Текст книги "Его искали, а он нашелся (СИ)"

Автор книги: Avada Kadavra

сообщить о нарушении

Текущая страница: 113 (всего у книги 140 страниц)

Тишина склоняет голову набок, будто бы нет никакой опасности, будто не чувствует уже впивающиеся в него щупальца воли Господина, будто не смыкается вокруг само Пекло, будто не опускается на его глазах все ниже и ниже пурпурное небо, в котором все чаще видны ткани его лепестков. Тишина просто смотрит, будто непослушный ребенок, швырнувшийся грязью в пьяного ремесленника, а теперь ждущего, побежит ли пьянчуга за юрким мальчишкой в узкие проулки или не станет позориться. Смотрит так, будто не сомневается в исходе будущего, видя его совершенно не таким, каким оно должно быть и от этого Господин очень зол, от непонимания, от необходимости в сотый и тысячный раз перепроверять через Хор все варианты событий, отвлекаясь от развращения бывшего императора и подготовки взятия Императрицы нынешней, от схождения и контроля битвы...

А потом тишина как-то странно дергается, испускает неслышный ни одному уху Зов, чтобы Господин понял его надежду и посмеялся над ней – каким бы сильным, каким бы особым ни был этот его прием, вероятнее всего дарованный отдельным умением разового действия, но призвать что-либо здесь и сейчас не выйдет. Линза купола и корректура пелены не позволят вызвать хоть что-то сильное, а пробить пролом в глубину Тени, где даже Древним тварям уготована роль корма, он ему не даст, просто перерезав нить Зова.

Здесь уже Пекло, мальчик тишины, здесь только оно и не тебе бросать вызов моей власти – мысль послание, вливающаяся в уже почти и не защищаемый, сосредоточенный исключительно на призыве, разум тишины, который сейчас, тварь уверена, даже зеркало разбить не сможет. Господин не позволил себе даже мига промедления, не потратит впустую ни грана времени, сразу же после своего слова, – тоже являющегося атакой, целью которой было оглушить и обездвижить, – посылая мощнейшее проклятие мгновенной гибели, готовясь изъять обнажившуюся в смерти душу, подспудно все-таки ожидая очередного разбитого зеркала.

Зеркало не разбилось.

Зато пришла боль.

Тишина атакует быстро и бесхитростно, совершенно напрямую, даже не пытаясь скрывать себя от предвидения или интуитивных предчувствий, посылая тело в рывок к застывшему в агонии псевдотелу. В иной ситуации, Господин распылил бы мчащуюся на него громаду теневой туши, способную проглотить компактный сосуд изверга в один укус, буквально в два захода, ведь тишина даже никакой защиты не выставил, а как перегрузить его фирменную двухмерность тварь уже давно поняла. Но стоило только напрячь внутренние структуры тела, собираясь ударить, просто рефлекторно отмахнуться и после разобраться с источником боли, как агония приобрела совершенно новый уровень, скачком усилившись многократно.

Анализ мгновенен, быстрее даже мысли, быстрее осознания полученных повреждений и этот анализ выводит сознание на грань безумия, позволяя осознать произошедшее. Сотни душ действуют по заложенным в них алгоритмам, флеровые конструкции меняют направление и воплощение существования, создают новые директивы перекраивая личность прямо на ходу, подстраивая сознание к новым вводным, делая более готовым к брошенным на стол картам, чем был ранее. И приходит понимание, яростное и поразительно болезненное.

Лепестки.

Его лепестки, части целого, основа и продолжения, единые и единящие весь Домен в одно абсолютное творение, первые и последние аккорды всеобщей мелодии, они являлись важнейшим элементом, исполняющим большую часть необходимых для нисхождения воздействий, были и щитом, и оружием, и счетными таблицами, и самим Господином. Они едины, они объединены в сложную систему, что воплотила его Похоть для всех, кто признал его власть, задала той Похоти направление и постоянно его корректировала при нужде. Господин и Домен – это одно и то же, две стороны монеты, тогда как ребром ее, основным рабочим инструментом для проведения модификаций Домена, для его расширения или приделывания к нему новых частей, стали лепестки.

