Текст книги "Его искали, а он нашелся (СИ)"

Автор книги: Avada Kadavra

сообщить о нарушении

Текущая страница: 100 (всего у книги 140 страниц)

Сложенная щепотью стальная рука бьет вперед, словно не замечая четвертьсотни шагов между ним и смертным, заставляя того снова обернуться плоской и пресной тенью, снова затихнуть мелодией, избавиться от ритма. Белый шум, лишенная всего изящества привычного изуверства насмешка над природой мироздания, за само существование которой приходит закономерная кара. С пальцев второй руки срываются сотни капелек черной, словно смола или алхимическая нефть, жидкости, оборачивая собою оставшийся силуэт, заставляя тот снова стать реальным либо кануть в Тень навсегда, когда чернота размоет двумерную тень и лишит призванного обратного пути. Десяток нитей, ведущих к Истоку, бьют плетьми, пробиваясь сквозь все защиты, существуя и не существуя одновременно, накрепко связывая их двоих, вынуждая смертного (хотя остался ли он смертным до сих пор, ведь он по-прежнему не вскрыл весть о его сути) принять навязываемую дуэль на поле изверга. Два разума сталкиваются друг с другом, и каким бы ни был чемпионом этот призванный, каким бы ни был он настоящим, но ему предопределено только поражение. Секунда, даже меньше нее – именно столько потребовалось архидьяволу, чтобы сломить оборону тишины и белого шума, заставить картину звука играть знакомую мелодию, вплетая ее в собственную. Память, чаяния, связи дружеские и товарищеские – все это стремительно осваивалось, просматривалось и, наконец-то, менялось под внутренний смех не сдерживающего экстаз Господина, сладостно допивающего последние аккорды чужой жиз...

слом

Плоть на одной из рук материальной части тела обретает стальной блеск, с разочарованием отпуская ноту одной из слишком старых, слишком долго звучавших душ, овеществляя крайне необычное Чудо. Удар измененной рукой разбивает кристалл черноты, который лопается с презрительной легкостью, открывая лишь пустоту подброшенной обманки, ложной цели, наспех слепленной и тщательно перекрашенной в нужные цвета уловки, силы которой не хватило бы даже на убийство простого зверя или рядового смертного воителя. От осознания впустую законченной, бесталанно растраченной мелодии клирика Стального Сердца звенит в глубине Хора лелеемая жажда, злость сладкая и совратительно клейкая, как щебетание певчей птицы.

Взмах покрытой сталью руки не сдерживается ничем, выпуская невидимую, неслышную и неостановимую смерть. Стальной указ, как его ни совращай, останется одним из сильнейших орудий никогда не бывавшей на Алурее религии, что просто обязано вынудить смертного обернуться тишиной... снова. Мечется в кисло-сладкой агонии Хор, пытаясь уловить остатки минувших воспоминаний, которых никогда не случалось. Будто видение, случившееся не раньше и не позже, но одновременно с произошедшим. Господин и все те гости его Хора, что смотрели на эту сцену, помнили, видели, знали иной ее исход. Словно два варианта одного события, образцово удачный и безобразно провальный.

Сталь пронзает суть так и не применившего знаковый и знакомый прием смертного, который тут же вспухает облаком черноты, опадая оземь и втягиваясь сияющими знаками и тающей плотью. Обманка, сброшенная подобно змеиной шкуре в тот же миг, как была выплюнута столь же обманная атака. Хор поет, выводит нужную ноту, заставляя развернуться спиной к оседающим клочкам черноты, пряча обнаженный Исток Ключей, принимая на скрещенные руки, укрытые пятью барьерами на основе трех планов, новый удар.

