Текст книги "На сопках Маньчжурии"

Автор книги: Павел Далецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 55 (всего у книги 117 страниц)

6

Свистунов снова рассматривал в бинокль вечереющие, покрытые легким багрянцем сопки. Эти горы, издали напоминавшие правильные пирамиды, бесконечное количество скал и вершин, густые леса в долинах внушали ему серьезные опасения. За реку ушли дивизионные охотники. Но Свистунов думал, что не худо бы послать и своих, вот как ходил когда-то Логунов, и отлично ходил.

– Как вы думаете, Василий Васильевич? – спросил он Шапкина.

Шапкину тоже не нравились сопки. И главное, не нравилось то, что после разговора с артиллерийским поручиком он потерял чувство уверенности и опоры. Какую-то одинокость он почувствовал.

– Я тоже так думаю, Павел Петрович. Очень не мешает.

– Вон мимо лагеря стрелкового полка и туда, по той расщелине.

– А я бы не путался, – сказал Шульга. – Раз наша обязанность не наступление, а оборона весьма сильных позиций, на кой черт лезть в разведку? Пусть японец разведывает. Нам нечего разведывать.

– Знать врага полезно при всех обстоятельствах, – заметил Свистунов.

Когда стемнело, охотники выступили под командой Шапкина.

Корж и Емельянов шли впереди, цепочка раскинулась по флангам.

За Коржом и Емельяновым шагал Логунов. Снова над ним были звезды, снова ухо напряженно ловило шорох, снова весь мир вокруг был мир притаенный, подстерегающий, готовый нанести смертельный удар.

Всматриваясь в темноту гор, прислушиваясь к пению цикад, ропоту потоков, он почти наскочил на Коржа и Емельянова.

– Ваше благородие, – прошептал Корж.

Но Логунов уже и сам видел справа во тьме мерцающий огонек. Может быть, просто огонек в деревне, а может быть, в занятой японцами деревне.

Подошел Шапкин.

Смотрели. Огонек то разгорался, то затухал.

– А вот второй и третий, – указал Шапкин, – это бивак. Если здесь много войск, то удар готовится как раз по нашей сопочке.

– Дозвольте, ваше благородие, мне с Емельяновым, – попросил Корж.

– Только осторожно, остерегайся заставы.

Два человека шагнули в темноту и пропали.

В напряженной, казалось ненатуральной тишине ждали выстрелов.

– Вот оно, батенька, – прошептал Шапкин, – каждый раз думаю – война! Плохая все-таки штука. – Он вздохнул.

Логунов видел близко от себя его лицо, слышал короткое дыхание: Шапкин быстро уставал от ходьбы.

Прошло полчаса, час…

Тихий оклик впереди. Корж и Емельянов докладывают:

– Японцы! Сдается, целая бригада. За деревней занято под лагерь бобовое поле. А за полем еще огоньки.

Разведка круто повернула влево, чтобы обследовать правый японский фланг. Шли бесшумно, напрягали зрение. Но горы были черны.

Голоса! Может быть, свои, дивизионные охотники?

Ветер доносил запах хлебного поля. Шли легким, скользящим шагом, держа наготове оружие.

Говор ближе. Камень хрустнул под сапогами. Тогда поползли. И когда разговор стал совсем близок, легли.

Лежали и слушали.

О чем говорили эти люди, их враги? Судя по спокойному тону, предмет разговора был самый мирный.

– Назад! – прошептал Шапкин.

На обратном пути Шапкин и Логунов шли рядом. Было около трех часов ночи. Надо успеть до зари пробраться к реке.

И все-таки отряд делает маленький крюк, чтобы предупредить стрелковый полк, слишком далеко выдвинутый. Против него и против батальона Свистунова сосредоточено не меньше бригады. Значит, на этих участках будут главные атаки.

Вот холмы, занятые полком.

– Пойдем я да вы, – говорит Шапкин, – да еще Емельянова прихватим. Командира полка я знаю, служили вместе.

Взбирались на сопку. Снизу вверх ясно видны кусты. Вот фигура часового.

– Как бы он еще не пальнул в нас, – заметил Шапкин. И крикнул: – Эй, братец, свои!

– Свои! – повторил Логунов.

Они увидели, как часовой стал делать торопливые жесты, точно усиленно звал к себе.

Шапкин ускорил шаг. Хватая воздух ртом, цепляясь руками за кусты, он поднимался вслед за Логуновым.

И вдруг ночную тьму, ночную тишину разорвали выстрелы. Там, где стоял часовой, виднелись тени, они мелькали, припадали…

– Свои! – неистово кричал Шапкин. – Свои!

