Текст книги "Декларация независимости или чувства без названия (ЛП, фанфик Сумерки)"

Автор книги: Kharizzmatik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 108 (всего у книги 166 страниц)

– Чарльз знал, что я сегодня куплю Рене, и позволил жене так обращаться с ней, невзирая на этот факт. Его много раз предупреждали, что так нельзя поступать – предупреждал твой отец – и он понимал, что в предыдущий раз чудом избежал смертного приговора. А моя сестра… ну, с моей сестрой многое связано, – сказал он, покачав головой. – Теперь все закончено. Мне не нравится это, но, несмотря на то, рассказал бы ты им правду о происхождении Рене или нет, они совершили достаточно, чтобы заслужить такую судьбу.

ДН. Глава 62. Часть 4:

Он замолчал и повернулся посмотреть на тела.

– Здесь нет твоего участия, Эдвард… это мое дело. Ты не слушал меня раньше, может быть, послушаешь сейчас. Твоя единственная работа, Эдвард, вернуться в номер в отеле и объяснить Изабелле, почему она не увидит свою мать, раз уж ты проигнорировал мое предупреждение не сообщать ей сразу же. Может, это, наконец, преподаст тебе урок. Ты действуешь иррационально, реагируешь слишком эмоционально и недостаточно логично. Может, ты, наконец, осознаешь, что не понимаешь всего.

Я смотрел на него и при мысли об Изабелле меня пронизывал ужас, и к горлу опять подступала тошнота. Я должен был, б…ь, поехать и сказать все Изабелле. Моя девушка сидела там, ожидая, что я вернусь и скажу, что ее мама спасена, и все в порядке, а я не мог. Ее мама умерла, и это была моя проклятая ошибка, что ее сердце было разбито. Я, б…ь, обещал ей, и не сдержал проклятого обещания, после того, как я поклялся себе, что никогда не сделаю этого. Я поклялся не нарушать гребаных обещаний, которые давал Изабелле, но теперь у меня не было другого выбора из-за своего проклятого невежества.

Я почувствовал, что в глазах появились слезы, и попытался загнать их назад, вставая и расстроено проводя рукой по волосам. Я остановился, глядя на Алека, пытаясь сглотнуть комок, застрявший в горле.

– Как ты думаешь, она захочет похоронить мать? – спросил Алек, глядя на меня и вопросительно поднимая брови.

Я нерешительно пожал плечами, не имея, б…ь, понятия, что Изабелла захочет сделать в этот момент, потому что не знал, как она отреагирует. Она всегда говорила мне, что относится к смерти легко, учитывая, как она жила и в каких условиях выросла, но она только недавно согласилась с тем фактом, что действительно любит мать, и я оторвал ее от нее. Он кивнул и огляделся.

– Я закопаю ее в лесу, и помечу место, где она лежит, на случай, если Изабелла захочет попрощаться. Ей не стоит видеть мать в таком состоянии, – сказал он.

Я кивнул.

– Спасибо, – ответил я, мое горло болело от крика, голос хрипел.

Он покачал головой.

– Это как раз то, почему я говорил тебе раньше не благодарить меня, Эдвард, и почему я говорил твоему отцу не благодарить меня за помощь. Вещи редко происходят так, как мы планируем, и все мы можем подтвердить это, зная, что произошло с Элизабет, – сказал он. Очередное упоминание моей матери никак не помогло мне собраться с силами, и я с трудом сдержал эмоции, не желая сломаться полностью.

– Моя мать… – начал я, смущаясь, не уверенный полностью, что, б…ь, я делаю, но я хотел знать, что, черт возьми, произошло.

Я хотел знать, почему Джейн сказала, что Изабелла – не моя мать, и почему Алек был ей должен. Но он оборвал меня, прежде чем я смог продолжить.

– Я не буду говорить о ней, – прямо сказал он. – Вместо того, чтобы интересоваться мертвыми, лучше позаботься о единственной живой, Эдвард, и убедись, что она такой и остается. Это единственный способ уважить память обеих матерей. Это сейчас все, что имеет значение.

