Текст книги "Локи все-таки будет судить асгардский суд?"

Автор книги: Ершел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 174 страниц)

Все эти дни маг не прекращал работы над Каскетом, открыть который оказалось гораздо сложнее, чем он думал изначально. Ему пришлось забросить все прочие дела и посвятить дни и ночи артефакту, заставив Беркану быть при себе неотлучно. Её помощь поначалу не слишком-то и требовалась, и Хагалар позволил девушке перетащить в лабораториум свои книги и изучать магию людей. Иногда девушка издавала некие восторженные кличи, а порой и вовсе принималась рассуждать сама с собой, будто забывая о том, что рядом с ней занимаются не менее важным делом:

– Вот мы имеем два эликсира. Один, белый, превращает простые металлы в серебро, другой, красный, превращает их в золото. Но почему второй может еще производить бриллианты, исцелять все болезни, продлевать человеческую жизнь, даровать телесное и духовное бессмертие? Почему только второй? Почему у первого совсем нет дополнительных магических свойств?

Хагалар иногда отвечал что-то маловразумительное, не слушая свою словоохотливую собеседницу. Работа над Каскетом требовала уйму сил и предполагала сложнейшую мыслительную работу. Когда-то жидкость, наполнявшая артефакт, была газом, и стоило приложить все усилия, чтобы исключить возможность обратного перевоплощения. Кроме возможной утраты ценнейшего объекта исследования, испарение содержимого могло угрожать безопасности лабораториума или даже всего поселения, поскольку никто не мог предсказать, как оно будет воздействовать на живых.

Но, к счастью, за последние два дня работа существенно продвинулась. Маг смог, наконец, вывести несколько формул, необходимых для заклинания вещества и предотвращения перехода в газообразное состояние. Теперь стоило дать их на проверку Беркане. Пусть магиолог займется своими прямыми обязанностями и выберет лучшую формулу из имеющихся.

Беркана, явно недовольная, что ей пришлось оторваться от своих книг, к новой работе отнеслась без всякой охоты. Рассматривая корявые руны на трех огромных кусках пергамента, она приговаривала:

– В этом отрывке описываются подробно все семь операций Великого Делания. Я вроде поняла кальцинацию, разобралась с сублимацией, и теперь я на растворении, а ты мне мешаешь! Когда я буду читать про гноение, дистилляцию, коагуляцию и окрашивание? Почему все zur unrechten Zeit{?}[так не вовремя]?

Хагалар в очередной раз пропустил её слова мимо ушей и решил оставить девушку наедине с наложенными фелагом обязанностями, решив навестить своего подопечного и будущего ученика.

Локи казалось, что он провел в поселении бесконечное число ночей, которое должно складываться в года, если не в столетия. Время тянулось, словно ниточка меда, становясь все тоньше и тоньше, но не теряя при этом своей сладости. Для царевича не существовало больше дня или ночи, вечера или утра. Он спал. Спал почти беспробудно. Погружаясь в сон, он созерцал смутный, невероятно красочный мир, улетучивающийся из головы, едва он пытался воссоздать его в памяти. Он видел себя на троне Асгарда, он видел, как отец и брат склоняются перед ним, он видел, как подле трона стоит мать, и на её лице сияет гордая улыбка. Он видел себя хозяином Асгарда, Мидгарда и всех прочих миров.