– Свои! – орал Емельянов.

Но Логунов понял: японцы!

Как и почему – но на сопке японцы. Это свистят их двухлинейные пули.

– Назад, назад! Японцы!

И побежал.

Он видел Шапкина, потом потерял его. Он прыгал в кусты, через кусты. Камни сыпались за ним, пули свистели.

– Ничего не понимаю, – прошептал он первому попавшемуся на глаза – Хвостову.

Изредка раздавались выстрелы. Логунов и охотники лежали под склоном сопки. Шапкина все не было.

– Надо идти на розыски, – решил Логунов.

В эту минуту послышался шум. Шел человек через кусты тяжелым шагом. Это был Емельянов. Он нес Шапкина.

Шапкин был убит наповал, пулей в сердце.

7

Саката решил выступить с новой статьей, описывающей подвиги японской армии, и еще раз объявить миру о том, что на земле существует только одно ни с чем не сравнимое боевое качество – боевой дух японца!

Пусть учатся, удивляются и страшатся!

Статью он показал своему покровителю генералу Футаки.

Генерал встретил его задумчивый, даже встревоженный. Молча прочел статью, потом сказал:

– Не могу не чувствовать тревоги! Вдумайтесь, капитан: в каждом сражении мы побеждаем, но враг не разбит и не бежит, а уходит сам. Почему же он уходит? И в таком случае – побеждаем ли мы? Ойяма все более беспокоится по этому поводу. Одно время он даже хотел приостановить наступление. Но маршал Куроки доказал, что это невозможно! Мы будем здесь, Куропаткин в ста ри от нас, ведь этого же никто в мире не сочтет за войну!

– Господин генерал, раз мы наступаем, значит, мы и побеждаем.

– Вы, Саката, как всегда, трезвы. Англичане тоже считают: раз мы наступаем, значит, мы побеждаем. Они еще считают, что русские побоятся перебросить в Маньчжурию много корпусов, им нельзя ослаблять свои позиции в Европе. Теперь – о вашей статье. Мне кажется, вы недостаточно раскрываете характер наших врагов. Вы знаете, я жил среди них, я люблю их за доброту и отзывчивость души. Не нужно скрывать от японских солдат этих качеств, они могут с ними встретиться на каждом шагу. Но японский солдат должен знать, что доброта и отзывчивость нужны русским так же, как желудю человеческий голос. Русские узурпировали эти качества, поэтому с величайшей сладостью японец должен уничтожать русских людей. Вам придется дописать несколько глав. Но вам придется дописать, дорогой капитан, и про японцев. За последнее время среди нас я замечаю непокорность традициям. Не все стремятся к смерти! Усильте в вашей статье воспевание смерти. Души убитых блаженствуют вместе с душами микадо. Они боги! Зачем солдату стремиться уцелеть? Чтобы копаться в грязной земле, возделывать рис и пухнуть с голоду?

Глаза Футаки заблестели пустым блеском, он угостил капитана сигарой, галетами и бутылкой рисового вина, которую они молча распили.

Уходя, Саката попросил у генерала разрешения продолжать пользоваться солдатами его службы для привода некоторых корейцев и китайцев, беседуя с которыми, он, Саката, изучает дух покоряемых народов.

Футаки разрешил.

Такой кореец был приведен к Сакате через несколько дней. Фамилия его была Хан, имя Захар, православный.

Захар Хан сидел в палатке Сакаты и смотрел капитану в глаза.

– Разве православие может сравниться с вашей родной религией? – любопытствовал капитан. – Из этого я заключаю, что к своим богам и предкам вы равнодушны, а к русским нет. Чем это вы объясняете?

Хан, дородный кореец с полными грушевидными щеками, ничего не хотел объяснять и молчал. Он принадлежал к корейцам, думавшим, что в водовороте современных событий Корея может сохранить свое существование только в союзе с сильным другом. Таким другом он считал Россию.

– Вы, господин Хан, очень молчаливы. Ну что ж! Пословица разъясняет, что иногда молчание красноречивее слов. У меня к вам небольшое дело, ради которого я и пригласил вас. Мой дед – лесопромышленник. Больше всего в жизни он любит продавать лес. Вы, насколько мне известно, хозяин больших лесов на Ялу. Я удивлен, почему из чувства благодарности за освобождение от русских вы не преподнесли мне свои леса?

Хан громко проглотил слюну.

– Разумеется, я у вас все куплю, у вас будут приличные деньги, а беспокойство и хлопоты с лесами – у меня.