Тишина не мог открыть рабочий пролом внутри купола, это было невозможно даже для кого-то более сильного, сравнимого в ступенях величия с Господином, потому что полог и пелена создавались именно ради этого запрета. Никто не войдет, никто не выйдет, и даже самая мощная планарная связь окажется безнадежно искажена воздействием линзы. Либо ты пробиваешь путь очень неглубоко, к тем кусочкам иных измерений, какие тоже отсечены куполом, либо линза направит тебя в такие глубины предпочтенного тобой плана, что использовать подобный проход можно будет лишь для самоубийства. Слишком глубоко, чтобы живущие там смогли заинтересоваться происходящим в черте купола, слишком недолговечными получались такие проломы, самостоятельно закрываясь под гнетом пелены, а призывы и приказы прирученным контрактным тварям всех типов просто не доходили до адресата.

Тишина не мог отправить такой Зов, чтобы его услышали, не мог нигде в пределах Вечного.

Господин верил, знал, не сомневался, что там, под маской была спрятана ехидная и подлая улыбка того, кто нашел лазейку в кабальном договоре, кто перехитрил хитреца и обманул обманщика. В ином случае он бы даже восхитился, может быть даже захотел бы мальчика вновь, передумав его убивать и решив снова сыграть с ним в развращение. В ином случае, потому что сейчас сильнейший изверг своего домена отчаянно пытался просто выжить, уже наплевав на перерасход любых средств, не пытаясь экономить ни на чем.

Тишина создал разломы не в черте города, не под куполом, но в том единственном месте, на которое не распространяла свой эффект линза – прямиком внутри лепестков, внутри уже не Вечного, а переходного состояния между Пеклом и реальностью. Создал разломы прямиком в пышущих плотными гроздьями обнаженных душ хранилищах, а большей приманки для Теней придумать, наверное, не выйдет даже у Господина. Ясновидение сжигало столь страшным трудом накопленных видящих, одного за другим отдавая их Похоти навсегда, но успевая, успевая вычислить каждый из разрезов внутри собственного естества, понять и препарировать механизм этого трюка, сделав его бесполезным сейчас и впредь.

Именно в этот миг громада Тени, многорукой твари без четкой формы, лопнула, выпуская наружу настоящую форму, какую принял разглядевший шанс на успех смертный. Гуманоид, ростом лишь на палец выше центрального псевдотела изверга, он напоминал одетого в сплошные и лишенные щелей латы рыцаря, только с когтями на руках вместо клинков, а за спиной его растягивался черным полотном невесомый плащ, заставляющий сереть и выцветать окружающий мир. Изверг почти успел, но точно так же совсем недавно почти успел уже отдавший ему свое Время принц Варудо.

Рыцарь врезается в попытавшегося что-то наколдовать архидьявола, проигнорировав десяток слабых по отдельности разноцветных лучей, что так и не объединились в общую технику, проигнорировал он и возникшую перед ним стену чистого Солнца, продавив ее своим монохромным присутствием даже не замедлившись, а после свалил тварь оземь, одним ударом когтей разрывая оставшиеся нити истока, пытающиеся обернуться вокруг напавшего, врасти в него и что-то сделать, хоть что-то. Боль отрезвляет, отрезвляет и потеря столь важного инструмента, потеря полная, не оставившая ни одной целой нити, которые в иной ситуации были бы абсолютно равнодушны к попыткам нанести им урон или избежать их объятий – тишина тоже изучал его и научился многому, прознал недопустимые к знанию истины. На какую-то жалкую долю мгновения паника от полученных ранений, от вполне материальной угрозы бесславно сгинуть именно сейчас, даже не в шаге от успеха, но уже достигнув его, взяв его в руки, позволяет атаковать всерьез.

