Текст книги ""Фантастика 2024-23".Компиляция. Книги 1-20 (СИ)"

Автор книги: Илья Рясной

Как я оказался на свирепой войне с Халифатом? Ну, так нет точки земного шара, куда закрыт путь Старьевщику, ищущему Предмет.

Я отлично помнил переход в новый мир из пещеры с Золотыми листами. Опять возникло наслоение реальностей. Опять жуткое ощущение балансирования над бездной. Но, как это не дико звучит, постепенно как-то привыкаю. С каждым скачком становится легче. И сейчас я одним махом ухватил картину нового мира. И ужаснулся.

Такого мне и присниться не могло в самых качественных ночных кошмарах. Этот мир истекал реками крови. Здесь корежилось и сминалось тело того, что еще недавно называлось самой продвинутой западной цивилизацией. Дергалась в руках кровавого маньяка старушка Европа. А имя маньяка было Новый Европейский Халифат!

Предшествовавшая моему кровавому бою в концлагере судьбоносная встреча состоялась в офисе небольшого информационно-аналитического агентства «Глобальный подход». Он располагался на последнем этаже башни «Монолит» все в том же комплексе Москва-Сити, магнитом притягивающем меня во всех мирах, которые я волею Бога или беса помнил. Эта башня была самая большая и величественная из всех «ситишных» – пятьсот пятьдесят метров стекла и бетона, фантастическая иллюминация, складывающаяся ночью в слова: «Россия – монолит».

Стена овального кабинета была прозрачной. Открывался широкий вид на Москву.

Столица России отличалась от прошлых гораздо более значительным количеством церквей и лучше сохранившейся исторической частью города. Здесь остался почти нетронутым старый Арбат, никто не додумался варварски разрубить его Калининским проспектом. Зато на Северо-западе возвышался комплекс небоскребов, решивший затмить своими масштабами и высотой «Москва-Сити».

Вечерело. Город переливался огнями окон, автомобильных фар. Огненных реклам было гораздо меньше, и выглядели они куда скромнее и пристойнее. Отсутствовали ночные заведения, бары, клубы, дискотеки. Город был гораздо более суров и аскетичен.

С двадцати трех до шести – комендантский час. По улицам будут передвигаться только военные патрули и полицейские машины. Это называлось не громкими словами «военное положение». Это был ПКР – «Профилактический контртеррористический режим».

Оно и неудивительно. Страна вела войну. Страна работала на пределе напряжения человеческих, экономических, организационных сил. Тут не до веселья. И в стране прошла серия жестоких террористических атак. Взрывались самолеты, поезда метро, дома.

В этой террористической активности наблюдалось трогательное единство всех врагов России. Халифат сдружился на этой почве со своими конкурентами по окучиванию фундаментального Ислама типа Аль Кайды и Братьев Мусульман. А следом за этим у них всех возникло полное взаимопонимание с украинскими нациками, которые не могли пережить Второго объединения Украины и России. Туда же лезли с предложением своих услуг и безмозглые поляки, многие из которых не могли жить спокойно после того, как значительная часть территории была объявлена Российским протекторатом. Они мстили за очередной раздел Польши. Для них внешне и правда ситуация чем-то походила на начало Второй Мировой войны. Когда Халифат вторгся на запад Польши, Россия стремительно ввела свои войска на ее восток. Но вот только тем самым она спасла от уничтожения и унижения миллионы братьев-славян, за что те платили ей черной неблагодарностью, входя в сговор с Халифатом и участвуя в террористической войне против нас.

А в остальном в этом мире было все то же самое, что и в прошлом. «Фрактал». Старьевщик. Только здесь не было эпидемии и осточертевших мне намордников. Но зато было ощущение войны.

В центре овального кабинета, похоже, использовавшегося для коммерческих переговоров с клиентами, стоял круглый стеклянный стол и пять металлических, не слишком удобных, стульев. Но заняты были только два. На одном развалился лениво я. На другом возвышался своей массивной фигурой Звеньевой.

Да, в этой реальности Звеньевой был жив. Странно все как-то мешалось в моей голове. Будто миксер измельчал и перемешивал воспоминания. Я же прекрасно помнил горящий лимузин. И знал, что в нем сгорел мой куратор. И вместе с тем он сидел передо мной. Живой, здоровый. И в кусках воспоминаний ясно очерчивалось, что ничего с ним не приключилось. И что он вызвал меня по каналу экстренной связи. Наверняка, не для того, чтобы поблагодарить за службу. Скорее ради того, чтобы этой службой загрузить еще больше.

