Текст книги "Его искали, а он нашелся (СИ)"

Автор книги: Avada Kadavra

сообщить о нарушении

Текущая страница: 98 (всего у книги 140 страниц)

Сразу добрый десяток цепей выстрелили в сторону Теряющего, отчего он попробовал применить экстренный побег и не смог этого сделать, словно цена на давно изученную и отточенную в сотнях битв способность разом возросла. Возросла во всем, начиная от требований по резерву и заканчивая нагрузкой на сонм, а времени на переоценку приоритетов никто давать не собирался. Легенда умерла, разорванная золотыми цепями, что пронзали не только материю псевдотела, но и энергетические оболочки и даже души в расползающемся по швам сонме.

Легенда умерла, но нечто другое, несравнимо более страшное, восставало посреди разбитого ударами случайных тактических чар парка, шевелилось колоссальным комком золотых цепей, постепенно обретая форму, обретая плоть, обретая цель. Змей воплощался в мир в образе колоссальной кобры, раскрывая золотой капюшон и выпуская громадные клыки, впервые за долгие годы напоминая этому миру, почему династия правителей Империи Рук предпочитала с Вечными не конфликтовать и вообще ограничить общение по самому минимуму, почему на территории Империи нет ни одного крупного храма Обезьяньего Бога. Звенья цепей сменялись чешуей и мышцами, отлитыми из злата и златом же являющимися, оставляя лишь два места на всем громадном многометровом теле призванной сущности, где оставался иной, отличный от золотого цвет.

Там, где должны были быть глаза призванного нечто, зияла чернотой абсолютная пустота, ведущая куда-то, куда дороги нет ни смертным, ни бессмертным, ни даже мертвым. И там, в той черноте, плясали две маленькие искорки, огоньки тех самых двух монет, двух якорей и печатей, что обеспечивали Змею возможность быть здесь и сейчас. Каждая секунда его существования оплачивалась, оплачивалась тем, природу чего он и воплощал – золотом. Золото испарялось из казны, из сейфов и сундуков, кошелей и денежных мешков, тратясь на каждое из действий Змея, но чего во владении Эзлесс, – а значит и во владении Империи, – хватало, так это золота.

Змей был.

Не монстр.

Не чудище.

Не тварь.

Не дух.

Не бог.

Не зверь.

Нечто иное.

Змей рос, набирая десятки метров длины, напоминая размерами уже не просто гигантскую кобру, но один из подгорных рельсовых бронесоставов, какими коротышки путешествуют сквозь пещеры и подземелья от одного города к другому, дабы не отбиваться от каждой мелкой зверюги или пробегающего мимо чудовища. И взгляд пустых черных глаз, в глазнице каждого из которых мог в полный рост встать одетый в полные латы рыцарь, взгляд неразличимых искорок на дне этих глазниц, был направлен точно в сторону мягко, почти изящно приземляющегося на камни центрального квартала, прямо в шаговой доступности от барьеров Дворца, голема. Голема, что был противником вполне под стать размерами и степенью опасности пришедшему на зов Змею.

Приносящий Весть нашел себе того противника, что имел все шансы эту Весть оборвать, не дослушав.

Интерлюдия четвертая: «Прощание»

Для него это всегда было мелодией.

Мелодией, что зародилась из стонов и воплей тысячелетия тому назад, возникнув из потоков чистой силы и людских страстей вместе с самим фактом существования его личности. Одна и та же мелодия, постепенно усложняющаяся, становящаяся более цельной, полной, всеобъемлющей, втягивая в себя мелодии иные, обращая их в свое подобие, отдавая им тот же тон, оттенок звучания, какой зародился в те бесконечно далекие века. Со временем, когда сознание порожденного нечто становилось все сложнее, переходя от пустых инстинктов к сложносоставным поведенческим шаблонам, обретая то, что пребывающие в материальном мире смертные могли бы назвать разумом, мелодия окончательно обрела свое совершенство.