Тишина даже не пытается защищаться, лишь бьет наотмашь когтями-руками, сжимая в них еще и свои кинжалы, напитанные теневой силой до того уровня, что уже неотличимы от черной плоти измененной формы. Удар за ударом оставляет на теле глубокие шрамы, порезы, рваные раны, в которые льется и льется все больше и больше тени, будто капли чернил вливаемые в медовое золото его сущности, загрязняя, ослабляя, сжирая, растворяя его живьем, будто какое-то насекомое после удара паучьим жалом! Ненависть вскипает пеной морскою, морская же пена выплескивается изо рта псевдотела, будто у самого бешеного пса в округе, съевшего пару пудов алхимического порошка для очистки тканевых одежд. Поток пены растворяет не только грязь, а вообще все-все-все, даже попавшую под удар кисть руки, какой мучимый судорогами лишающей контроля над телом агонии Господин пытается блокировать удары когтей тишины. Сметает она и так и не защитившегося выродка, бесчестную мразь, что нанесла ему такие раны, нечестные и подлые раны на его идеальном теле!

слом

Поток пены растворяет не только грязь, а вообще все-все-все, даже попавшую под удар кисть руки, какой мучимый судорогами лишающей контроля над телом агонии Господин пытается блокировать удары когтей тишины. Сметает все, кроме изогнувшегося змеей тишины, избежавшего потока Пузырьков Пустоты и успевшего буквально заткнуть Господину разверзшуюся пасть, из какой сила, – вернее, отсутствие этой силы, – беспощадной Кромки выблевывалась в реальность. Потерявшая способ покинуть тело-контейнер заготовка приходит в негодность, растворяя часть лица, нижнюю челюсть и часть внутренних структур уже не идеального тела, вынуждая разорвать Похотью душу покорного пустотника, лишь бы не ушло выпущенное еще дальше внутрь к уже попавшей туда черноте Одиночества.

Господин воет от боли и ненависти, пытаясь понять, изыскать способ сбросить методично бьющего прямо в его суть тишину, пытаясь восстановить темп мелодии, убрать зловещие шорохи и треск помех, что затмевает слух все сильнее и сильнее. Зрящие горят в агонии, уже даже не успевая испытать в той агонии блаженство вечного оргазма, ища, ища, без устали ища выход, любой выход, любой способ. Где-то далеко, будто бы не с ним и не для него рушится схождение, трясется в такой же агонии купол отсечения. По зловещим лепесткам его воли все яснее проступают множественные черные линии, такие некрасивые на многоцветье его цветка, они проявились и растут, выпускают десятки ответвлений, будто повторяя контур какого-то древесного листа и голодная сила Тени уже жрет, жжет, жжет бессильные защититься от угрозы изнутри души.

Изверг может помешать, вытравить агрессивную силу вымывающим потоком энергии Пекла, которой все равно больше, даже если она проигрывает качественно чистому голоду Тени, которой пока что больше, но это ненадолго, совсем ненадолго, он все равно может помешать. Может, если бы застыл хоть на миг терзающий его зверь в обличии смертного, в обличии Тени, в обличии Одиночества, которому нечего предложить, которое любое даруемое Пороком счастье ненавидит от самой сути своей, пусть же он перестанет бить хоть на миг, хоть на миг, хоть на миг...

Сгорают зрящие, восстанавливают картину событий, раскрывают то, что он должен был заметить, что на самом деле скрывал от него и от своих союзников ненавистный тишина! Цепь событий складывается, собирается воедино, сдирая липкую паутину обмана, обмана слишком хорошего даже для Тени, обмана, который он мог бы раскрыть так легко, если бы в тот миг был менее занят всем квартетом сразу. Больно, больно, больно, больно! В лепестки проникают сквозь пока еще узкие разрывы первые Тени, низшие и голодные, мрущие в концентрате флера даже быстрее, чем успевающие надкусить хоть что-то, но они плывут по черным протокам линий, по тем участкам, где уже загрязнились его лепестки, где им уже позволено пребывать, а следом за ними влезают внутрь Тени посильнее, уже способные жрать, – его, Господина Похоти, жрать, – от того только вырастая, становясь больше и злее, голоднее и все такими же оставаясь одинокими.

