Текст книги "На сопках Маньчжурии"

Автор книги: Павел Далецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 68 (всего у книги 117 страниц)

6

Маршал Ойяма не смыкал глаз в течение двух суток. Его ординарец вахмистр Накамура напрасно расстилал ватный матрасик, клал около него ватное кимоно и соломенные дзори. Маршал даже не смотрел на матрасик.

Пол в фанзе устилали чистые японские циновки, на них лежали листы фанеры, на фанерах карты.

Маньчжурия, точнейше снятая, со всеми своими горами, горными проходами, вьючными дорогами и пешеходными тропами, была перед его глазами.

Маршал не принадлежал к южанам, с их тонкими чертами лица, тонким и стройным телосложением. Нет, он был типичным северянином. Круглый небольшой лоб под коротко остриженными жесткими волосами, мясистое, книзу широкое лицо, невысокий, плотный корпус.

Во время реставрации он был молодым офицером в войсках даймио Мацумайи – опоры сёгунов.

В те дни все знали, что Ойяма предан своему князю и Токугавам, и сообразно своей преданности он получал ответственные поручения.

Но теперь мало кто знает, как пал даймио Мацумайя. Однажды молодого Ойяму посетил незнакомец, оказавшийся посланцем врага. Конечно, верность души и преданность – прекрасные качества, но Ойяма предпочел жизненные блага, предложенные незнакомцем. Все произошло быстро и хорошо: господин был предан и убит, а Ойяма зашагал вверх по лестнице жизни.

Он много потрудился и много успел. Все видели в нем человека скромного, пребывающего в рыцарском поклонении императору, и только прозорливцы догадывались об его истинной природе славолюбца, жаждущего прослыть мировым завоевателем.

Войну против Китая Ойяма начал с легким сердцем: ведь Ли Хун-чжан едва принимался за свои военные преобразования! Ойяма выигрывал сражение за сражением, пал Порт-Артур, кампания кончилась…

Войну с Россией маршал начал с жадностью и вместе со страхом. Как будто было учтено все: Россия находилась в узле мировых противоречий, она не была готова к войне на Востоке, немногочисленным русским войскам в Маньчжурии можно было наносить удар за ударом. Но Ойяма боялся Куропаткина. По его мнению, Куропаткин был умен, отлично знал военную историю и военную науку, он имел все данные для того, чтобы победить… Быстрота – быстрота и дружественные нации – вот что должно было в конце концов помочь Ойяме.

На совещание двадцать восьмого августа Ойяма пригласил всех генералов и прикомандированных к его штабу американского полковника Дугласа и англичанина генерала Хардинга. Перед совещанием снял сапоги и босиком – так он себя свободнее чувствовал – сел на подушку.

Генералы входили в фанзу и кланялись. Для них стояли европейские стулья.

Когда генералы расселись, Ойяма закрыл глаза, посидел так несколько минут, потом спросил:

– Когда вы намерены взять Ляоян?

Оку, Нодзу, Ниси назвали разные даты. Куроки молчал. Ойяма взглянул на него:

– А когда намерен Куроки?

– Я намерен, – тихо сказал Куроки, – послезавтра.

Ойяма засмеялся. Смеялся он мелким хриплым смехом, и присутствующим казалось, что маршал не столько смеется, сколько кашляет.

– Куроки не уважает Куропаткина!

– У нас с ним разные характеры.

Куроки сказал это весело, широкую саблю в белых ножнах, лежавшую у него на коленях, упер в пол и руки положил на эфес. Ойяма оглядел генералов – мрачного, смотревшего в землю Ниси, начальника императорской гвардии Хасегаву, потерпевшего поражение у Тхавуана, сатсумца Окасаки, бесшабашного, способного, как все люди его клана, на любую выходку, и после паузы спросил:

– Куроки, почему вы возьмете Ляоян послезавтра?