От снов оставался легкий налет чего-то прекрасного, изумительного и почему-то сладкого, подобного цветочному меду, который он, в свое время, мог есть помногу и прямо вместе с сотами. Во сне он был королем, в реальности – пленником. Во сне всегда светило солнце, в реальности над землей висели серые тучи и частенько рассвет мало чем отличался от ночной мглы. Во сне все идеи и планы претворялись в жизнь наилучшим образом, враги бежали, только завидев его божественный облик, а реальность была полна опасностей: ему не было места среди поселенцев, но точно так же ему не было места и среди придворной челяди. Сны воплощали самые светлые и дерзкие мечты. Возможно, именно поэтому Локи не сопротивлялся странному наваждению. Делать в поселении все равно было нечего, задумываться над происходящим, строить очередные козни и планы по спасению собственной жизни не хотелось. Утомление навалилось на царевича, отыгрываясь за целый год, полный побед и поражений. Локи устал настолько, что мог спать сутками. Выныривая из грез, он шел к столу, где всегда стояла свежая еда. Почти не притрагиваясь к рыбе и сырам, Локи пил молоко, заедал его, чем попало, и возвращался в прерванный сон. Сны сменяли один другой, не задерживаясь в сознании. В какой-то момент ему начало казаться, что его настоящая жизнь находится там, в подсознании. Быть может, он и видит только отрывки из нее, быть может, она и нереальна, но там он был счастлив, там он был триумфатором. А в мире богов его не ждало ничего хорошего.

Сколько прошло ночей или даже месяцев, Локи не знал. За это время произошло всего несколько значимых событий, которые заставили царевича вспомнить, что его место в мрачном мире реальности, а не в светлом мире мечты. Пару раз к нему приезжала венценосная семья, причем в полном составе. Родители останавливались у ворот и посылали слуг к своему сыну, приглашая разделить с ними радость прогулки. Те находили его спящим, будили и требовали явиться пред светлые очи царя Асгарда. Локи с трудом осознавал, кто к нему пришел и зачем, понимал только, что ему придется встать, одеться и пойти куда-то с какими-то асами. Никакой радости от встречи с родителями и братом он не испытывал, позволяя им делать с собой все, что они посчитают нужным. Происходящее мало заботило его, он отчетливо понимал, что, возжелай семья устроить допрос во время прогулки, он выдаст все просто потому, что у него нет сил для очередного словесного столкновения. Однако допрашивать его не пытались. Тор, Один, Фригг – все старались вести светские, ничего не значащие разговоры на троих. Они беседовали между собой, не спрашивая Локи ни о чем. Да и верно, о чем они могут его спросить, если только не о читаури? Локи вполуха слушал какие-то сплетни, какие-то новости, не вызывавшие в нем ничего, кроме скуки. Еще до падения в бездну он гораздо больше интересовался собой, чем окружающими, сейчас же окружающие не существовали для него вовсе, особенно окружающие из дворца.

Прогулки не были мучительными, скорее бесполезными. Каменные россыпи, усеянные мхами и лишайниками, сменялись торфяными болотами с зарослями осоки, а те, в свою очередь, переходили в безжизненные лавовые поля. Под ногами хрустела мелкая сухая травка, чуть припорошенная первым ранним снегом. Вокруг расстилались поля голых тощих кустиков. В другое время Локи мог бы хоть оценить красоту родного края, но у него не было сил и на это. Сколько времени семья уделяла ему, зачем вообще приезжала, царевич не знал. Он не был даже уверен, что прогулки происходили в реальности, а не в очередном сне. Да и, сказать по правде, он желал бы, чтобы это был именно сон. Над сном не надо задумываться, анализировать, не надо следить за собой и другими и строить многоуровневые комбинации. Сон безопасен, сон не может на тебя напасть, во сне нельзя умереть.

Из состояния блаженной апатии Локи выдернули только однажды. Пробудившись в очередной раз от мутного, но одновременно с тем очень яркого и светлого сна, царевич лежал, не открывая глаз, стараясь определить, день сейчас или ночь. Расслабленное, нежащееся под шкурами тело походило на густую липкую смолу, похожую на мед, столь редко подававшийся на царский стол. Локи представлял себе сладости, лежа в полудреме, и ему казалось, что он ощущал их вкус. Однако в этот раз они горчили, вызывая тем самым раздражение. Горечь провоцировалась настороженностью, сигнализировавшей, что в доме кто-то есть. Кто-то посторонний. Это известие не вызвало страха или беспокойства, скорее легкое раздражение. Почему кто-то из рабов прибирает дом именно сейчас, когда хозяин находится между сном и явью, в столь хрупком состоянии полного душевного равновесия? Со своими рабами Локи предпочитал не встречаться даже взглядами, но навязчивое присутствие мешало наслаждению, мешало провалиться обратно в сон, поэтому царевичу пришлось-таки открыть глаза.

