Текст книги "На сопках Маньчжурии"
Автор книги: Павел Далецкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 117 страниц)
Через неделю начались дожди. Ручьи превратились в мутные потоки, небо исчезло. Армия остановилась. Солдаты укрывались в палатках, в корейских фанзах, в шалашах.
Юдзо и Кендзо жили в одной фанзе с генералом. Отец предложил Юдзо начать службу во 2-й дивизии у генерала Ниси.
– Из генералов мне нравится наш начальник второго отдела Фукусима, – сказал Юдзо.
– Чем же он тебе нравится?
– Он умно приобрел славу. Объявить, что через Россию и Сибирь он проедет верхом на одном и том же коне и въедет на нем в Японию, – блестящая мысль.
– Но ведь он проехал не на одном и том же? Насколько я знаю, мошенник сменил не менее двадцати. Это не японский путь славы!
Сын засмеялся.
– Я согласен служить во второй дивизии. Ниси – мрачный генерал. Он мало говорит и никому не смотрит в глаза: Такие люди мне тоже нравятся.
Дождь продолжал лить.
На второй день непогоды к генералу снова заехал Токуро. Слуга повесил у двери его плащ и кепи военного образца.
– А, господин генерал, – сказал Токуро, весело потирая руки. – Дождь идет, но на душе радостно. Пусть себе идет, не так ли?
Футаки встретил его сдержанно. Но только хорошо знающий своего наставника Кендзо заметил эту сдержанность.
Токуро опустился на каны. Они были чуть теплые, и теплота их теперь, во время дождя и сырости, была приятна. Токуро рассказывал о дороге. Он в своей американке чуть не утонул. Поток воды подхватил лошадь, она поплыла, американка тоже. Все думали, что экипаж пойдет ко дну, но прекрасно сделанная повозка благополучно совершила путь. Однако перебраться через поток все же не удалось.
– Зачем же вы так торопитесь? Опасно быть впереди солдат.
– У меня, господин генерал, как я вам уже и раньше сообщал, настоятельная необходимость побывать в Маньчжурии.
Токуро сидел, упираясь ладонями в циновки, покрывавшие каны. Лицо его было оживленно. Казалось он говорил об увеселительной прогулке.
– Вы подумали о том, что кампания, в сущности, только начинается, и чем она кончится – неизвестно?
Токуро издал легкий шипящий звук.
– Ведь мы дружны с Англией!
– Ну так что же, господин Ивасаки?
– Если Англия ввязала нас в войну, она нам и поможет.
– Англия нас в войну не ввязывала, – нахмурился Футаки. – У нас свой путь и своя необходимость.
– Господин генерал, наша необходимость не противоречит английской. Наши пути сошлись. Я согласен, Англия в войну нас не ввязывала, но она подталкивала нас. Ведь мы и Англия – одно. После китайской войны контрибуцию нам выплатили в Лондоне, и в Лондоне же мы ее оставили всю: мы рассчитались за наш флот. Англичане выстроили нам великолепный флот. Это потому, что мы и они – одно. И вы сами прекрасно понимаете, что вся сложная комбинация войны с Россией выработана в Лондоне.
– Прошу вас не называть войну комбинацией! – повысил голос Футаки.
– Извините, у меня дрянной язык! Но я убежден: Англия вступится за нас в случае нашего поражения. Вы знаете, сколько она вложила в нас денег?
Футаки молчал. Он знал. Но болтливость по поводу этих вещей, но разговор о войне как о комбинации для господ Ивасаки и подобных им в Англии были для него невыносимы.
– Каким языком вы говорите, господин Ивасаки!
Токуро прищурился. Минуту генерал и коммерсант смотрели друг другу в глаза.
