Текст книги "Локи все-таки будет судить асгардский суд?"

Автор книги: Ершел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 174 страниц)

Однако когда они спустились с вулкана, когда вдали показался золотой город, Тору пришла в голову мысль, не посещавшая его уже очень давно: дойти до старого заброшенного храма, расположенного неподалеку от столицы Асгарда. После первого восхождения на вулкан ноги сами принесли наследника в старый храм. Он посчитал это добрым знаком и дал себе зарок впредь приходить сюда. Но в следующую зиму он забыл и в через следующем тоже, а потом решил, что нет смысла блюсти традицию, которую он не может даже запомнить.

Но в этот раз все было иначе. Молодому богу отчего-то казалось, что его ждет встреча. Возможно, судьбоносная. А своим предчувствиям он привык доверять.

– Идите вперед, я догоню, – бросил он друзьям, когда они остановились в нерешительности у ворот золотого города.

Фандралл было попытался возразить, но был остановлен одним нетерпеливым движением руки и вынужденно покинул будущего царя. Тор вздохнул с облегчением, когда резные ворота столицы закрылись за подозрительно хмурящейся Сиф, и направился к храму, перепрыгивая чрез маленькие ручейки. Путь мог быть близким, если бы существовала прямая дорога, но её не было, приходилось пересекать мостики через ручейки, каналы и реки, попадавшиеся чуть не на каждом шагу. Столица Асгарда по праву считалась городом воды и зелени. Наверно, во всем царстве нельзя было сыскать более «водного» города. Девять больших каналов разветвлялись на множество мелких. Они просто кишели рыбой и омерзительно пахли в редкую летнюю жару. На широких набережных росли деревья, подаренные царями союзных миров. Это были не скрученные рябины и березы, а красивейшие стройные деревца с пышнейшими кронами. Некоторые из них должны были плодоносить и плодоносили бы, если бы не суровый климат Асгарда. Единственные деревья, которые давали фрукты даже в условиях холодного ветреного лета, были яблони. Тор облизнулся, вспоминая свое любимое лакомство: блины со сладким яблочным кремом. Их обычно изготовляли к праздникам: на дни рождения или в дни летнего и зимнего солнцестояний, поэтому вся придворная челядь любила их больше иномирских сластей. Эти блины были неразрывно связаны радостью и весельем…

Едва не поскользнувшись на шатком мосту, Тор вцепился в перила. Вот ведь погода: снег только выпал, реки еще даже не замерзли, а лед уже блестит из-под мелкой снежной крупы, так что стоит отвлечься – упадешь, и хорошо, если не в холодную, еще не застывшую воду.

Поминутно оскальзываясь и теряя равновесие, воитель приближался к своей цели. Храм представлял собой одноэтажный домик, на крыше которого лежала «золотая цепь» – резной фриз, олицетворяющий сияющий город богов. Над храмом летали полукруглые блоки, которые, если бы их поставили на землю, могли бы сами служить храмом, правда, без крыши. Отец рассказывал, что в древности этот храм построили как символ города, который в будущем планировали возвести из золота. Святилище было посвящено непонятно кому: асы не верили в богов, ибо сами себя таковыми считали. Однако это не мешало мастерам прошлого возвести в Асгарде множество храмов, и никто не мог бы с точностью сказать, кого именно они восхваляли. Уже на памяти Тора вокруг старого храма посадили рощу с тремя огромными ясенями в центре. Это была насмешка над миром людей. Боги прознали, что у смертных есть необъяснимая традиция: каждые семь зим приносить в жертву своим богам, то есть Одину и Тору, многочисленных жертв. Была выбрана священная роща, на ветках деревьев которой развешивали кабанов, петухов, даже людей, по семь каждого. Асы смеялись над этой глупостью: неужели смертные и правда думают, что их боги будут есть человечину? Неужели думают, что на царственный стол Асгарда подадут этих жертвенных животных? Боги веселились, смеялись, а потом посадили рощу, точную копию мидгардской. Даже два колодца выкопали. В одном жрецы топили приговоренных, для чего использовался другой, асы так и не поняли.