Он, ничего больше не сказав, ушел, и я засомневался, осматривая помещение. Я еще с минуту стоял перед амбаром и затем направился к машине, ошеломленный и борющийся с тошнотой. Я сел, завел машину и отъехал от дома, направляясь на шоссе. Все казалось затуманенным, пока я целую вечность ездил по Финиксу, страшась вернуться в гостиницу к Изабелле. Я не понимал, что, б…ь, я должен сказать, как, черт возьми, объяснить ей все, что случилось, когда даже для меня в этом не было смысла. Моя голова проигрывала события дня, я пытался рассортировать все, и найти хоть крупицу надежды, или мудрости сложить все по порядку.

Солнце, в конце концов, село, и я осознал, что не могу оставаться здесь вечность, пора двигаться. Я направился к гостинице, смирившись с фактом, что длительное обдумывание или планирование не помогут мне подобрать правильных слов, потому что этих гребаных правильных слов не существует. Ее мама умерла, и ничто в мире не сможет исправить это.

Приехав, я направился к номеру и остановился, положив руку на дверную ручку, делая глубокий вдох. Я медленно открыл дверь и оказался лицом к лицу с улыбающейся Эсме.

Она застыла, увидев меня, ее улыбка быстро испарилась, и краска сбежала с ее лица.

– О боже, Эдвард, – ужаснувшись, прошептала она.

Я быстро оглядел комнату, увидев спящую Изабеллу, свернувшуюся на кровати.

– Что случилось? Где Алек? С ним все в порядке? Пожалуйста, Боже, скажи, что с моим мужем все хорошо.

Я кивнул, расстроено проводя рукой по волосам.

– Да, черт, с Алеком все хорошо. Он… убирается, или что-то в этом роде. Я не знаю, б…ь, – запинаясь, произнес я.

Она растерянно нахмурилась.

– Что случилось? Что он убирает? – прошептала она, паникуя.

– Свою сестру и Чарли. Они… б…ь, Эсме. Он, б…ь, убил их, – сказал я, выдохнув это слово.

– Что? О Боже… Что с Рене? Где она? – разволновавшись, спросила она.

Я посмотрел на нее и покачал головой, по жжению глаз ощущая, что в них опять показались слезы при упоминании мамы Изабеллы.

– Не удалось, – сказал я.

Она издала всхлип и быстро прикрыла рот, когда движение в комнате привлекло мое внимание. Я быстро взглянул туда и увидел, что на кровати сидит Изабелла. Я не был уверен, что она слышала нас, но запаниковал. Она заметила мое выражение, и в ее взгляде появился ужас.

– Где моя мама? – нечетко, с тревогой в голосе, произнесла она.

Я застыл, отчаянно пытаясь придумать, как, б…ь, ответить на этот вопрос, но моя нерешительность была тем, что нужно. Она поняла, просто посмотрев на меня, что я обманул ее. Она поняла, что я облажался.

Она потеряла контроль. Я не был уверен, что предчувствовал это, какой реакции от нее я ожидал, но я точно не был готов к неистовому взрыву. Я крепко держал ее, пока она бесилась, орала и била меня, пытаясь вырваться. Опустошение тяжело ударило по ней, и она винила меня, выбрасывая ненависть и злость. Ее кулаки били меня со всей возможной силой, которую она могла собрать, и я дергался, когда она попадала по моему уже поврежденному плечу, но терпел каждый удар, который она наносила по мне. Я, б…ь, дал ей надежду, зная, черт побери, что она сказала мне много месяцев назад, что это ее самый большой ужас. Надежду, которая пугала ее больше всего, и я внушил ее Белле, и она, б…ь, поверила мне. Я пообещал, что все будет хорошо, поклялся, что не подведу ее, но не смог. Я, б…ь, дал ей все, что она хотела, заставил ее принять это и поверить , и затем отобрал.

Я отдал ей свою гребаную душу, пока она била меня, дал понять, что, даже если она сейчас презирает меня, я все равно не прекращу ее любить. Она может ненавидеть меня, если хочет, они может обвинять меня и выбить из меня все дерьмо, но я никогда, б…ь, не отпущу ее.

Я понимал, что она чувствует, я помнил, как очнулся в больничной палате, когда мне было восемь лет, и услышал, как отец говорит, что мама умерла. Я помнил опустошение и боль, гребаную вину и злость, которую испытал.

