшийся беспорядок. Я всю ночь оттирала кровь, устраняя последствия этого случая, как будто эта девочка никто, как будто ее никогда не было! Я делала это, Эдвард! Девочка умерла, я даже не знала ее имени, но я никак не помогла ей.

Он яростно покачал головой.

– Это другое.

– В чем?

– Он, б…ь, убил бы тебя, Белла! У тебя не было выбора, кроме как остаться в стороне. Он контролировал тебя!

– А у тебя есть выбор? – спросила я. – Они говорили тебе, что не убьют тебя, если ты откажешься им подчиняться? Они тебя не контролируют?

– Все равно, это не одно и то же, – жестко сказал он, в его голосе явно слышалась досада. – Ты родилась в этом дерьме и не выбирала такую жизнь, а я свою выбрал. Я сознательно отдал им себя. Я выбрал быть таким человеком, черт возьми, Белла.

– Ради меня, – сказала я. – Ты сделал это ради меня, Эдвард. Ты не выбирал эту жизнь, потому что захотел, или потому что решил быть таким человеком. Ты выбрал ее, чтобы спасти меня, чтобы у меня была жизнь. Одно это делает тебя хорошим.

– Отлично, – с издевкой сказал он. – Значит и мой отец был хорошим? Сегодня они говорили, каким, б…ь, замечательным он был, скольким людям он помог, какое большое сердце у него было. Бедный гребаный обезумевший от горя Карлайл Каллен, он старался изо всех сил. Они вели себя так, будто он долбаный падший ангел, но он был далек от этого! Как насчет плохого? Он, б…ь, помог нескольким людям, а те, кому он причинил боль, вдруг забылись, да? Он открыл огонь в этом сраном доме, где был я, и я видел это дерьмо! А потом он… он, на хер, попытался… Иисусе, он, черт возьми, мертв!

Он начал трясти головой в попытке взять себя в руки, он тяжело дышал, как будто после бега. Я подошла ближе и погладила его по спине, у меня бежали слезы. Ему было больно, и он был зол, напуган и сбит с толку, и я не знала, как ему помочь.

– Он, на хер, мертв, – повторил Эдвард через минуту, голос был низким. – Он ушел. Они оба ушли. Как, б…ь, мне теперь быть?

– Делай то, что делал всегда, – прошептала я. – Выживи.

– Я, б…ь, ненавижу его, – продолжил он, даже не услышав мои слова. – Он ушел на пике славы, отомстив за то, что они сделали с моей матерью, и в попытке защитить всех нас, а я, черт возьми, ненавижу его, потому что он ушел! Он был моим отцом, я любил его! Я не хотел терять его! А теперь он, на хер, мертв.

– А что самое худшее – я не был удивлен, он поступил так, как поступил бы я на его месте. Я тоже убил бы каждого ублюдка за такое. Думаю, коп был прав. Я гребаный сын Карлайла Каллена… Я совсем как мой проклятый отец.

Я с шоком резко выдохнула, когда он выдернул из монумента один из цветков и кинул его, а потом вытащил еще один. Он начал выкрикивать проклятия в сторону отцовской могилы, и я схватила его за руку, пытаясь успокоить. Мне было страшно видеть его потерявшим контроль, его настроение менялось так быстро, что я за ним не поспевала. Он отшатнулся от меня и застыл, его поза стала похожа на ту, в которой я впервые увидела его на кладбище. Он был напряжен, совершенно неподвижен и смотрел в землю. Как будто в тумане, не замечая ничего вокруг.

– Прости, – сказал он через миг, его голос был спокойным и бесстрастным.

Он снова погрузился в себя.

– Не извиняйся, – прошептала я.

Он покачал головой, доставая из кармана серебристую флягу.

– Я должен тебе много извинений, – сказал он, поднося флягу к губам и делая глоток.

Я смотрела, как он прикрыл глаза и содрогнулся.

– Хотя простого «извини» будет мало.

– Твои намерения были благородными, – сказала я, не желая, чтобы он винил себя.

По его поведению я видела, что он уже долго этим занимается.

– Как там говорят – благими намерениями выложена дорога в ад? – спросил он, издавая сухой смешок. – В этом есть смысл. Я направляюсь именно туда.

– Не говори так, Эдвард, – попросила я.

– Прости, ты права, – быстро сказал он, делая еще один глоток. – Я не должен был говорить тебе это дерьмо. Я просто… прости меня. Я рад, что ты здесь. Ты не должна была приезжать. Ты ничего нам не должна, но я рад видеть тебя.