Смертный снова бьет, как и в прошлые разы – отчаянно, без надежды на то, чтобы пережить удар, не пытаясь защититься, не намереваясь выжить. Но ведь он и не выживал – дважды изверг забирал его мелодию, заменял ее своей, но он словно поменял один исход на другой. Неправильно, неправильно, неправильно, неправильно! Тени не могут сделать это, сотни незримых глаз, переброшенные со всех мест, с которых только можно их перетянуть, сосредоточены на голодной пустоте овеществленного Одиночества. У него нет артефакта, нет какого-то благословения, а сам смертный обернулся Тенью весь, полностью и до конца, не имея шанса использовать что-либо, кроме проклятой Тени!

Но что-то он делал.

Что-то неясное.

Заставляя хотеть себя.

Еще и еще сильнее.

Вместо атаки в ответ, изверг разрывает дистанцию, мягким приставным шагом отступая, повелевая пространству растянуть этот шаг до сотни метров, чтобы остановившись, вознести к багровым небесам свои руки. Вспыхнули неземными цветами лепестки, снижая натиск на Дворец, замедляя процесс нисхождения, выпуская сотни и сотни огоньков, перетасовывая рабочую сборку Хора в менее пригодную для войны с твердыней Вечных. Анализ, понимание, приспособляемость – новый Хор, новая память и даже, в некоторых отношениях, новая личность, новый Господин занимает место старого, подходя к противнику с другого ракурса.

Противник шагает вперед, в один шаг обращаясь из силуэта черного человека в многоногую тварь с шестью пастями, чтобы шагнуть уже ползущим змеем, стелящимся по наполненным звоном его песнопения камнях площади, чтобы шагнуть исполинским скатом, морской мантой цвета черноты, чтобы опять шагнуть невозможно длинным палочным человечком, столь же тонким, сколь высоким, достающим острыми и сгорбленными плечами до вершин окружающих площадь домов.

Шаг, облик, шаг, облик, шаг, облик...

Смертный меняет себя с каждым новым образом, затрудняя анализ, заставляя Хор начинать вскрытие заново, заново подбирать мелодию для его тишины. Стоит лишь подобрать ее, как она возьмет свою возлюбленную жертву, возлюбит его и тот полюбит Господина в ответ, но каждая перемена откатывает этот срок, заново наполняет песочные часы чужого существования. С этим Хором, этот Господин способен просто выпить душу, вынуть ее в тот же миг, как сумеет понять природу, подобрав самую идеальную и манящую песнь под любой тип сознания, личности и мышления. Громадное число покорных его Похоти зрящих ускоряют процесс настолько, что и без того абсолютная техника, лучшая из совращающих форм его Хора, становится совершенно нечестной, неодолимой, неостановимой... бесполезной здесь и сейчас.

Он не атакует лепестки, не пытается вырывать в парении перестанавливаемые в тасовке Хора огоньки душ, не рвет узоры покрывающие камни мостовой и даже не пытается зацепить нити Истока. Просто шагает, наматывая круг вслед неспешно ступающему Господину, словно они два бретера в круге или два голодных пса над свежей добычей. Такая непривычная тишина и музыка, такая приятная песнь, вопяще растленная сцена. Карта выложена, карта бита и Время, бесстрастное Время, что играет против обоих из них.

Как же красиво!

Первым этот покой нарушает тот, кто его начал, проявляя такое по-смертному глупое нетерпение, нежелание оценить сложившееся положение, нарисованную желаниями и памятью увертюру. Очередной облик твари, под которым по-прежнему спрятана сладкая и непокорная душа наделенного, взрывается чернотой, атакуя, очевидно, саму структуру покрывающего площадь узора. Предсказуемо, наивно, глупо, восхитительно и еще сотни тысяч эпитетов, которым нет аналога ни в одном существующем языке, созданных и придуманных самим верховным извергом для одного только себя.

Как и прежде удар отчаяния, как и прежде без намерения пережить его, как и прежде, только из-за этого отчаяния смертника ему сопутствует некая доля успеха. Часть мостовой чернеет, сгорает и воскресает заново, взлетая вверх разноцветными искрами, нарушая контроль и снижая предел подавления, ускоряя таяние плоти по всей структуре. Снова вспыхивают лепестки, непригодные для того, чтобы бить внутрь созданного ими периметра, но далеко не беззащитные, выпуская классический, почти образцово-скучный поток клинков душ. Каждый призрачный меч – одна вложенная в него душа, простая и ничем не выдающаяся, отчего и призрачное сияние, большей мерой, однотонное.

