Текст книги "На сопках Маньчжурии"

Автор книги: Павел Далецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 104 (всего у книги 117 страниц)

11

Ойяма тоже готовился к решительному сражению. План его был прост: обойти русскую армию с двух сторон, обходящим армиям соединиться за Мукденом и таким образом покончить с Куропаткиным.

Размышляя о будущем сражении и подготовляя все нужное для него, Ойяма ежедневно утром выходил на прогулку. Надев меховую, до пят шубу, толстый вязаный шлем, а на него фуражку с золотой звездой, он гулял по расчищенной дорожке между фанзами.

После завтрака посещал Генеральный штаб. Середину комнаты занимал массивный стол с разложенной на нем картой. Обычно у карты в туфлях и ватной куртке стоял генерал Кодама.

Генерал Фукусима, начальник 2-го отделения Генерального штаба, тот самый, который верхом на лошади проехал из Петербурга в Токио, прикалывал к карте разноцветные картонные занумерованные квадратики, обозначавшие русские и японские части. С каждым днем все точнее и нагляднее определялся на карте фронт армий.

Сквозь окна, затянутые белой бумагой, сеялся мягкий свет. Рядом с окнами, на стене, висела распределительная доска, а над ней два хронометра, показывавшие время – токийское и местное.

Ойяма усаживался в кресло и закуривал сигару. Он ни на кого не обращал внимания, и на него никто не обращал внимания.

Однажды в такую минуту в комнату вошел генерал Ноги. Ойяма, как мальчик, вскочил с кресла.

– Неожиданная радость, – воскликнул он, – вы прибыли на один день раньше!

Вечером Ойяма устроил в честь Ноги банкет. Были японские и европейские блюда: копченые морские окуни, золотистые, с оранжевыми глазами, редька под соевым соусом, рисовые и бобовые пудинги, ростбифы и свинина.

Поднимая бокал шампанского за благополучие встречи, Ноги сказал, что недавно такой же бокал он поднимал со Стесселем.

– Старый ваш соратник, – сказал он Фукусиме. – Помните Тяньцзинь? Стессель тогда очень хорошо отзывался о действиях японцев… Я отплачу ему той же монетой и скажу о действиях русских солдат и офицеров в Порт-Артуре. Бесстрашие, решимость! Понимаете? Правда, офицеры иногда чрезмерно храбры – встанут во весь рост и стоят на бруствере! Неумно, но такой противник вызывает страх. Да, страх! Много грустных размышлений для нас, много опасений. Мы очень высокого мнения о себе, но не чересчур ли высокого?.. Чтобы спастись от русского огня, мы пытались воевать ночью. Однако русские отлично пользовались прожекторами, поэтому все наши ночные атаки превращались в дневные. Это зрелище уже почти неземное: проволочные заграждения, к ним ползут солдаты с ножницами на длинных шестах, ползут – и не доползают. Трупы, трупы, везде трупы. Иногда мне казалось, что весь японский народ умрет под Порт-Артуром. Мой адъютант Ясукиси был так потрясен неудачами, что решил лично штурмовать Порт-Артур. Вместо портупеи он надел национальный флаг, перепоясался оби и в одних таби ушел со штурмующей колонной. Почти вся девятая дивизия и вторая резервная бригада легли под фортами Пан Лунгшана, или, по-русски, «восточного редута номер один». Мы победили, но какой ценой! Когда я после боя посетил Пан Лунгшан, я увидел во многих местах темные холмы – это были наши убитые.

Перед Ойямой лежали окунь и редька, которые он обожал, но к которым сейчас не прикасался. Нагнулся к Ноги и сказал:

– Меня тревожит вот что: Порт-Артур – крепость недостроенная, недовооруженная, с небольшим гарнизоном. Вы уложили под стенами ее целую армию – и все-таки не взяли, а купили у Стесселя.

– Меч – оружие, – сказал Ноги, – но и золото в руках умного тоже оружие.

– Не спорю. За сколько купили?

– Совсем недорого.

– Хвалю за то, что недорого, японская казна пуста. – Ойяма призакрыл глаза. – Если иностранцы узнают, каким оружием вы взяли Порт-Артур, мы станем посмешищем в глазах всего мира.

Ноги сосредоточенно смотрел на огонь лампы.

– К счастью, – проговорил он, – после сдачи Порт-Артура доверие к нам выросло настолько, что сейчас правительство ведет переговоры с английскими банкирами о предоставлении займа совсем на других условиях, нежели предыдущий. А облигации нашего внутреннего займа иностранцы покупают нарасхват.