Он, в свою очередь, обрел цель, единственную и позволяющую абсолютно все ради ее достижения – как и любой из ему подобных. Каждый из них обретал эту цель, всегда одну и ту же, всегда разную для каждого из них. От простейшего из низших, лишь секунду назад родившегося, до почти всемогущественных Господ, рядом с которыми он сам подобен новорожденному виспу – все они разделяли эту цель, даже если еще не осознавали этого. Обрести, до самого корня обрести то, что делало их ими, то, что возвышало и низвергало, воскрешало и уничтожало. Будь то Агония, Страх, Лень, Обжорство или столь возлюбленная Похоть – суть Порока, истинная его суть, оставалась единой для всех возносящихся.

Любая душа, любые чувства, любое переживание, любое бытие становились топливом, дровами для негасимого пламени, что будет гореть вечно, до тех пор, пока есть еще те, кто послужит топливом для этого пламени. Пламени, которое само твое существование жаждет подарить всему мирозданию, показать истину, которую глупые смертные просто отказываются признавать, всеми силами избегая своего счастья. Они – исток огня, из них зародился тот костер, не имеющий ничего общего с квинтэссенцией уничтожения, какую привыкли называть Пламенем. Нет, пламя Пекла не было огнем, имело иную природу, но оставалось кузницей и печью, гончарным кругом на котором новообращенным душам придавали правильную форму, закаляли и перековывали.

Смешно, но самые ненавидимые глупыми смертными, не осознающими своей ущербности, от которой их так старались избавить, твари были теми, кто сильнее всего от реального мира зависел. Без душ нет Пекла, вернее, нет флера, который источаемой душами мелодией полнится, а флер – это все. Когда-то давно, в те короткие фрагменты вечности, когда он только познавал мироздание, ему удалось выпытать, урвать частичку мыслей и чаяний нескольких призванных из другого мира Героев.

Были среди них и те, кто в своем столь восхитительно-наглом кураже обращался за силой к Пороку, по-детски наивно рассчитывая либо не заплатить, либо заплатить по самой малой ставке, не понимая, что открыв им душу, открыв ее квинтэссенции блаженства, дистиллированной и материализованной конечной цели любого существования, он потерял право отступить обратно. Как и должно быть, как и было всегда, как во веки и пребудет – души порождены, явлены в материи тварного мира, дабы оказаться позже в их власти. Каждая не попавшая в любой из Доменов суть, каждый стон, каждое биение, каждая мысль и страсть, что промелькнули мимо их внимания – это страшнейшее оскорбление, дерзкое надругательство над сущностью бытия, над самим мирозданием.

Из той же памяти призванных ему удалось вырвать странную на первый взгляд ассоциацию, которая сравнивала их племя с термином, близким для техногенных миров. Дети иного неба сравнивали дьяволов с магическим аналогом обретшей самосознание нейросети. Чрезвычайно сложной, разветвленной, всеохватывающей, но при этом никогда не рождавшейся, чтобы начать жить. Дьяволы в своей природе куда дальше от людей, чем любая нежить или кровопийцы, но, одновременно, неизмеримо ближе типичных планарных тварей – порождения душ и чувств, никогда не имевшие своих собственных.

Человеческое сознание банально не в силах охватить весь спектр их мышления, посмотреть на мир под нужным углом. Даже сильнейшие из видящих понимают лишь верхушку айсберга, крону исполинского древа, поверхность морской глади. Понять дьявола способен лишь другой представитель его вида, а всем остальным можно лишь реагировать, додумывать, предполагать. Они же, обратно сказанному, понимали смертных многократно лучше их самих, играли на струнах чужих душ свою мелодию.

Свою для каждого.