– Твое хрупкое здоровье беспокоит меня все больше, детёныш Одина, – услышал он знакомый, неприятный голос. – Каким пыткам подвергал тебя твой дражайший родитель, что ты спишь Tag und Nacht hindurch{?}[сутками напролет]?

Локи с трудом сфокусировал взгляд: на скамье неподалеку от кровати сидел несносный маг! Не полностью пробудившееся сознание не позволило рассердиться на незваного гостя, проникнувшего в личные покои самого царевича Асгарда. Отвыкший работать разум не спешил просыпаться и реагировал как-то чересчур вяло и спокойно. Не было сил ни на что: ни на ругань, ни на язвительную улыбку. Не было сил даже на то, чтобы позвать своих людей и выбросить незваного гостя из дома. Локи помотал головой, пытаясь собраться, напоминая себе, что перед ним враг, палач, дознаватель и прочее, который пришел, видимо, сообщить нечто важное. Однако ничего не получалось. Локи безразлично отметил, что не может контролировать ни свое тело, ни свой разум, ни свои эмоции. Он понимал происходящее, узнавал гостя, но желал только одного: провалиться в спасительный сон и не думать ни о чем. Сидящий напротив него мужчина совсем не напоминал врага, скорее, наоборот. Локи почувствовал, что глаза сами собой закрываются, и с трудом остановил готовое рухнуть в очередной сон сознание на грани яви. Что-то происходило с ним, что-то страшное, возможно, он подцепил какую-то неведомую болезнь, которая атрофировала все его члены и теперь медленно добиралась до разума. Почему-то эта кошмарная мысль тут же обратилась медом. Сладким, тягучим, тающим на языке…

– Ты здоров?

Локи оторопело смотрел на бочку меда, с трудом осознавая, что она, на самом деле, является магом, который успел пересесть на край его кровати и склониться над его безвольным телом.

– Выглядишь ужасающе, ребенок, – маг резко, будто специально причиняя боль, схватил Локи за запястье, высчитывая пульс. Сопротивляться у царевича не было ни сил, ни желания. Проведя в постели много дней, он чувствовал себя так, будто всю жизнь нежился в тепле, не вставая.

– Ты, безусловно, здоров, но духи Хельхейма выглядят краше тебя, – подытожил Хагалар, мягко проводя рукой по волосам бога.

Локи заметил это движение только тогда, когда маг отнял руку. Запоздалая реакция отдалась слабым, почти неощутимым страхом в сердце, который уже не мог изгнать апатию и безразличие ко всему.

– Мне все это не нравится, – продолжил тем временем Хагалар, с силой проведя по волосам Локи: его руку охватило не обычное легкое белое сияние, а режущая глаз вспышка. – Меня предупреждали, конечно, что ты сутками спишь, ребенок, но я думал, это преувеличение. Что ты принимаешь для этого? Опиум, кокаин, морфий или какую-нибудь другую гадость?

– Ничего, – собственный голос казался чужим и далеким, совсем глухим в тягучем вязком воздухе.

– То есть, ты хочешь сказать, что твой сон не вызван лекарствами, а это естественная реакция организма, так? – в голосе мага слышались злоба и беспокойство.

Локи кивнул, не слишком хорошо осознавая смысл произнесенных только что слов. Какая, по большому счету, разница, что его так измучило? Хотя, понятно, что: бездна, читаури, прыжки по десяткам миров – все это не могло пройти бесследно для его и без того слабого здоровья, не говоря уже о душевном равновесии. Он был истощен и физически, и морально, а сон, как известно, лучший лекарь. Если бы Локи мог впасть в подобие сна Одина, то восстановился бы гораздо быстрее, но его магия не шла ни в какое сравнение с магией Всеотца.