– Я узнал о том, что возьму Ляоян послезавтра, у генерала Футаки, присутствующего здесь. Вчера он приказал лейтенанту Маэяме сесть на коня и быть моим проводником. Мы проехали к горе Кабанья Морда. Как известно маршалу, с этой горы открывается отличный вид на Ляоян и на всю равнину за Ляояном. Вечерний прозрачный воздух и бинокль, личный ваш подарок, позволили мне увидеть русские поезда, которые один за другим уходили из Ляояна. Сначала я подумал, что это порожние поезда, но по нагруженным доверху платформам понял, что ошибся. Ляоян эвакуируется. Зачем эвакуировать город, если не собираешься отдать его противнику?

Ойяма задумался. Что кроется за словами Куроки? Всегдашнее его желание показать свою выдающуюся смелость и противопоставить ее осторожности Ойямы, желание показать, что, будь главнокомандующим он, Куроки, Куропаткин давно был бы разгромлен? Или же положение вещей действительно таково, как рисует его генерал? Что может обозначать эвакуация Ляояна, укрепляемого с начала войны? Куропаткин на глазах у всех эвакуирует город! Не может этого быть. Хитрость это, ловушка! Напрасно радуется веселый Куроки!

– Что вы скажете, генерал Футаки?

Футаки стал докладывать, что у Куропаткина замешательство. Дорога на Ляоян должна быть свободна, чтобы пропускать на фронт непрестанно прибывающие эшелоны 5-го Сибирского и 1-го армейского корпусов. Однако эвакуация Ляояна мешает этому. Но не все еще понимают, что Куропаткин решил отдать Ляоян.

Ойяма долго молчал, соображая: хитрит Куропаткин или действительно отступает. К донесениям Футаки следовало отнестись серьезно: начальник разведки не склонен к преувеличениям. По-видимому, у Куропаткина получились осложнения и он изменил свой первоначальный план генерального боя. Конечно, хорошо, если царский генерал готов отдать Ляоян. Но ведь Ойяма не столько хотел взять Ляоян, сколько уничтожить русскую армию! Участник франко-прусской войны, свидетель Седана, он мечтал о Седане для Куропаткина. К Ляояну сошлись три японские армии. Нужно перехватить пути отступления Куропаткина.

Ойяма прикрыл глаза и стал говорить о предстоящей операции. Он говорил, как всегда, в общих чертах, подробности предоставляя своим генералам.

Против пятнадцати тысяч солдат и восьмидесяти двух пушек Штакельберга Ойяма распорядился сосредоточить сорок тысяч человек и двести орудий. Оку будет действовать здесь совместно с Нодзу.

– Резервов не будет, – сказал маршал. – Помните: начальники отдельных частей не должны ожидать приказаний. Они должны непрестанно наблюдать положение и действовать в согласии с соседними частями.

Эту свою заповедь Ойяма повторял перед каждым большим сражением и произносил ее тихим голосом с закрытыми глазами. Генералы слушали его не шевелясь.

Совещание было окончено. Отвешивая поклоны, участники выходили из фанзы.

Вахмистр Накамура, сын одного из близких к Ойяме самураев, командовал солдатами, возившимися с ванной.

Ванна маршала представляла собой дубовую бочку, со скамеечкой, прилаженной на дне.

После совещания маршал снял с себя штаны и куртку, Накамура вбежал с серым кимоно в руках.

– Потом, потом, – сказал Ойяма и голый вышел на двор к бочке.

Вода была горяча, маршал любил горячую воду, он шагнул в бочку и сел.

– Хороша, хороша, – сказал он одобрительно Накамуре.

В жаркий день горячая вода успокаивала. Он оглядел двор, двух штабных офицеров, сидевших под ивой, и стал потирать ладонями живот и бока.

Он был последователем Мольтке, но вместе с тем никогда не считал себя его последователем. Военное искусство немца до того ему нравилось, что он воспринимал его как свое собственное и виденное на полях Седана – не более как иллюстрацию своих собственных дум.

… Сжатая под Ляояном в кольцо, русская армия положит оружие. Только об этом завершении своих замыслов и мог он думать в последнее время.

– Будет, будет! – пробормотал он.

– Полотенце? – спросил Накамура.