– Вторично прошу извинения, – вздохнул гость, – я согласен думать в более возвышенном плане. Будем благодарны англичанам за их бескорыстную любовь к нам. Из высокого чувства дружбы они пригнали нам великолепные «Ниссин» и «Касугу». Будем благодарны за сочувственное отношение английской прессы, которая сильно подняла нас в глазах всего цивилизованного мира. Посмотрите, сколько англичан-волонтеров у нас в войсках! И в пехоте, и в артиллерии, и особенно во флоте! Из бескорыстной дружбы к нам они считают наше дело своим. А сколько англичан в нашем коммерческом флоте! Пока наши моряки сражаются за родину, они замешают их. Сколько в наших госпиталях англичанок сестер милосердия! Да, дружба – великое чувство. Дружа с Англией, господин генерал, я не боюсь потерпеть крушение. Я не хочу медлить, я хочу быть в Маньчжурии и делать то, что соответствует интересам Японии.
– Если вы хотите – пожалуйста, – брезгливо сказал Футаки. – Вы не солдат, вы мне не подчинены.
– Я этим искренне огорчен. Иначе я пользовался бы некоторыми вашими благодеяниями. Между прочим, я думаю просить вас о проводнике туда…
Футаки задумался. Подали в зеленых лакированных чашечках чай. Генерал стал церемонно угощать гостя. Токуро пил с видимым наслаждением. Смеясь, он рассказывал про свои приключения в Корее, главным образом о корейских женщинах. Токуро оказался большим ценителем женской красоты.
Потом разговор перешел на красоту, русских женщин, а потом вообще на Россию.
– Вы провели там несколько лег, – сказал Токуро, – воображаю!
– Вы тоже навещали Россию, – резко сказал генерал. – Что касается меня, я русских люблю и неизменно буду любить. Три года я был военным агентом и ничего не чувствовал по отношению к себе, кроме бесконечного гостеприимства, дружеского расположения и заботы. Самые лучшие воспоминания навсегда связаны у меня с Россией.
Токуро поморщился и припал к своей чашечке. Действительно, в такую погоду только и можно спасаться чаем! Простым крепким чаем. Гость и хозяин медленно глотали терпкий, утоляющий жажду напиток.
Дождь не переставал. Токуро сообщил, что устроился неподалеку от генерала и что в первый же хороший день готов отправиться в путь с тем проводником, которого ему назначат.
После ухода гостя генерал лег на циновки, положив под голову твердую подушку, и задумался о Токуро.
Фирма Ивасаки была основана не так давно, каких-нибудь тридцать пять лет назад. Основал ее Ивасаки, самурай из Тоса, получив в свое распоряжение все дела и средства компании, учрежденной князем той же провинции и его самураями. Почему они основали компанию?
В противовес купцам, всюду скупавшим рис и затягивавшим петлю на шее дворян!
Теперь фирма Ивасаки в числе своих пайщиков насчитывает весьма высокопоставленных лиц, даже членов царствующего дома, и тем не менее каков этот Токуро?! Каков его язык, мысли!
Купец и самурай!
Когда-то самураи и купцы не ладили друг с другом, когда-то первые презирали последних, но сейчас и те, и другие все более обнаруживали единство во взглядах и намерениях.
Это не нравилось Футаки. Ему хотелось сохранить старозаветные японские отношения.
Футаки происходил из старинного, но обедневшего рода, Его отец был владетельным князем – хатамото. Правда, хатамото Футаки не мог сравниться по своим доходам с князьями первой руки – даймио, но все же он был настоящим феодальным владыкой.
Как к большинству феодалов, сёгун относился подозрительно и к нему. Хатамото должен был в своем княжестве жить один, без семьи. Семья его, дом, богатства – все находилось в Едо, столице сегуна. Сам хатамото дважды в год приезжал в столицу, чтобы в течение нескольких месяцев подвизаться при дворе.
Так сёгуны осуществляли надзор за князьями.
Незадолго до падения сёгуната с Футаки случились неприятности. Он относился с неодобрением к одному даймио, скупому человеку, у которого самураи голодали: даймио продавал на сторону их рисовый паек. Футаки сказал ему как-то словами пословицы.
– Я видел ваших воинов, достойные люди! «Они, и не пообедав, важно держат зубочистку во рту».
Оскорбленный даймио решил мстить.