Я понимал, что ей необходимо обвинить кого-нибудь, чтобы справиться с болью, которую она ощущает, и я был единственным человеком, которому она доверяла достаточно. Я принял каждый кусочек ее боли, потому что это то, что ты, б…ь, делаешь, когда любишь кого-то. Его счастье будет твоим счастьем, но его боль тоже будет твоей болью. И столько, сколько будет больно ей, будет больно и мне.

Остальной мир перестал существовать, пока я держал ее. Я игнорировал телефонные звонки и надеялся, что никто не постучится в номер, встревоженный криками. Она означала для меня все, и я хотел объяснить ей, что случилось, как она умоляла меня, но я не знал, что сказать. Я не мог, б…ь, сказать ей, что Рене убила себя. Я не хотел, чтобы ее воспоминания о матери были испорчены мыслями, что Рене сдалась, или что она не была сильной, потому что это неправда. Последние слова Рене эхом отдавались в моей голове, и я чувствовал себя полным идиотом, не видя, что происходит. Она выглядела решительной, почти, б…ь, удовлетворенной в тот момент, когда говорила: «Тогда я легко могу уйти, зная, что она в безопасности». Почему я, вашу мать, не сказал ей! Я виновато размышлял, почему, черт возьми, я не сказал ей, что мы собираемся помочь ей. Как я мог быть таким идиотом?

Через какое-то время Белла начала сдаваться, силы пошли на убыль, и крики перешли в рыдания. Я продолжал говорить, как сожалею, и она обвилась вокруг меня, вцепившись так, словно цеплялась за жизнь. Я крепко обнимал ее и уложил на кровать, придерживая, пока она плакала. Она ревела и хныкала несколько часов, и каждый всхлип причинял боль и разрывал мою грудь, и я плакал вместе с ней.

Ее слезы, наконец, высохли, тело расслабилось, но кулаки продолжали сжимать мою рубашку. Она замолчала и затихла, и я задумался, не заснула ли она, но, взглянув на нее, заметил, что ее глаза открыты. Она в трансе уставилась в пустой экран телевизора, не двигаясь, едва моргая. Я несколько раз позвал ее, поглаживая спину, но она не подала и признака того, что вообще понимала, что я здесь.

Мы так и провели без сна всю ночь. Телефон постоянно звонил, но я игнорировал его, не желая ничего делать. К моменту, когда солнце объявило о наступлении нового дня, я был полностью истощен. Мои конечности затекли, я чувствовал, словно их покалывают гребаные иглы. Я застонал и начал садиться, но Изабелла вцепилась в меня еще крепче, останавливая. На ее лице читалась паника, и я вздохнул, нежно гладя ее спину.

– Я никуда не уйду. Мне просто нужно сесть и потянуться, – тихо сказал я, произнося первые слова и нарушая напряженную тишину, нараставшую всю ночь.

Мой голос был болезненно хриплым, моя голова, б…ь, гудела, и плечо чертовски болело, но я пытался игнорировать боль, потому что это дерьмо было неважно. Не имело значения, насколько плохо я чувствую себя физически, потому что ничто не могло идти в сравнение с тем, насколько искалеченной была она.

Она нерешительно отпустила меня и свернулась на кровати в позе эмбриона, вцепившись в одеяло. Я вздохнул и встал, потягиваясь и хватая с тумбочки телефон. Открыв его, я обнаружил несколько пропущенных звонков от Эсме и один от отца, принятый в середине ночи.

Я перезвонил по номеру Эсме и сел на краю кровати, выпрямляя спину и растирая пульсирующее плечо. Она ответила встревоженным голосом, спрашивая, все ли с нами в порядке, и сообщая, что она волнуется. Я сказал, что мы справимся, потому что не знал, что еще сказать. Она ответила, что они будут в резиденции Свонов весь день, на случай, если я захочу привезти Изабеллу. Я закрыл телефон, положил его на тумбочку и повернулся к Изабелле. Она лежала спиной ко мне, и я видел, что при каждом вдохе ее тело дрожало.

– Tesoro? – тихо спросил я, наклоняясь.