Саката быстро заготовил документ и протянул его корейцу.

Хан взял бумажку двумя пальцами и держал ее на весу.

– Господин Хан в чем-то со мной не согласен! Прошу вас не создавать неприятностей. Где ваша печать?

– Печати нет, – разомкнул Хан уста: голос у него оказался тонкий и чистый.

Обстоятельство совершенно непредвиденное! Но не мог такой имущий человек, как Хан, оставить где-то свою печать! Она с ним.

– Наверное нет? – спросил Саката, привставая.

Хан кивнул головой.

Саката проговорил несколько слов по-японски. Вошло три солдата, они молча схватили Хана, растянули его на земле и стали раздевать. Снимая одежду, ощупывали ее и резали на мелкие клочки.

Печатка была обнаружена.

– Ну вот, – облегченно вздохнул Саката. – Конечно же!

Он собственноручно приложил печать к документу. Корейцу бросили чей-то рваный халат, и два солдата повели его через деревню.

За деревней выразительно показали на винтовки и предоставили самому себе: хочешь – иди домой, хочешь – никуда не иди, только в деревню не возвращайся!

Отойдя от деревни четверть ли, Хан остановился. Смеркалось. Вокруг деревни подымались дымки костров. Хан сел на камень и стал смотреть в ту сторону, где скрывалась в вечерней мгле палатка Сакаты.

8

Ясуи сказал Юдзо:

– Господин лейтенант, в нашу роту прибыло пополнение. Среди резервистов есть мой приятель. Не хотите ли побеседовать с ним?

– С твоим приятелем побеседую в первую очередь.

Вечером Ясуи приподнял полу палатки и пропустил Кацуми. Разговор начался как обычно при первом знакомстве офицера с солдатом: откуда? женат, холост?.. Потом коснулся Токио и его достопримечательностей. И тут случилось неожиданное: самой большой достопримечательностью Токио Кацуми считал антивоенные демонстрации и забастовку текстильщиц!

– Вот как?! – воскликнул Юдзо. – Забастовка? – И затем совсем тихо: – Разделяешь взгляды «Сякай Минсюто»? Ненавидишь войну?

Ясуи дежурил за палаткой и слушал тихий разговор. Под конец беседующие коснулись вопроса: должен ли человек, разделяющий взгляды «Сякай Минсюто», разделять их молча, про себя, или же должен всеми силами проводить их в жизнь?

– Что значит проводить их в жизнь всеми силами?

– Это значит, – проговорил Кацуми, – что здесь, в армии, мы должны объяснять солдатам, что не русские их главный враг, а мицуи, ивасаки, такахаси и сакураги всех видов.

Юдзо молчал. На каждое слово Маэямы он находил множество слов и возражений. Здесь же роли переменились. Что можно было возразить Кацуми? Если же не возражать, значит согласиться с ним, и тогда он, Юдзо, если хочет быть честным, должен объяснять солдатам, что их главный враг – на родине, в Японии. Да, это так. Он собирался писать книгу в осуждение войны и о том, кто истинный враг народа. Разве он не знает, так же как и Кацуми, что враг народа – капиталисты и помещики? Но к чему приведет подобная пропаганда среди солдат? Как тогда почувствуют себя солдаты на войне? Так, как чувствует себя Юдзо? Но Юдзо офицер и интеллигент, он живет внутренним миром, а каким внутренним миром будет жить крестьянин, одетый в солдатскую форму, узнав, что ему нужно обращать оружие не против русских, а против соотечественника, кровопийцы-помещика? К чему это приведет? К протесту, к гибели одиночек. Пока – только к этому. Не будет ли более человечным, зная истину, скрывать ее до тех пор, пока общее сознание народа поднимется настолько, что все произойдет само собой?.. Само собой?! Но когда же все это произойдет, если ждать, что оно произойдет само собой?

Отпустив солдата, Юдзо в глубоком волнении вышел из палатки.

Вопрос предстал пред ним во всей неумолимости, и он не мог на него ответить. Верхом, в соседнюю деревню, где располагался штаб генерала Футаки, мчался лейтенант Маэяма. Увидя Юдзо, крикнул:

– Непредвиденное обстоятельство! Если генерал разрешит, через час буду у вас.

9

Маэяма говорил генералу Футаки:

– Мой денщик получил письмо от знакомого. Знакомый просит сообщить ему обстоятельства моей смерти. Оказывается, даже в газетах было сообщение о том, что я убит. А я не только жив, я даже не ранен. Посудите сами, господин генерал, в какое положение поставлен я, мои родители и мои друзья!