Несчастья Футаки начались вслед за его отъездом из Едо. Замок хатамото сильно пострадал в прошлом, во время междоусобиц, и с тех пор оставался полуразрушенным, потому что князья не имели права восстанавливать свои родовые замки. Но все же, если замки ветшали до того, что жить в них становилось невозможно, то в Едо сквозь пальцы смотрели на маленький ремонт.
По возвращении из столицы Футаки произвел именно такой ремонт: восстановил незначительную часть крыши. Но не успел он войти под ее сень, как был получен сёгунский указ, налагавший на него за нарушение закона тяжелый штраф. Вместе с тем указ отмечал, что берега рек во владениях Футаки недостаточно, а то и вовсе не укреплены, дороги проведены плохо, а то и вовсе не проведены, и хатамото повелевалось в кратчайший срок выполнить все повинности.
Да, были в княжестве Футаки и плохо укрепленные берега рек, и места без дорог, но повинности эти, выполняемые им постепенно, невозможно было выполнить в назначенный короткий срок.
Хатамото должен был сделать то, к чему всегда относился с неодобрением: отправился в Осаку и взял ссуду у купцов.
Несчастья на этом не кончились. По закону князья должны были принимать участие в официальных придворных праздниках. Однако, если из-за стесненных обстоятельств хатамото оставались в стороне, на это при дворе не обращали внимания. От Футаки же и его семьи сёгун потребовал непременного участия в праздниках. Кроме того, Футаки получил замечание, что дом его в Едо не содержится, как прилично содержаться дому князя. Это была правда: постройка дамб, проведение дорог, участие в официальных праздниках подорвали благополучие Футаки.
У него было два выхода: сократить рисовый паек самураям или увеличить налог на крестьян.
Он избрал последнее.
Увеличение налога принесло крестьянам бедствие, потому что это был год засухи. Речки, ручьи и водопады, орошавшие поля, пересохли. Там, где бежала вода, оставались сухие камни и песок.
И тогда сёгун нанес по подозрительному для него Хатамото последний удар. Он конфисковал его земли «за неумелое управление».
Но в это время уже начались революционные события. Хатамото Футаки и его сын были в рядах тех, кто свергал сёгуна и восстанавливал священную власть императора.
Вскоре после революции Мэйдзи хатамото умер, сын же его стал ярым борцом за могущество новой Японии. Он был одним из ближайших помощников маршала Ямагаты, первого члена Генро, совета старых выдающихся мужей.
Маршал, ученик известного Есиды Сёнина, еще во время сёгуната мечтавшего об изгнаний русских за Байкал, о покорении Филиппин, Кореи и Маньчжурии, в основу своей деятельности положил заветы учителя.
Все триста шестьдесят четыре миллиона иен контрибуции, полученные от Китая, вложила Япония в дело своего дальнейшего вооружения.
– Через десять лет мы будем готовы! – сказал Ямагата.
Возникали десятки обществ. Они назывались по-разному: «Национальный союз физической подготовки», «Общество содействия военной доблести», «Общество помощи отбывшим воинскую повинность» и т. п.
Но наиболее популярным было общество «Черного дракона». Члены его занимались изучением России и русских. Его организовал самурай Утида Рёхей, а финансировал «Торговый дом Мицуи».
Члены общества при первой возможности уезжали на Амур и в Приморье. Они смотрели, записывали, подсчитывали, срисовывали. Большинство из них были офицеры или резервисты.
Тогда же у Футаки возникла идея союза народов желтой расы. Надо предать забвению распри между двумя великими азиатскими народами – японцами и китайцами – и объединиться для борьбы с белыми колонизаторами.
Футаки тайно посетил Пекин, нашел у некоторых сановников поддержку и основал в Маньчжурии три японские школы, где китайцев обучали японскому языку, японской географии и японской истории. Учителя преподавали с жаром, и через некоторое время иным простодушным ученикам начинало казаться, что самое высокое счастье человека – помогать японцам.