Его слова были удивительно формальными, все эмоции, которые были минуту назад, ушли.

– И я рада видеть тебя. Я, э-э… скучала по тебе.

– Да? – спросил он, вопросительно приподнимая брови.

Я кивнула, краснея, а на его губах мелькнула улыбка.

– Я тоже скучал по тебе. Ты хорошо выглядишь, tesoro.

Мое сердце тут же отреагировало бешеным стуком, в животе запорхали бабочки.

– Ты тоже, – сказала я.

Он нахмурился, недоверчиво глядя на меня, а я засмеялась.

– Так и есть. Но ты выглядишь уставшим. Что случилось с твоей рукой?

Он глянул на нее, вздыхая.

– Алек подстрелил меня.

– Он подстрелил тебя?! Почему?

– У него спроси. Я еще не говорил с ним. Была жаркая ночка. Он… э-э, б…ь. Забей на меня.

Он снова замолчал, и я поняла, что он копается в себе.

– Отсюда и шрам на лице. Кто-то выпустил в меня пулю.

Пока до меня доходили его слова, я с ужасом глянула на него, беспокоясь за его безопасность.

– Это страшно.

– Это жизнь, – сказал он, пожав плечами, будто это ерунда, но я знала лучше. – Теперь это моя жизнь. Какая разница. Я справляюсь. А как ты? Как твоя свобода?

– Свобода, – пробормотала я. – Это она и есть?

– Да, это она. Ты можешь поехать туда, куда захочешь, и делать, что пожелаешь, и быть, кем хочется. Ты не должна делать разное дерьмо, которое делать не хочешь. Если ты проснешься утром и пожелаешь еще поспать, ты можешь вернуться в кровать. А если твой телефон звонит, ты можешь не отвечать, а просто включить гребаный автоответчик. Ты можешь стать медсестрой или поваром, или учителем, все, что взбредет в голову; поехать на Гавайи или в чертов штат Юта. Хотя я не знаю, кому, б…ь, понадобится ехать в Юту, но это не важно. Дело в том, что ты можешь делать все, что пожелаешь. Это свобода, Белла.

2. Каков отец, таков и сын

ДН. Глава 77. Часть 7:

Между нами зависла тишина, и я смотрела, как он понес флягу к губам, его глаза стреляли по сторонам, старательно меня избегая. Я видела грусть на его лице, а еще разочарование и страстное желание иметь то, чего у него не было. В груди запульсировало от боли.

– Парень по имени Майкл приглашал меня на свидание несколько месяцев назад, – выпалила я.

Эдвард застыл с флягой у рта, его тело напряглось.

– Ты гуляла с ним? – с предчувствием спросил он, напряжение и гнев волнами исходили от него.

– Я думала об этом. Он был милым, студент-художник. Мне было бы с ним весело, но я поняла, что нет смысла это начинать.

– Почему? – спросил он, бросая на меня взгляд, его брови вопросительно приподнялись.

Сквозь его тоску прорезалась надежда, чувство, с которым, я видела, он борется.

– Потому что он никогда не узнал бы меня, – тихо сказала я. – У меня были друзья – думаю, так ты бы их назвал – но они не знали меня. Никто не знал. Они не знали, откуда я, через что прошла. Они не знали, что я повидала, а я не могла это рассказать, потому что никто не понял бы. По их мнению, мир, в котором я родилась, существует лишь в кино, рабство исчезло столетие назад, а мафия умерла вместе с Аль Капоне. И я не могла разубедить их, потому что эти вещи им не стоило знать. Они никогда бы не узнали Изабеллу Свон, настоящую меня. Они видели лишь придуманную историю, обложку, девочку, которая может быть кем угодно. Но я так не могла. Моя мать была рабыней, а мой отец владел мной. Они никогда не узнают, что меня похищали, и я едва не умерла, а еще я смотрела, как люди гибнут. Они никогда не узнают, что ты сделал, чтобы спасти меня, чем ты пожертвовал. И они никогда не узнают, что ты потерял из-за меня.

– В том-то и дело, Белла, – с нажимом сказал он. – Ты не должна больше быть частью этого мира. Ты не должна быть девочкой, которая была рабыней, не должна иметь дело с этим дерьмом. Поэтому я боролся за тебя, чтобы ты могла уйти и не оглядываться.