– Еще рано…

«Войск маловато, – подумал Ойяма. – Обещали перебросить из Японии 8-ю дивизию, однако не перебрасывают. И понятно: до сих пор нет полного господства на море… Нельзя оставлять Ямато без всякой защиты!»

– Ну что же, войск мало, зато японского духу много, – сказал он громко. – Полотенце!

Накамура протянул мохнатое полотенце.

Маршал вылез из бочки и стоял около нее на песке, вытирая лицо и шею.

– Куропаткин, старый хитрец, хочет ускользнуть! Надо торопиться, надо торопиться! Бери полотенце, больше не буду вытираться…

Ойяма накинул на себя кимоно и босиком мелкими шагами прошлепал в фанзу.

7

Юдзо лежал в палатке и смотрел, как Маэяма готовился к бою. Палатка давно выгорела, истрепалась и не защищала от дождя. Да и люди истрепались не менее палатки – немытые, обросшие бородами, с сожженными на солнце лицами, исхудавшие от скудной пищи и непрестанных походов, в грязном, рваном обмундировании.

Маэяма – тот совсем превратился в трость. В течение четырех последних дней питались сырым горохом, незрелыми бобами да подсушенными хлебными зернами. И только сегодня получили наконец нормальный паек. Доносятся веселые голоса: солдаты жгут костры и приготовляют свое излюбленное блюдо – поджаренный рис.

– А вы, Юдзо, я вижу, не думаете о завтрашнем дне? – спросил Маэяма. Он вынул из сумки фотографии, разложил их на матрасике и долго глядел на них, мысленно прощаясь с друзьями. Потом стал приводить в порядок вещи.

У палатки шел разговор. Рядовой Кандзю принес Ясуи побеги молодого папоротника и картофель – отличное добавление к огурцам и редьке. Ясуи обрадовался и смеялся на весь лес. «Что ж, – думал Юдзо, – участь Ясуи завидна: все чувства он сосредоточил на своем лейтенанте. Накормить его, приготовить горячую воду, сказать заботливое слово – вот его помыслы».

Сегодня Ясуи написал матери Юдзо письмо…

Письмо лежит на столике. «… Не беспокойтесь за лейтенанта, ведь я оберегаю его. Может быть, в сражении мы и будем разлучены, но я обещаю вам не бросить его даже мертвого… Он очень добр ко мне. Навсегда считайте меня самым преданным другом его…»

У человека огромная потребность любить…

– … Картофель больше моего кулака! Я сейчас запеку его!

Ясуи и Кандзю говорят об ужине, о китайцах, которые поголовно представляются им русскими шпионами; потом начинают философствовать: почему одного человека убивает первая шальная пуля, а другого не берет ничто? У Тхавуана несколько русских, преследуемых врагами по пятам, отступали так медленно, точно прогуливались. Мало того, они оглядывались на японцев и помахивали им оружием… Японских солдат обидело такое поведение. Тщательно прицеливаясь, они открыли огонь. Русские были совсем близко, попасть в них ничего не стоило. Но никто не попал. Почему? Что это такое? А стреляли отличные стрелки!

– Прав Тояма, – сказал Ясуи, – Тхавуан не был местом их смерти.

Голоса замолкли. Должно быть, Кандзю ушел, а Ясуи сидел и ждал, когда испечется картофель.

… Куроки со своей армией приблизился к левому флангу русских под Ляояном. Дивизия Ниси будет воевать. Будет воевать и Юдзо, но сейчас он думает не о бое.

Как странно сложилась его судьба! Почему Ханако в Ляояне? Какие злосчастные события должны были произойти в маленьком домике в Токио, если Ханако оказалась в китайском Ляояне!

Он представлял себе, как китаец тащит ее по Маньчжурии, он представлял себе ее красоту, на которую он смотрел как на чудо, в грязных лапах торговца. И чувствовал, что недостойно ему, выполняя долг солдата, не выполнить человеческого долга перед женщиной. Может быть, учениц ремесленной школы увезут из Ляояна, может быть, бросят на произвол судьбы… Известно только одно: его человеческий долг заключается в том, чтобы проникнуть в Ляоян как можно скорее.