– Жестокости великого Одина меня порой просто поражают, – послышался издалека, будто из какого-то другого пространства, голос несносного мага. – Не смей спать!

Локи почувствовал, как его встряхивают. Приоткрыв глаза, он с трудом сфокусировал взгляд на своем собеседнике. Тот, как оказалось, уже практически держал его на руках. Закрывая глаза и отдаваясь полудреме, Локи представлял себе, что рядом с ним мать, что он ребенок или даже младенец, проводящий большую часть времени на руках родителей. Сознание опять начало куда-то уползать, а ощущения притупляться…

Хагалар пытался растормошить засыпающее на его руках тело, но понимал всю бесполезность своих действий. Он мог бы в одно мгновение болью или водой пробудить царевича от этого странного сна, но в этом не было никакого смысла. Измученному допросами и пытками телу явно необходим был отдых, и, к тому же, такой крепкий сон – прекрасная возможность изучить царевича чуть глубже.

Устроив голову Локи у себя по коленях, Хагалар дотронулся до висков бога и погрузился в его истинную суть, в его магию. Просматривая её потоки, смешанные с кровью и лимфой, маг мог только поражаться жуткой истощенности и усталости, завладевшей буквально всем естеством его подопечного. Мышцы были мягкими и дряблыми. Тело пребывало в блаженном расслаблении, больше похожем на медленное разложение. Хагалар не понаслышке знал, как невыносимо тяжело вставать на ноги после долгой болезни, приковывающей к постели. Но это необходимый шаг на пути к нормальной жизни. Ему доводилось просматривать внутреннюю сущность тех, кто вынужден был неделями и даже месяцами оставаться в лежачем состоянии, и выглядели их тела немногим хуже, чем тело этого натренированного воина, потратившего десять столетий на то, чтобы стать одним из сильнейших существ девяти миров. И было одно существенное отличие: обычно пациенты стремились встать, их сознание жаждало действий, жаждало получить долгожданное разрешение целителя. А в случае с Локи имело место совершенно иное. Разум и сознание царевича словно оплела паутина, причем магического свойства. Это совсем не понравилось старому магу.

Он углубился в паутину, стараясь определить, создана ли она сознанием Локи, пытающимся защититься от жестокого мира допроса и пыток, или же это дело рук кого-то извне. Хагалар, сдерживая отвращение, дотрагивался до паутины с разных сторон: вязкая, липкая, но не агрессивная. Она проецировала не кошмары, а самые сладостные мечты, надежды и воспоминания. Быть может, это дело рук Одина? Но зачем ему погружать нелюбимого сына в вечный блаженный сон? Не сходится…

– Маннар, – прошептал Хагалар, догадавшись. – Опять ты упустил свои сны!

Маг цокнул языком, смирившись с тем, что придется-таки спасать сознание от сбежавшей паутины, а потом еще и нести эту самую паутину её непутевому хозяину. Хагалар начал медленно и осторожно выпутывать сознание Локи из мелких ячеек, стараясь их не порвать. У него это получалось на редкость легко, что говорило о том, что заклятие очень слабое и вряд ли задело кого-то еще. Надо быть крайне истощенным физически и морально, чтобы эта паутина, подобно болезни, смогла прицепиться к сознанию и завладеть им полностью, уничтожить силу воли и рефлексы, превратить здоровое тело в пучок соломы. Хагалар горько усмехнулся происходящему. Он с такой легкостью проник в сознание не просто мага, а наследника силы Одина, и ни одной ловушки, ничего! Насколько этот тщеславный ребенок не владеет магией! Он даже не пытался ставить защиту от магического воздействия. Возможно, потому, что не знал о её существовании. А вот кое-что другое он делал. Маг обратил внимание на кости черепа, мерцающие светлым серо-малиновым светом. Какая неожиданность! Хагалар на мгновение отвлекся от паутины и обратил свой внутренний взор на кости. Даже беглого осмотра хватило, чтобы понять: их укрепляли магически, причем в течение столетий. «Значит, юный Локи не настолько глуп, как мне показалось сначала» – усмехнулся маг: это открытие обрадовало его. Раньше он считал себя единственным, кто додумался до укрепления костей. Прочие маги считали подобное действо пустой тратой времени и сил, которые можно потратить на более важные и интересные дела.