Японцев в Маньчжурию понаехало много. Одни из них, переодевшись в китайское платье, чтобы не обращать на себя внимания местного населения, путешествовали по стране, другие селились в том или ином уголке, отдыхали и наслаждались красотами природы. И так же, как в соседнем Приморье, они записывали, подсчитывали, зарисовывали, запоминали…
Футаки ездил в Англию и в Америку. Его убеждали, что война с Россией не страшна. Правда, после Крымской кампании в России произвели кое-какие реформы и последняя война с Турцией показала известную ценность этих реформ, но деспотия есть деспотия!
Футаки знал, что Японии будут помогать… Одни открыто, другие скрытно, потому что все боятся России. Он не страшился войны. Он принадлежал к тем руководителям кланов и армии, которые о своей жажде покорять думали как о самой высокой доблести человека. Они создали культ покорения.
Они хотели весь народ очаровать этим культом, чтобы люди не искали ничего, кроме разорения, убийства, насилия, представляя себе все это в свете высочайшие подвигов и жертв.
Мог ли он, Футаки, не иметь никакого касательства к Ивасаки, Мицуи, Окура, банку Ясуда? Мог ли он без них воплощать программу безграничных завоеваний – святая святых его души?
Он зависел от них и вместе с тем видел, что завоевания идут прежде всего на пользу им, этим деятелям, которых в старояпонские времена держали под поверхностью жизни.
Можно ли было изменить создавшийся порядок вещей? Сейчас Футаки не видел к этому путей. Но можно было, до поры до времени примиряясь с ним, всей душой ненавидеть его.
Так, когда один из банков предложил Футаки выгодные акции, он приобрел их. Если бы не он, акции достались бы дельцу-проныре.
Денежное могущество должно перейти к военным. У военных оно станет благородным.
Лежа сейчас на матрасике, Футаки никак не мог преодолеть в себе неприязни к Токуро.
Ничего не осталось в этом коммерсанте от японского рыцаря, и война для него – предмет комбинаций.
Конечно, Англия толкала Японию на войну с Россией!
Так, страстно жаждущему броситься в море, но почему-либо заробевшему купальщику, товарищ помогает легким толчком в спину.
Когда Сибирская дорога была Россией закончена и в русской армии начались реформы, стало ясно, что медлить нельзя.
Футаки получил назначение в Россию в дни больших успехов. 30 января 1902 года был подписан англо-японский союз, и две недели спустя Китай под давлением англичан и американцев окончательно отказался от банковского соглашения с Россией.
В России Футаки жил не только в Петербурге, он путешествовал по стране. Скитался по проселкам, пил воду у колодцев в деревнях, разгуливал по пыльным уездным городкам. Он делал то, к чему был склонен всегда: изучал соседний народ, ибо во всяком соседнем народе он видел соперника и врага, которого нужно знать, для того чтобы победить. Он пришел к выводу, что война с Россией – риск. Пусть неподготовленность России к войне на Востоке факт: у русских там всего сто тысяч солдат, к тому же разбросанных на огромном пространстве от Байкала до Тихого океана, а у японцев готовая, отлично оснащенная трехсоттысячная армия, тем не менее война с Россией – риск. Русский человек упорен и бесстрашен.
Но это не охладило его и не поколебало его желаний. Сейчас у Японии много друзей, потому что они думают: Япония – безобидная страна вишен и хризантем! Пусть думают, и пусть помогают этой маленькой нежной стране.
Пока Футаки знакомился с Россией, Япония в союзе с Англией делала последние приготовления к войне. Нужно было устроить так, чтобы все страны мира сочувствовали японцам и ни одна не сочувствовала деспотии русского царя.
Весьма содействовал этому «новый курс», объявленный Николаем II.
Футаки знал людей, которые были носителями нового курса: Безобразова, Алексеева, Абазу, Вонлярлярского, бывшего гвардии полковника и помещика, а теперь лесопромышленника и владельца золотых приисков. Новый курс обозначал: Россия не позволит Япония захватить Корею и Южную Маньчжурию.
Войска, которые Куропаткин вывел из Южной Маньчжурии, вернулись туда. Снова занят был Мукден. Переодев солдат в рубахи лесорубов, русские решительно двинулись в Корею.