Тор остановился около ближайшего колодца и заглянул внутрь: вода была прозрачной, позволяющей разглядеть песчинки на самом дне. Собственное отражение исказилось, являя другой лик, кого-то знакомого, неведомого союзника, который поможет достигнуть неведомой цели.

– Я знала, что ты придешь сюда.

Тор поднял голову и встретился глазами со своей матерью. Царица Асгарда была в непривычном для нее черном одеянии. Люди почему-то считали, что раз она богиня атмосферы и облаков, то должна быть столь же переменчивой, сколь и погода, и носить как черные одежды, так и белые, но на самом деле царица редко надевала платье более темного оттенка, чем старое потускневшее золото. По крайней мере сейчас. В юности она вместе со своим отцом развлекалась также, как сейчас Тор – покоряя горы, и тогда она точно носила не платья, а удобную одежду немарких цветов.

Тор поприветствовал мать и не стал спрашивать, что она делает в одиночестве в давно забытом всеми храме, почему вышла на улицу в такой холод, почему надела черное. Ему казалось, что все это не просто так, что его ожидает какое-то судьбоносное решение, к которому и мать имеет самое непосредственное отношение.

– Отец решил, когда состоится суд? – полюбопытствовал он, подавая матери руку.

– Нет, – ответила она печально, принимая помощь старшего сына. – Пытка неизвестностью длится так долго, что я боюсь потерять Локи навсегда, – её голос чуть дрогнул. – Он ужасно выглядит и сильно утомлен.

– Ужасно? – приподнял брови Тор. – Я этого даже не заметил.

– Он ужасно выглядит, – повторила царица, направляясь к выходу из храма и увлекая за собой старшего сына. – Отец скрывает от него свои истинные намерения, чтобы Локи, измучившись, во всем сознался.

Тор посмотрел на мать с недоумением. Он многого ожидал, но не такого.

– Ты должен понимать, Тор, что твой отец делает это на благо Локи, – пояснила Фригг, но в её голосе не было уверенности. – Я понимаю это. Но я хочу заставить его изменить решение.

– Почему отец не прикажет ему ответить? – поинтересовался Тор. Он шел на полшага впереди, проверяя дорогу, обходя лед загодя. – Это единственный способ узнать правду наверняка.

– Твой отец сильно жалеет Локи.

– Но почему? Из-за бездны?

– Да.

Тор остановился в нерешительности: прямо перед ним расстилался гладкий лед. До широкой утоптанной тропинки оставалось каких-то шагов шесть-семь, но пройти их следовало по скользкому льду. Воитель с легкостью мог бы взять мать на руки, но опасался, что потеряет равновесие и уронит свою прекрасную ношу.

– Я знаю, что отец сейчас в чертоге золотых деревьев, – произнесла царица, с легкостью проходя по льду, словно не замечая его. – Мунин и Хугин вернулись не вчера вечером, а сегодня утром, и он сильно этим обеспокоен. Мы можем пойти к нему. Возможно, в этот раз он нас послушает.

Тор очень осторожно пересек полосу льда и оказался подле матери. Её предложение казалось ему дельным: быть может, вдвоем они и в самом деле смогут убедить отца изменить решение. Тор жаждал суда, жаждал наказания для Локи. Он до сих пор помнил, в каком состоянии оставил большой человеческий город. Какие разруха и запустение царили в нем. Такое нельзя простить, за такое стоит наказать жесточайшим образом. Тор был наследником Асгарда и вполне осознавал всю тяжесть грехов Локи, но он оставался и любящим братом, поэтому не позволил бы свершиться пыткам или казни.

В тягостном молчании мать и сын достигли чертога Одина. Каждый боялся неосторожным словом разрушить хрупкий союз, сплоченный общей бедой, ясно осознавая, что в одиночку ему никогда не добиться смягчения участи Локи.