Держался Звеньевой странно, не в привычной для себя манере. Он будто был подавлен, растерян и не решался перейти к делу. Мы обменялись парой ничего не значащих приветственных фраз.

Неожиданно Звеньевой поднялся. Подошел к стеклянной полке в углу. Там на подносе стоял пузатый изящный графин, наполненный коричневой жидкостью, а вокруг него водили хоровод коньячные бокалы. Взял поднос. Поставил на стол перед нами.

После этого, так же молчаливо, он налил из графина по трети бокала себе и мне. Поплыл изумительный коньячный запах. Похоже, это продукт был из достойных и дорогих.

– Да гори все огнем, – проворчал Звеньевой и накатил себе еще коньяка – почти до краев. – Ну, будем!

И в три глотка опустошил бокал.

Все это было странно. Раньше за ним не наблюдалось склонности к спиртным напиткам. Видимо, его что-то сильно выбило из колеи.

Я в два глотка разделался со своей порцией. В период адаптации некоторое количество спиртного позволяет сохранить разум.

Звеньевой внимательно посмотрел на меня. Коньяк его совсем не брал. Взор был цепкий и какой-то пронизывающий. Будто прожигал насквозь. И еще – он будто что-то хотел сказать, но не решался.

– Говорите прямо, в чем проблема, – решительно потребовал я.

– Одно поведай, – сдавленно произнес Звеньевой. – Ты перешел из той реальности и помнишь все?

– С чего вы взяли? – у меня внутри все похолодело.

– Есть основания считать, – заверил он. – Так я слушаю. Да или нет?

Я замялся. Голова шла ходуном. Значит, о переходах известно, во всяком случае, Звеньевому. Выходит, такое случалось и до меня, иначе, откуда информация? Может, и сам куратор переходил не раз. Гадать можно сколько угодно. А вот что отвечать?

Я собрался с душевными силами и произнес, будто нырнул в ледяную прорубь:

– Да.

– И как там? – буравил меня глазами куратор.

– Лучше, чем здесь.

– А как… Впрочем, стоп, – поднял он руку. – Молчи.

– Есть причина? – спросил я.

– Изреченное слово напитывает силой сущее, – как-то тяжеловесно произнес Звеньевой, будто припечатал. – И порой может сотрясти его. Так что не нужно нам изрекать, что там. Есть сейчас только здесь. И с этим здесь надо работать. И твоя работа, Старьевщик, старая. Найти Предмет. Важный Предмет.

– Какой?

– Копье Лонгина.

– Копье судьбы? Которым римский легионер пронзил сердце Спасителя? Это же легенда, – озадаченно проговорил я.

– Если бы это была легенда, – вздохнул Звеньевой. – Тогда не пришлось бы тебя посылать в самый центр урагана.

Он сообщил, что Поиск предстоит в истекающей кровью Европе. Где войска России ведут победное наступление на Халифат. Но до победы пока еще далеко.

Как обычно, в прикрытие мне выделили группу Лешего. Наша легенда – отныне мы оперативно-боевая группа отряда спецназначения Генштаба России «Медведь». Командир группы – майор Казанцев. Заместитель по боевой работе – Леший. Код приоритета о наших особых полномочиях направлен всем заинтересованным лицам и прошит во множестве документов и компьютерных хранилищ.

Вот и устроили мы турне по всей Европе в этом качестве. Сперва проехались по освобожденным территориям. Потом было две глубоких заброски в оккупированные Швецию и Бельгию.

Изначально Копье лежало как вроде бы и реликвия, но не очень большой степени достоверности, во французском аббатстве Везле. Специалисты косились на него с недоверием. Его происхождение считалось совершенно недоказуемой легендой, в которую верят только истовые христиане, да и то далеко не все.

Подлинное это Копье или нет, меня интересовало мало. Это был Предмет, который нужно найти. Значит, в любом случае он имел значение.

Звеньевой, напутствуя меня перед вылетом из Москвы на аэродроме Чкаловский, обронил:

– Главное, помни. Это твой главный Поиск. Серьезнее вряд ли будет.