– Это примиряет меня с вашей неудачей, – жестко сказал Ойяма. – Выпьем за уничтожение русской армии под Мукденом.

Когда пили, Ноги сказал:

– Будем откровенны. У нас нет превосходства в силах.

Генерал затронул больное место Ойямы, и, как часто в таких случаях бывает, маршал почувствовал злость и отчеканил:

– Превосходство в силах должно быть там, где дерутся. На правом фланге у Кавамуры будет тридцать тысяч против тринадцати тысяч русских. У Каульбарса сто тысяч. А Оку и вы, Ноги, будете иметь против него сто десять тысяч.

– А в центре? Признаюсь, Порт-Артур внушает мне осторожность.

– О, Порт-Артур! – засмеялся Кодама. – Тут нет этого духа! Там они были воодушевлены идеей: они защищали русскую крепость! А здесь что? Здесь они защищают китайские фанзы! Вы думаете, когда мы начнем действовать на флангах, Куропаткин своим центром вклинится в наше расположение? Для армии, которая не умеет маневрировать, это будет только ловушкой.

– Не знаю, не знаю, – нахмурился Ноги. – Повторяю: Порт-Артур внушает мне осторожность.

Есть перестали, но продолжали пить. Пили сакэ и вино, виски и русскую водку. Чем больше пил уставший с дороги «победитель» Порт-Артура, тем становился мрачнее. Он сидел, глядя в стену перед собой, и не отвечал на вопросы Ойямы.

– Пейте еще, – щурился маршал, – вы достойны праздника! – Он грузно упирался локтями в колени и с трудом преодолевал желание по-домашнему растянуться на матрасике.

Ноги повернулся к маршалу. Он многое мог сказать человеку, который считал себя создателем современной японской тактики, и он сказал, так же как маршал, отчеканивая каждое слово:

– Я стал плохо думать о нашем военном искусстве. В чем оно, господин маршал? В том, чтобы как можно чаще подымать в атаку солдат! Одна атака, вторая, двадцать вторая… Горы трупов – вот все наше военное искусство. Вы очень любите немцев. Чему они нас научили? Вот этому – и больше ничему.

Глаза Ноги были красны и мутны. Ойяма примирительно вздохнул:

– Виски и водка – опасная смесь… Должен сознаться – наше счастье, что Куропаткин посылает в атаку малые силы и позволяет нам бить эти малые силы. Обращаю ваше внимание, генерал: у нас прибавляется сто тысяч ваших солдат и осадная артиллерия! Между прочим, русские думают, что генерал Ноги идет на Владивосток. Взял одну крепость, будет брать вторую. Мысли эти очень полезны: по крайней мере Куропаткин не будет беспокоиться, что ему придется воевать с Ноги в Маньчжурии.

Принесли ящик с миканами и формозскими ананасами. Куроки и принц Куни, сидевшие рядом, отставив в сторону шампанское, пили водку.

12

Куропаткин назначил наступление на 25 февраля. Ойяма опередил его на два дня.

Двадцать третьего февраля над горами засвистел тайфун, закружилась метель, и в эту непогоду к перевалам устремилась 5-я армия Кавамуры. Резервная бригада, во главе которой Кавамура прибыл с берегов Ялу, направилась в обход левого фланга Линевича, а 11-я порт-артурская дивизия – к Цинхэчену.

11-я дивизия, понесшая большие потери, была усилена полком, в котором некогда служил Юдзо. Так завязался бой под Мукденом. Маэяма, прикомандированный к одному из батальонов 11-й дивизии, шел в снежной мгле.

Ущелья и распадки покрывал глубокий снег, склоны сопок обледенели, тайфун, сыпавший снег из низких серых туч и вздымавший его тут же с земли, превращал путь наступления в нечто зыбкое, неправдоподобное.

Лейтенант видел солдат рядом с собой; быстрый марш согревал, воротники были откинуты, шапки обнажали разгоряченные лбы. Командир роты Секиба то исчезал во мгле, то появлялся вновь. Иногда он оборачивался к Маэяме, что-то кричал, но свист тайфуна заглушал слова.

Перешли Тайцзыхэ. Ветер в долине реки был так силен, что опрокидывал людей. Солдаты, держась друг за друга, на четвереньках поднимались к перевалу по крутой тропе.

Тропа становилась все уже, нашли еще тропку, и часть батальонов, проваливаясь в снег, двинулась по ней. Секиба вынырнул из снежной мглы и крикнул:

– Это опять Порт-Артур!