Она повернулась ко мне, и выражение ее лица ошеломило меня. Она выглядела проигравшей, полностью сломанной и унылой. Моя грудь сжалась, сердце практически разорвалось от боли, но в ее глазах я увидел искру, и вздохнул от облегчения. Она могла страдать и распадаться на части, но она все еще была здесь, ее жизнь все еще ярко сияла где-то внутри. Я видел отражение своей любви, и знал, что, пока оно там, мы будем в порядке.

Пока она верит в нас, мы сможем пройти через все.

– Это была Эсме. Они… хотят знать, хочешь ли ты… попрощаться с мамой, – нерешительно сказал я, не уверенный в ее реакции.

Я оборвал предложение, вспомнив, что обещал Рене никогда не привозить туда Изабеллу.

Было ли обещание, которое я мог сдержать?

Она с секунду смотрела на меня, прежде чем кивнуть, слезая с кровати. Она не позаботилась одеться, просто скользнув в туфли и повернувшись ко мне. Я вздохнул и встал, хватая ключи и направляясь к ней. Она пошла к двери первой, но я взял ее за руку, закрыв глаза, когда электричество от ее кожи послало искры через мое тело.

Она смотрела на меня, когда я сплел наши пальцы вместе, нежно сжимая их. Уголок ее губ дернулся в мягкой улыбке, но она так же быстро испарилась, как и появилась.

Я медленно ехал к Свонам, не торопясь вернуться туда. Изабелла сидела, расслабившись, пока я рулил, но, как только я повернул к поместью, она напряглась и начала осторожно осматривать окрестности. Я ничего не сказал, не зная, хочу ли я говорить ей, что Чарли и Джейн мертвы. Я прикинул, что это будет горькой радостью, и осознал, что в другом случае она узнала бы это, но не сейчас. Сейчас она ехала к своей матери.

Я вышел из машины и вздохнул, когда Изабелла не сделала и движения. Я обошел вокруг и открыл ей дверь, но Эсме вышла, остановив меня, сказав, чтобы я дал ей время. Это было гребано тяжело, но я ушел от машины, оставляя ее сидеть внутри, напоминая себе, что я не могу, б…ь, баловать ее. Она была независимой и сильной, и я не мог заботиться о ней, неважно, насколько сильно я хотел этого. Я мог быть здесь для нее, но не мог сделать это за нее.

Эсме повела меня на край поместья, к линии деревьев, где был воткнут в землю маленький деревянный колышек. Мы молча стояли несколько минут, я смотрел на свежевскопанную землю, и воздух был густым от жары и невысказанных слов.

– Это не твоя ошибка, малыш, – тихо сказала Эсме через несколько минут, легонько потирая мою спину. – Я знаю, каково тебе сейчас. Я помню год после смерти твоей матери, как ты ходил в трансе, постоянно словно ожидая увидеть маму. Ты всегда винил себя за то, что не смог помочь, чувствовал вину, хотя ничего не сделал. Я не думаю, что мы достаточно убеждали тебя, что это не твоя ошибка – мы просто полагали, что ты сам понимаешь это.

Я не ответил, не имея представления, что, б…ь, сказать. Я хотел сказать, что она ошибалась, потому что чувствовал, что это моя вина, но она все равно не согласилась бы со мной, так что в этом не было смысла. Она вздохнула, когда поняла, что я не отвечу, и покачала головой.

– Такой упрямый. Ты можешь ничего не говорить, но, по крайней мере, послушай то, что я скажу. Это не твоя ошибка и не ошибка Изабеллы. Мы должны сказать тебе больше, и тебе нужно убедить ее. Мы знаем, что Изабелла ни при чем, но она все равно будет винить себя. Фактически, она уже делает это. Она пройдет через «что, если», и попытается представить сценарий, где все по-другому, и ее мама жива, но ты знаешь, что это невозможно, – сказала она.