Чуть больше огненного – склонность к пламенным аспектам развития, немного черноты – тяжесть склоняющего во Тьму безумия, доля алого – пролитая воинами или разбойниками кровь. Простые души, но вложенные в чары до конца, до последней их воли, которую они с радостью исполняют ради новых удовольствий, которые они найдут в окончании существования. Каждый клинок, сам по себе, не столь уж опасен для столь необычного смертного, но их ведь много.

Раненая Тень, нынче похожая на комок сегментных конечностей вокруг жабоподобного тела, не вопит и не ярится, а только едва различимо шипит, теряя куски своей плоти, чтобы тут же их отрастить заново. Многослойные барьеры тратят силы, вынуждают перестать ломать узоры, барьеры уступают, падают перед превосходящей мощью, а применить более глубокие техники, переправить удары клинков в саму Тень, слишком сложно, невозможно в этом месте, где власть отдана Пеклу, и где никакой Тени не может пребывать, особенно если изверг мешает процессу создания разлома.

Титаническая форма, громада теневой плоти спасает жизнь, но удар нанесен, поражение снова предопределено, когда изверг заканчивает новую перестройку, становится еще одним Господином, снова новым, новой мелодией, рожденной только сейчас и только для этой битвы. Повод желать смертного еще настырнее – давно не было никого, кто заставил бы его переродить себя дважды. Эта душа будет любить его вечно, больше чем вечно, просто потому, что иначе не может быть и не будет.

Удар подобен элегантному жесту придворной фрейлины, стеснительному рдению смущенной девы, ласковому прикосновению прощающейся с сыном матери, с небрежной легкостью распыляя на части не успевающую, да и не имеющую возможности защититься громаду обратившегося смертного. Удар стесывает, будто незримая терка, отлитая из чистого мифрила, черноту голодной твари, обнажая сияние искры, жаждущую его ласки душу, такую странную, непохожую на обычные, даже очень сильные души.

Пальцы смыкаются на бессильно трепещущей искре, впиваются в нее всей волей могучего дьявола, выпуская нежные и трогательно-мягкие потоки флера, дабы не повредить сути пойманной игрушк...

слом

Удар подобен элегантному жесту придворной фрейлины, стеснительному рдению смущенной девы, ласковому прикосновению прощающейся с сыном матери. Этот выпад способен сразить раненного противника, сломить обессиленную природу уставшего отрицать свою и его Похоть призванного. Только тот сам шагает навстречу, смело и страстно, опять не пытаясь защитить себя, избежать столкновения, заставляя Господина на короткий миг поверить, будто смертный понял и теперь готов принять его дар с распростертыми объятиями.

Пустая мечта развеивается пылью под ударом шторма, когда его ласки лишь разбивают отброшенную плоть, будто оставленный ящерицей хвост. Хвост размером с двухэтажное здание, но при этом самая главная часть все равно ускользает, забирая с собою ту искру, какую он уже посчитал своей. Какая томящая все тело вопиющая наглость! Разве это можно назвать порядочным – отказать ему в такой малости?

И эта его способность начинает казаться все более постылой, ведь радость промаха, экстаз осознания того, что уже ставшая твоей добыча ускользнула вновь, несомненно, всегда приятен, но не столько раз подряд. Сопротивление избранного возлюбленного добавляет сладости и специй к поданному на стол блюду, делает сонату все ярче и ярче, но ведь так и пересластить можно, обернув сладость горечью усталости, когда даже поймав чужую мелодию не имеешь сил на то, чтобы выслушать и переписать ее до конца.

Как он это делает?