Солдаты подхватили:

– Порт-Артур! Порт-Артур!

Эти возгласы ветер принес к русским, и они были одной из причин, по которой Куропаткин решил, что Линевича атакует вся армия Ноги.

Впереди возвышались отвесные сопки, и как-то приглушенно в снежной метели прозвучали первые пушечные выстрелы русских. Потом к пушкам присоединился винтовочный огонь.

Четырнадцать раз ходили батальоны на штурм вершин. Артиллерийский огонь не прекращался с обеих сторон. Секиба, командовавший ротой, теперь командовал батальоном.

Жизни уже не было: ни детства, ни молодости, ни родителей, ни учителей; существовал только ветер, крутящийся снег, скользкий камень, за который нужно было цепляться, – где не могла уцепиться рука, там помогал нож.

Рота, которой командовал во время ляоянского боя Юдзо, укрылась в распадке. Сосны, увешанные тяжелым снегом, были совсем мирные. Солдаты разрыли снег и разожгли костер.

– Кто остался в живых? – спросил Ясуи.

– И трети не уцелело, – отозвался Гоэмон. Он сидел у самого костра, грея руки и ноги. Он не хочет замерзнуть и не хочет умереть от пули. Рано еще ему умирать, есть еще у него дела в Японии. Прежде чем умереть, он должен расквитаться с Сакураги, убийцей крестьян. Вот враг японского народа!

Рота, в которой служил Кацуми, вся думала так. И не только одна эта рота, многие в армии хорошо знали историю Сакураги, фабриканта Такахаси и подобных им. Снежные и огненные метели не затушили памяти…

– Я больше не пойду на штурм, – сказал Гоэмон. – В Японию надо, в деревню.

Перед лицом смерти росло возмущение. Командир роты не знал о нем, командир батальона тоже.

И когда полк поднялся на новый штурм и люди, в которых погасли все чувства, снова отупело полезли на обледенелые вершины, рота Юдзо осталась на месте…

Командир роты лейтенант Хироси трижды взмахивал саблей, солдаты сидели неподвижно.

Гоэмон сказал негромко, но внятно:

– Господин лейтенант, рота отказывается идти на штурм.

Минуту Хироси стоял столбом.

Он понимал солдат: они не хотели идти на верную гибель. Но ведь другие солдаты шли, почему же такое несчастье случилось именно с его ротой? Почему именно солдаты его роты менее отупели, чем другие? Какое невероятное несчастье!

Размышлять было некогда, он побежал вдогонку за батальоном, но батальон уже скрылся в снежной метели.

Что делать? Кому донести?

Хироси начал штурмовать перевалы в одиночку. Он куда-то полз, кричал, стрелял из револьвера, вонзал саблю в сугробы, все вокруг было дико, а то, что сзади осталась рота, которая отказалась умирать, было, с его точки зрения, самым диким. Почему его рота, почему именно его рота?!

Этот штурм был отбит, как и все предыдущие.

Кто-то уверял, что Маньчжурия будет завоевана японцами в две недели!

Снег заносил живых и мертвых. Сумерки охватили горы и быстро сменились ночью, в которой фосфорически сверкал снег, рвалась с багровыми вспышками шрапнель и неприятными мутными зарницами озаряли мглу орудийные выстрелы.

Утомленные солдаты, – одни рыли в снегу ямки и устраивались в них, другие ложились прямо между сугробами. Жар сражения, распалявший тело, постепенно уступал место ознобу.

От 11-й дивизии, которая должна была прорвать фронт Линевича, осталось сто человек.

13

Командира батальона не было в живых, командира полка тоже. Хироси не знал, кому доложить о своей роте.

Вернулся к тому месту, где она отдыхала, но не нашел никого.

Потерял роту! Новое преступление.

Чем мучиться неопределенно долгое время и потом все равно быть осужденным, не лучше ли покончить с собой сейчас? Застрелиться! Все будут думать, что он с честью погиб от русской пули.

Поступить так было самое разумное, однако он так не поступил, потому что, подобно своим солдатам, хотел жить.

Он медленно брел по снегу, то проваливаясь по колени, то выбираясь на более утоптанные места.

Вокруг был величественный зимний лес. Как беспомощен Хироси! Он не может уйти по этим горам куда ему хочется и куда мог бы уйти любой зверь, спасая свою жизнь. Почему зверь имеет право спасать свою жизнь, а человек нет?