Маэяма сложил вещи. Он решил погибнуть в ляоянском бою. Ему стыдно, что столько людей умерло за императора, а он все не может исполнить этого самого главного своего долга. Тем более что в Японии не только распространился слух о его смерти, но из токийских газет стали известны даже и подробности. Оказывается, он погиб вместе с капитаном роты, причем совершил несколько выдающихся подвигов. Бедный Кендзо!

Сегодня утром лейтенант сделал из дощечек, которыми перекладываются снаряды, ящичек для своего праха. Юдзо он сказал: «Но если судьба пошлет мне счастье умереть так, что и костей моих нельзя будет собрать, пошлите моим родителям прядь моих волос».

И передал Юдзо прядь.

«… Какое все-таки извращение! До чего могут донести лжеучения живой, веселый, любящий жизнь, песни и красоту мира народ!»

– Сегодня вкусный ужин, – сообщил Ясуи, внося столик. – Поужинайте с нами, лейтенант Маэяма. Я приготовил ужин и для вас.

– Друг мой, – сказал Юдзо, почувствовав жалость при виде худого, изможденного лица товарища. – Не думайте о своей смерти.

– Вы знаете, я повстречал сегодня полковника, – возразил Маэяма тихо. – Он преподавал у нас в школе. Он сразу узнал меня и сказал: «Молю небо, чтобы завтра вы были героем!» О чем я могу думать после этих слов полковника?

– Я хочу жизни для вас, для моего друга, – сказал Юдзо.

Недавно он видел отца. Генерал был озабочен, как были озабочены все в эти дни. Он спросил, беседовал ли Юдзо с Сакатой, и если беседовал, то какого мнения о взглядах капитана на японское офицерство.

– Я понял капитана так, – сказал Юдзо, – что он не только доволен тем мучительным желанием смерти, в котором живут офицеры, подобные Маэяме и моему начальнику Яманаки, но считает, что это желание нужно всемерно усиливать, потому что оно облегчает господину Сакате завоевание мира.

– Неглупая мысль!

– Я, отец, хочу другой судьбы нашему народу.

Футаки ничего не ответил. Тронул коня и скрылся со своими провожатыми в ущелье.

Но если об этой короткой беседе и рассказать Маэяме, он останется при своем: он ведь тоже жаждет завоеваний.

8

– Я хочу познакомить вас, Кендзо-сан, с одним моим солдатом. Вы думаете, что я изувер, свои мысли подобрал за границей, что, наконец, я болен… А вы поговорите с Кацуми, который нигде, кроме Японии, не был, и вы увидите глубину, ранее вам неведомую.

– Глубину чего?

– Глубину жизни.

В этот момент Маэяме не очень хотелось разговаривать с кем-нибудь о глубине жизни – события его личной жизни складывались так, что для него приемлемее всего была смерть. Вот о глубине и правде смерти он готов говорить.

Заходило солнце. На краю поляны стояла высокая, раскидистая сосна, по ветвям ее струился огонь, а зелень отливала сединой. От нее не хотелось оторвать глаз.

За сосной темнели палатки и шалаши роты. Кацуми тоже готовился к завтрашнему бою: сидел на камне и чинил рубашку.

– Пойдем-ка, – сказал ему Юдзо, и втроем они пошли мимо сосны в чащу дубов.

Прохладно, сыро, чудесный воздух!

– Кацуми, – проговорил Юдзо, – вот лейтенант Маэяма, мой друг. Думаю, не ошибусь, если скажу, что он человек чистой души. Он не тем живет, чем живешь ты. Но, может быть, накануне большого боя, когда неизвестно, кто из нас уцелеет, хорошо посмотреть в соседнюю человеческую душу.