Он погрузился в чужое тело полностью, отпуская паутину: ей все равно некуда деваться из порабощенного сознания. Хагалар рассматривал магическую составляющую Локи, проверяя все кости и органы на магию. Он проследил мерцающую дорожку защитных заклинаний: густые ответвления на ней соответствовали важнейшим органам: печени, сердцу, легким. И даже они, при всей своей защите, не избежали надрыва. Во всяком случае, печень. Причем повреждения залечивала умелая рука, и точно определить, когда и что именно произошло, было невозможно. От органов маг перешел к костям. Он ожидал найти множественные плохо пролеченные переломы рук и ног, следы дробления костей, но увидел иное: кости грудной клетки были сильно неровными, как будто ребра собирали по кусочкам, а правая рука недавно была сломана в нескольких местах. Когда именно это случилось: неделю назад, месяц, год или два – маг не мог определить, но в том, что кости были раздроблены, сомнений не возникало. В такие моменты Хагалар сетовал, что не обладает глубокими медицинскими познаниями. Он располагал огромными магическими силами, он мог видеть тело насквозь, но не мог понять, что именно видит!

Хагалар вернулся к паутине, отмечая про себя, что магическая энергия Локи совершенно не похожа на магическую энергию Одина, да и от его собственной отличается весьма сильно. «Надо будет обратить на это внимание во время тренировок. Жаль, сейчас нет времени» – подумал маг, вытаскивая из плененного сознания последние ниточки паутины. Теперь стоило крайне осторожно выйти за его пределы, не потревожив и без того измученный организм. На мгновение перед глазами потемнело, а потом вновь вернулось осознание реальности. Хагалар почувствовал запах дыма, наполняющего топленый дом, почувствовал тепло тела полулежащего на нем царевича.

– И за что Один над тобой так издевается? – прошептал маг, не ожидая услышать ответа. – Wahrhaftig{?}[Ей богу], лучше бы он тебя повесил.

Старый маг запрокинул голову назад, собираясь с силами. Он давно уже не занимался приведением в порядок чужого сознания, давно не снимал паутин. Несколько столетий назад они сбежали в первый раз и распространились по поселению подобно заразной болезни. Одновременно с ними сбежали и чары дара речи, так что половина вещей и мебели начала разговаривать и высказывать свое мнение по поводу всего происходящего. Маг улыбнулся собственным мыслям, чувствуя, что его колени постепенно начинают затекать от неудобного положения. Половина естественников тогда схватилась за чернила и пергамент, задавая вопросы мебели и получая самые невероятные ответы. Вторая половина устроила многодневное собрание и пыталась решить: «Может ли у мебели быть сознание?». Пока естественники занимались ерундой, маги были вынуждены ловить сбежавшие заклинания и снимать порчу буквально с каждого дома. Это вызвало недовольство естественников, заявивших, что говорящая мебель – ценнейшие носители информации. Им противостояли магиологи, доказывавшие, что мебель под чарами не может говорить ничего разумного, потому что у нее нет мозга! Вмешались восторженные логисты, убеждавшие всех прочих, что говорящие кубки и игрушки станут открытием на ближайшей ярмарке, в обмен на них можно будет получить любые реактивы. Библиотекари перекрикивали всех, напоминая, что у них и так дел по горло, им надо переписывать множество книг, и совершенно нет времени на приведение в порядок огромного количества скомканных бумажек, которые естественники, по только им известной причине, считают прародительницами чуть ли не самой интересной книги в научном мире. Хагалар до сих пор недоумевал, почему все эти противоречия не вылились в глобальную ссору? Казалось, только крестьянам, рабочим и целителям не было никакого дела до говорящей мебели, все остальные спорили до хрипоты, забыв о фелагах, о работе, обо всем. Конфликт сошел на нет сам собой, когда действие заклинания удалось погасить. Причем никто так и не смог определить, то ли заклинание само выдохлось, то ли маги нашли антидот. Но факт оставался фактом: мебель замолчала. Извлеченные осколки заклинаний заперли в зачарованные сундуки под деревянные и железные магические замки. Но до сих пор они иногда умудрялись выбираться из своей темницы, и тогда какая-нибудь пробирка вдруг начинала возмущаться, что за кислоту в нее налили?