Вопрос из тех, которые так просто не раскрыть, не в таком цейтноте, не со столькими мелодиями, которые нужно играть самому, не под звуком чужих инструментов, что стремятся взрастить диссонанс специально к твоему творению. Вопрос, который ему по силам, но сама ситуация, когда на ответ нет времени, нет промежутка между трелями чужих скрипок, чтобы ответ отыскать... манит и зовет, сжимая нутро в чувственном стоне.

Он уже готов шагнуть еще раз, уже в новой атаке, одновременно давя вновь перестраиваемыми лепестками, меняя новые и старые черты свои, преображая суть вслед за ними. Но вместо этого ставит крепкий, практически монолитный барьер на основе первородного Хлада, что рассеивает паром и шипящими каплями тяжелое и мутное копье из крови и яростного Пламени. Недовольное колебание сущности проходит от тонких нитей Истока, от многоликих лепестков и выращенного для этого дня тела, аж до самой глубины Хора, сквозь все участки Домена, вздрогнувшего от гнева Его. Господин терпеть не мог, когда кто-то смел прерывать его работу, оставляя ее навсегда незаконченной, лишенной совершенства!

Странный смертный, возлюбленный его, стоит неподвижно, лишь носком левой ноги касаясь брусчатки изувеченной площади, словно вообще ничего не веся, колеблясь в такт с дуновениями воздушных потоков. Под маской его нет ни улыбки, ни оскала, ни, казалось бы, вообще ничего, кроме Голода и Одиночества, что закрывают его своим абсолютным щитом. Вместо него смеется его маска, словно пробуя на прочность терпение изверга, проверяя, сколько еще он позволит своему возлюбленному это терпение терзать и растягивать.

Вторая стоит иначе, упираясь в плавящийся от жара и гнева лишенный плоти камень так, как марширующий латник попирает стальными сапогами землю. Босые ноги и все остальное тело покрыты тончайшей сеткой из раскаленных докрасна нитей, будто бы дева эта одела на себя драконью чешую. Чешуйки или же лепестки дивного цветка, окружают эту ожившую и ожесточенную стихию несокрушимыми латами? Гнев или страх ведут ее, сжигая в топке всемогущего Пламени саму личность?

Он успел перековать ее, раз за разом делая восстающую из пепла деву немного иной, но слишком многое еще не сделано, она все еще непокорная, все еще не принявшая его мелодию, все еще воют трубами протуберанцы огненные, рокочут барабанами сгорающие в ее костре обещания и признания. Она уже не та, кто пришел сюда выиграть немного времени своим хозяевам, не та, что тщетно надеялась прервать нисхождение, пусть и ценою своей сущности. И все же, и все же... она еще не его, ведь обратить ее до конца слишком быстро стало бы истинным оскорблением искусства, которому тварь посвятила свое существование.

Они оба не противники ему – ни освободившаяся и чудом сохранившая волю к битве собачка на цепи Вечных, ни последний из тех, кто от ошейника с шипами сумел отвертеться. В ином месте, в иное время они и сами бы вцепились друг другу в глотки, неся каждый свою песнь, свои ноты правды и переливы лжи. Сегодня же ситуация иная, неординарная, заставляющая непримиримых противников немного приостановить голод одиночества, ненависть разрушения.

Все еще не опасны – ни возобновление девы, ни перемена последнего не защитят их от настоящей атаки Господина, не помогут, если он перестанет искать красоту мелодий, не станет играть отведенную себе роль, но сделает то, что больше всего не любил делать. Просто придет и возьмет все то, что может, не отвлекаясь на собственноручно слепленную клеть запретов и желаний.

Все еще слишком слабы.

Но все-таки достаточно талантливы, удовлетворительно изобретательны, превосходно подготовлены, чтобы кто-то еще посчитал этот момент... нет, не переломным и даже не удачным, просто имеющим хоть какие-то шансы таковым стать. Стать, если призрачное преимущество развить, подарить истину ложному шансу, потому что кому еще выбирать моменты, как не тем, за чьими ласками он сюда и явился. Медленно и картинно разворачиваясь, изверг и без того знал, успел просканировать десятком способов, кого именно принесло на их музыкальное пиршество.