Всеотца они заметили почти сразу же: он сидел в беседке, затерявшейся среди обращенных в золото деревьев. Его одежды совсем не походили на зимние, так что случайный прохожий задался бы вопросом: неужели царю Асгарда совсем не холодно? Это было царское, длинное одеяние, стелющееся по полу во время ходьбы, однако, на нем не было ни малейших следов снега, будто Один не дошел пешком до беседки, а перенесся в нее.

– Отец, когда состоится суд? – спросил Тор вместо приветствия.

Вороны, до этого момента сидевшие спокойно на плечах своего хозяина, выглядели недовольными внезапным появлением наследника. Они закаркали, но как-то глухо, словно опасаясь громко выражать свое мнение в присутствии правителя Асгарда.

– Суда не будет, – тяжело откликнулся отец, жестом приветствуя свою царицу. А Фригг, подойдя к беседке, присела подле него, кивнув перелетевшим на перила воронам так, будто это были советники.

– Что? – опешил Тор. – Я защищал Землю и видел ужаснейшую битву. Локи должен поплатиться за то, что сделал! – перед глазами воителя немедленно промчались картины разрушенного города, стай ужасных чудовищ, крушащих все на своем пути.

– Он убил множество людей! – продолжил Тор, теряя уверенность с каждым произнесенным словом. Он не знал, как убедить отца изменить решение. Вот уже много дней он продумывал планы по спасению брата от жестокостей суда, он собирался защищать преступника, а теперь выходило, что обвиняет.

– Не более, чем ты в своих походах, – отозвался Один, изучая сына. Он не ожидал, что старший будет настаивать на суде младшего. Он полагал, что Тор обрадуется отмене судебного разбирательства, а знать, что так планировалось изначально, наследнику было ни к чему.

– Как ты можешь сравнивать его жертв с моими? – буркнул Тор. В его голове не укладывалось происходящее: чтобы отец, справедливейший ас во всех девяти мирах, просто так отпустил преступника, пускай и сына? Такого не могло быть. – Отец, я обещал людям, что Локи будут судить. Если бы ты видел разрушенный город… – Тор говорил неуверенно, прося, а не требуя, хотя намеревался говорить жестко и дерзко. Он уже понимал, что не сможет переубедить отца, что спор закончится очередной ссорой.

– Тор, когда я изгонял тебя в мир смертных, – Один протянул руку, и Хугин, привыкший к подобному жесту, тут же опустился на плечо хозяину, – ты был жестоким мальчишкой, чьи заблуждения привели к объявлению войны. Я думал, что ты многому научишься в изгнании, станешь достойным своего молота и титула. В этом был смысл твоей ссылки.

Бог грома кивнул. Он и сам признавал, что ссылка на Землю была ему необходима. Там он познал другой мир, познал себя, нашел любимую… Которую Локи грозился убить!

– Ты пошел войной на Ётунхейм, – добавил Один спустя мгновение, – на государство, с которым у нас было заключено перемирие. Ты нарушил приказ своего царя. С Локи все иначе, – Один сделал паузу, подогревая любопытство старшего сына. – Локи не заблуждается. Он прав. По-своему, но прав. Он тщеславен, горд, но его действия не преступления. Их нельзя так рассматривать. Меня печалят его методы, но не цели.

Тор внимательно слушал отца, не веря собственным ушам: чтобы Один Всеотец признавал, что не может наказать преступника, оправдывал его? Такого просто не могло быть. Бог грома бросил быстрый взгляд на мать, но она казалась безучастной к разговору. Царица протянула руку к ворону, погладила по спине и крылу. Птица не заметила её прикосновения. Мунин вперил взгляд в царевича и смотрел на него, не мигая. И вновь Тор, как и в день возвращения, чувствовал себя преступником. Ему уже начинало казаться, что не Локи во всем виноват и заслуживает суда, а он сам. Глаза ворона обладали каким-то гипнотическим действием.