Хагалар улыбался, вспоминая свое славное прошлое, неосознанно продолжая гладить Локи по волосам: это была не столько ласка, сколько передача сил, столь необходимая для того, чтобы сын Одина проснулся. И эти манипуляции уже возымели эффект. Но, похоже, юному богу совершенно не хотелось покидать приторные грёзы. С лица царевича начал понемногу сползать слой патоки, черты стали чуть острее, дрогнули, хмурясь какому-то сну, брови, по лицу пробежала тень. Быть может, воспоминание о перенесённых муках?

Мысль об испытаниях, выпавших на долю Локи, вызвала из глубин памяти ассоциации с несчастьем его «сестры». Были у того давнего и забавного бунта мебели и неприятные последствия. Одна «говорящая пробирка» стала причиной перехода Берканы из естественников в магиологи. Кто мог предполагать, что оживет именно пробирка с соляной кислотой, и именно в ту секунду, когда девушка будет держать её в руках? Результат: ожог на пол-лица, ослепший левый глаз, душевная травма на всю жизнь. Хагалар помнил, как навещал пострадавшую в лазарете. Она металась в полубреду, у нее поднялась жуткая температура, которую нельзя было сбить никакими травами. Кричать несчастная не могла: боль усиливалась от любого движения. Поэтому она стонала: тихо, жалобно. И хотя ей вкалывали морфий, он, казалось, совсем не помогал. Хагалар со смесью отвращения и безразличия смотрел на обезображенное перевязкой лицо, пока целительница пыталась напоить Беркану через трубочку питательной смесью, супом, но у нее ничего не выходило. Девушка извивалась, порой принималась срывать повязку, так что её приходилось силой удерживать, заламывать руки. Её явно мучили кошмары, заставляющие и без того измученное тело страдать еще сильнее. Хагалар владел магией, позволяющей облегчить боль. Облегчить, но не снять. Целительные камни лечили колотые раны, могли в мгновение ока изничтожить любую царапину, но не имели силы против ожогов. И хотя множество целительниц потратило годы на то, чтобы синтезировать целительный камень против ожогов, ни у кого ничего не вышло. В тот день, Хагалар хорошо это помнил, он попытался взять Беркану на руки, хоть как-то успокоить, но она была в полуобморочном состоянии, не узнавала его, а что самое ужасное, не давала себя напоить, отплевываясь от воды. Магу пришлось помогать целительнице: крепко держать девушку, насильно открывать ей рот, буквально заставлять глотать воду. Со времен последней войны он не видел таких жутких страданий.

– Сколь схожа судьба детей Одина, – прошептал Хагалар, отвлекаясь от образа вырывающейся из его рук Берканы и нежно глядя на спящего на его коленях Локи. – Вот уже второй из них в поселении, и уже второй страдает и от магической, и от физической боли. Vielleicht, ist das ein Schicksal{?}[Быть может, это судьба?]? – прошептал он, усмехнувшись.