Варудо Вечный стоял спокойно, казалось даже не опасаясь ступать по оскверненной земле, попросту заковав себя в кокон вневременья, зациклив свое нынешнее состояние в том виде, в каком оно должно быть. Старший сын самого Императора, его неоспоримый наследник, первый из принцев и сильнейший потенциальный хрономант мира, обещающий во всем превзойти даже своего нигде не слабого отца. И он пришел именно туда, где его очень ждал его будущий Господин.

Взгляд принца спокоен и строг, лишен как неуверенности и страха, так и горячей ненависти, только чувство долга и понимание необходимости конфликта – этот смертный всегда, с самого детства, был славен характером чрезвычайно флегматичным и жестоким. Вечные старались то скрывать, но воспринимающий Время сразу в нескольких направлениях мальчик мыслил совсем не похоже на людей, даже больше непохоже, чем "обычные" Вечные.

Увы, не стоит надеяться, будто ненависть к убийце брата, которого он, несомненно, узнал сразу же, затмит понимание ситуации, вынудит атаковать своего союзника, натравив на него еще и свою личную призванную. Он отомстит, даже не сомневается в том, что месть свершится, но алишанец-теневик, каким он видит его, умрет после того, как жизнью и кровью искупит часть собственной вины.

Ох, алишанец, как это иронично, аж патока сладостью блекнет!

Так привычно, так по-человечески уложить произошедшее в свои ограниченные рамки. Даже то, что сам изверг, получив слова своих игрушек, считал точно так же, прежде чем встретить последнего из первых, не меняют этого чувства превосходства. Он-то все понял, узнал мелодию правды, скрытую за молчанием пустоты, а Вечные не смогли, потому он и торжествует, а они нет. Разве не понятно?

Трое стоят вокруг него, словно формируя ритуальную фигуру, не обращая внимания ни на густой, поразительно концентрированный флер, ни на гудящие от напряжения лепестки, что слишком сосредоточены на сопряжении, чтобы участвовать в этом бою в полную силу, ни на все те обещания, что он готов им принести за каплю их любви, за их ноты внутри его мелодии.

Теневик все так же невесом и неощутим, сокрыт и укутан в свое лелеемое одиночество, лишь скалясь изображением на поверхности маски, поигрывая лезвием кинжала и Господин не готов в том поклясться, но этот кинжал кажется ему просто полоской обычной стали, даже не зачарованной. Где-то там, под потрепанным плащом может скрываться что угодно, от божественного артефакта до ничего, но вспыхнувшая от нехватки информации, невозможности услышать чужую мелодию, осторожность шепотом, неслышным шорохом убеждала, что простого кинжала в тех руках и быть не может, что не подпустят лишенную секретов сталь к подобной симфонии.

Варудо опирается на тяжелый и даже на вид старинный, даже древний меч примитивной и грубой ковки, а изверг прекрасно знает, что это за клинок и почему даже ему не стоит подпускать его поближе к себе. Тяжелые латные доспехи скрывают все тело принца, оставляя открытой лишь голову и лицо – он бы и ее закрыл, но шлема к этому комплекту мифических доспехов не существует, не успел тот мастер его выковать. Клинок и доспех – два одинаково могучих артефакта, вместе с волей Закона дающие шанс выжить хотя бы несколько секунд в бою один на один против архидьявола. Латы, что защищают от любых атак, любых ударов, но только тех, какие нанесет лишь один, заранее выбранный противник – избранный даже раньше, чем Вечный появился из потока его Реки. Меч, что не оставит даже царапины после пропущенного удара, но только первого, тогда как второй станет последним, завершающим, способным, возможно, остановить музыку даже ему.