Футаки смотрел на черное от загара и пыли лицо молодого офицера и молчал. Он готовил его, своего ученика, не к простой судьбе офицера, а к более ответственному поприщу.

«Скорее умереть за императора» – на этом воспитывали современное поколение Японии. Создавали общественное мнение. И вот лейтенант и сам теперь не рад, что жив!

Футаки сказал:

– Ты ведь причислен на случай боевых действий к самурайскому отряду.

– Господин генерал! Никому не известно, будет ли когда-нибудь этот отряд. Поэтому прощу прикомандировать меня к роте, в которой служит лейтенант Футаки Юдзо.

Футаки задумался.

– Хорошо, – согласился он. – Ты будешь прикомандирован к этой роте.

Капитана Яманаки Маэяма отыскал в фанзе. Здесь же помещались и восемнадцать солдат. Капитан писал объяснение командиру полка по поводу доноса Сакаты. Руки его дрожали, уши горели, слова путались от гнева. Если он будет так писать свое объяснение, то не успеет написать сыну! Небольшой фонарь тускло освещал желтый лист бумаги.

– Очень рад, что вы прикомандированы к моей роте, – сказал Яманаки Маэяме. – Позиции русских сильны.

Солдаты, разделявшие кров со своим ротным командиром, еще не спали. Одни беседовали вполголоса, другие рылись в ранцах, доставая чистое белье, чтобы в достойном виде встретить смерть. На пороге фанзы два молодых солдата смотрели в сгущавшиеся сумерки и пели тихими голосами.

Должно быть, они вспоминали родину и что-то очень приятное в этой суетной земной жизни.

Под ивой проделывали ружейные приемы. В погасающем свете дня тускло поблескивала сталь. Последние птицы чертили воздух своими крыльями, комары тонкими назойливыми голосами гудели вокруг головы Маэямы.

– Вот и я, – сказал Маэяма лейтенанту Мацумуре, который стоял перед своей палаткой. – В бою я буду поблизости от вас.

– Все хорошо, – улыбнулся Мацумура. – Бой будет жестоким. Я ходил сегодня в разведку… горы, горы и горы! Не понравились мне эти горы. Всего-навсего одна дорога, никак ее не миновать. Нелегко завоевать одну дорогу.

– Что вы! В горах воевать одно удовольствие. В горах можно обходить врага. Разве вы боитесь круч? Мы проползем по кручам и обойдем дорогу.

Лейтенанты закурили.

– Представьте себе, – сказал Маэяма, – в Японии среди моих знакомых распространился слух о том, что я убит! Вероятно, уже и родители знают.

– О!

– Сегодня я решил во что бы то ни стало оправдать этот слух.

– Мне кажется, что и я тоже, – задумчиво проговорил Мацумура. – Я думаю, что именно завтра… Помните наш уговор?

Маэяма кивнул головой.

Мацумура вынул из кармана бумажный пакетик. Внутри бумажного оказался пакетик белый, кисейный.

– Жертва богам моей матери! Просила съесть перед боем. Я бы очень хотел удостоиться чести пасть в первом серьезном бою!

Он развязал кисейный мешочек, достал горсть сушеных каштанов и поделился с Маэямой. Каштаны были душисты и горьковаты. Друзья съели их в полном молчании.

Сумерки окончательно сгустились. Костер, горевший на противоположном берегу ручья, погасал. Кто-то прошел по берегу, гремя галькой.

Юдзо мылся горячей водой из корейских кувшинов. Довольный Ясуи лил воду на его плечи. Комары липли к мокрому телу. Юдзо мылился и нещадно бил себя ладонями по ляжкам, груди, плечам.

– Бей по спине! – крикнул он Ясуи.

Но денщик не бил его по спине, а окатывал потоком горячей воды.

– Очень хорошо, – приговаривал Юдзо. – Не хотите ли, Кендзо-сан?

– Не откажусь.

Маэяма быстро разделся, Ясуи подал пемзу и мыло.

В палатке на матрасике лежали книги и тетради.

– Вот видите, стараюсь забыть о завтрашнем, – сказал Юдзо. – Интересные книги. Русский писатель Чернышевский. Читали его книгу «Что делать?»

– Не случилось.

– Интересные мысли. Советую.

– Вы, Юдзо, очень веселы. А люди в армии чувствуют себя совсем иначе. Ваш сосед по роте Мацумура съел уже сушеные каштаны.

– Ах, сушеные каштаны! – скривился Юдзо.