Маг бросил взгляд на огромные песочные часы, игрушку из других миров, и нахмурился: он провел с царевичем немало времени, а так ничего и не добился. Оставаться в его покоях не было никакого смысла. Даже если он проснется, все равно будет не в состоянии мыслить связно. А вот навестить Маннара, отдать сбежавшую паутину – стоит. Хагалар аккуратно встал, опустив бесчувственное тело на подушки: Локи даже не шелохнулся. Постояв с полминуты, маг тихо произнес:

– Столетия прошли с тех пор, как я держал тебя на руках… Ну да ты этого даже не помнишь, юный Локи.

Маг хотел еще раз провести по волосам бога, но воздержался: он и так дал ему слишком много энергии. Возможно, у того будет кружиться голова, когда он проснется.

Подарив всё ещё дремлющему Локи последний, на этот раз насмешливый взгляд, Хагалар толкнул резную деревянную дверь, ведущую на улицу, и направился к Маннару, желая высказать магу все, что он думает по поводу сбегающих в самое неподходящее время паутин.

Маннар, один из сильнейших магов поселения, издавна был назначен хранителем заклинаний-паразитов. Это он должен был следить за тем, чтобы всевозможные саморазмножающиеся заклинания, разрабатывавшиеся когда-то в качестве оружия массового поражения, не могли выбраться из сосудов и сундуков. В поселении магии было так много и применялась она настолько часто, что заклинания получали особую силу, чем-то напоминающую примитивный разум. Маннар был одним из немногих, кто хорошо понимал заклинания и их чаяния. С его точки зрения, каким бы ни был предмет, а о нем все равно стоило заботиться, даже если этот предмет всего лишь магическое заклинание. «Мы протираем столы тряпкой и моем стеклянную посуду водой, так с чего же вы все думаете, что заклинаниям не требуется уход?» – спрашивал Маннар, когда очередной магиолог пытался доказать ему, что заклинания – это невидимая субстанция, опеки не требующая.

Из-за слишком большой любви к заклинаниям, переходящей в страсть, Маннар допускал порой непростительные ошибки: а именно, упускал частички заклинаний. Обычно они были столь малы, что растворялись в атмосфере, но иногда находили благодатную почву, и тогда могла начаться новая страшная эпидемия с невообразимыми последствиями.

– Привет тебе, мой несравненный любитель заклинаний! – поднял руку в приветственном жесте Хагалар, без стука входя в лабораториум и кивком приветствуя растапливающих печи естественников и магиологов. Сколько Хагалар помнил, этот фелаг занимался починкой Бифреста, точнее, попыткой размножения заклинания, которым Радужный Мост на самом деле являлся. Когда-то он был создан из огня, воды и ветра. Все пропорции, точный рецепт был известен и хранился в архиве. Современные ученые, приступая к работе, были уверены, что не пройдет и месяца, как они восстановят Мост, приготовив ту самую первичную субстанцию и приварив её к обломкам. Однако возникли непредвиденные препятствия. Для создания полумагического вещества требовались сотни ингредиентов, и половина из них производилась только в Хельхейме. А как туда попасть, если Мост разрушен? Попытки же заменить редчайшие вещества на что-то асгардское пока не принесли положительных результатов.

– Odin heil{?}[Славься, Один – откликнулся Маннар, расталкивая естественников, попадавшихся ему на пути и с силой пожимая Хагалару руку. К этому жесту он привык с тех пор, когда был логистом Мидгарда. Человеческая форма приветствия была единственным моментом, радовавшим логиста в мире, где магии не существовало.

– Как Каскет? Как работа с Локи? Уж сын Одина, вечная ему слава, ist auf der Höhe{?}[на высоте?]? – скороговоркой проговорил Маннар, интонацией выделяя слова «сын Одина».

– Вот именно о плоти и крови нашего царя я с тобой и хочу побеседовать, – Хагалар перешел к делу, не отвечая на вопросы, не обращая внимания на навостривших уши работников лабораториума: всем было интересно послушать о таинственном сыне Одина, которого до сих пор видели только мельком.