– Локи был рожден, чтобы стать царем, и он это знает. Даже оправдательный приговор извратит его разум, – Один протянул свободную руку, приглашая Мунина сесть на плечо. Теперь на бога грома смотрели пять внимательных глаз: один серый, строгий и четыре черных, изучающих. Воителю чудилось, что все его мысли выворачивают наизнанку, вытряхивая тайны, причем не отец, а вороны, которые потом, в тишине покоев, поведают царю Асгарда обо всем, о чем думал его сын на самом деле, обо всем, что он хотел бы утаить в самых дальних уголках своей души.

– Но у тебя есть выбор, Тор Одинсон, – добавил царь резко. – Участь Локи в твоих руках. Если ты хочешь, чтобы твой брат поплатился своей жизнью.

– Я не опозорю свое имя ложью, – отрезал Тор, пристально глядя не на отца, а на мать, ища у нее поддержки и не находя её. Как всегда в таких случаях, она полностью отдавалась на волю мужа и лишь смотрела на происходящее, не принимая в нем участия. – Локи не пытался убить меня.

– Хорошо, – Один отвернулся, зато взгляд воронов стал неодобрительным. Птицы прекрасно понимали, что Тор лжет. – Если ты веришь, что есть наказание, которое не сломит дух Локи, а вернет его нам, найди. И в тот день я, Один Всеотец, объявлю тебя судьей над твоим братом. Но помни, что мировой суд над героем и победителем нужно оправдать перед народом.

Тор отвел глаза, не выдержав взгляда вестников. Отец с двумя воронами на плечах походил на какое-то невиданное чудовище, говорящее человеческим ртом, смотрящее птичьими глазами. В такие моменты создавалась полная иллюзия химеры. А ведь Один, на самом деле, не мог прочитать мысли своих любимцев и понять, что они видят в том, кто стоит перед ним. Тор сжал руку в кулак, сдерживаясь, чтобы не призвать молот и не разнести беседку в щепки. Все было спланировано заранее, задолго до того, как он вернул брата с Асгард. Отец с самого начала не собирался судить побежденного, поэтому и устроил церемонию примирения. Тор вспомнил, что сказал ему Один перед тем, как отправил в Мидгард: «Приведи своего брата живым и, по возможности, здоровым. Судьбу бога должны решать боги». Тор понял тогда, что отец говорил о суде, и считал это решение вполне справедливым. Но теперь оказалось, что он все неправильно понял, обманул людей, с которыми сражался бок о бок, которые пострадали от Локи, и которых он покинул сразу по окончании войны, даже не оказав помощи. Хотя как он мог помочь?

– Зачем ты отослал Локи в город отверженных? – дерзко спросил Тор, озвучивая одно из своих самых страшных предположений. – Это изгнание? Наказание без суда?

– Я его никуда не отсылал и никак не наказывал, – возразил Один. Мунин громко каркнул, будто подтверждая сказанное. Фригг вздрогнула от неожиданности. – Это было его решение – от Тора не ускользнуло, как родители понимающе переглянулись, как изменился голос отца, когда он дошел до слова «его». – Но ты прав: я хотел, чтобы он проводил в поселении большую часть времени.

– Зачем? – удивился молодой бог. – Локи жаждет расквитаться с нами. Он изощренный лжец, и в мире преступников он задумает новое зло.

– Там Локи занят делом, а не тратит время на пустые развлечения и покорение давно покоренных вершин, – пояснил Один, уязвляя гордость сына. Он дотронулся сперва до одного ворона, потом до другого, будто спрашивая подтверждения. – Работая над починкой артефакта, он занимает свою голову чем-то, кроме мыслей о мести и страха за свою жизнь. Тор! – Один интонацией заставил встретиться с ним взглядом. – Ты хоть представляешь, как ты унизил Локи, сковав его?