София Пламенная, одна из сильнейших призванных Континента и, вероятно, даже всего мира, была почти обнажена, хуже, чем обнажена. Выходя на свою, как она понимала, последнюю авантюру, ей не хватило возможности приодеть себя в лучшие защиты из возможных. Стандартное ее одеяние, легендарной ценности комплект легких одежд, прочностью не уступающих рыцарским латам, сгорело в ее же огне, когда она попыталась нанести свой удар, прерывая схождение. Перо Древнего Феникса, подаренное ей самим мирозданием в момент призыва, сейчас хранит границу с Алишаном, а потому использовано быть не может. Но даже сгорев дотла десяток раз, уже не похожая на ту, что сгорела впервые в этот затянувшийся день, ставший мигом, она готова убивать и умирать. За новую родину, за Империю и за Варудо – ее возлюбленного и драгоценного, держащего в сей миг незримую даже для архидьявола цепь, сковавшую суть той, что в иной истории была бы воплощена Избранной.

Трое против одного – совершенно не честная драка, слишком ясная и абсолютно безальтернативная в своей предсказуемой простоте. Лишь немного разбавляет монотонное звучание застывших нот необходимость продолжать схождение, отслеживать сражение в городе, выправляя его там, где игрушки оказались слишком глупыми, своевольными и бесполезными.

Смотря мириадами огоньков плененных душ, отдавая свою волю каждому из слуг своих, в очередной раз перековывая звучание Хора под снова сменившуюся ситуацию, Господин позволяет себе картинно поклониться, никому из троих, но каждому из них. Поклониться, завлекая, обещая, сманивая, совращая, искушая и, несомненно, предрекая то, что и так очевидно.

вы все станете моими

Ответом на его милость стали слаженные, будто и не враги, будто всю жизнь спина к спине воевали, атаки троицы.

Големов в Империи Веков любили, использовали и даже уважали тех, кто обеспечивает этими боевыми единицами армию, гвардию, дружины аристократии или даже отдельные гильдии с торговыми домами. Трудно не любить ту штуку, что может собою заменить среднестатистическую полусотню, принимая удары вражеских чар и стрел, заодно защищая от этих ударов куда более уязвимые мешки с мясом. Империя Веков знала толк в големостроении, как создавая свои собственные творения, так и закупая механику Подгорного Царства, всегда имея в распоряжении широкий выбор чрезвычайно прихотливых, дорогих в содержании, сложных в ремонте, но сокрушительных в боевом плане великанов.

Увы, но именно в Вечном таких големов оказалось сравнительно немного – место подобных творений, будь они цельнокаменными или механическими, основанными на храмовой магии или магии классической, всегда было около границ государства. Там им самое место, ведь быстрая доставка големов из центра империи просто невозможна без вкладывания сумасшедших усилий. Сила голема в возможности рвать аки бумагу пехотный строй, отправляя на тот свет простых солдат, младших офицеров, низовых магов или даже околоэлитные части. Сильные, уникальные и действительно развитые воители или чародеи голема не испугаются, да и десяти големов тоже, максимум отступят.

Из этого исходит простая истина – в защищенной от прихода обычной армии столице голему нечего делать. Просто негде его использовать, ведь даже прорвись к сердцу империи отряд могучих диверсантов, что иногда случалось, противостоять им будут такие же могучие имперцы, а к тому моменту, как подведут неповоротливые конструкты, все уже закончится.

Так или иначе.

Тем не менее несколько отрядов големов в столице было, в основном из тех, что принадлежат не армейским структурам. Так, например, главный храм Вознесенного Воителя охраняло сразу два десятка молчаливых мраморных статуй, оживленных божественным Чудом. В любой миг они могли сойти со своих постаментов, каменными кулаками, мечами или молотами доказывая власть своего создателя, ведь не зря говорят, что внутри каждой из них спит душа отмеченного Воителем адепта. Остальные храмы, помельче, тоже имели таких защитников, но в меньшем числе и ниже качеством.