– Не нужно думать о смерти как о несчастье, – сказал Маэяма. – Смерти избежать нельзя, поэтому разумно душу согласовать с неизбежным так, чтоб оно приносило отраду, а не отчаяние и возмущение. Если смерть неизбежна, нужно уметь сделать ее торжеством души и счастья. А люди, цепляющиеся за жизнь, живут в непрестанном ужасе: когда-нибудь она придет! Да, когда-нибудь она придет к каждому, и я говорю: приходи поскорее! И так думают все японцы.

– А вот Кацуми думает не так!

– Меня вот что удивляет, господа офицеры, – сказал Кацуми, – сотни военных обществ распространяют у нас учение о завоевательной миссии Японии. Но возьмем одну эту войну: сколько народу мы уже потеряли под Порт-Артуром и на полях Маньчжурии? А ведь решительного сражения еще не было. Откуда же черпать силы, господин лейтенант, для бесконечных завоеваний?

Кацуми не понравился Маэяме. Подвижной, суетливый. И это накануне боя! А ведь вполне вероятно, завтра солдат Кацуми будет убит. Суетливый молодой солдат – это отвратительно! Что любопытного нашел в нем Юдзо?

– Завоевания мыслятся в течение многих поколений, – пояснил Маэяма. – Разве вас не привлекает удивительная по своей силе и простоте формула: все, что думает и делает японец, – хорошо?

– Пусть даже он помещик и грабит своих арендаторов, пусть даже он капиталист и уничтожает японский народ у своих станков? Нет, меня такая формула не привлекает.

Маэяма остановился.

– Социалист? – спросил он глухо.

– Предположим. Мой лейтенант Юдзо назвал вас чистым человеком, поэтому я буду с вами откровенен: мир самурайской доблести, в котором живете вы, создан искусственно. Одни создавали его преднамеренно, желая извлечь из него пользу, – ведь согласитесь, многим властителям выгодно иметь людей, готовых умереть за них в любую минуту! – другие творили его инстинктивно, чтобы украсить свою неприглядную подневольную судьбу.

Лицо Маэямы стало пепельным от гнева:

– Выгодно! Чудовищное торгашеское слово в применении к садам цветущих вишен, в применении к соцветиям яшмы нашей души! На каком языке говорят ваши солдаты, Юдзо-сан?

– На языке жизни, лейтенант.

Маэяма круто повернулся и зашагал назад. Шел он широким шагом, придерживая саблю и стараясь успокоиться. Социалист! В японской армии социалист! Размышляя о социалистах, Маэяма допускал, что социалист может попасть в армию. Но он был убежден, что, как только социалист наденет мундир японского солдата и пойдет в ногу со своими товарищами по дороге войны, все его вздорные европейские идеи разлетятся в прах.

Солнце уже село, но над Ляояном еще горели пурпурные облака. Их было много, они застыли, точно хотели прикрыть землю со всем тем, что творилось на ней.

9

На рассвете со стороны Ляояна донесся гул канонады. Рота за ротой выходили на каменистую дорогу. Палатки сложили, носильщики подхватывали на плечи полковое имущество, Юдзо шел со своим взводом. Капитан Яманаки следил за тем, как его рота становилась в строй полка.

Пронесли на холмик полковое знамя. К знамени прошел командир полка Аоки, вынул бумажку и стал читать, И сейчас же командиры рот тоже вынули бумажки и стали читать.

Они читали приказ, с которым Аоки обратился к полку.

– «Помните, жизнь всех вас в моих руках, – гудел хрипловатый голос Яманаки. Он читал с напряжением, одним глазом. Второй, раненный, перевязанный марлей, болел, и боль отдавалась в здоровом глазу. – Помните, я не задумаюсь принести ваши жизни в жертву, если это потребуется для успеха».

Чтение приказа закончилось, полк прокричал «банзай» – десять тысяч лет тебе! – и быстрым шагом двинулся вперед. Никто не приказывал ускорить шаг, но все торопились. Канонада под Ляояном говорила о том, что бой уже начался.

Через час встретили еще воинские части. Все спешили в одном направлении – к Ляояну. На короткой остановке Маэяма куда-то уходил, а вернувшись, сообщил, что армия Куроки назначена для обхода левого фланга противника, но что вторая дивизия будет действовать на этом берегу Тайцзыхэ, а рота капитана Яманаки получила приказ выступить для связи с соседней 6-й дивизией.