ДН. Глава 62. Часть 5:

Я молча стоял, вспоминая, как часами бродил по лесам вокруг Форкса, когда был ребенком, сочиняя сценарии, где моя мама осталась бы жива, и винил себя в идиотском дерьме, которое я сделал и из-за которого она умерла. Я находил нечто несущественное и превращал это в проклятый катализатор, который послужил причиной трагедии. Я не мог подсчитать, сколько раз я винил себя за любовь к музыке, потому что, если бы я не играл на пианино, мы не оказались бы там той ночью. Я не хотел, чтобы Изабелла пошла той же дорогой, потому что знал, что, б…ь, происходит в этом случае. Я знал, что происходит, когда ты живешь в этом и не отпускаешь это от себя. Ты впитываешь это и становишься холодным, медленно умирая изнутри, когда тебя захватывает темнота. Я не хотел, чтобы это случилось с единственным человеком, который смог вытащить меня из моей собственной гребаной черной дыры.

– Это нечестно, – тихо сказал я. – Она не получила жизнь.

Эсме вздохнула и опять погладила меня по спине.

– Ты прав. Это нечестно. Алек, может, и делал собственные ошибки, но, когда я сказала прошлым вечером те же самые слова, он высказал то, над чем я даже не думала. Он сказал, что ее жизнь, может, и не принадлежала ей самой, но смерть была ее собственной. Она не могла жить, как хотела, но умерла по своему желанию. Она приняла первое решение в своей жизни, прошла через него, и никто не может забрать его у нее. Никто из нас и не должен. Мы должны уважать ее решение, как бы тяжело это ни было.

Я повернулся, удивленный ее словами, и мое сердце застыло, когда я увидел фигуру за нами. Я подпрыгнул и закричал, хватаясь за грудь, потому что был пойман врасплох.

– Боже, Белла. Ты, б…ь, испугала меня, – сказал я.

Я не имел понятия, сколько уже она стоит там, но она смотрела мимо нас на деревянный колышек в земле. Она коротко взглянула на нас, но ничего не сказала, проходя мимо к маркеру, и скорчилась над ним. Эсме взяла меня за руку.

– Дадим ей несколько минут, – сказала она, уводя меня.

Сначала я сопротивлялся, но она потянула меня и посмотрела взглядом, означающим «уходи, на хрен». Я в последний раз взглянул на Изабеллу, повернулся и ушел назад к «Вольво». Я оперся на капот и скрестил руки на груди, наблюдая за Изабеллой, сидящей на земле.

Она оставалась там какое-то время, перебирая пальцами вскопанную землю. Я не мог слышать со своего места, говорила ли она что-нибудь, но на самом деле это не имело значения. В любом случае, ее мама знала все, что она хотела сказать, точно так же, как и моя мама это знала.

– Мы ошиблись, – сказала Эсме, когда Изабелла встала и начала отряхиваться.

Она медленно пошла к нам, и я вздохнул, глядя на свою тетю.

– Что на этот раз? – спросил я.

Она грустно улыбнулась, похлопав меня по щеке.

– Мы сказали, что Рене… или, лучше, Бри… не имела шанса на жизнь, но ошиблись. Она жива. Она живет внутри Изабеллы, и всегда будет жить, – сказала она.

Я нерешительно кивнул, и она шепотом попрощалась, когда подошла Изабелла, пройдя мимо нас и залезая в машину, не произнеся ни слова.

Фактически, Изабелла едва сказала хоть слово за несколько дней, прошедших после этого. Я не мог заставить ее поесть, и сон был краток для нас обоих. Мы оставались в гостинице в Финиксе до конца недели, заблокировавшись от мира, но к началу следующих выходных я понял, что пора ехать. Боргата покинула Форкс, мой отец остался жив, инцидент в Финиксе был, очевидно, под контролем, и пора было возвращаться к жизни.

Дорога была напряженной и молчаливой, и каждый час казался вечностью. Я часто останавливался в течение дня, чтобы устроить перерыв, и к концу воскресенья мы приблизились к границам Форкса. Я подъехал прямо к дому и припарковался за отцовским «Мерседесом», вылезая и потягиваясь. Изабелла вылезла и направилась прямо в дом, даже не позаботившись подождать меня, но я последовал за ней. Она открыла дверь, и мы, зайдя в холл, оказались лицом к лицу с моим отцом.

– Привет, дети, – тихо сказал он, с любопытством оглядывая нас.

– Да, привет, – пробормотал я.

Изабелла кивнула в знак приветствия.

– Доктор Каллен, сэр. Могу я уйти?

Он застыл и уставился на нее с глубокой заботой в глазах.