Мелодия, что играла в этом городе в сей миг и час, готовилась долго. Тщательно подбирались артисты, оркестр формировал первые ноты, раз за разом проверяя их звучание в пробных попытках, аккорды сливались друг с другом, достигая приемлемого звучания, направляя пальцы музыкантов и голоса хорового ансамбля. Эта мелодия была совершенной хотя бы тем, что совсем не важно, каким из путей будет направлено ее звучание, как именно решат эту мелодию прервать – любой исход, любой выбор, любой вариант, от сокрушительнейшей из побед, до унизительного поражения, все равно был одинаково приемлем, одинаково совершенен.

Не поэтому ли так ненавидят их племя смертные? Не это ли осознание заставляет их содрогаться от ужаса, от одной лишь мысли противостоять им, попытаться сыграть с ними одну симфонию? Осознание того, что тот, кого ты избрал своим врагом, не может проиграть, что он побеждает даже если его победить первого? Ничто так не злит живое и разумное существо, как осознание, пусть даже глубоко внутри, не открываемое даже самому осознавшему, того, что любое твое действие, противодействие или даже полная апатия и покорность все равно станут топливом для костра избравшего тебя домена.

И все же, и все же...

Среди всех вариантов мелодии есть и будут те, что все равно слаще, дольше, чище, желаннее. Не будь это так, то все обитатели Пекла просто не делали бы ничего, поскольку любое ничего приносило бы столько же страсти, сколько и что-либо еще. Нет, всегда есть чего желать, желать больше, чем у тебя есть. Когда-то давно, может тысячелетия тому назад, а может и секунду спустя, он пожелал себе Вечную Империю, пожелал ее Императора и всю его кровь, пожелал эти земли и смертных, что свили на ней гнездо своей судьбы.

Предел идеала остается недостижимым, ведь пока играет твоя мелодия, все остальные участники представления тоже играют, добавляют свои ноты. Просчитать все чужие композиции во всех вариантах, подстроив свою музыку под все возможные исходы – сладкая патока несбывшейся мечты, что отдаляется с каждым шагом все дальше и дальше. Место концентрации сил смертных, воплощения воли их правителей, пропитанное до последнего камня изощренной магией и неуловимой древностью первозданного Закона, более чем способно играть в достаточно разветвленной манере.

Мелодия постепенно ускользает, вынуждено становится все проще и проще, становясь тем преснее, чем меньше остается проводников его воли. Его дети, его игрушки, его творения и рабы – каждый из них лелеет мечту повернуть их положения вспять, развернуть состояния наизнанку. Каждому приходится оставлять свои мечты мечтами, ведь пока владеет он Доменом, пока поет его Хор, пока закреплена за его сущностью каждая из ячеек общего Банка, именно его воля решает, кем им быть, чего желать и о чем думать. Даже те, кто может позволить, в силу скопленной мощи или собственного хора, себе иные мысли, пряча их за десятками слоев подобострастного обмана, лишь обманывают самих себя.

Он – Власть.

Он – Желание.

Он – Похоть.

Он – их Господин.

Но все меньше и меньше его подданных, все больше и больше приходится ставить на кон во имя мелодии, опасаясь оборвать ее, не достигнуть головокружительного крещендо. Гибнут отмеченные им, прозванные Легендами в устах смертных, постепенно уменьшается число достойных, сумевших возвыситься над общей массой, редеют ряды подневольных, уже обретших разум и амбиции, но не скопивших сколь-либо значимого хора, не развивших свое мастерство. Почти не осталось уже игрушек, ведь напитанные Похотью и заемной мощью смертные погибают, не в силах удержать отданную им силу, уступая и падая вниз, без шансов встать на ноги.

Смертные не щадят ни себя, ни других, отстаивая свое право видеть мир в прежних тонах, уродливых и пресных, отстаивают серую и унылую действительность, гибнут за право погибнуть, так и не осознав того, что они готовы подарить им все почти задаром, ведь любая цена рядом с бесценным теряет свою необъятность. Это приятно, смешно и до надрывного вопля восхитительно, смотреть за их метанием, за слепыми и сломанными от рождения существами, что совсем скоро станут чем-то иным, более достойным.