кадр-понимание

...в по-прежнему неподвижного тишину, который сам не стал уклоняться, даже в плоское состояние не перешел, чем начал всерьез тревожить своего будущего мужа и отца, жену и мать. Что же это сладкое существо задумало, какой аккорд готовит, зачем медлит, почему не бьет во все явнее открываемые именно ему слабости...

Это момент.

Миг истины.

В этот миг тишина принялся ткать обман, уже тогда не веря в победу честным боем, не собираясь помогать ни флейте, ни барабанам, точно так же, как и они считали его врагом, так и он не видел в них тех, кто должен был жить. Господин, через умирающих полностью и навсегда зрящих, видит его боль при мыслях о пламенной Софии, при мыслях о той, кто могла бы оказаться на его месте, а он мог бы стать на место ее. Видит решимость и понимание того, что спасать ее уже поздно, что ее обрекли уже отправив на встречу Господину и назад приняли бы только чтобы зарезать на алтаре, забрать сильнейший ее класс, потому что побывавшей в его руках веры больше нет. Именно тогда он начал ткать лживое полотно, без разбору воздействуя как на союзников, так и на изверга, еще надеясь, что ему удастся победить без подобного риска, но не веря в такую удачу ни на миг.

Когти тишины действуют с размеренностью парового молота гномьей работы, вколачивая основу изверга все глубже в землю и если бы прошедшая битва не обвалила все ближайшие туннели катакомб, то он мог бы проскользнуть в них прямо сейчас, чтобы сбежать, чтобы уйти от ударов, разорвать дистанцию, чтобы не было так больно, больно, больно! Рвутся ткани, тело начинает терять стабильность, терять свою многомерность, множество находящихся вне привычного измерения тканей медовой сладости теряют стабильность, все больше протекает в него жидкой от концентрированности Тени, замешанной на добровольно выпущенной крови тишины. Это так просто использовать, проклясть через добровольно отданную кровь, это заденет даже несмотря на защиту теневой формы, и он использует открывшуюся возможность за долю мгновения, если бы не было этих ударов и боли, такой забытой и непривычной высокоорганизованному разуму боли!

Тень отращивает новые и новые конечности, продолжая рвать и терзать, разрывать и отравлять, а лепестки уже корчатся от наполняющей их чужеродной силы, от ползающих внутри Теней, которые жрут его живьем! Агония великого Господина столь сильна, что налаженная им связь со своими игрушками бьет по ним же, идя цепной реакцией, ослабляя и сковывая, подставляя под удары. Элита и рядовое мясо, Легенды и низшие виспы, все они начинают слабеть, а смертные этим пользоваться. Вот сияет Небесами и дрожит гладью водной Иерем, пока крылатая тварь и ее призыватель давят на клеймящего, давят на остатки его воинства, уже потерявшее речного фантазера, так и не очнувшегося от своих фантазий даже в смерти, а его обманутый защитник уже дрожит под градом ударов, какие некому передать и уже нет сил поглотить.

Удары когтей.

Яд теневой силы в глубине тела, подбирающийся к сонму.

Пасти злых и голодных Теней, что терзают внутренности лепестков, убивают саму их основу, забирают у него его души.

И дева, дева, что была двуликой, а сейчас отрывает руки отчаянно пытающемуся выставить флеровый барьер или поставить преграду из клеймящих отростков мастеру поводков! Эта дева, она же, он же видит, почти понял, понял бы уже, но боль, но Тени, но пасти, но души, но такая боль, мысли путает, он теряет нить, громада домена перестает нормально работать, а он и есть Домен, ему нужно очистить имеющееся, вытравить чужеродное, преодолеть вложенное...

кадр-осознание

...лепестки сместились, совершая оборот в десятке измерений сразу, меняя положение в реальности и положение реальности относительно себя...

понимание-ненависть

...в лепесток ударяет не таран, не поток и даже не стрела, но необъятное, как само Небо, перо чистейшей Синевы...