– Держи dein nettes Tierchen{?}[свою милую зверюшку], – Хагалар ослабил контроль над паутиной, позволяя собеседнику заметить её.

– Опять сбежала! – хлопнул себя по коленям Маннар, аккуратно беря паутину двумя пальцами, боясь сломать хрупкое тельце. – Спасибо, что принес, а не раздавил. А то знаю я любовь многих к уничтожению заклинаний! – Маннар медленно направился к огромному сундуку, увешанному таким количеством магической защиты, что, казалось, открыть его невозможно. Хагалар молча наблюдал, как маг одним движением руки сорвал все замки и открыл запечатанный сосуд. Любопытные естественники подались вперед, норовя заглянуть внутрь таинственного сундука. В нем стояло множество прозрачных и непрозрачных сосудов из стекла и керамики. Казалось, все они были пустыми, и только магическое зрение позволяло видеть спрятанные, плененные, поникшие заклинания. Маннар взял первый попавшийся керамический сосуд, на котором была нарисована престранная картина: под деревом, увешанным крупными плодами, стоял ларец, а рядом с ним сосуд, из которого поднимались три распустившихся цветка. По обе стороны от дерева расположились пять девушек, у ног каждой из которой можно было разглядеть миниатюрное животное. Хагалар нахмурился, недоуменно переводя взгляд с Маннара на сосуд, обожженный в Асгарде. Какой искусный мастер мог изобразить древо жизни и познания, символизирующее первичную материю, под ним символ тайного знания с тремя основными цветами великого делания – черным, белым и красным, окружить его пятью девами разумными и неразумными и дать каждой из них священное животное: символ агента-катализатора, соединяющего серу с ртутью (змея в короне), фундаментальное единство материи (дракон), мужское начало (лев), сурьму (волк), символ всемирного духа (орел), красный камень возрождения (феникс), белую стадию великого делания (лебедь), черную стадию великого делания (ворон), указание на месяц начала делания (овна) и кошку. При чем тут кошка? Хагалар усмехнулся своей мнительности: за время работы над Каскетом в присутствии Берканы, догадки которой не расходились со словами, в его подсознании накрепко засели причудливые магиологические ассоциации и теперь в любом украшении он видел символы человеческой магии, которых, на самом деле, там не было и в помине.

Маннар пробормотал какую-то формулу, одновременно с этим откупоривая сосуд, сунул туда паутинку одним быстрым и неаккуратным движением и закупорил крышку. Почему остальные паутины не выбрались наружу, пользуясь мгновением свободы, оставалось только гадать.

– Спасибо, что принес её, – Маннар повернулся к магу. – Она еще крошка совсем, sie konnte niemandem viel Böses anrichten{?}[никому зла причинить не могла].

– Только не тому, кого истязали пытками Одина, – саркастически заметил маг, оглядывая заинтересованным взглядом грязный стол, стоящий у сундука с заклинаниями, куда были свалены поломанные циркули, части перегонных аппаратов, скелеты животных, склянки с лепестками желтого и изумрудного цветов, человеческие черепа и побитая стеклянная посуда. Не слишком-то аккуратному в быту магу очень хотелось спросить, что эта помойка делает в лабораториуме, где изучают сам Бифрест, но он воздержался от язвительных комментариев.

– Неужели моя крошка залезла в разум самого Asgardserben{?}[Наследника Асгарда]? – недоуменно произнес Маннар и, разом изменившись в лице, продолжил уже не таким веселым тоном: – Жалко его, конечно. Очень жалко. Er ist so jung und soll so furchtbar leiden!{?}[Такой молодой и терпит такие муки]

– А главное, das ist sinnlos{?}[в этом нет никакого смысла], – откликнулся Хагалар, одним точным движением ноги откидывая в сторону валяющийся на земляном полу глобус неизвестно какого мира. – Его все равно же заставят сказать рано или поздно. Я знаю дражайшего Одина, он бывает крайне настойчивым.