– Он это заслужил! – откликнулся Тор, еще пока контролируя себя, сдерживаясь, чтобы не наговорить лишнего в порыве обостренной справедливости, уничтожающей все родственные и дружеские связи. Однажды он уже жестоко поплатился за свои необдуманные слова и не хотел повторения пройденного. Однако сейчас он чувствовал себя даже хуже, чем в изгнании: мало того, что отец нарушил все его планы, так он еще и недоволен его поведением. А что делать во дворце, как не развлекаться? Править-то так и не позволяют! А учиться уже нечему.

– Я думаю, что, с точки зрения людей, он заслужил и худшего, – подтвердил Один, вставая и помогая встать супруге. – Твое чрезмерное увлечение смертными меня печалит. Ты хотел защитить Локи от меня или же казнить?

– Защитить, – бог грома замешкался на мгновение, пытаясь противостоять разгорающемуся внутреннему спору между убеждениями, сформированными столетиями, и еще более долгосрочной привязанностью к брату.

– Тогда ты должен был подумать о том, что Локи не простит унижения ни тебе, ни людям. Из-за твоего высокомерия в будущем может начаться еще одна война, а в настоящем Локи видит в нас не семью, а тюремщиков, поэтому и молчит.

– Неужели ты не можешь заставить его говорить? – удивился Тор. В его представлении отец мог все, а уж разговорить-то точно мог любого, особенного собственного, пускай и приемного, сына.

– Путь насилия приведет к гибели. Но если Локи будет упрямиться, я ничего не смогу изменить, – твердо ответил Один. Мунин подтвердил его слова глухим карканьем.

– Попытайся поговорить с ним еще раз, – подала голос царица, резко отняв руку из ладони Одина. Она сделала пару шагов вперед, оказавшись рядом с сыном, напротив мужа. – Локи столько уже пережил. Мы должны вернуть его домой. Он так долго живет в поселении. Быть может, тебе удастся добиться от него правды. Ведь столько времени прошло, – мать говорила резко, отрывисто, как не говорила на памяти Тора никогда. – Локи должен вернуться к нам, мы его семья, он должен это знать и понимать. Если ты не хочешь потерять его навсегда, пригласи во дворец. Мы все видели, что он чахнет в поселении. Он мой младший сын. И твой тоже. Не будь с ним таким же бессердечным, как со старшим. Локи не Тор, и сам дорогу домой не найдет.

Тор смотрел на мать и не узнавал её. Она, всегда хрупкая и нежная, сейчас напоминала ему Сиф: казалось, что она готова выйти навстречу любому, кто решит покуситься на ее ребенка, хоть злейшему врагу, хоть собственному мужу. Её взор горел отвагой, а осанка стала твердой, какая бывает у девушек, носящих за спиной оружие. Тор любовался матерью, он никогда не видел её такой и был уверен, что любой враг, столкнувшись с царицей Асгарда, обратится в бегство. Она была достойна своего блистательного мужа, не зря была единственной, на кого не мог направить свой взор всевидящий Хеймдаль – только своей жене Один полностью доверял.

Бог грома хотел что-то добавить, поддержать мать, но понял, что так поступать не стоит. Это была только их битва: Одина и Фригг, царя и царицы, отца и матери. Битва за душу и жизнь того, кого они оба любили, но каждый по-своему. Тор помнил, что раньше родители вдвоем старались не проводить время с детьми. Либо отец брал их на прогулку, либо мать приглашала в свои покои. Вместе они только ели и бывали на всевозможных церемониях. Как Один не мог вести себя естественно рядом с детьми в присутствии Фригг, так и Фригг не могла расслабиться и проявить всю ту нежность, на которую была способна, в присутствии Одина. Слишком по-разному общались они с детьми, и совместное времяпрепровождение превращалось в муку. Царская чета поняла это очень быстро и разделила, не детей, но время: Один занимался обучением наследников, а Фригг их досугом. На глазах наследников родительские споры никогда не доходили до того, чтобы мать и отец стояли друг напротив друга и вели молчаливый бой. Тору казалось, что он выступает на стороне матери, а нахохлившиеся вороны поддерживают отца. И от них ото всех зависит судьба блудного бога.