Главный Поиск. Я слышу это во всех мирах. У меня складывалось ощущение, что Поиск везде один, он как иголка пронизывает листы Миров. А вот Предметы разные. Но все связано в единую систему. Какая-то цепочка событий, которая стягивает пройденные мной миры. Но это интуитивные такие слабые толчки Истины. Разобраться же во всем этом – вообще за гранью моего понимания. Поэтому надо меньше думать. И больше искать. Потому что я Старьевщик, а не философ Платон с его теориями истинных и отраженных миров…

Все европейские культурные сокровищницы с пришествием Халифата целенаправленно разграблялись. Некоторые ценности удалось эвакуировать в безопасные места. Группы Сопротивления спасали их, рискуя жизнью. Многие герои погибли за раритеты, которые были символами старой Европы.

Куда делось Копье Лонгина вместе с другими реликвиями аббатства Везле? Мы пытались это установить. И наткнулись на глухую стену. Узнали только, что Халифат не сильно поживился в аббатстве. Группа Сопротивления и здесь опередила его, вывезя наиболее ценные вещи. Кто вывозил? Куда? Неизвестно.

Неожиданно нам улыбнулась удача. На освобожденной территории от бойцов одной из подпольных групп, вышедших на связь с русским командованием, удалось получить упоминание о сорбонском профессоре культурологии Алане Ларивьере. Якобы он каким-то боком был причастен к операции по изъятию сокровищ Аббатства Везле.

Координаторы «Фрактала» не только установили его личность и сбросили мне подробное досье на него. Они еще сумели узнать, где он может находиться.

Исламскими властями профессор несколько месяцев назад был брошен по обвинению в ненадлежащей лояльности и неприятии Ислама в лагерь смерти Линденграу. Ему еще повезло. Если бы исламские стражи прознали о его роли в укрывательстве сокровищ, ему пришлось бы куда хуже. А так он стал просто еще одной человеко-единицей, направленной на утилизацию

Русские войска постепенно приближались к Линденграу. Планы освобождения лагеря были давно. Но и у халифатчиков были планы по массовому уничтожению заключенных. И я понял, что без действенной спецоперации мы найдем много тысяч трупов, среди которых будет труп и нашего профессора.

Отработали мы по лагерю не хуже настоящих «медведей». Наверное, даже лучше. Потому что «Фрактал» если и привлекал кого-то на свою сторону, то только самых лучших в своем деле. И спецы Лешего оказались на высоте.

Мы успели вовремя. Ларивьер был жив. И, думаю, готов отвечать на мои вопросы…

Небольшое помещение пропахло лекарствами. Всю стену занимали три металлических медицинских шкафа, еще времен Второй мировой войны. В них лежали лотки с лекарствами, медицинские инструменты.

Еще в помещении было два стола – деревянный письменный и металлический процедурный. А также пять стульев и покрытая истертым дерматином кушетка.

За столом грузно возвышался капитан-особист. А на кушетке примостился изможденный, худой, килограммов на сорок живого веса, человек. Халифат отлично изучил уроки прошлого. И знал, как страшен и силен голод. И очень успешно пользовался им.

Около изможденного человека суетилась женщина врач в накинутом на военную форму белом халате. Она сделала укол и дала больному что-то пожевать. На его щеках появился румянец, и губы расплылись в улыбке. Понятно, чему он радуется. Не каждый день возвращаешься с того света.

– Наши войска пришли вовремя, – произнесла осунувшаяся врач, уставшая пропускать через себя чудовищные чужие беды. – Еще немного бы и…

Я кивнул. Да, это большое искусство – успевать вовремя.

– А теперь оставьте нас одних, если это возможно, – попросил я.

Особист поднялся и кивнул врачу.

– Только не утомляйте его, – строго потребовала женщина. – Пациент очень слаб.

Они удалились. А я взял стул и примостился напротив профессора Ларивьера.

Он и, правда, был страшно слаб. На его лице синели следы побоев. Но в глазах горело неистребимое галльское упрямство.

– Мне сказали, вы командир отряда, который нас спас, – едва слышно произнес он.

– Можно сказать и так, – согласился я.

– Спасибо вам, – он глубоко вздохнул. – Я очень хочу жить. И я буду жить. Жить, чтобы мстить этим червям. Уничтожать их везде, где только можно.