Но эти удары, эти уколы...

Его воля растянута на весь украденный град обреченных, он ощупывает его тысячами тысяч взглядов, смотря из глаз всех и каждого, кто только пришел сюда с его именем и властью в сердце. И все меньше остается этих глаз, все нестабильнее мелодия, все тише играют ноты, все эфемернее незримые узы, постепенно подтаскивающие заарканенную добычу к сердцу его Домена, его самого. Чем выше потери, тем чаще и яснее приходится вкладывать свои силы, прекрасно при этом понимая, что ставит на успешную ноту уже самую последнюю ставку – самого себя.

В ином месте, в лишенном звучания и чувственности материальном мире, все давно бы уже закончилось – воплощенные небожители всегда могут снизойти к своей слепой пастве, тогда как им всем нечего было бы противопоставить подобному аргументу. Нельзя перебить звучание мелодии грома и обрушающихся скал всего лишь трелью тоненькой флейты. Вся песня, вся композиция принадлежала только ему, его домену и его воле, ему и нести ответ, принимать ношу поражения, которое неизбежно наступило бы, играй он по привычным правилам.

Никто не играет по правилам, никогда.

Все до единого обитатели привычного мироздания, все воплощения чувств, какие смели прийти в явь не за хлебными крошками, не ради того, чтобы показать истинный путь сотне-другой ослепленных душ, но за чем-то стоящим любых жертв, обязательно меняли поле битвы на то, что было бы им удобнее. Отсечь чужую волю, смутить и отвратить Вестников и их создателей от уже схваченного куска, не дать отнять то, что было взято.

Он отсек.

Он взял.

Но еще не спит эта ноша, убаюканная его пением, еще треплет тончайшую паутину нежности и обещаний, отказывается открыть глаза и увидеть всю красоту близости, весь экстаз ожидания, что наконец-то завершится, чтобы больше не прекращаться никогда. И он продолжает вышивать неслышимыми нотами новые и новые узоры, продолжает смотреть мириадами глаз, слышать неисчислимыми ушами, собирать и связывать, брать то, что желает, а потому априори принадлежащее ему же, просто еще того не знающее. Продолжают его мелодию творенья его, настолько ему принадлежащие, насколько же и жаждущие когда-то занять его место.

Его танец, его страсть, его вечность, его восторг, его Похоть.

Он смотрит.

И он видит.

– Сбоку! – Хриплым басом вопит неопрятно одетый варвар-наемник, прикрывая соратника по отряду от удара покрытого шипами щупальца, уже отсеченного, но продолжающего искать во что бы вцепиться и впрыснуть разъедающий плоть галлюциногенный яд. – Сбоку, слепошарая мегера, он сбоку бьет! Сбоку!

– На пику! – Надрывно кричит еще один наемник, помоложе и послабее, пытаясь удержать на расстоянии трещащего от напряжения древка его копья ту тварь, от которой указанное щупальце и отрезали. – На пику его садите, тормозите урода, он же сейчааааааа!!!

Перекресток двух крупнейших улиц центрального квартала стал ареной еще одной бойни, которых по городу происходило без счета. Контратака людей, посланная сумевшими отбить первые волны атаки на центральное градоуправление корпусами, попросту захлебнулась на этом перекрестке, столкнувшись сначала с толпой обезумевших от Похоти культистов и просто затронутых флером горожан, а после нарвавшись на несколько десятков элитных тварей и полный корпус того, что в Пекле заменяло линейную пехоту. Не сумев скрыть свои перемещения от дьяволов, люди и некоторое количество представителей нечеловеческих рас попали в окружение, но уже не имели на своей стороне преимущества укрепленных и зачарованных стен градоправительства.