– Я вскоре приглашу Локи во дворец и найду его слабое место, – сдался Один. Он не верил, что младший раскаялся в содеянном, не верил, что еще один допрос принесет что-нибудь, кроме тяжелого молчания, и не станет причиной еще большего недопонимания и отчуждения. Но также Один понимал, что объяснить это жене и сыну невозможно. Они оба желали Локи добра, и оба несли ему гибель. Царь Асгарда множество раз наблюдал, чем кончаются благие намерения, он своими глазами видел, как благие намерения довели Локи сперва до бездны, а потом и до кампании в Мидгарде. Младший сын долго и кропотливо совершал одну ошибку за другой, топя себя в собственноручно вырытом болоте. Теперь его топила семья. Но, с другой стороны, ждать, пока Локи сломается и будет умолять о суде и решении своей участи, тоже жестоко. Один надеялся, что, приезжая в поселение, сможет понять хоть что-то. Но в свой пока единственный приезд он не понял ничего: младший молчал или же отвечал односложно. Выглядел несколько бледнее обычного, но не более того. Что ж, быть может, опрометчивое решение будет мудрым.

– Но мы должны быть готовы к любому исходу этой встречи, – добавил Один, не глядя на жену и сына.

Тор вздохнул с облегчением, Фригг не изменилась в лице, только чуть прикрыла глаза. Вороны пронзительно закаркали, будто осуждая поспешное решение мудрейшего из правителей девяти миров.

====== Глава 16 ======

Локи стоял в тени, отбрасываемой небольшим, шестиугольным, на этот раз, домом, и слушал скальда. У огромного костра, возвышавшегося чуть ли не до неба, сидело несколько десятков асов. Среди них легко можно было различить мужчину со скрипицей, рассказывающего быль о силе и величии сыновей Одина, в особенности, младшего. Певец великолепно выводил арию: его голос то взлетал ввысь, то падал на октаву, повествуя об особенно драматичных моментах, вроде схватки Локи с Лафеем, закончившейся падением обоих с моста.

Младший царевич, затаившись, упивался песней, посвященной лично ему. Прошло уже немало времени, а до сих пор никто не обратил на него внимания. Возможно, кто-то из магов и чувствовал его присутствие, просто не смел заговорить, но Локи не было до этого никакого дела. Он слушал песню, слушал разговоры поселенцев. В своей болтовне они редко касалась его самого, а если и касались, то только вскользь. В основном, асы рассказывали о своих исследованиях, в которых царевич ничего не понимал, о личных взаимоотношениях, о мягкой зиме, о чем угодно, но никто из осуждённых и словом не обмолвился о своем прошлом, о жизни, которую вел за стенами тюрьмы.

Локи ловил себя на том, что, несмотря на прошедшее время, так и не научился не обращать внимания на одежду поселенцев и даже в неверном свете костра цеплялся за странные детали. Несмотря на то, что он чуть больше месяца бесцельно бродил по деревне, осматривая её и подмечая всякие мелочи, ему никак не удавалось свыкнуться с мыслью, что в этих странных одеждах вообще можно ходить: ведь уже много столетий вся столица одевалась по ванахейсмкой моде, в свободные одежды светлых тонов, а в поселении он наблюдал нелепейший калейдоскоп костюмов. Одежда жителей, окрашенная, но явно не ореховой скорлупой, дававшей коричневый цвет, была сделана из шерсти и льна, а украшена невероятным количеством аппликаций, вышивки, шитья из золотых или серебряных нитей. Мужчины носили лёгкие кафтаны, окантованные шёлком, плетением и расшитые золотом. Они наглухо застегивались на блестящие пуговицы, тогда как в Асгарде предпочитали застёжки. Что до женской одежды, так она выглядела еще страннее. Сарафаны скреплялись у плеч овальными фибулами, между которыми сверкали ожерелья из разноцветных бусин, а на цепочке, свисавшей с одной из фибул, находились вещи, которые следовало всегда иметь под рукой. Только если у обычных горожанок на цепочке чаще всего болтался ключик или ножичек, то женщины поселения имели при себе какую-то странную железную штуковину, похожую на отмычку. Только вот зачем вскрывать замки там, где их нет? Что еще больше поражало царевича, так это несравненное богатство, которое он видел в одеждах поселенцев. И оно настораживало: зачем носить такие дорогие и красивые наряды? Работать в них неудобно, а щеголять не перед кем. Еще более Локи волновал вопрос, откуда у поселенцев такая красивая одежда? Её стоимость заоблачна: не всякий дворцовый прихвостень мог себе позволить такое. Ответ получить было не у кого. Одно Локи мог сказать точно: никто не ограничивал поселенцев в выборе платья, и они могли носить всё, что душе угодно, не ориентируясь ни на какие правила, указания и моды. Как жаль, что именно ему, их сиятельному царевичу, перед которым любой из этих щёголей готов упасть ниц, какой-то несносный старый маг велел, явно передавая приказ Одина, «ради безопасности» носить душные, тяжёлые и мрачные доспехи! И это наводило на некоторые не самые приятные размышления.