– Мстить, – я подумал миг, потом выдал: – Что ж. Прямо сейчас предоставлю вам для этого отличную возможность. Над собором низкие облака.

– Но за ними высокое Солнце, – после нескольких секунд раздумий, как бы с напряжением выдавил профессор Ларивьер.

– Ну, вот теперь и поговорим, – улыбнулся я.

Пароль-отзыв «Солнца Франции» были произнесены. Теперь профессор просто обязан оказать мне помощь.

«Солнце Франции» – это такая подпольная полумасонская, полурелигиозная группировка, членов которой Халифат усердно ловил и изничтожал – безжалостно, жестоко. Не знали стражи Ислама, что Ларивьер оттуда. Иначе не доехал бы до лагеря. Истязали бы в пыточных подвалах, выдавливая все, что он знает. А потом принародно повесили или сожгли бы живьем на площади в Париже, как это было принято нынче в Новой Франции.

– Нам нужна ваша помощь, – сказал я.

– Кому нам? – осведомился Ларивьер.

– Тем, кто пытается вернуть порядок в этот мир.

– Исчерпывающе, – губы профессора тронула улыбка. – Ну ладно. Чем могу помочь вам я, три месяца проведший здесь?

– Копье Лонгина, – выложил я карты на стол. – Его хранили в аббатстве Везле.

– Ох, – профессор каркающе засмеялся, потом закашлялся сухим кашлем, держась за грудь, и, придя в себя, продолжил: – Это же миф!

– Вы так думаете?

– Да! Я считаю, это фальшивка, – на щеках профессора появился румянец, и вообще он оживал на глазах. – Обычный наконечник какого-то древнего копья. Не секрет, что наша католическая церковь никогда не гнушалась изготовлением фальшивых реликвий. От этого зависело благосостояние ее приходов. Таких вот Копей Лонгина я могу назвать с десяток.

– Ну, не будем спорить, – примирительно произнес я. – И где эта фальшивка из аббатства?

Профессор Ларивьер задумался. Я подал ему стоящую на столе кружку горячего чая. И он отпил, держа ее дрожащими руками. Потом вздохнул:

– Хорошо. Есть у меня мысль, куда свезли реликвии. Оно вполне может быть там.

– Куда? – подался я вперед.

– В одно тихое место. Которое сейчас находится под оккупацией.

– Где оно?

– В районе Ниццы, в паре часов езды в горы, – пояснил профессор. – Там хранилище. За ним присматривают.

– И хранители будут с нами разговаривать? – спросил я.

– Не знаю, – пожал плечами профессор. – Люди там сложные. Но вы при встрече им скажите следующее…

Через полчаса последующей нашей беседы с обсуждением деталей и нюансов, я выходил из медицинского барака с четким чувством, что Нить натянулась. Эх, теперь бы ее кончик не упустить…

Радиостанция называлась «Радио военных дорог». Но резвились на ней те же самые Алеша и Алена. Они пронизывают своим бесшабашным раздолбайством, как иглой, все миры.

– Знаешь, Алеша, про эффект Рузвельта, или совмещения миров, как его именуют в литературе?

– Что это значит, Алена?

– Разные люди помнят разное прошлое. Одни помнят, что Президент США Рузвельт умер своей смертью. Другие уверены, что стал жертвой покушения, вроде бы совершенного сторонниками Трумэна.

– И как он умер на самом деле?

– Покушение, конечно. Но масса народа, притом многие хорошо знают историю, уверена в обратном. Огромное количество людей помнят, что популярные песни звучали иначе. Еще вспоминают другие предметы, другие архитектурные сооружения, иные судьбы значимых деятелей.

– Мало ли у кого какие завихрения в голове, Алена.

– Но большие группы людей, тысячи, а, может, и миллионы, помнят несуществующие вещи и факты одинаково.

– И что это значит? Такой массовый психоз?

– Мне больше нравится идея, что их сознание перенеслось из параллельной реальности. Где почти все то же самое, но московская телебашня покрашена не в зеленый, а в серый цвет. Так что, получается, многие наши знакомые – это пришельцы из других миров.

– И это забавно! – обрадовался Алеша.

– Ну что ж. Поприветствуем новых переселенцев из параллельных миров!

– Да, если мы не поприветствуем, то никто не поприветствует.