– Почему вы так пренебрежительны?

– А почему я должен почитать сушеные каштаны? Свежие, по-моему, вкуснее.

Маэяма укоризненно посмотрел на него.

– В самом деле, почему? – засмеялся Юдзо. – Ведь это же вздор – сушеные каштаны! Вся святость их только в том, что сухие каштаны зовутся «кахи-гури». А слово «кахи», кроме того, обозначает победу. Так поэтому всякий наевшийся сухих каштанов должен победить? И вам не стыдно придерживаться такого вздора?

– Тут вера моей матери.

– Тут и ваша вера, – усмехнулся Юдзо.

– Грустно, что накануне боя мы с вами опять ссоримся.

– Это действительно грустно. Но мы не поссоримся. Сейчас я вас угощу ужином, и мы помиримся. Мой Ясуи изготовил курицу; можете представить – достал! Она будет питательнее сухих каштанов. Я сегодня весь вечер читал Чернышевского и думал о том времени, когда люди достигнут справедливого счастья… Не будем думать о завтрашнем бое и смерти, будем думать о жизни и счастье. Ешьте курицу. Приправа из редьки и слив прекрасна. Кстати, у нас любят доказывать, что японец может прожить одними сливами.

Ясуи принес матрасики. Офицеры улеглись. Юдзо положил около себя книгу и тетради, в которых он делал выписки. Он не хотел думать о трупах, смерти и ранах. Ему хотелось думать о том, что война кончилась и он возвращается в Японию. Он женится и будет писать статьи и книги. Надо писать о человеческом, а не об изуверском.

Маэяма представлялся ему человеком добрым и глубоко несчастным.

В офицерской школе, где тот воспитывался, пропагандисты японского духа создали условный мир.

Молодые офицеры жили в нем, подкрепляя друг друга своими достижениями в изуверских упражнениях по уничтожению в себе естественного голоса жизни.

В японской армии, в одной роте, два таких человека, как Маэяма и Кацуми!

Один страстно хочет жизни для народа и для себя, другой весь в изуверских измышлениях.

10

Штурм Янзелинской позиции Куроки решил начать с атаки правого фланга русских.

Он вызвал к себе генерала Асаду, командира гвардейской бригады, и сообщил радостное известие: именно он, Асада, одержит в предстоящем бою победу!

В победе Куроки не сомневался. Сведений о русских он имел достаточно: доносили лазутчики, доносила собственная разведка и, наконец, присылал постоянные сводки штаб. Войск у русских было немало. Но он знал из опыта: ни Куропаткин, ни его генералы не склонны наступать; батальоны, дивизии и корпуса русского царя неподвижны на раз занятой позиции. А с неподвижным врагом можно делать все, что захочешь.

Асада кланялся без конца. Он едва мог скрыть радость: на его долю завтра выпадет слава, ибо, как бы он ни воевал, Куропаткин все равно отступит! Ростом Асада был ниже Куроки и бороды не носил вовсе. Полное лицо его расширялось книзу, напоминая грушу.

Уходя, он снова поклонился коротким поклоном, придерживая саблю. Этот день казался ему очень благоприятным. Бой должен был произойти на том самом месте, которое он когда-то, перед войной с Китаем, основательно обследовал и изучил. Правда, тогда он не думал, что тут будет бой с русскими. Он думал о китайцах.

Асада отправился к себе в бригаду. Квартировал он в шалаше из гаоляновой соломы, отлично защищавшем от любого дождя.

Наиболее выдвинутым был один из стрелковых Восточно-Сибирских полков русских, который, занимая позицию на высокой сопке, мог помешать наступлению японцев. Перед началом операции Асада решил захватить лагерь полка и, если к тому представится возможность, уничтожить и самый полк. Атакующей колонне приказал не заряжать винтовок.

Ночью японцы двинулись к хорошо известному им лагерю. Пробирались неслышно. У сопки поползли. Перед часовыми внезапно поднимались с земли и били: один штыком в живот, другой в горло, предупреждая крик.

Поэтому все часовые умерли, не известив об опасности. Японцы ворвались в лагерь с трех сторон и со страшной быстротой, боясь, что русские опомнятся и возьмутся за оружие, убивали штыками сонных людей.

Силы японцев превосходили силы полка в три раза. Число спасшихся русских было невелико.

Уже перед самым рассветом японцы всполошились: русские вернулись отбивать сопку.

Однако никто сопку не штурмовал. Поднималось на сопку всего несколько человек, они были отогнаны выстрелами или уничтожены.