Впереди, на снежной поляне, горел костер. Пятеро солдат и офицер сидели у костра и кипятили воду в котелках.

Офицер был знаком… Маэяма!

– Вы одни? – спросил Маэяма.

Хироси, не отвечая, присел на корточки и протянул к огню ладони. Так он сидел долго и молчал, наслаждаясь теплом и ни о чем не желая думать. Маэяма, уважая усталость лейтенанта и гибель всей его роты, тоже молчал. Потом Хироси поднялся, отозвал Маэяму в сторону и сказал, что его, Хироси, рота не погибла, она отказалась воевать и теперь неизвестно где. И что Маэяма – первый офицер, которого Хироси встретил с момента этого преступления и первому о нем сообщает.

Маэяма изменился в лице. Он все время ждал, что семена, заброшенные Кацуми, взойдут. И вот они взошли, и как страшно взошли! Вся рота!

– Надо спешить, надо спешить, – пробормотал он. Пять солдат и два офицера устремились вниз.

Футаки сидел на циновке и смотрел в угол. Он вспоминал крестьянские восстания в давнюю и недавнюю старину. Крестьяне вечно были недовольны, но Футаки полагал, что с недовольствами, протестами, а тем более восстаниями покончено давно. В стране введено всеобщее обучение. Каждому японцу внушают с детства, что его высшее счастье – воевать и завоевывать, что, как блага, он должен искать смерти. А эти солдаты не хотят ни завоевывать, ни умирать. Они ненавидят своих помещиков. Они хотят есть, спать, рожать детей. Им нет никакого дела до замыслов Футаки и других генералов.

Впервые Маэяма увидел на лице своего учителя страх. Куда делось выражение возвышенного спокойствия, которое всегда так привлекало Маэяму? Когда Юдзо присудили к смерти, генерал сохранил достойный вид. Значит, смерть сына не так страшна, как то, что случилось с солдатами?!

– Полное уничтожение, лейтенант, понимаете! Чтобы не убежал ни один… И чтобы обо всем этом не узнал никто… – Футаки говорил монотонным, деревянным голосом и смотрел в угол.

От этой позы, от этого голоса Маэяма почувствовал, как в душу его тоже прокрадывается страх.

Непонятная, неведомая сила: люди думают не так, как их учили думать! Если это случилось в роте Юдзо, то почему не может случиться и в других ротах, батальонах, полках? Да, уничтожать, уничтожать!

Руководить карательными действиями назначили Маэяму.

В тот же день преступная рота была обнаружена, – солдаты занимали три фанзы на окраине тыловой деревушки.

Маэяма вошел в фанзу, солдаты указали ему на Гоэмона, который уполномочен все объяснить. Они были вежливы и спокойны, и Гоэмон был вежлив и спокоен.

Да, они не хотят умирать!

И смотрел спокойно в глаза лейтенанту.

– Но ведь смерть за императора! Разве вы не японцы?

– Мы не понимаем, господин лейтенант, всего этого, – возразил Гоэмон. – Мы простые люди, мы возделывали рис… Мы готовы умереть за императора, но почему с нами и с нашими близкими обращаются так жестоко?

– Так, так… все понятно… Вашей ротой во время ляоянского боя командовал лейтенант Юдзо и в вашей же роте служил солдат Кацуми?.. Хорошо, ваши идеи требуют серьезного размышления. Командование будет размышлять, утром вы узнаете решение… Единственный мой приказ: никому не выходить из фанз!

Небо было ясно, солнце склонялось к вечеру, тянул южный ветер, обдавая ноздри нежным теплом; Маэяма шел по улице широким шагом, не видя ни неба, ни деревни. Две роты полного состава, которые были сейчас под его командованием, стояли лагерем за речкой.

Наступила ночь. Маэяма приказал взводу солдат обложить дровами фанзы преступников. Дров нанесли много, обложили плотно. Артиллерийская стрельба доносилась с севера. Бой под Мукденом разгорался.

Затем дрова облили керосином. Маэяма собственноручно поднес горящую спичку к дровам.

Теперь ружейный огонь по фанзам. Кто в фанзах? Китайцы, больные чумой…

– Огонь, огонь! – командовал он, и пули сотнями пронизывали фанзу.

Всех до одного. Всех до одного!

14

Хотя все в армии знали число, на которое Куропаткин назначил наступление, но никто не верил, что наступление не будет отложено.

По дивизиям и бригадам служили молебны о даровании победы и панихиды об упокоении душ тех, которые не вернутся с поля.