принятие-отрицание

...подхватывает ложную мелодию, сливает ее с правдой, использует связь лжеца и его лжи, пробираясь через эту связь поближе к сущности непослушного тишины...

Он знал, знал, больно, нужно перестроить контур, сменить форму, больно, жжет, знал и был готов, он и был тем, кто каким-то образом связался с тем, кто управляет уже не двуликой девой, вынудил того бросить выигрываемую битву, лишь бы только нанести и навести тот выстрел-перо, как же больно, почему он не успевает, нужно лишь немного, всего-то, нужно, нужно, нужно продолжать бой. Зеркало, вероятно, да, вероятно, больно, это было именно использования зеркала – тому, кто убивает собственную смерть в отражении, не составит труда использовать такую мощь для передачи всего одного, Похоть, Похоть, Похоть заглушает боль, сообщения.

Тишине нужна была не атака, ему нужно было передвинуть лепестки, вынудить сменить формацию, – нужно сменить ее еще раз, залить повреждения Пеклом, вытравить Тени, растворить их в Похоти, а потом сбросить с себя тишину, чтобы он не бил, не терзал, не рвал, не отрывал клочья, – именно в этот момент он использовал созданный Господином же канал атаки, той самой атаки, под которую смертный так подставился, дав обмануться тому, что поверил, что обманщик обмануть его не смог. Лживая мелодия, что стала обманкой и ловушкой, что едва не убила тишину, которую он был вынужден постоянно контролировать. Тишина знал, видел, с самого начала видел момент перестройки, гибели одного Господина и рождения нового. Именно этот процесс подсказал ему правильный, с его точки зрения, путь, такой болезненный, болезненный путь.

Нащупать уязвимость.

Скрыть приготовление.

Призвать армию Голода.

Бить, рвать, уничтожать!

Господин бьет, наотмашь, насмерть свою и чужую, не формируя техники, но просто выплевывая поток пораженных Похотью душ прямо в лицо тишины, прямо в черный овал и оскаленную теневую пасть. Он уже похож не на рыцаря, но на многорукого паука, искривленного и увечного гуманоида, все так же укрытого своим плащом, укрывая этим плащом и Господина, делая все вокруг серым и бесполезным, чужим и холодным, не позволяя действовать сколь-либо широко, вынуждая тратить силы на преодоление монохромности, не оставляя их на сам удар. Плащ обнимает изверга, когтистые руки терзают его тело, рвут на части, а пасти и когти призванной своры делают то же самое внутри лепестков.

Поток душ срывает тишину с места, отбрасывает и обжигает, пусть даже сереют те души на глазах, растворяясь в равнодушной двуцветности, умирая вместе с исчезающим их сиянием. Господин конфигурирует свою суть, даже не пытаясь встать, лишь бы отойти от полученных повреждений, отступить, избавиться от пастей и боли, и он уже успе...

слом

Поток душ почти достает тишину, но тот лишь раскрывает на месте своей пасти, очень широкой пасти его теневой ипостаси, очередной пролом, отправляя все сияющие искры душ прямо в тот разлом, захлопывает его и снова рвет на части такое прекрасное когда-то лицо Господина, прерывая отчаянную попытку выжить, продолжая дарить лишь боль, лишь холод, лишь его распроклятое Одиночество. Ненависть почти материальна, почти достигает абсолютной концентрации, извергу кажется, что в этот миг он готов сменить аспект на чистый Гнев или Ярость, лишь бы добраться до глотки выродка. Сменил бы в тот же миг, переродившись и переродив за собою всех игрушек своих, потому что они тоже – Домен, а Домен – это он. Переродился бы, если бы не жжение, не пасти, не когти, не боль, не боль, не боль, почему он не успевает, он же побеждал, побеждал и сильнее, и умнее, и совершеннее, он не может проиграть, не здесь, не этому, не ему, не ему, не сейчас, не так, только не после всех успехов, не после того, как он взял Века за сердце и обернул это сердце в любовь и послушание!

Ударить, рвать в ответ, терзать в той же мере, какую уделили ему, попасть в даже не пытающегося защититься...