– Да, конечно, dolcezza. Тебе не надо спрашивать. Ты свободна делать все, что хочешь.

Она коротко взглянула на меня и поднялась по лестнице. Я застыл, наблюдая, как она исчезает из поля зрения.

– Я собираюсь в кровать, – пробурчал я, поднимаясь по лестнице вслед за ней, и услышал вздох моего отца.

– Эдвард? – сказал он.

Я остановился и повернулся к нему.

– Просто дай ей время.

Я кивнул и поднялся наверх, направляясь прямо в спальню. Я открыл дверь и застыл, нахмурившись от растерянности, обнаружив, что комната пуста. Я повернулся и уставился на дверь спальни через коридор, и грудь сжалась от гребаной мысли. Я подошел и взялся за ручку, издав вздох облегчения, когда она повернулась. Я открыл дверь и шагнул внутрь. Изабелла скользнула в кровать и сжалась в комочек. Я сбросил обувь и присоединился к ней, обнимая и прижимая ее к себе.

– Это не твоя гребаная ошибка, Белла. Это ничья ошибка, и я не дам тебе отталкивать меня. Ты не можешь сделать ничего, чтобы я прекратил любить тебя, – прошептал я, зарываясь лицом в ее волосы и вдыхая ее успокаивающий запах.

Ее тело вздрогнуло, и она начала всхлипывать, но не произнесла ни единого слова в ответ.

Теперь, когда мы вернулись домой, нам надо было собирать себя по кусочкам. У нас были планы на будущее, пустой холст, чтобы мы нарисовали на нем собственную картину жизни, которая нам понравится. Я не знал, куда мы поедем, или что мы будем делать после того, что случилось, но я не брошу ее.

Никогда.

Очевидно, что мы оба изменились – мы приехали из Финикса другими людьми. Мы оба были сломанными и менее наивными, но, пока в ее глазах остается искра, я верил, что мы пройдем через шторм, бушующий вокруг.

Я верил, что мы пройдем через разрушения и выйдем на другую сторону, свободные от дерьма, которое сдерживало нас так долго.

Мы просто должны предвидеть, что все уйдет, на хрен, первым.

ДН. Глава 63. Часть 1:

Глава 63. Мудрость

Ведь мудрость значит жить, любить.

И принимать, что уготовано судьбой и Богом.

Не спрашивать и не просить чудес.

Ласкать любимые уста и трогать шёлк волос,

И жадными глотками пить любовь –

Пускай она не вечна.

Уметь добиться своего и удержать. Но отпустить,

Когда наступит время.

Лоренс Хоуп

Доктор Карлайл Каллен

Я сидел в своем кабинете в уютном кожаном кресле, с кипой лежавших передо мной документов, и тревожно постукивал по столу ручкой. У меня была куча работы, и она все росла – как в больнице, так и в Боргате, но я никак не мог заставить себя сосредоточиться. Мое внимание было рассеяно, а мысли и глаза метались от бумаг в сторону открытого и включенного ноутбука, стоявшего рядом. Я попытался взять себя в руки и сосредоточиться, наконец, на медикаментах или на партиях наркотиков, на пациентах или новобранцах, но каждый раз мои мысли в конечном итоге возвращались к одному – к Эдварду.

Прошло уже девять дней, как Эдвард и Изабелла вернулись из Финикса, дней, которые казались одними из самых длинных в моей жизни. Атмосфера в доме была напряженной, их обоюдное молчание нервировало. Они оба были погружены каждый в свои мысли, и, казалось, не было никакой возможности выдернуть их из этого кокона. Было ясно, что им обоим очень больно, они боятся, и изо всех сил стараются не открываться друг другу и не позволить другому уничтожить себя еще раз. Все было зыбко, и я чувствовал, будто хожу по скорлупе или крадусь по минному полю, зная, что в любую секунду они могут без предупреждения дать трещину. Они были бомбами с часовым механизмом, и только и ждали момента, чтобы взорваться, если кто-нибудь не обезвредит их, но проблема заключалась в том, что я не знал, как это сделать. Я не знал наверняка, какой – образно говоря – резать провод, и боялся, что неправильный подход вызовет взрыв и уничтожит все вокруг. Я просто ждал. Ядерная бомба может уничтожить мирок, который я создал, и я отчаянно боялся, что мой младший сын станет повлиявшим на это ураном.