Каждый день укреплял русских. Япония более не хотела ждать. На нее смотрел весь мир. Англия, Америка, Германия благословляли ее, – конечно, у каждого правительства были свои причины.
Англия вообще желала свести с Россией счеты, а на Дальнем Востоке особенно, но не своими руками: ей нельзя было отвлекать войска из Европы, где Германия осуществляла бешеную программу военно-морского строительства и усиливалась с каждым днем. В свою очередь Германия надеялась, что Россия увязнет на Дальнем Востоке и не будет мешать ее замыслам в Европе.
Америка пока ратовала за маленькое. Армии у нее не было, о завоеваниях она «не мечтала», она скромно отстаивала свой принцип «открытых дверей и равных возможностей» в Корее и Маньчжурии.
Футаки, конечно, понимал, что значит в наше время, когда государства сокрушаются не только оружием, но и торговлей, принцип «открытых дверей и равных возможностей», но он не боялся Америки, как не боится вооруженный безоружного… Пока помогайте Японии, все помогайте!
Война была решена.
Все остальное было только дипломатическими формальностями. Японское правительство обратилось к русскому с предложениями, решив про себя, что если русские затянут обсуждение предложений более чем на две недели, то Япония будет считать себя вправе перед лицом общественного мнения всего мира действовать по собственному усмотрению.
В Японии были убеждены, что Николай отвергнет предложения, как он отвергал их на протяжении многих лет. Но неожиданно русское правительство пошло на уступки: оно не хотело воевать!
Переговоры, сначала со стороны Японии формальные, невольно приобрели видимость серьезности. Русские шли на уступки и тем самым вынуждали к уступкам и Японию. Уже улажен был вопрос о Маньчжурии и Северной Корее. Оставался один спорный пункт: «Обязательство со стороны России не противодействовать возможному продолжению Корейской железной дороги в Южно-Маньчжурскую».
С минуты на минуту русские, не желавшие войны, могли принять и этот пункт.
Перед лицом подобной угрозы министр иностранных дел Японии телеграфировал в Петербург своему послу: «Прекратите бессодержательные переговоры и прервите с царским правительством дипломатические отношения».
9 февраля, ночью, японцы напали на порт-артурскую эскадру.
Так началась война, предрешенная много лет назад.
3Во время дождя Юдзо лежал на канах, на мягкой циновке, слушал шум дождя, суету во дворе и предавался воспоминаниям.
Воспоминания касались женщины.
Вернувшись из Америки, он несколько дней скитался по Токио. Что бы он ни думал про японские традиции, по возвращение на родину обрадовало его. Он бродил по многолюдным улицам, слушал колокольчики и трещотки газетчиков, звонки рикш, шум, смех и гомон.
Лавки, бары, рестораны были задрапированы в парусину национальных цветов, флаги свешивались с домов, трамваи бежали в гирляндах зелени. Уличные художники, собирая у своих досок зевак, моментально набрасывали военные сцены. Больше всего доставалось русским броненосцам и казакам. Олеографии, на которых уничтожали русских, продавались тысячами в магазинах, с лотков и просто с рук мальчишками и лысыми старухами.
После полудня Юдзо разгуливал в районе парка Хибия.
Перед Юдзо шла женщина в изящном, хотя и очень простеньком кимоно, с зонтом на плече. В центре зонта горело красное японское солнце, во все стороны разбегались по белому фону красные лучи. Женщина шла мягкой, скользящей походкой; рука, державшая зонтик, была открыта до локтя, и Юдзо увидел, что рука красива.
Фигура женщины отличалась от обычных фигур японок, она была выше, стройнее, полные крепкие ноги мелькали из-под кимоно. Но тем не менее это была японка: никогда европеянка не сумеет так носить гета!
Юдзо хотелось, чтобы незнакомка оглянулась. И она действительно оглянулась. Сверкнули крупные белые зубы – незамужняя! Потом он увидел лицо, поразившее его. Это было лицо японское и вместе европейское. Сочетание японского и европейского в тонкой счастливой пропорции создавало редкое очарование.