Опять же, еще были гномы, которые свои посольства или ремесленные кварталы всегда оснащали так, будто они готовы выдерживать осаду, а вокруг не союзный город, но лагерь неприятеля. Здоровая паранойя, какой они потакали, а им потакать все время старались запретить – а ну решат, почему-то, ударить в спину во время какого-то конфликта. Но терпели, конечно, хоть и сами предостерегались от предательства всеми путями, чаще всего еще и успешно.

Единственная механизированная бригада тяжелых големов, расквартированная в столице, носила шестнадцатый номер и являлась не столько воинским подразделением, сколько ремонтной мастерской с легкой примесью тренировочного лагеря. Немалая часть живущих в стенах Вечного коротышек работала именно здесь, помогая, ремонтируя и даже обучая кое-чему. Знания, конечно, давались далеко не все, но особо тайными методики гномьих Механистов и Пилотов никогда не были. Очень уж эти секреты мастерства заточены на особенности расы, без которых их трудно освоить даже наполовину. Тех же самородков, что способны превзойти подгорного жителя или хотя бы сравниться с ним на этом поле, предпочитали вербовать сами же гномы – чтобы однажды не пришел такой самородок на острие штурмующей Подгорье армии. Иногда даже получалось опередить имперскую разведку.

В любом случае, несмотря на количество имеющихся машин, как управляемых, так и пилотируемых, использовать их против гостей из Пекла было, как минимум, проблемно. Часть разобрана, часть уже отслужила свое и годится только на детали или переплавку, часть и вовсе существует только на бумаге, а на деле тихонько продана из-под полы. Вполне вероятно, что именно кому-то из культистов под прикрытием и продана – больно уж вовремя и удачно удалось последнюю ну очень крупную партию толкнуть, прямо перед тем, как началось.

Конкретно сейчас Тодбум из Дома Цвргпдк, прозванный сородичами и людьми Однобровым, даже ругаться на свою жадность не имел сил, настолько его занимала увлекательнейшая из возможных задача – выжить. Его персональный, вместе с ним переезжающий из одного места службы на другое, шагающий доспех класса Дробитель Тверди работал на износ всех деталей, без пощады к тонкому строению алхимического движителя и хрупкого сердечника. Жидкое пламя, почти что материальная эссенция, пусть и разбавленная нефтяными присадками, лилась из огнемета, штамповали свинцовые шарики размером с куриное яйцо материализаторы в патронниках к двум автоматическим свинцестрельным турелям на плечах, а вот заряды к основному орудию, заменяющему левую руку, приходилось беречь. Там чистая хладная сталь с толстым таким мифриловым напылением и рунической обработкой – даже легендарному чудищу такими снарядами зубы выбивали вместе с мозгами. Изверги твари верткие, берущие искусностью и нивелирующие любой урон, платя чужими душами, но даже им пришлось зауважать Дробитель и сидящего в нем Однобрового.

Две элитные твари, четыре громадные груды одержимой плоти, – тактическая хрустальная линза ясновидения называла их какими-то там Сеятелями, но для прямолинейного гнома они остались под именем шагающих жоп, – напоминающие ходящие на двух жирных ляжках задницы, и один крупный кристаллический голем, не иначе взятый у перевербованных смертных, пали в этот день от выстрелов переносной пушки. А еще были две легендарные твари, получившие по паре попаданий каждая и теперь держащиеся подальше, ждущие, когда Тодбум выдохнется, как выдохнутся и его союзники. На сидящих в големах бойцов флер действует слабовато, снижается, слабеет и ограждается сиянием потихоньку плавящихся от перегрева рун. Заморочить головы можно и им, что твари на практике доказали, вынудив стрелять своим в спину или просто выпасть из битвы не одного пилота, но определенная защита имелась у каждого.

Пилоты...

Знал бы он, Тодбум Цвргпдк, что назовет пилотами тех клоунов печальных, что сейчас стоят рядом с ним, прикрывая ему спину, то удавился бы на своей же бороде! Кроме его сородичей, тоже не светочей таланта, его самого и парочки дарований, попавших сюда случайно, править механизмом голема-доспеха нормально не мог никто.