Ах, я слишком устал для интеллектуальных метафор. Я едва ли мог сосредоточиться достаточно, чтобы накалякать свое имя на каких-то бумагах, и пытался найти мало-мальски умный способ, чтобы объяснить ситуацию, в которой мы оказались. Это было пустой тратой времени и энергии, потому что не имеет значения, каким образом мы вляпались в нее, или как ее назовем, в конечном итоге, нас просто поимели.

Девять дней. Я сидел за этим столом на протяжении девяти дней подряд, и через камеры наблюдал, как мой сын ходит по коридору за кабинетом, с остервенением выдирая себе волосы, как он ругается на себя. Я не мог слышать слов, но по выражению его лица и движениям мог представить, что именно он говорит. Я получил полный отчет от мужа своей сестры и поэтому был в курсе, что мой сын видел в Финиксе и что было сказано в его присутствии. Я знал, где витали его мысли, и как он пытался сопоставить все увиденное и услышанное, и знал также, что это лишь вопрос времени, когда он ворвется в мой кабинет и станет излагать свою теорию.

Накануне я был почти уверен, что это произойдет, так как он подошел очень близко, даже схватился за ручку двери. Но, прежде чем повернуть ее, он пробурчал что-то сам себе и ушел. Часть меня вздохнула с облегчением, что он не оказался со мной лицом к лицу, так как я понимал, что в этот момент не смогу ему солгать, и при этом не был полностью готов к тому, чтобы открыть всю правду, но другая часть меня хотела покончить со всем. Мне хотелось, чтобы он прекратил терзаться и изводить себя мыслями, потому что было нечто более важное, он должен сконцентрироваться на том, чем неумышленно пренебрегал …

На Изабелле.

Я протянул руку и нажал несколько кнопок на ноутбуке, изображение сменилось, теперь на экране показалась библиотека. Я увидал ее сразу – свернувшись калачиком в кресле у окна, она смотрела в него, а на коленях ее лежала книга. Тут она проводила каждую ночь всю прошлую неделю, в то время как мой сын исступленно мерил шагами коридор. Иногда она включала свет и читала, но зачастую просто сидела в темноте и вглядывалась в ночь за окном. Она была отстраненной, со временем все сильнее замыкалась в себе, и я даже не был уверен, явственно ли понимал мой сын, насколько быстро она ускользает от него. Это наводило тоску, и я хотел, чтобы он вытащил голову из своей же задницы и огляделся вокруг, прежде чем будет уже поздно.

У меня и без того было слишком много проблем, чтобы взваливать на себя еще и их, но я чувствовал, что должен. Мне нужно, по крайней мере, попытаться сделать все правильно, но я не знал как, равно как и не был до конца уверен, получится ли у меня. Я имел непосредственное отношение к этому, но ничего нельзя повернуть вспять или изменить, и все, что мы могли – это смириться и бороться с последствиями. Я – честно – не был уверен, достаточно ли они сильны в их нынешнем состоянии, чтобы услышать всю правду до мельчайших подробностей и столкнуться лицом к лицу с реалиями этого мира. Казалось, все, что я делал когда-либо раньше – это заметал следы, придумывал легенды, которые помогут выбраться из ситуации, и я устал от этого. Я был утомлен, и умственно, и физически, до такой степени, что радиоактивные осадки уже больше не казались такими уж страшными.

В любом случае, в определенный момент все это рухнет.

Я погряз в Borgata. Я лгал, обманывал, грабил и убивал ради них, но оставалась одна вещь, которой я всегда гордился – независимо ни от чего, я оставался верным своему делу. Может быть, я и преступник, но, по крайней мере, в рамках организации я был уважаемым человеком. Правда, в последнее время это ушло на второй план, и я понимал, что они не глупы. Каждый делал карьеру в преступном мире, их учили за версту распознавать ненадежных членов организации, и они отнюдь не были слепы, чтобы не заметить мое недавнее поведение. Они подозрительны, особенно Аро, и меня настораживало то, что самый ненадежный из всех медленно, но верно карабкался по карьерной лестнице внутри организации прямо у него под носом, и он никак не мог его не заметить.