Пожалуй, сейчас каждый из них поминал про себя того титулованного по самое немогу выродка, который своим авторитетом и мундиром продавил решение о контратаке, склоняя при этом все его родовое древо. Их и отправили-то на убой, пусть они не сразу об этом догадались, ведь почти не было среди них элитных бойцов, а сам отряд состоял практически полностью из наемных отрядов разной степени известности и некоторого количества кадровых армейских офицеров. Просто кому-то нужно было отвлечь на себя силы извергов, пока более компактный и превосходно оснащенный отряд попытается взломать оборону ближайшей ритуальной точки, донесение о важности которой пришло прямо из Дворца.

– Держать строй, скоты неверные, держать падаль! – Раз за разом применяет способности Командира глава отряда, работая на выжигание собственного резерва, но все-таки снимая самые массовые эффекты флера, пересиливая их, не давая окружающим его соратникам окончательно пасть в разврат и погибнуть вообще без боя. – Стоим до победы!

Лозунги примитивные и тупые, ведь даже без образования тактика ясно, что до победы тут очень далеко, а до поражения близко, но классовое умение все равно работает. Опытные Командиры или Капитаны способны давать не одиночные подбадривания, а целые зажигательные речи, укреплять приказом и волю, и тело, и даже работать вместо бенефика, но он лишь недавно раскрыл второй класс, не успел толком развить его, чтобы подобное исполнять.

Трое братьев носили родовое имя Казаны, пусть даже батьке их, который и был командиром отряда до них, это имя дали всего-то погонялом, отметив тем самым поразительную способность старого рубаки готовить божественно вкусный алишанский плов буквально на коленке в чистом поле. Теперь Казаны, уже давно получившие гражданство Империи, имеющие подвязки с десятком малых и даже парочкой крупных благородных семейств или купеческих гильдий, очень хотели вернуться обратно в детство. Чтобы жрать тот самый плов с мясом, слушать басни отца, впитывать науку отрядных инструкторов и горя не знать.

А вместо этого приходится выживать, стараясь даже не спастись, а просто продать свою жизнь не с таким позорным счетом, какой им выставляют сейчас. Грустно, но их просто вырезают аки хорек население курятника, теряя только рядовое мясо. Все сильные твари вообще не высовываются, работая с дистанции, либо приближаясь к строю людей только на пару мгновений, уходя обратно блинком. И ничего им не сделать, ведь силенок нет, дабы продавить защиту вражеских командиров, как нет и нормальных амулетов – только они сами и их общая могила.

Средний Казан, высокий и кряжистый усатый дядька возрастом под сорок зим, без устали машет саблей, наполняя ее своей силой, создавая настоящий кокон из вспышек стального цвета, не давая сразу двум рядовым тварям приблизится на дистанцию привычного им удара. Когти их выглядят внушающе, но руки-то у них более-менее привычных гуманоиду пропорций, так что дистанцию держать просто. Единственное на двоих щупальце он им отрубил, а сейчас медленно увеличивает количество ран на неплохо так бронированных псевдотелах.

Резкая смена позиции и чуть поднятое плечо позволяют принять на закаленный и зачарованный наплечник метательную иглу, выпущенную рукою дурацки улыбающейся во весь рот чернокожей красавицы с абсолютно пустым взглядом. Майса, любовница его младшего брата, была одной из первых, кто попал под полный контроль какой-то из дальних тварей, а братец совершенно по-глупому промедлил, не стал сразу бить насмерть. Это новую грелку найти просто, а вот он нового брата теперь не найдет – яд на лезвиях Майсы, прозванной за цвет кожи Маслиной и даже переставшей за это прозвище отрезать пальцы, всегда был отменным.

Взмах сабли, рискованное сближение, удар стилета, спрятанного до поры в широких рукавах по-алишански свободного тканевого одеяния, которое натягивают поверх доспехов, и первая тварь, которая раньше имела щупальце, расползается гнилой сахарной пудрой, лишившись головы. Вторая, попытавшись зайти в спину, выцарапывает из глаза упомянутый стилет, причем вместе с глазами – яд на тот ножик тоже Майса варила, клятвенно заверяя, что даже призраку или мертвяку от него будет дико больно.