– Все нам благоприятствует, – сказал Маэяма. – Сегодня мы будем в самом центре событий.

В течение следующего часа рота двигалась по узким дорогам среди гаоляновых полей. Миновали одну деревню, вторую. Гул канонады усилился. Впереди, под белыми облаками шрапнельных разрывов, показалась вершина горы Маэтунь. Роту задержали в небольшой деревне. Оставленная жителями деревня с поразительной быстротой превращалась в лазарет: раненых несли на носилках, раненых вели товарищи, раненые шли сами, ковыляя, опираясь на палки. Такого количества раненых Юдзо еще не видел.

– Вторая атака отбита, – сказал офицер с перевязанной полотенцем головой.

Яманаки узнал, что назначение роты – помешать русским ударить в стык между армиями Оку и Куроки.

Юдзо вышел из деревни. Русская артиллерия обстреливала соседнюю сопку, занятую батальоном. Снаряды падали на нее дождем. Вот это действительно скорострельная артиллерия, не то что у японцев! Едва успел Юдзо обогнуть сопку, как батальон перестал существовать. Отдельные оставшиеся в живых солдаты сбегали вниз, волоча на перешибленном древке знамя.

Кто-то бежит из деревни, крича во весь голос. Машет руками. Кому машет? Бежит Ясуи…

– Рота уходит!

Они побежали вместе.

Рота уже выступала. Маэяма сказал:

– У нас артиллерии больше в четыре раза, но мы не можем заставить русских замолчать. – Лицо его было бледно и спокойно. По-видимому, он считал, что жить ему осталось несколько часов. – Вы знакомы с последними новостями? Мы рядом с одиннадцатой бригадой. Командир первого полка убит, командир второго – ранен. Его адъютант отправился к русским укреплениям на рекогносцировку, на обратном пути убит. Никто не узнаёт русских. Наши офицеры полны решимости и вместе с тем растеряны… Капитан Яманаки заявил, что мы идем в помощь батальону майора Тэмая, который понес большие потери.

… Батальон Тэмая нашли в овраге, И сейчас же, как только рота присоединилась к нему, батальон направился вверх по оврагу. Овраг кончался у вершины небольшой сопки, где все время рвались снаряды.

Маэяма бежал, прыгая через камни. Ясуи торопился за ним и оглядывался на Юдзо. Юдзо побежал тоже.

Вершину сопки миновали, завалив ее трупами, но спуститься со склона было невозможно: всюду над ним рвалась шрапнель. Солдаты сами собой, без приказа офицеров, повернули вокруг вершины, спустились с противоположного склона и укрылись в лощине.

Юдзо лежал на спине, Маэяма сидел рядом. Заморосил дождь. Но никто не обращал на него внимания.

Подошел неизвестный лейтенант и сообщил, что, по доставленным сведениям, Куропаткин готовит прорыв фронта 4-й армии и что для отвлечения русских резервов Оку получил приказ занять высоты Шаушаньпу, для чего необходимо обойти и взять Маэтунь. Лейтенант был без фуражки, потерянной во время утренней атаки, борода его была всклокочена, тужурка расстегнута. Юдзо увидел грязное тело, по которому сбегали струйки дождя.

Канонада не смолкала с обеих сторон. Смельчаки начали подбирать раненых. Новая атака предполагалась через час.

Через час батальон Тэмая и еще два батальона выступили против крайнего правого фланга русских.

Вошли в гаолян. Здесь недавно сражались. Мертвые и тяжелораненые валялись между толстыми стеблями вперемешку с живыми усталыми японскими солдатами.

Еще утром они должны были овладеть деревней Гудзядзы, но понесли поражение в схватке на бобовом поле. Схватка была жестока, и они до сих пор не пришли в себя.

Командир батальона майор Тэмай, взяв с собой командиров рот, двинулся на разведку к краю гаолянового поля.