«Ну, спасибо», – прошептал я. Не по себе стало. Будто приветствовали они именно меня.

– Для них песня-хит «Раздвоение наша жизнь»! – крикнула радостно Алена в эфир, и он завибрировал новомодной хайтековской музыкой.

Я лежал на узкой жесткой койке в каюте флагманского корабля Черноморского флота «Бесстрашный», покачивающегося на ласковых волнах Средиземного моря. Состояние у меня было дремотное.

В дверь каюты осторожно постучали.

– Заходите! – крикнул я, приподнимаясь с койки и оглаживая на груди майку с надписью «Русская Спартакиада».

– Здравия желаю, Анатолий Иванович, – поприветствовал меня полковник Лагутин, старший офицер штаба Западного фронта.

Одновременно он являлся старым и надежным сотрудником «Фрактала» и отвечал за мои контакты с военными. Возможности у него были, конечно, не безграничными, но внушающими уважение.

– Здравствуйте, Игорь Николаевич. С добрыми вестями? – спросил я, внимательно глядя на моложавого, подтянутого, сухощавого и с полностью седой головой полковника в полевой форме.

После освобождения концлагеря «Линденграу» Поиск немножко забуксовал. Я теперь знал, как и куда тянется Нить. Однако зацепить ее не мог по объективным обстоятельствам.

То место, где в горах на тихой ферме якобы хранились культурные и религиозные сокровища Франции, на деле находилось в самом центре осиного гнезда. Там чутко водили своими антеннами радары ПВО – наследство блока НАТО. А вокруг дислоцировалось немало войсковых частей Халифата. И вообще, как еще никто из исламских стражей не прихлопнул это хранилище, было совершенно непонятно. Обычно халифатчики с поразительной для арабов тщательностью и дотошностью зачищают окрестности вокруг своих подразделений. Но профессор Ларивьер уверял, что хранилище находится там в безопасности. Во всяком случае, находилось на тот момент, когда он попал в лагерь смерти.

Вылазка в тыл, в принципе, была возможна. Делалось это нами уже не раз. Но поход именно в те края был связан с непомерным риском. Нет, собой я, конечно, мог рисковать спокойно. Но не мог рисковать Поиском. Сегодня Поиск – это Старьевщик. Собственно, мне так и объявили координаторы, когда я заикнулся о новой глубокой заброске. С другой стороны, плевать и на координаторов, и на риск. Если ситуация будет затягиваться, придется мне лично принимать решение о заброске. И я его приму.

– Планы командования немножко сместились, – поведал полковник Лагутин. – Может так случиться, что вскоре ваша глубокая заброска станет не такой уж глубокой. И гораздо менее опасной.

– Все же решились? – остатки сонливости слетели с меня.

– Решились, – полковник улыбнулся как-то грозно. – Стратегическая операция «Прилив» по освобождению Побережья начнется в ближайшие дни. Мы смоем Халифат в море.

– Сколько времени займет полная зачистка Побережья?

– Трудно сказать, – пожал плечами Лагутин. – Но может и немало.

– Время, время, – вздохнул я.

– Я понимаю. Тут один момент. При начале нашего наступления интересующий вас район оголится, – уведомил полковник. – Халифат оттянет оттуда войска. И там останутся отдельные подразделения и посты.

– Которые мы обойдем или передавим без труда, – выдал я напрашивающуюся идею.

– Вроде того, – кивнул Лагутин. – Хотя я бы на легкую прогулку не рассчитывал.

– Когда ждать «Прилив»? – деловито осведомился я, собираясь, взбадриваясь и понимая, что приходит пора ударной работы.

– Только что закончилось совместное совещание флотского и сухопутного командования. Начинаем через трое суток. Как вы понимаете… – замялся собеседник.

– Излишне напоминать, чтобы я не делился в соцсетях этими знаниями, – усмехнулся я. – Меня больше волнует, когда мою группу выпустят на оперативный простор. И как.

– Подготовка ведется… Скоро, – пообещал полковник…

Я стоял, опершись о леера правого борта нашего флагмана, и напряженно смотрел вдаль.

Низкие облака озарялись отблесками огней. В городе что-то блестело, вздымалось, рушилось. Вскипали бутоны разрывов, стоял пыльный дым.