Он последовал за нею в парк Хибия. Было жарко, она вынула из-за пояса веер. Юдзо видел только кончик веерного крыла: женщина больше не оборачивалась. Он приблизился, он шел за ней по пятам.
Он не думал, что выйдет из всего этого, – может быть, ничего. Даже наверное ничего.
Аллеи парка, его лужайки, площадки были полны гуляющих. Возможно, незнакомка идет на свидание. Юдзо увидит, как некий счастливчик подойдет к ней и они скроются в ресторане.
На главной аллее парка продавали социалистическую газету «Хэймин-Симбун».
Незнакомка купила газету. Юдзо последовал ее примеру. Через всю полосу шло извещение о том, что сегодня в парке Хибия в два часа дня состоится митинг против войны.
В последние дни разыгрались крупные события. На прошлой неделе газета вышла со специальным приложением, названным «Коммунистическая программа». Полиция конфисковала и газету, и приложение. Редактора газеты, профессора Котоку, арестовали по обвинению в подстрекательстве к государственному перевороту. В тот же день его судили и приговорили к трем неделям ареста.
Это страшно взволновало социалистов, и после возвращения из Америки Юдзо уже трижды присутствовал на летучих собраниях.
Около незнакомки остановились мужчина и женщина, по-видимому супруги. Незнакомка сказала:
– Ведь митинг разгонят!
Мужчина засмеялся. Он был в длинной черной визитке, с галстуком бабочкой, в незашнурованных ботинках, которые, примяв задки, носил как дзори.
– На митинг получено разрешение!
– Каким образом?
Голос у незнакомки был чудесный. Юдзо заинтриговало то, что женщина интересуется социалистами. Очевидно, отец ее тоже социалист. Современная семья!
– Разрешение получили очень просто, – сказал господин в визитке. – Социалисты объявили, что желают сняться группами, чтобы послать с выражением симпатии свои фотографии арестованному профессору Котоку. Повод уважительный, и власти разрешили.
В половине второго в парке появились социалисты. Одетые по-японски, они шли тихо, без возгласов, без пения, даже между собой не разговаривали. Для ораторов несли скамеечки. Всюду мелькали барабанщики.
Внимание Юдзо раздвоилось: он продолжал не выпускать из виду поразившую его женщину, но вместе с тем его интересовал и митинг.
С каждой минутой в парке становилось все теснее. Мужчины, женщины, дети и, вечные спутники митингов, рикши запрудили аллеи.
Демонстрантов было пять тысяч, любопытных – вдвое больше.
Ровно в два часа на скамеечку поднялся молодой мужчина. Он говорил коротко, почти кричал, переводя дух после каждой фразы.
– Для всякого свободомыслящего ясно, что война с Россией приведет Японию к разорению! – объявил он.
– Верно! – крикнули из толпы.
Барабаны тихим рокотом подтвердили удачно начатую речь.
– Финансы страны попадут в кабалу к англичанам!
– Верно!
– В кабалу к американцам!
– Совершенная правда!
– Вся наша промышленность станет под контроль европейцев!
– Верно, верно! – кричали со всех сторон. – Долой войну!
Сухой дробью рассы́пались барабаны, рассы́пались, покрыли голоса. В течение нескольких минут ничего не было слышно, кроме звонкого треска, и оратор стоял с простертыми над толпой руками.
Но вот барабаны смолкли. Оратор опустил левую руку, а правую поднял. Рукав кимоно соскользнул к плечу, и тонкую жилистую руку с крепким кулаком оратор показал японскому правительству.
– Оно хочет, – крикнул оратор пронзительным, всюду слышным голосом, – оно хочет стать в ряды первоклассных держав, в то время как Япония – страна маленькая.
На этот раз никто не успел издать звука: барабаны оглушительно грянули. В грохоте барабанов Юдзо видел открытые, беззвучно кричащие рты, улыбки, одобрительные жесты.
– Как может человек маленького роста стать выше себя на целую голову? Мы должны заботиться о благосостоянии народа.