Джеймс. Я всегда подозревал, что он пришел не с добром, но после недавнего визита окончательно уверился, что он крайне опасен. У нас в организации завелись крысы – кто-то сдавал нас в Департамент юстиции и конкурирующим преступным группировкам, и я был уверен, что без Джеймса тут не обошлось. Они приехали спонтанно, чтобы очистить дом от всяческих намеков на незаконную деятельность, с максимально возможной для человека скоростью, так как правоохранительными органами мое жилище было отмечено как «горячее место», и они вломились бы ко мне при первой же представившейся возможности. И во время их пребывания я заметил, что Джеймс ведет себя странно и кидает совсем даже не случайные взгляды на мои личные вещи. В доме не было ничего, что он смог бы использовать против меня, так как файлов, которые были у меня на Изабеллу, к тому времени уже не было, но я до сих пор не понимал его закулисной слежки.

Мне ничуть не нравился интерес, который он проявлял к Изабелле, и было ясно, что ему это известно, потому что он часто произносил ее имя во время визита в попытке задеть меня – это была одна из многих причин, почему я хотел удалить детей из дома до того, как явятся представители Borgata. Я не беспокоился о том, что Джеймс, находясь под моей крышей, физически навредит Изабелле, потому что был уверен, что Эдвард не позволил бы ему приблизиться к ней даже на сто футов (1) , но ему ничего не стоило сделать ей больно по-другому. Вообще-то, он мог навредить им обоим, потому что владел информацией, которая – со злым умыслом – запросто скатится с его языка, и потенциально способна уничтожить и моего сына, и его любимую девушку.

Одной из причин, по которой Алек выбрал для моих детей поездку в Финикс, было стремление легализовать Изабеллу, на случай, если представители власти придут и станут задавать вопросы. Он был единственным, кто имел возможность сделать это, и был в состоянии использовать свое влияние, чтобы заставить Чарльза сотрудничать, не прибегая к насилию. Алек официально поручился за Изабеллу вскоре после возвращения в Чикаго, а я вылетел для официального отказа от права собственности на нее в его пользу. Это было трудно, несмотря на то, что я верил своему зятю, потому что это означало, что я был уже не властен в вопросах, касающихся ее жизни. Сейчас она, фактически, находилась во власти Алека. По его словам, тот факт, что Borgata зашевелилась, означал, что настало время действовать, так что я согласился, хотя и боялся, что это обернется катастрофой. Я, конечно, имел право голоса, но помалкивал. Ситуация была похожа на летящий под откос чертов поезд, и не имело значения, когда он рухнет, так что, может быть, раньше было даже лучше.

Я не знал, появились ли у Аро подозрения насчет Алека, но он, определенно, заинтересовался им. За пропажу доктора из Порт-Анжелеса я взялся отвечать сам, потому что Аро мог догадаться, что это наших рук дело, поскольку он был в курсе моих контактов с ним. Я сказал ему, что доктор начал задавать вопросы, что доставляло мне неудобства, так как тот слишком много знал – а это так и было – и пояснил, что принял тактическое решение об исключении его из уравнения. Это частично было правдой, и Аро, казалось, купился на это… по крайней мере, до тех пор, пока ему не позвонили по поводу инцидента в Финиксе.

Чарльз не был «вором в законе», а лишь одним из членов организации, и заменить его не составляло труда, но Аро не был в восторге от тех неудобств, что повлечет за собой необходимость искать новичка, который будет обеспечивать нас документами. На самом деле, никто в Borgata не любил Свона, так что никто и не горевал ни из-за него, ни из-за его жены, но сам факт, что Алек убил их обоих, привлек к нему нежелательное внимание. Во время инициации каждый из нас поклялся, что, если потребуется, мы без колебаний убьем любого члена наших семей, но тот факт, что Алек сделал это с такой легкостью и без угрызений совести, возвысил его положение в рамках организации. Алек предпочел залечь на дно, чтобы выйти из ситуации незамеченным. Он не нуждался во всеобщей благодарности за свои действия, но сейчас, из-за того, что сделал, он оказался в центре внимания. И Аро стал приглядываться к нему, что не доставляло Алеку особой радости.