– Ты не понял, Эдвард? Это я! Я – та девушка! Я та, кто я есть сегодня, благодаря своему прошлому. Я не могу просто не оглядываться – что это за жизнь, если мне нужно забыть откуда я пришла? Я не могу провести годы, скрываясь от прошлого и делая вид, что я не та, кто я есть. Я хочу быть просто собой. Хочу, чтобы рядом был кто-то, кто понимает меня… настоящую меня.

– Ты заслуживаешь большего, – тихо сказал он, его слова были наполнены грустью.

– Ты тоже.

– Я выбрал это дерьмо, Белла, – выплюнул он.

Я поежилась от его тона.

– Не имеет значения, почему – факт в том, что дело сделано! Это теперь моя жизнь, и нет смысла копаться, должен я тут быть, или нет, потому что я уже в деле. Теперь я такой охеренный человек. Я сделал свой выбор!

– Тогда почему я не могу? Почему я не могу выбирать? Почему ты так со мной поступил? – сердито спросила я.

Он застонал, качая головой.

– Потому что ты слишком хороша для этого дерьма, Белла! Ты провела всю жизнь, выкинутая на ее задворки, контролируемая этими уродами; я не мог позволить тебе отказаться от будущего из-за них. Будь я проклят, если бы позволил тебе попасть в это пекло из-за меня. Я того не стою.

Я уставилась на него, пораженная его словами, я не верила, что он может сказать такое.

– Как ты можешь говорить это? Всю жизнь мне твердили, что я никто, я ничего не стою! Мой отец повторял это, его жена не уставала это говорить, его родители говорили так, и даже твой отец однажды! Ты единственный из всех людей смотрел на меня и повторял, что я стою чего-то, что я кто-то. Так что не смей стоять тут и заявлять мне, что ты того не стоишь, Эдвард Каллен, потому что это не так!

Его глаза расширились от шока, и он открыл было рот, чтобы ответить, но тут я снова заговорила. Я не могла позволить ему терзать себя, ему достаточно и своих проблем.

– Ты хотел, чтобы я вырвалась из этого мира, узнала свои возможности, пошла в школу и нашла свое место. Ты хотел, чтобы я сама что-то создала, следовала за мечтами, и я поступала именно так, Эдвард. Я делала это, потому что ты так хотел, потому что я задолжала тебе за то, что ты сделал ради меня! И мне нравилось это… нет, я любила это! Я любила ходить на занятия и заниматься искусством. Я любила возвращаться в место, которое называла домом. Я любила узнавать людей. Но даже там я была одинока. Знаешь, каково это, стоять в заполненной комнате и быть совершенно одной? Знаешь? Потому что именно так я себя чувствовала без тебя.

– Я не хочу, чтобы ты довольствовалась только мной, Белла. Ты не веришь, что можешь иметь больше. Я не смогу жить дальше, если буду знать, что ради меня ты пожертвовала своим будущим.

– Довольствоваться? – недоверчиво спросила я. – Ты думаешь, что быть с тобой – это довольствоваться? Ты такой тупой?

Он шокировано впился в меня взглядом и застыл, пораженный моей вспышкой. Он хотел ответить, но я продолжила прежде, чем он смог начать спорить.

– Я всегда буду частью твоего мира, Эдвард, потому что Алек всегда будет частью моей жизни, нравится мне это, или нет. За мной всегда будут присматривать, чтобы убедиться, что я не проговорилась. Мой дом взломали в уик-энд свадьбы твоего брата, а я даже не могла позвонить в полицию и сделать заявление. Я должна была звонить твоему дяде! Как мне объяснить это людям? Это ненормально – я ненормальная! Я не могу позволить никому приблизиться к себе! Быть одной в целом мире, тратить жизнь, пытаясь быть не тем, кто я есть, стараться сбежать от прошлого – это и есть довольствоваться, Эдвард. А имеет значение, чего я хочу?

– Конечно, имеет, но…

– Нет тут никаких «но»! – выкрикнула я.

Он разражено вздохнул, качая головой и снова начиная пить. Он избегал ответа, и я застонала – его уклончивость бесила меня. Я вырвала флягу у него из рук прежде, чем он сделал глоток. Он шокировано посмотрел на меня, а я, отвернувшись, и вылила жидкостью на землю.

– Я не могу поверить, что ты, б…ь, только что…

– Так имеет значение, или нет, Эдвард? – сказала я, обрывая его.

Он замешкался прежде, чем ответить, вид у него по-прежнему был пораженный.