Опять оратор был заглушен шумом, треском, криками.
Но вдруг он исчез. Он соскочил со скамеечки и сразу стал невидимым.
С окраин луга неслось:
– Полиция! Полиция!
Толпа бросилась врассыпную.
– Отлично! Он сказал все, что надо, – крикнул Юдзо незнакомке, которая, оглядываясь, бежала вместе с другими.
– Каков оратор!
– Он смелый. Не боится правительства.
«– Он пишет статьи в „Хэймин-Симбун“!
– Осторожно, вы упадете!
На соседней лужайке группа демонстрантов стояла плотной стеной. Барабанщики забарабанили.
Пять полицейских, приказывая: „Разойдись, разойдись“, направились к ним широким, эластичным шагом.
Но социалисты не расходились.
Незнакомка остановилась посмотреть, что будет, Юдзо – тоже, большинство бегущих – тоже.
Полицейские, вытянув руки, шли под грохот барабанов на толпу. Каждый из пятерых наметил жертву и схватил ее правой рукой выше локтя, левой за плечо. Мгновение – и жертва дзюдзюцу, распластавшись в воздухе, летела в сторону.
Полицейские оглядываются: ищут новых жертв, лица их тупы и торжественны.
Толпа снова побежала. Незнакомка споткнулась о камень и растянулась.
– Я предупреждал, что вы упадете!
Женщина неуловимо быстрым движением встала на колени и привела в порядок прическу.
Запыхавшаяся, оживленная, она была очень хороша.
Юдзо опустился около нее на корточки, люди обегали их, они были точно на островке.
– Где вы живете? – спросил Юдзо.
– Недалеко.
– Жаль. Я хотел бы идти с вами далеко. Вы здесь одна?
– Видите, сколько народу!
– Пойдемте вместе!
– А вы кто такой?
– Я приехал из Америки и уезжаю на войну.
Они пошли рядом.
Два велосипедиста, несшиеся сломя голову, разъединили их на секунду. Потом разъединила лысая старуха, продавщица орехов и пастилы. Потом еще кто-то. Но после разлуки они соединялись снова, и каждый раз со все большим удовольствием.
– Исключительно радостные дни, – сказал Юдзо, – не правда ли?
– Сколько ликования! Одни победы!
– А вы в парк ходили для того, чтобы развлечься, слушая ораторов, или…
– Я ходила именно для „или“. – Она смотрела на него из-под зонтика. Глаза у нее были лучистые, с золотыми искорками. Она засмеялась.
Юдзо засмеялся тоже. Он почувствовал необыкновенную радость, которая все более и более заполняла его.
Не хотелось расставаться со спутницей, хотелось пойти с ней, провести вечер, ночь. Ночью сидеть около ее постели и смотреть на нее. Кто-нибудь скажет, что это невозможно. Для смелого человека все возможно.
Они вышли к каналу. Здесь было тихо. Черная вода канала отражала облака и поднимавшиеся на той его стороне стены дворцов с многочисленными наглухо закрытыми воротами.
– Вы были в Америке?
– Я был не только в Америке, но и в России.
– В России?! – воскликнула женщина. – Ах, в России… – Она хотела еще что-то сказать, но смолкла.
– Вы живете в большом доме или в маленьком? – спросил Юдзо.
– В маленьком.
– Нравится вам улица, на которой вы живете?
– Она очень тихая. Приятно жить на тихой улице.
– Ваш отец, по-видимому, образованный человек.
– О да.
– Чем он занимается?
Женщина помолчала, потом сказала:
– Его нет в Японии.
Остановились на перекрестке. Узенькая улица шла в гору. В иных домах настежь были раздвинуты сёдзи, и видно было, как суетились хозяйки, готовя еду. Дети прыгали из комнат прямо на улицу. Водоносы выкрикивали свой товар.
Пора было расставаться. Незнакомка поклонилась своему спутнику, Юдзо сказал:
– Покажите мне ваш дом. Послезавтра я уезжаю на войну.
Должно быть, она заражалась его чувствами, потому что глаза ее засияли ярче, и она указала на домик со сливами и старой сосной в палисаднике.