Но признавал, признавал, зараза, давая дань уважения если не мастерству, то готовности бить и умирать, даже без шансов на победу, даже без надежды на спасение. Пришедшие из Дворца вести были неутешительными, утверждая, что всю механическую бригаду от союзных сил отрезали, что помощи ждать неоткуда, потому что рентабельнее будет отправить ее в другие точки, где она нужнее. Им только могли пожелать удачи и попросить держаться как можно дольше.

И они держались.

Старуха Хильдра, толстая, склочная, лицом похожая на некрасивого огра, хамоватая и наглая, стояла рядом с ним, доказывая Цвргпдку, что Сломанная Кирка хоть и потеряла былое влияние, дойдя до того, чтобы даже бабам давать право на боевые классы, но доблесть их осталась прежней. Оседлавшая усиленного Повергателя, скрывшись в железном нутре высокой, выше даже его собственной, машины, вооруженной десятком боевых жезлов разной направленности, гадкая стерва стояла за спиной Тодбума, поливая атакующие ряды таким количеством злой магии, что от рядовой мерзости даже гнили не оставалось после попаданий.

Чуть позади возвышался строй классических Колоссов при поддержке направляемых погонщиками беспилотных Исполинов, под командованием Барка Дрожи Земли, молодого выскочки, выросшего под Солнцем, а не в Подгорье, конченого извращенца, пьющего пиво без пенной шапки и похмеляющегося чарами! А поди же ты, мужества не занимать сосунку, чья борода даже вокруг пуза не обернется хотя бы пару раз. Держит строй в своем Глашатае, тасует усиливающие механоауры, что шулер колоду, не дает тварям сломить и без того немногочисленных защитников. Пилотируемых големов и даже големов направляемых совсем немного, пусть и можно еще прибавить големов цельнокаменных, людской работы, тоже на их базе обслуживаемых.

Меньше шестидесяти рабочих машин, которых сейчас осталось чуть больше четвертьсотни, преимущественно стандартных Колоссов, пусть и с разными типами вооружений – серьезная мощь, способная мелкое королевство не завоевать, но пощипать границы и разорить пару крупных городов. Сам Тодбум в его Дробителе, уже потерявший часть жезлового обвеса Повергатель дурной Хильдpы, более-менее целый Глашатай, пилот которого скоро от кровоизлияния в мозг ляжет, два едва пересобраных и толком не отлаженных Терзателя... Слишком мало, особенно против извергов, как раз на дистанционном бое и хитрых трюках специализирующихся, слишком мало.

Правда, есть еще один, скажем так, нюанс.

– Вах, слюшай суда, я твой дом сад вытаптывал, я твой Пэкло цэлибат вводил, я твоя мама бэз паранджа видэл, я твоя папа в паранджа видэл, иди суда, гавно шакала! – Как же в этот миг Тодбум жалеет, что первым делом не снял с присланного на ремонт персонального Молота Империи, принадлежащего самому Уразу Краз-Бамгу, его мощные системы стереопередачи, как же сильно он жалел. – Ты миня трахат рэшыл, да? Иды суда я тибя сам вот этым малатком трахну, свалота, гавно ванючее, гниль, плэсэн, жопа!

Человек вообще не мог воспользоваться этим пилотируемым големом, просто не мог и точка – персональная привязка к совсем другому пилоту, причем гному, отсутствие половины нужных титулов и классовых умений, которых нечем заменять и, в конце концов, банальный размер пилотной кабины! Почтенный Ураз даже среди невысоких гномов был ну очень низким и щуплым, что и вынудило его искать лучшей жизни подальше от не принявшего карлика дома. Дом тот три сотни раз пожалеть успел о всех своих деяниях, что выдворили и выжили из стен того дома этот талант, но поделать ничего не могли.