– Не соврала, падла. – Устало, но довольно подытожил Казан, перехватывая тканью рукава еще одну метательную иглу разбушевавшейся Отравительницы и Ассасина. – И вправду сработало.

Где-то рядом, но точно так же и бесконечно далеко, вопит свои команды его старший и теперь уже единственный брат, сбрасывая новую порцию дурмана, но средний брат только горестно вздыхает. Наложенные на них всех перед выходом в атаку блага, уберегающие от львиной доли мозгокрутства, уже скоро выдохнутся, а личных амулетов пополам с силами немногочисленных бенефиков на всю толпу не хватит. Хотя, чего это он? К тому моменту никакой толпы уже все равно не будет!

Снося голову уже подраненному извергу, Казан машинально пытается прикрыть бок от еще одной ядовитой железяки, но подарочек запаздывает, хотя он был готов поклясться, что подчинившая девку тварь натравила ту строго на всех троих братцев. Изверги такие шуточки любят, вроде бы, чтобы друзья убивали друзей, а любимые любимых. Впрочем, в отличие от младшего, он эту стерву терпеть не мог всю жизнь и в глубине души был даже рад тому, что теперь может ее, наконец-то, зарезать.

– Казаны! – Орет кто-то из последнего набора, то ли Чика, то ли Брик, он не мог сразу вспомнить. – Казаны, я Маслину поймал!

Примерно таким тоном орут тогда, когда "поймали" хищного пустынного верблюда, которого теперь очень хотят куда-то деть, потому что просто отпускаться на волю зверушка не желает. Чуть развернуть корпус, уступая место какому-то громиле с дорогим даже на вид фламбергом в руках, и вот Казан видит, что Брик (точно он, у него еще сережка в ухе) и вправду поймал Майсу, взяв ее в захват. Только та даже не вырывается, только вжимает свои формы в обнявшего ее бойца, а у того аж выданные амулеты стабильного разума дымятся.

Ну, вот сейчас он свою мечту и выполнит, так сказать, на прощание!

Рывок, на который даже не жалко потратить чуточку резерва, приносит Казана прямо к сплетшейся в страстном объятии парочке, где новобранец даже сопротивляться перестал настойчивым ласкам стянувшей с него штаны кушитки, а сам старый рубака уже заносит верную саблю в богатырском замахе... чтобы упасть оземь двумя кусками, разрезанными вдоль. Брик, с которого уже стянули почти всю одежду, просто разрезав ее острейшими ядовитыми лезвиями завороженно смотрит на широко, словно кукла, улыбающуюся девушку, лишь тенью сознания осознавая конец их сражения.

Выбив достаточное количество лидеров сопротивления, элитные изверги потратились на атаку, перестав экономить силы и беречь свои шкуры, в несколько секунд полностью уничтожив центр людской формации. Часть подчинили, уже начав, подобно Брику, процесс насильной вербовки, часть банально убили и лишь единицам удалось рассеяться и отступить в переулки, которые тоже были перекрыты, но не настолько наглухо, как центральные улицы перекрестка.

Того, как замолчал лишившийся возможности говорить, думать и сопротивляться старший Казан, пускающий слюни Брик уже не увидел и не услышал.

Атакующая группа захлебывается в собственной крови, попав в тщательно подготовленную засаду. Не помог ни отвлекающий маневр с недобровольно пожертвовавшими собою наименее боеспособными частями, ни множество одноразовых расходников разной степени мощности, ни даже собственная удаль сработанной пятерки бойцов. Личные порученцы и главные клыки градоправителя Вечного, пусть и не могли сравниться с гвардейцами Императорского Дворца в силу того, что их никто на профпригодность в гвардию не проверял, но вполне заслуживали звание Самоцветов по классификации гильдии авантюристов. Как минимум потому, что пару лет тому назад именно они устроили исчезновение одной из таких команд, необдуманно полезшей с кровной местью на одного из близких родственников того самого градоправителя.