Юдзо медленно пошел прочь. Ему хотелось одиночества, чтобы в полную меру насладиться счастьем.
Это было удивительное счастье. Оно ничего не хотело знать и ничего не боялось. Единственным его источником было существование женщины. Что было вчера, что будет завтра – неважно. Единственно важным было то, что эта женщина существует. Может быть, она сосватана? Сейчас это все равно. Единственно важно то, что она существует.
День он провел дома, раздвинув сёдзи, лежа на матрасике. Перед комнатой был сад, куда устроители заботливо собрали красоту: прозрачный ручей, мшистые камни, озерцо; на островке сверкал крошечный храмик, вечером в нем зажигались фонари и светились окна; белые лилии росли в озерце, оранжевые саранки – вдоль дорожек; две сосны и вишня образовывали у стены рощу. За стеной, как муравейник, жил город.
Юдзо пролежал остаток дня, а вечером отправился к заветному дому.
Девушку звали Ханако-сан. Она рассказала о себе все. Отец ее не был японцем. Русский, часто приезжавший в Японию и имевший здесь дела, – вот кто был ее отец. В первые годы он часто навещал мать. Ханако отлично помнит его. В последний раз она видела его, когда ей было восемь лет. С тех пор он не появлялся у матери.
Старший в семье – брат матери. По его взглядам, мать опозорила семью и Японию. Он всегда поэтому чувствовал неприязнь к Ханако, а теперь, во время войны, не выносит ее. Дядя небогат, но хочет разбогатеть. Сестер и братьев у Ханако нет.
В тот же вечер Юдзо сказал ей о своих чувствах и желаниях.
Завтра он уезжает на войну. После войны вернется. Он человек с новыми взглядами, социалист. В России он познакомился с несколькими выдающимися революционерами. Много мыслей, много надежд, но, к сожалению, все это после войны. Религия учит: есть другие миры и страны блаженств. Любовь такая, как у него, это и есть страна блаженств. Пусть Ханако-сан верит: он вернется с войны…
Юдзо шел домой. Захотелось пройти через парк Хибия, по тем местам, где он впервые увидел Ханако.
Город утихал, утихали ночные базары, гасли огни, все реже мелькали фонарики пешеходов и велосипедистов, реже и отчетливее стучали гета по каменной мостовой.
На фоне звездного неба Хибия издалека вырисовывался своими огромными, точно облачными силуэтами древесных крон.
Да, ночью в парке совсем не то, что днем, иначе выглядят дорожки и аллеи под ветвями платанов, криптомерий и кленов. Нет дневного шума, блеска, веселья, но парк живет; по аллеям и лужайкам, на скамейках и в беседках тени: парочки за парочкой. Да, и сегодня, как вчера, как год назад, как сто лет назад, вечером в парк стекаются влюбленные… Кто эти мужчины – в европейских пиджаках, в рабочих куртках с иероглифом фирмы на спине, в кимоно? Студенты, приказчики, клерки, рабочие, журналисты? А женщины, их подруги, – продавщицы магазинов, швейки, школьницы, гейши? Да, да, вероятно и те, и другие, и третьи. Одни влюбленные скромно идут друг за другом, другие – под руку, а рядом – уже объятия и поцелуи.
Он, может быть, нарочно пошел через парк ночью еще и потому, что хотел погрузиться в эту атмосферу молодой, ничего не боящейся любви.
Вышел на полянку, где днем выступали социалисты и где, казалось, еще сохранились ее следы… Вот здесь, между этими кустами шиповника, она упала…
И вдруг свист, резкий свист. Юдзо поднял голову.
Через поляну бежали мужчины и женщины, стучали гета и каблуки, развевались кимоно и полы курток… До отъезда за границу Юдзо частенько бывал в парке по вечерам, тут никогда не свистели… Что означают эти полицейские свистки? Облава? Но на кого? Обнаружены преступники? Тогда почему бегут все?
Схватил за руку пробегавшего мужчину, остановил. Тот дико уставился на него.