– Имеет.

– Так почему ты не видишь, что забрал у меня единственное, чего я хотела больше всего? Это мне пришлось довольствоваться другим, когда ты оставил меня, Эдвард! Все, чего я хотела – чтобы был кто-то, кто видит меня, кто любит меня, кто понимает меня. Ты единственный человек, который когда-либо понимал меня, кто мог понять. Я не должна была прятаться от тебя; не должна была притворяться другим человеком. Ты знал меня, настоящую меня, женщину, которую никто больше не будет знать. Я хотела быть с тобой, я думала, мы будем вместе, но ты оставил меня! Ты пообещал никогда не бросать меня, быть рядом, а потом ты просто ушел, пока я спала! Ты бросил меня одну, хотя я больше всего хотела быть там, где ты! Ты хотел, чтобы у меня была жизнь… как же ты не видишь, что ты был моей жизнью?

Меня трясло, слова причиняли боль.

– Я хотел лучшего для тебя, Белла. Я хотел дать тебе шанс, – взмолился он.

– Шанс для чего, Эдвард? Счастья? Потому что мне неприятно огорчать тебя, но я уже была счастлива с тобой. Если ты больше не любишь меня, это одно, но…

– Конечно, я, на хер, люблю тебя! – выплюнул он, обрывая меня.

Его глаза наполнились слезами, по щекам скользнула влага.

– Я не хочу, чтобы тебя убили! Я не хочу, чтобы ты закончила, как моя мама!

– Ты не твой отец, Эдвард, а я не твоя мать.

– Я знаю это, – резко сказал он.

– Разве? Ты был так занят, пытаясь не повторить историю, что совершенно забыл все, чему учила тебя твоя мать, игнорируя то, что было у тебя перед носом!

– И что это? – спросил он, вытирая глаза и качая головой.

– Судьба.

– Судьба, – эхом повторил он.

– Да, судьба. Один умный человек сказал мне, что случайностей не бывает. Все происходит по какой-то причине, не имеет значения, что мы делаем; если этому суждено быть, оно случится. Твоя мать верила в это всеми фибрами души, и это отразилось на всем в ее жизни, кроме тебя! Ты пришел в мою жизнь, потому что должен был быть там, Эдвард. Это была не случайность, что мы встретились, это судьба! Как я уже сказала, если ты больше не любишь меня, это одно, но не отталкивай меня только потому, что пытаешь защитить меня, или хочешь для меня лучшего. Этим ты только ранишь нас обоих! Я люблю тебя… нет, я чертовски люблю тебя, Эдвард Каллен! Ты не можешь бороться с судьбой, потому что проиграешь. И ты не чтишь свою мать, игнорируя то, во что она верила!

Мое волнение достигло верхней точки, и я обхватила себя руками, пытаясь сдержаться, но я была на грани срыва. Эдвард показался ошарашенным, он непонимающе смотрел на меня, но в тот момент, когда у меня из груди вырвался всхлип, он вернулся в реальность. Он приблизился ко мне и крепко обвил руками, я окунулась в его объятия.

– Ох, tesoro, – прошептал он мне в волосы через минуту, нежно потирая мои спину. – Я тоже чертовски люблю тебя.

Так мы и стояли, держась друг за друга, прежде чем зазвонил его телефон и нарушил момент. Он застонал и отпустил меня, быстро доставая трубку из кармана. Он глянул на экран и прошептал «прости», а потом открыл мобильный, нерешительно отвечая.

– Сэр, – произнес он ровным голосом.

Он не попытался отстраниться, его глаза не отрывались от моего лица.

– Да, тридцать минут. Да, сэр. Я понял.

Он отключился и засунул телефон назад в карман, а потом одарил меня пытливым взглядом.

– Тебе нужно ехать? – спросила я, переживая.

Он кивнул.

– Да, и тебе тоже. Похоже, нас ждут на гребаном собрании, или как там оно называется.

– Оу. Это был Алек? – спросила я, удивляясь, почему тогда это прозвучало так серьезно. – Я думала это, ну знаешь, работа. Звучало, как будто…

Он грустно улыбнулся.

– Я знаю, как это звучало. Алек и есть моя работа. Он теперь, в первую очередь, мой босс, а уже потом дядя, Белла. Я больше не могу послать его на х…, потому что не вижу границу, где кончается бизнес и начинается личное. Лучше перестраховаться, чем сожалеть. Не хочу, чтобы, б…ь, он снова меня подстрелил.