слом

Попасть в постоянно вертящегося...

слом

В непрерывно уклоняющегося и ставящего короткоживущие, но очень прочные защиты, выращивая их из собственной тени, почти невозможно, он слишком неудобен, извергу не хватает одной единой секунды, меньше секунды, удара сердца, только бы в нем не было боли, этой боли от когтей и клыков, и пастей, и щупалец, и лап, и челюстей, и кинжалов...

Кинжалы.

Кинжалы!

Кинжалы!!!

Уже затухая, уже чувствуя, как слишком много утратил, как почти треть общей площади, и объема, и многомерности лепестков потеряна, сожрана и выедена, он уже близок к забвению и прекращению, так близок, как никогда, он уже видит это, понимает и осознает. Кинжалы – это просто куски не особо качественной стали, просто обычные ножи, именно те, какие он видел изначально, просто когда-то взятые в руки призванным ублюдком, выродком, изувером, тварью, больно, больно, больно, больно.

Он убивает его.

Прекращает его существование.

Отросшими когтями, высшими планарными техниками, мощнейшими призывами через ужасающе сильный Зов, идеальным контролем внесуществования, отточенными навыками видящего, разбитыми зеркалами, умением комбинировать два истока силы, не обращаясь в дурно пахнущий фарш или эпицентр внутреннего взрыва, природным чутьем настоящего, а не скованного седлом и уздечкой Героя, что создан для сражения с им подобными.

И кинжалами.

Обычными.

Железными.

Кинжалами.

Напитанными запредельным количеством силы, но такая сила может бить столь же смертельно опасно и больно, больно, больно, больно, даже без наличия железных ковырялок, простых орудий убийства, не артефактов уровня Легенды или Мифа, а банальными и совсем не зачарованными инструментами войны. Мелодия уже не мелодична, она напоминает об агонии музыканта, что бьется в судорожном припадке прямо в оркестровой яме, рядом с остальным оркестром и даже дирижер подвластен этому припадку, уже почти умер, почти застыл в изумленной тишине под равнодушными взглядами отсутствующей публики.

Больно, жжет, рвет, режет, жрет, ест, поедает, забирает, высасывает, испивает, поглощает, переваривает, иссушает...

Удар и мимо.

Удар и блок.

Удар и встречная атака, лишающая его ошметков левой руки до локтя, а правая уже вырвана до самого плеча еще раньше.

Удар и боль.

Удар и ошметок руки пробивает бок тишины, вливая в теневую плоть реку, океан флера, отравляя, вынуждая отвлечься и выжечь пусть и ненаправленную, но враждебную силу, выжечь и тем дать миг для его спасе...

слом

Удар и снова боль.

Агония и еще агония.

Мелодия и Похоть!

Он же сейчас...

Еще немного и он...

Он перестанет быть!

Нет, он еще может, еще сумеет, нужно лишь перенаправить поток силы, уже не выжигая теневую заразу, потому что она забрала слишком много, но отбрасывая зараженные и поедаемые части, спасая то, что можно спасти. Схождение провалено, купол вот-вот падет, остатки лепестков чувствуют, как рушатся барьеры ранее нерушимые, но теперь уже не поддерживаемые его волей, волей Господина, что сейчас в агонии, на краю гибели. Боги рвут купол, скоро придут и его тут быть не должно к тому моменту. Нет-нет, не так, он должен быть, должен остаться, должен существовать, только не здесь, но далеко от угрозы, от рвущей и терзающей тишины, от жрущих и поедающих Теней его призванной своры!

Успеть.

Нужно всего лишь.

Успеть.

Убежать.

Начать заново.

Новый Домен.

Новый Господин.

Успеть.

Преобразить и отбросить.

И он успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает...

...успевае...

...спевае...

...у...ва...

...у....а...т...

... ... ... .... . ....

... .... ... ... .... .... . .. ....

. . .... ....

.... ... ... .... . ... ... ... .... .. ....

... ... .. .... . ...

...

...

...

...

.

.

.

Ъ