Изысканный курорт Ницца. Не так давно он был мечтой среднестатистического европейского обывателя о комфортном статусном отдыхе. А сегодня являл собой мощный оплот Нового Европейского Халифата, который тот не собирался сдавать. И этот город сейчас, прямо на моих глазах, перемалывался в мелкую щебенку.

Ничего Халифату не поможет. Ни десятки тысяч фанатиков. Ни созданные руками рабов мощные укрепления. Ни сам их странный и сильно усеченный Аллах. На них навалился русский медведь со своими медвежатами – армией, флотом и воздушно-космическими силами.

И на фешенебельные пляжи Ниццы, вздымая легкий, как пух, хваленый песок заползают десантные суда на воздушной подушке. С двух вертолетоносцев срываются винтокрылые машины и наносят удары неуправляемыми реактивными снарядами, выжигая позиции боевиков. Отрабатывают узлы обороны крылатые штурмовики и беспилотники. А где не хватает их огневой мощи, звучит торжественным органом артиллерия кораблей Черноморского флота.

Штурм города – самая кровопролитная и сложная из войсковых операций. По науке превосходство штурмующих над обороняющимися должно быть один к пяти. Но нет у нас этих самых пяти. И не надо. За нами праведная злость. Самая передовая в мире военная техника. И еще союзники, которых мы гоним вперед ради искупления исторической вины перед человечеством – это исламские освободительные батальоны.

В освободительных батальонах мирно уживаются сунниты, шииты, алавиты, суфии. Нет, религиозные раскол и трения между ними, конечно, никуда не делись. Но их всех объединяет ненависть к лицемерному чудовищу, зародившемуся в темных закоулках Ислама и прикрывающемуся им, соткавшемуся из ваххабизма, ортодоксальных трактовок и просто бесноватых учений каких-то имамов – к Халифату.

– Иблис их отец! – любили повторять мусульмане, и были совершенно правы. Отцом Нового Халифатам был сам Сатана.

Мусульманские батальоны бросают в самые горячие прорывы – пусть кровью искупают то, что натворили их единоверцы, которых они считали просто немного перегибающей палку, но все же, несмотря на это, близкой кровной родней.

Еще нас поддерживают добровольческие европейские части. Они состоят из военных, чьи армии Халифат даже не разгромил, а просто поглотил, впитав в себя. Из ополченцев, многие из которых потеряли дома и семьи, и теперь смыслом их жизни стала месть. Из тех, кто успешно проболтали, проспали, профукали свои страны, пустив в них тьму.

Пехота союзников зачищает город, не торопясь, аккуратно, при поддержке бронетехники и артиллерии. И дотошно следуя боевым уставам.

В этой пыли и дыму идет страшная и методичная боевая работа. Постепенно, квартал за кварталом, дом за домом идет освобождение города. Халифатчиков выдавливают и уничтожают.

Исламские освободительные батальоны несут потери. Иногда откатываются назад под контрударами противника. Тогда им на помощь приходит русская морская пехота, которая ломает любые преграды и по старой традиции пленных не берет.

Но это только часть масштабной операции. Оборонительные линии Халифата вскрываются сейчас по длинной полосе Побережья Франции и Италии. В этом огне сгорают тысячи фанатиков – надеюсь, их души летят сейчас прямиком в их мусульманский ад.

Я навел бинокль и рассмотрел луковки куполов православного Николаевского Собора. Высотные здания вокруг него обрушились, открывая наш храм взору. Из пяти куполов два были снесены шальными снарядами. Но сам Храм остался стоять, поруганный, израненный, но живой и несгибаемый, как сам наш русский дух.

– Николаевский Собор выстоял, – сообщил я стоявшему рядом со мной Лагутину.

– Это символично, – произнес полковник, тоже шаря биноклем по Побережью. – Мы видим исторический момент. Светлое освобождение погрязшей в неверии и анемии, опустившейся в мелочной злобе и пустившей к себе в дом безжалостного врага Европы. Есть такая у русских работа – мир спасать.

К ночи канонада немного стихла. Но боевая работа не закончилась. Наши летучие мыши – диверсанты ГРУ и войсковые разведчики, летали тенями по городу, вырезая огневые позиции и скопления боевиков Халифата. Захватывая языков. Очищая новые плацдармы для утреннего наступления.

А ранним утром все начинается сначала. Квартал за кварталом, дом за домом, подъезд за подъездом Халифат вытесняется из города. Да так, что только ошметки летят разорванными частями тел его последователей.