Логунов сказал Аджимамудову:

– Итак, Аджи, мы присутствуем при собственном отпевании.

И вдруг разнесся слух, что японцы, о которых думали, что они будут ожидать нашего наступления, начали бой, прорываясь через горы к Мукдену.

В фанзу к Свистунову набились офицеры. Японцы пошли к Мукдену через горы! С одной стороны, безумно! Зимой через горы! Тем более что для наступающих по этому направлению самая близкая база – Корея, но с другой – несмотря на все неудобства зимней войны в горах, японцы привыкли к горам. Кроме того, судя по всему, против Линевича идут солдаты Ноги. Не назначат же героя Порт-Артура производить в генеральном бою демонстрацию! Да и сама ярость атак отвергает предположение о второстепенности событий на фронте 1-й армии. Да, главный удар наносится там! Но через минуту опять возникали сомнения: все же, как ни привыкай, горы есть горы, да еще в морозы, в метели!

Сомнения разрешились вечером: корпус получил приказ форсированным маршем идти на поддержку Линевича. Значит, война там!

Свистунову переброска корпуса не понравилась в высшей степени. Он возмущался примитивностью, с которой Куропаткин решил отбиваться от японцев.

– На правом фланге у нас все готово для наступления, – говорил он. – Рвануться вперед всем мощным правым флангом – вот лучший способ поддержать Линевича. Ойяма забудет и про горы, и про Мукден, когда мы у Ляояна перережем железную дорогу.

– Жаль, что мы с тобой не командуем армией, – заметил Логунов.

Корпус двинулся на левый фланг.

На следующий день в Главной квартире стало известно, что вслед за Кавамурой начал в горах наступать Куроки, но что Данилов, двинувшийся навстречу обходящей левый фланг армии колонне японцев, разбил ее. Тогда Куроки принялся штурмовать перевалы, занятые 3-м корпусом.

И Кавамура, и Куроки вели бой с необычайным упорством, и это упорство вселяло в Куропаткина убеждение, что именно здесь, в горах, в обход левого фланга, Ойяма и наносит главный удар.

Но через несколько дней напряженный бой шел уже по фронтам всех армий. Наступали пять японских армий: Кавамура и Куроки рвались к Фушуну, чтобы выйти к Мукдену с востока, Оку и Нодзу атаковывали центр, создавая опасность прямого прорыва, а 27 февраля начал наступать Ноги, обходя по равнине Каульбарса.

Где главный удар Ойямы? Менее всего Куропаткин опасался движения Ноги. Конница Грекова, которая вела наблюдение на крайнем правом фланге, заметила наступление 3-й японской армии только через сутки, причем Грекову показалось, что это не более как наступление небольшой японской части с чисто демонстративной задачей. Конница, как всегда, в бой с противником не вступила и отошла, позволив Ноги в кратчайший срок охватить правый фланг Каульбарса.

Куропаткин все это время был в подавленном состоянии духа. Ему казалось, что японцы сделают что-нибудь самое неожиданное и единственная форма борьбы с ними – это отражение их ударов.

Все же он решился на наступление Каульбарса – удар правым флангом! – давно подготовленное, о котором были уже отданы все приказы. Но в эти дни Каульбарс уже не чувствовал себя готовым к наступлению: его резервы были отосланы Линевичу. Он запросил Куропаткина. Куропаткин ответил уклончиво: «Хотя я и решил, что вы наступаете, о наступлении решите сами, по своему усмотрению. Предоставить вам до выяснения обстановки на левом фланге не могу ни одного штыка!»

А обстановка на левом фланге не выяснялась, потому что Куроки и Кавамура снова предприняли ожесточенные атаки, и Куропаткину снова казалось, что именно здесь, где труднее всего предположить главный удар, японцы и наносят его.

Каульбарс отложил наступление.

А в это время Ноги дивизионными колоннами, не встречая сопротивления, уходил все дальше на север. Уже занят был Синминтин, лежавший севернее Мукдена, хотя и в стороне от него.

Тогда Куропаткин для противодействия обходящим японским дивизиям стал создавать сводные отряды. Части эти не имели штабов, а начальники их не знали зачастую места расположения своих частей.

Только к 3 марта Куропаткин окончательно понял обстановку. Армия Каульбарса, когда-то подготовленная для нанесения главного удара, а теперь лишенная резервов, ослабленная выделением сводных групп, охватываемая Ноги и Оку, находилась в угрожаемом положении.