Локи пригляделся к костру и заметил, что около огня сидит молоденькая девушка, подпевающая солисту, затянувшему уже другую песню, на этот раз восхваляющую подвиги Одина и его дружинников. Странная девочка: росту небольшого, зато каждое движение какое-то чересчур дерганное и резкое. Такой же и голос – она совершенно не попадала в ноты. Прочие же асы не выказывали ни малейшего неудовольствия, спокойно смотрели, как девочка играет с огнем, едва не сажая его себе на ладонь, и подпевает своим сиплым, отвратительным голосом. Раньше Локи тоже любил забавляться со стихией. Огонь напоминал о былых временах, когда братья отправлялись в походы с друзьями, когда сидели у костра и слушали рассказы Фандрала о его подвигах или даже пели песни, посвященные героическому прошлому Асгарда. Локи до сих пор с некоторой грустью вспоминал, так называемые, «последние» посиделки. «Последние» потому, что утром следующего дня надо было идти в атаку, побеждать врагов, подвергаться смертельной опасности. Сейчас, спустя столетия, царевич прекрасно понимал, что погибнуть в тех мелких стычках ему бы не позволили, но тогда он был слишком молод и драку с тремя плохо вооруженными поддающимися противниками предвкушал, как великую битву, как важное и весьма захватывающее событие своей жизни.

Особенно часто братья ходили в Норнхайм… Под песню о бравых подвигах Всеотца Локи погрузился в счастливые воспоминая. В воспоминания о годах детства, не замутненных политическими дрязгами. Его, как и Тора, учили обращаться с самым разным оружием, учили защищаться, учили терпеть боль и едва не переносить пытки. Локи усмехнулся: лучше бы и правда их в свое время научили переносить настоящие пытки, ему бы это умение очень пригодилось. Однако отец считал иначе и почему-то ничего особенно страшного никогда не показывал и не применял, несмотря на целительные камни, которые, казалось бы, могли вылечить любую открытую рану. Кто мешал сперва раздробить кости, потом вскрыть перелом и посыпать его порошком? Хотя в детстве он вряд ли обрадовался бы приучению еще и к костедроблению. Да и какова была вероятность того, что царскому сыну придется столкнуться с настоящими пытками? Ничтожна! А вот сражаться точно когда-нибудь придется, поэтому на оружие тратилось гораздо больше времени, чем на занятия по выносливости.