Несмотря на то, что в оборону Ниццы халифатчики вложили огромные силы и ресурсы, гору оружия, кинули множество народа, сдержать русский натиск они не могли. Было невооруженным взглядом видно, что произошел перелом. И цепляться врагу за свои позиции теперь бесполезно.

И уже даже не у халифатского командования, а у простых боевиков постепенно пробивалось в голову осознание того, что силы их тают, а проклятые кяфиры и не собираются ни тормозить, ни, как обычно любили европейцы, устраивать долгие переговоры о судьбах мирного населения, о дружбе народов, об остановке войны. Эти переговоры всегда давали возможность вывести из-под удара попавшие в опасное положение исламские части, пополнить боезапас и собрать силы для нового удара. Но, наученные горьким опытом русские, теперь не разговаривали. Они давили беспощадно, без остановок, и продвигались вперед.

Прошли сутки. Еще одни. Отчаявшиеся моджахеды стали пытаться небольшими группами покинуть город, но их уничтожали на отходе. Многих пленили или ликвидировали войска обеспечения безопасности тыла. Часть врагов, усвоивших такой горький урок, рассыпались поодиночке по окрестностям, пробуя тайком покинуть зону боев. Но таких умников успешно отлавливали патрули, фильтровали.

Через несколько дней произошло неизбежное. Ницца войсками Западного фронта была освобождена от оккупации. А Халифат гордо отступил на заранее подготовленные позиции, отрапортовав об этом своим сторонникам. Мол, Ницца и не особо нужна была. Использовалась лишь как средство заманить кяфиров в коварную ловушку и уничтожить их как можно больше, что с блеском выполнено… Ну что же, так блистать им еще не раз.

На самом деле исламисты были очень сильно потрепаны. Их потери оказались огромными. И все это грозило паникой, которая лесным пожаром охватит весь Европейский Халифат.

Наступление стало развиваться по всей прибрежной полосе. От ига Халифата освобождался один город за другим. Это были почти мертвые города, сильно обезлюдившие, с потерявшим надежду немногим оставшимся населением.

Но меня во всем этом движении больше всего интересовал наполненный войсками район, лежащий близ национального парка у подножья Альп. Где, возможно, лежит в хранилище мой Предмет. И доступ куда мне просто необходим.

А там разворачивались серьезные события. Оставшаяся от НАТО система ПВО, бережно сохраненная Халифатом, доставляла наступающим русским войсками немало неудобств. Ее пытались снести с самого начала боевых действий. Но это было слишком рисково и чревато потерями в авиационной технике и людях. Планы нейтрализации прорабатывались долго, пока не была выработана оптимальная тактика.

И вот в один прекрасный день специальная эскадрилья ВВС России, специализирующаяся на борьбе с глубоко эшелонированными системами ПВО, точечным ударом снесла локаторы около Арка и Блуа, а также смешала с землей пусковые установки. А потом бомбардировщики нанесли массированный удар по оборонительным позициям исламистов. И в уж е не прикрываемой ПВО второй линии обороны, на которую они так надеялись, образовалась широкая брешь.

Командование исламистов отлично понимало, что сильно задерживаться на Побережье не стоит. Настало время спрямления линии фронта, то есть вульгарного отступления, которое нужно еще как-то оправдать перед подданными. Но для организованного отступления нужно задержать врага. И к месту прорыва стали стягивать все наличные силы. Мне это было на руку, поскольку интересующий меня район в Альпах постепенно освобождался от исламских войск.

Сперва отбыл на передовую танковый полк, который вскоре был почти полностью уничтожен при попытке залатать прорыв. Потом ушли стрелковые части. И вот укатил куда-то дикий и необузданный батальон шариатской безопасности, от одного имени которого дрожало в ужасе население.

И наше искомое место осталось почти оголенным от врага. Сколько времени пройдет, прежде чем будет установлен наш контроль над ним? Неизвестно. Направление далеко не основное для нашей армии, и Халифат может держать его еще недели, если не месяцы. Там оставались исламистские полицейские подразделения и органы власти. Но это уже далеко не то, что плотная масса войск, пребывавших там еще недавно. Теперь там можно было работать.

И у нас открывалось окно возможностей. Глубокая заброска уже не выглядела самоубийственной…