От ударной сотни штурмовиков только эта пятерка и осталась, а остальных просто разорвало вражескими чарами или засосало в стены вражеского укрепления. Кажущееся обычным торговым представительством строение, принадлежащее одной из дочерних гильдий Золотого Пера... здание сие успело перестать быть зданием вообще. Колоссального размера комок слизи проел себе путь сквозь дерево и камень, заменив собою почти весь материал цельного комплекса, оставив только внешнюю оболочку, да и та являлась его плотью, принявшей затвердевший облик.

Чудовищно сильная Легенда, – хотя бывают ли они иными, не сильными и не чудовищными, – была бесполезной в прямой атаке, неспособной сражаться и преследовать врага в открытом поле. В обороне же Липкость Совращения могло не только прикрывать ритуалистов, но и само помогать проводить ритуал, воплощая его внутри собственного тела. Творение и, в некотором роде, ученик Мягкого Косновения пребывало в по-настоящему радостных чувствах, которые делило со всем миром разом – оно почуяло гибель создателя и учителя, жаждая всячески отблагодарить всеми муками, наказать всеми наслаждениями того, кто сумел так услужить Липкости.

Войска извергов здесь были совершенно жалкими, немногочисленными и даже культисты почти не накачивались заемной мощью. Хоть как-то соответствовали уровню проводимого вторжения только ритуальные мастера, сокрытые в глубине плоти Липкости, но беззащитным это место не являлось, что на себе испытали штурмовики. Кажущаяся легкость с какой они вонзились в оборонительные порядки противника, обманчивая простота, с какой пали внешние барьеры, лживая неуверенность в движениях и лицах отступающих извергов да их слуг – все это обмануло людей (а также двух гномов, эльфа, полурослика и громадной зверолюдки-хольставры с классом Джаггернаута), не сумевших вовремя распознать западню.

В иной ситуации они не могли бы пробиться к сердцу ритуала в срок, но дать вынуждено неподвижной твари бой сумели бы, как, возможно, и помешать проводимому культистами действу. В конце концов, они могли бы снять внешние барьеры и запросить огонь залповых систем Дворца, которые не поленились бы отработать по столь заманчивой цели. Легкие внушения, мелкие, почти незаметные уколы флера, раздутая гордыня лидера отряда, на которой так просто оказалось сыграть, даже будучи извергами иного Аспекта, и вот штурмовая группа в западне.

Жадно чавкают стены, отращивая сотни и сотни щупалец, что тут же наполняют тела слабо сопротивляющихся смертных собою и всем тем, что они могут в них излить. Оседает пыль и прах тех, кто не поддался воздействиям на разум, ведь внутри собственного периметра тварь может не только мастерски давить на мозг, но и бить с поразительной эффективностью. Флер довольно булькающей Липкости непозволительно груб, как для Легенды, лишенный изящества и хитрости, но он силен, коварен и ни на секунду не прекращается, все время испытывая наделенных на прочность. В воздухе витают целые коктейли феромонов, зелий, почти материальной магии Похоти, рожденные из нескончаемых запасов плоти и слизи древнего изверга. Один вдох – и частицы его уже в тебе, уже прорастают, занимают место твоих тканей, мышц, крови, мыслей и желаний, а тело добровольно шагает в ставшую мягкой и такой уютной стену.

Пятерка обороняется, раз за разом отбивает атаки щупалец, выжигает воздух вокруг и воссоздает его уже нормальным, ставит замкнутые поля, что не дадут твари развернуть собственные. У них действительно много амулетов, пусть даже тварь уже завладела той их частью, что была отдана в руки простых штурмовиков. Тварь может победить в любой момент, просто задавив врага волшебством, преодолев все их отчаяние голой мощью, но она не торопится, не спешит, растягивая удовольствие.