Тора с раннего детства приучали к молоту. Все знали, что, вступив в пору юношества, он возьмет молот Мьёльнир и станет защитником девяти миров. Так предрекли норны еще до его рождения. Норны, давшие Тору его имя, определившие его будущее, провозгласившие его царем Асгарда. О Локи же норны не говорили ничего. В детстве младшему царевичу казалось, что отсутствие пророчества насчет него – высшая несправедливость. Сейчас он понимал, что его и не могло быть, ведь он не сын Одина. Пророчества не было, поэтому, какое он возьмет оружие, решал отец, и почему-то он остановил свой выбор на длинных предметах: копье, палка, жезл – всем этим Локи владел изумительно. Но, будь у Локи свобода воли, он бы выбрал лук, а брат, как он сам признавался в начале тренировок, очень обрадовался бы обычному доброму мечу, а вовсе не зачарованному молоту-бумерангу. Но свободы воли детям никто никогда не давал, и Локи был вынужден тратить большую часть времени тренировки на палки и посохи, хотя основным оружием, точнее, единственным, которое ему позволяли носить, были кинжалы. Конечно, сами по себе они слабы, но если помножить кинжалы на магию…

Воспоминания о магии были самыми приятными даже среди радужных детских. Локи не помнил, когда впервые понял и осознал, что владеет теми силами, которые другим не подвластны. Отец никогда не скрывал от него, что он – наследник силы Одина, наследник его магии, единственный из его детей, которому передался талант отца. Локи скривился от мысли, что отвратительная ложь проникла даже в самые светлые воспоминая о юных годах. Всеотец признавал его силу, но никогда не учил ею управлять. Единственное, что он показал, это как держать магию под контролем, чтобы она не натворила бед. На этом занятия и закончились. Локи хотел освоить это искусство, но его день и так состоял из непрекращающейся череды тренировок и учебы, нагружать себя еще и магией он был не в силах, поэтому не стал просить отца о наставнике, а попытался освоить магию самостоятельно, благо, ему никто не мешал и не запрещал.

Большая часть библиотечных книг о магии как-то сама собой оказалась у царевичей в комнате. Отец, найдя и полистав их, отметил, что вряд ли они помогут в освоении магической науки, но не забрал. Старинные фолианты призывали к неспешному освоению заклинаний, бесконечно медленно переходя от повторения элементарных к достаточно сложным, стоящим внимания будущего правителя. Но Локи не горел желанием продираться через покрытую пылью тысячелетнюю мудрость и был уверен, что и без того прекрасно знает, как использовать свои способности. Больше всего на свете он любил битвы и собирался освоить только те заклинания, которые помогут ему сражаться, и, полный энтузиазма, приступил к самообучению. Однако, спустя уже несколько занятий, стало ясно, что любое боевое заклинание жутко выматывает: запустив одну струю воды в противника, он сам напорется на меч стоящего рядом, даже если тот не попытается его атаковать. И такие последствия были у всей боевой магии. Кроме того, её освоение требовало прорвы сил и времени, а Локи лень было тратить и без того краткие часы свободы на дополнительные занятия. Оставалось пытаться найти что-нибудь простое, но действенное. И он нашел.

Иллюзии – единственный вид магии, который давался легко и не требовал много сил. Именно ими Локи и занялся. Но и эти, вроде бы, легчайшие чары давались сложно: дома можно повторять заклинания часами, и без толку. Однако в критические моменты, когда противник собирается срубить голову с плеч, стоит только захотеть, и заклинание сразу срабатывает. Локи считал, что все дело в перенапряжении, которое испытывает тело, когда понимает, что еще немного и оно может покалечиться или погибнуть. Несколько заклинаний царевич вполне успешно опробовал на врагах и пришел к выводу, что любое другое обучение магии не даст лучшего результата. Так он думал и в ту ночь, когда сидел с друзьями у костра, набираясь сил перед утренней битвой. Посиделки, как обычно, были наполнены шутками, песнями, смехом и предвкушением вкусного ужина.

– Мрачный Хогун, проснись, ты же сейчас изжаришься в огне! – дурачился Фандралл, легонько подталкивая друга ближе к костру. Локи, сидящий рядом, не преминул воспользоваться удачным предложением и помочь Фандраллу сжечь Хогуна. Хмурого воина царевич не любил всегда, даже в те годы, когда прочие друзья Тора казались ему и его друзьями. Однако попытки столкнуть Хогуна в огонь ни к чему не привели: воин не обратил на них внимания, продолжая следить за запекающимся кабаном.