Первым не выдерживает вооруженный двумя мечами, – коротким и длинным, – полуэльф, роняя оземь сияющие Светом клинки, трясясь в припадке и игнорируя попытки Милосердника спасти Мастера Клинка. Судороги все усиливаются, Джагернаут прикрывает всю команду скопом, два боевых мага усиливают натиск, перенимая на себя часть нагрузки неспособного держать темп фехтовальщика. А тот блюет, невозможно широко раскрыв порвавшийся в щеках рот, выблевывая собственное тело целиком – сначала внутренности, потом мышцы, потом скелет и, наконец, мозг.

Удар флера, ментальный крик Липкости заставляет соратников промедлить, прежде чем сжечь выблеванное и опустевшую кожу того, что было их другом. Это стоит им еще одной жизни, когда пустая кожа рывком сближается с целителем, попросту надеваясь на него, подхватывая два своих меча, одним взмахом отрезая руку Арканисту и ныряя в стену слизи. Хохот твари глумлив и счастлив, ведь попытавшись отбить тело целителя и бенефика, они прошляпили момент, когда выблеванные внутренности наполнились слизью, собрались в нового монстра и слились в одно с лишенным руки магом, набросившись и подмяв под себя мага второго, проигнорировав едва слышный на фоне чавкающей какофонии всхлип и толстенное ледяное копье, пробившее сначала уродливое творение Липкости, а следом и потолок обступившего их центрального холла. Буквально обступившего, ведь пятерка сумела ранее вырваться из узилища ставших смертельными стен, но тварь перетащила стены вслед за убегающими игрушками.

Оставшаяся одна тавра вопит от невозможной ярости и боли потери, отбрасывает в сторону щит, перехватывая обеими руками молот, готовясь отдать столько ярости, сколько сможет. Представительница крайне редкого подтипа зверолюдов, давно считавшая команду своей семьей даже не мыслит о том, чтобы бежать или отступать, стремясь лишь принести твари как можно больше боли, прощаясь с погибшими на могиле их убийцы, не замечая жадных вдохов и того, что вместе с этими вдохами попадает в ее тело.

С очередным рычащим воплем берсеркера она отбрасывает подальше молот, срывая с себя сначала нагрудник, затем латные перчатки, затем кольчугу и поддоспешник, оставаясь с обнаженной грудью, как и у всех тавров – весьма громадной. Только сейчас эта выдающаяся характеристика, про которые расистских шуточек придумано больше, чем листьев на отдельном дереве, понемногу увеличивается еще больше. Тавра рычит и злобно скалится под глухим шлемом, с мстительным наслаждением начиная доить свое коровье вымя, истово считая, что именно так нанесет кровному врагу наибольший урон. Джаггернаут издает торжествующий вопль, когда достигает своей цели, забрызгивая все вокруг своим же молоком и соками, кончая и не замечая, как постепенно погружается в ставший вязким пол, зато точно заметив, как один из ранее безнадежно утерянных для нее соратников, – тот, который Арканист, – появляется рядом с ней в компании с каким-то смутно знакомым мужчиной из состава той сотни, какую им приписали в усиление.

Весь мир уставшей от крови и потерь воительницы сузился до двух милашек, любезно принявшихся опустошать столь приятно переполненную грудь, а зверодева звучно и непристойно стонет, закрывая глаза, чтобы уже не открыть их никогда... по крайней мере, не открыть их собой прошлой, ведь Липкость Совращения найдет место и время для новой игрушки – он давно-давно не играл в коровок с таврами. То учитель заберет, то интригами выхитрят желанную душу, то вместо тавры попадется тавр, что тоже неплохо, но даже сменив тем пол, оно все равно помнит, чем были эти игрушки изначально. Или не помнит, кто знает? Оно и само могло поменять воспоминания себе же, чтобы не портить игру, делая удовольствие более цельным, правильным, так что неизвестно, сколько раз оно так уже делало.